Сравнительные характеристики версий Екатеринбургского злодеяния 1918 г.

С.В. Зверев

Сравнительные характеристики версий Екатеринбургского злодеяния 1918 г.

Часть 1.

Заказчики, ритуал и спасение.

Мне всегда казалось, что жизнь Императора Николая II намного интереснее его смерти. Ставший теперь одиозным опус Радзинского подкреплял это мнение. И по большому счёту, удивительное многообразие обстоятельств жизни Государя и Царской Семьи по-прежнему важнее загадок сокрытия тел. Однако именно высокая прижизненная значимость Царской Семьи, смысл воплощаемых Ею идей и сама роль в Истории привела к выводу о существенном предопределении совершением Екатеринбургского злодеяния нашего попадания в то будущее, где мы пока живём.

Глава «Гидра контрреволюции» о Гражданской войне и истории правлении атамана  Краснова неожиданно завершилась на долларе, а разбор существующих версий событий 4 июля остался за её пределами и потому вынесен в отдельную статью.

Рассмотрение версий в изначальном хронологическом порядке будет излишне длинен. Если кратко, перезапуск частных и официальных расследований в РФ дан на рубеже 80-х и 90-х годов через переиздание Соколова, Дитерихса, с публикаций Радзинского и появления работ Платонова, Пагануцци, Плотникова, Иоффе, Алексеева, Буранова и Хрусталёва и пр.

«Убийство Царской Семьи» Н.А. Соколова издатели бросили советскому и антисоветскому читателю не иначе как истину и национальное русское достояние. Такой же долго казалась «записка Юровского» от другого “настоящего подвижника”, Э.С. Радзинского. Через совмещение “независимых” белых и красных источников соколовско-записочная версия получила массовое признание под видом раскрытия всех тайн.

На протяжении 20 лет длинный марш несогласных отрицал обе опоры версии, ставшей официальной у правительственной комиссии по захоронению. Развенчание велось с самых противоположных позиций. К примеру, Виталий Оппоков с намерением обелить большевиков допускает совершение цареубийства кем угодно, кроме них: немцами, белочехами, левыми или правыми эсерами, меньшевиками, анархистами, белогвардейцами, монархистами, родственниками Императора… Да-да, не большевики, а Великие Князья с целью занять Царский Трон, напали на охраняемую большевиками Царскую Семью и избавились от конкурента. И не только в Екатеринбурге, но и в Перми, и в Петропавловской крепости, по-видимому. Почерк похож. – Безумие, правда? Нет уж, не монархисты или меньшевики уничтожали Императорскую Фамилию всюду, где находили её представителей. Вздор Оппокова о согласии Николая II на убийство Александра III под влиянием покушения в Японии заслуживает того же отношения. Предположение о нападении на Ипатьевский дом снаружи совершенно произвольно. Будучи возможным в теории, оно куда маловероятней всех прочих версий событий 4 июля.

Куда существенней опровержения Оппокова по адресу Радзинского и Соколова в конкретных деталях. А именно, в одной папке со знаменитой «запиской» он обнаружил агентурные донесения из колчаковского архива. Оппоков делает вывод, будто и сама «записка» составлена в контрразведке белых. Но упоминание в «записке» об оторванном пальце, обнаруженном белыми, указывает на использование красными вражеских публикаций и архивных данных [В.Г. Оппоков «Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 года» М.: Яуза, Эксмо, 2008, с.43, 47].

За рубежом нелепости и противоречия следствия Соколова и записки Радзинского свела Шэй МакНил. Она ссылается и на Оппокова, и на материалы расследований, проведённых до Соколова, но самое ценное у неё – материалы зарубежных архивов. МакНил приводит примеры горячей заинтересованности руководства Антанты в судьбе Царя. По добродушию, она толкует все данные в пользу планов и действий к спасению Императора западными союзниками. В частности, Британское адмиралтейство телеграфировало в октябре 1918 г. в Архангельск про здание, собранное с намерением установить его в Мурманске: оно «раньше предназначалось для покойного царя». Однако строительство специального здания может быть объяснено другими мотивами. Можно, к примеру, сопоставить эти данные с отвергнутым Сиднеем Рейли планом похитить Ленина и перевезти его для содержания в Архангельск. Точно так же и дом мог предназначаться для изоляции Государя, исключения возможности Его влияния на исход контрреволюционной борьбы в России. Рейли предпочитал не рисковать и сразу покончить с Лениным. Английский посланник Локкарт, чьё имя получил заговор против Ленина, в марте 1918-го переехал в Москву вместе с Троцким и вёл с ним переговоры в тайне от Ленина. Участие таких людей как Рейли и Локкарт в планах по спасению Царской Семьи, как это предполагает МакНил, немыслимо.

Как часто бывает у зарубежных историков, МакНил знает мало русскоязычных источников, путает элементарные имена, отчества и фамилии, и не очень хорошо понимает смысл происходящих событий. Совершенно нелепы страницы про “загадочного” лейтенанта Шереметьевского, который 30 июля 1918 г. привёл следователя Наметкина к Ганиной Яме, после чего «исчез так же быстро и загадочно, как появился на сцене». Поручик А.А. Шереметевский не думал никуда исчезать, летом 1919 г. он дал обширные показания Н.А. Соколову: «25-26 июля в Екатеринбурге я слышал о “расстреле” Государя. Про остальную августейшую семью говорили, что она вывезена»… Предположение МакНил, будто это был муж Юлии Ден, урождённой Шереметьевой, ошибочно. Капитан первого ранга Карл Ден в то время находился в Англии, а девичья фамилия его жены – Смульская [Ю.А. Ден «Подлинная Царица» СПб.: Нева, 2003, с.5, 432].

Уходя всё дальше в неверном направлении, МакНил противопоставляет официальной версии цареубийства записку 12 декабря 1918 г. «Последние дни бывшего царя Николая Романова (перед его гибелью)». Записан мнимый отчёт со слов Парфёна Алексеевича Домнина, представленного как «лакей или камердинер» Николая II. Очень часто у противников версии Соколова есть существенная проблема: они не могут представить более убедительную и обоснованную гипотезу. И получается, что в ход идут такие явные фальшивки, как «Последние дни» Домнина. Такого камердинера не существовало. Записанные с его слов сцены общения с Царём совершенно не правдоподобны, типа: « – Пожалуйста, позвольте мне раздеть Вас и постелить постель, – попросил Парфён Алексеевич бывшего Царя. – Не беспокойся, старина – ответил бывший царь…». Даже скрывайся под псевдонимом Домнина Чемодуров (как утверждают), ситуационно этот разговор попросту невозможен. И так буквально со всем. Цесаревич Алексей якобы «харкал кровью». Государыня звала Супруга «Коко». Перед смертью «Николай Романов продолжает секретную переписку со своим другом генералом Догертом»… [Шэй МакНил «Секретный план спасения царской семьи» М.: АСТ, 2006].

Изумляешься, как такому документу могут доверять знатоки Царского Дела. Отчёт Домнина по всем характеристикам соответствует знаменитым бумагам Сиссона. В обоих случаях за подделку были потрачены крупные суммы. Передача отчёта по телеграфу в Нью-Йорк Карлом Аккерманом стоила 6000 $. В обоих случаях спущенные деньги использовались как аргумент в пользу подлинности. В обоих случаях имена и события приведены произвольно, без знания подлинных обстоятельств. В бумагах Сиссона тасовали раскрытые при Временным правительством контрразведкой имена Ленина, Суменсон, Козловского, приплетая сюда не к месту американского агента Троцкого. Домнин же записывает в корреспонденты и друзья Царя генерала Довгерта – главу монархической организации в Москве, связанной с немцами. Как Суменсон попала в бумаги Сиссона, поскольку её имя прогремело по всей стране, так и Довгерт превратился в друга Государя лишь потому, что про командира офицерского отряда Правого центра судачила каждая сухаревская торговка [В.Ф. Клементьев «В большевицкой Москве (1918-1920)». М.: Русский путь, 1998].

Аккерман работал курьером американской разведывательной службы, в её интересах запутывания следов цареубийства и был сфальсифицирован этот документ. Отчёт Домнина недостоверен не в деталях, а целиком и полностью. Несколько лучше документированы версии, связанные с увозом Царской Семьи из Екатеринбурга в Пермь. Они основаны на показаниях следствию в 1919 г. В частности, Шереметевского.  Но тот передавал слухи.

Наталья Мутных на допросах февраля-марта 1919 рассказала со слов её брата, секретаря Уральского областного Совета: Государь и Наследник убиты, их тела сожжены. Императрица и Великие Княжны содержались в безымянном женском монастыре, в сентябре в Перми, затем в Вятке. Причём в Перми Мутных будто бы даже видела Их живыми в подвале, под стражей. Сторонники этой версии обвиняют Соколова и Дитерихса в намеренном игнорировании данных в пользу спасения кого-либо из Царской Семьи  [Л.М. Сонин «Загадка гибели царской семьи» М.: Вече, 2006, с.73, 127].

Если говорить о вышестоящих силах, направляющих следствие в фальсификационном направлении, то под ними следует полагать не Дитерихса и Колчака, а тех же американцев по типу Аккермана. Он и его коллеги наблюдали за домом Ипатьева при красных вплоть до 4/17 июля. Потом в Екатеринбурге расположились чехи. Знаменитый Рудольф Гайда поселил штаб своего корпуса прямо в Ипатьевском доме. Напомню, мятеж чехословаков был спровоцирован приказом Троцкого о разоружении. А их политический вождь Т.Г. Масарик был близким другом Чарльза Крейна. Мало того, МакНил пишет, что самая первая комиссия по изучению судьбы Царской Семьи сформирована князем Голицыным, тоже близким другом Чарльза Крейна. А кто такой Ч.Р. Крейн? Мультимиллионер, настолько близкий к президенту США, что его влияние относительно России признаётся равным значению Эдварда Хауза, альтер эго Вудро Вильсона. Крейн отправился в Россию сразу после свержения Императора Николая II. И не просто так, а на одном пароходе с Л.Д.Троцким [С.В. Листиков «США и революционная Россия в 1917 году» М.: Наука, 2006, с.25, 323].

Во время Гражданской войны Троцкий со знанием дела дал характеристику Вильсона: «Власть американского президента нисколько не меньше власти какого-нибудь короля или царя. Во всех основных вопросах жизни и смерти, в вопросах войны и мира американский президент, как исполнитель воли финансового капитала, сосредоточил в своих руках за время войны всю власть» [Л.Д. Троцкий «Сочинения» М.-Л.: Госиздат, 1926, Т.17, Ч.2].

Томаш Масарик станет президентом Чехословакии, за его сына Яна Масарика выйдет замуж дочь Чарльза Крейна Фрэнсис. Старший сын Чарльза Ричард Крейн в 1919 г. стал полномочным послом США в Праге. 8-9 февраля 1919 г. в Лондоне Милюков виделся с Чарльзом Крейном и вёл с ним неделовые беседы. Есть масса сведений об установлении своей агентуры среди чехов Вильямом Вайсманом (начальник Сиднея Рейли), и постоянных тесных контактах Вайсмана с Хаузом, о проведении ими совместных финансовых операций через банкирский дом Морганов. По свидетельству французского офицера Жозе Ласье, корреспондент «Таймс» и агент Форин Офис Роберт Вильтон рассказал ему, что британские должностные лица в Екатеринбурге поддерживали «слишком близкие и компрометирующие их отношения со следователем Соколовым».

Первым, кто изложил антинемецко-юдофобскую концепцию официального расследования, был именно Вильтон, в 1920 г., до Дитерихса и Соколова. Совершенно независимо от Ласье, на то же обращает внимание Аничков: Соколов лично жаловался ему на недостаток средств, «на вмешательство в следствие некоторых иностранных [!] генералов, имевшие место, как ему казалось, из желания исказить истину с целью обелить большевиков» [В.П. Аничков «Екатеринбург – Владивосток. 1917-1922» М.: Русский путь, 1998, с.211].

Планомерность искажения улик на месте преступления может быть выражена в цифровом эквиваленте. Э. Диль, отправленный за бумагами Царской Семьи, в конце июля 1918 г. обнаружил непрофессиональное поведение охраны, недавние надписи на стенах – дом не остался «в документальной неприкосновенности» с тех пор как его заняли белые. В расстрельной комнате Диль насчитал «больше восьми следов» пуль на стене [«Архив русской революции», Т.17, с.296].

В отчёте британского офицера Чарльза Элиота 5 октября приводится цифра в 17 следов от пуль на стене и полу. Следователь Иван Сергеев насчитал 27 пулевых отверстий. Николай Соколов – 30. Дитерихс упоминает максимум 35.

Эти данные и попытки логической реконструкции расстрела по оставленным цареубийцами описаниям приводят к выводу о ложном характере версии расстрела всей Царской Семьи в полуподвальном помещении, менее всего для расстрела приспособленном. Ещё в 1934 г. профессор А.А. Зайцов в книге «1918 год» признал расследование Соколова далеко не окончательным. Теперь много книг написано на это счёт. Остановимся на примечательной метаморфозе.

В 1989 г. Радзинский назвал свою публикацию запиской Юровского. Лев Сонин обратил внимание, что этот текст, написанный по просьбе М.Н. Покровского, не подписан, в тексте не упоминается Юровский и речь идёт от третьего лица, надиктованный текст лишь содержит авторскую правку Юровского. Ю.А. Жук в сборнике «Исповедь цареубийц» (2008) прямо называет этот документ запиской Покровского. П.В. Мультатули так же пишет, что он был написан Покровским.

Что остаётся? Версия увоза в Пермь была частично проверена Соколовым и отвергнута. Разумеется, требовалось расследовать её более тщательно. Но если версия расстрела неубедительна, противоречива, построена на длинном ряде фальсификаций (вроде убитой собачки с неразложившимся телом за год в шахте), то не значит, что версии спасения более обоснованы. Не будь большевики уверены в уничтожении всей Царской Семьи, они не стали бы безоговорочно взваливать на себя Екатеринбургское злодеяние. Войков не мог бы заявить, что мир никогда не узнает о произошедшем.

Яков Шейкман, расстрелянный белогвардейцами в Казани 8.8.1918 (н.ст.), успел написать семье письмо-завещание с такими строчками: «17. VII – 18. Свердлов сообщил мне, что убит Николай Романов. Семья его переведена в Алапаевск. Я пожалел, что не уничтожили всю семью» [«Факел», 1990, с.193].

Яков Свердлов руководил всеми операциями с Царской Семьёй. Он знал всё. Но раскрывать подлинные обстоятельства дела он не обязан, особенно тем, кто может оказаться захваченным врагом. Правда составляет тайну хотя бы из-за официального объявления об увозе всех, кроме Государя. Помимо соображений престижа, красные учитывали обязательства перед Германией. Но связывать предполагаемое спасение с немцами нет оснований. Свердлов состоял в лагере противников Германии и через своего брата был связан с американскими банкирами в Нью-Йорке.

Немецкий дипломат в Москве уже 6/19 июля не сомневался, что злодеяние совершено по приказу Кремля, а приближение чехов – только повод. В дневнике за 9/22 июля появляется такая запись: «Подробности  убийства царя, которые  постепенно  становятся  известны – ужасные. Теперь уже, пожалуй, нет сомнения, что чудовищно убиты также царица и дети царя, что распоряжение было дано  здешним центральным правительством, а  полномочия  по  выбору   времени   и   формы  исполнения   были  переданы Екатеринбургскому совету» [Карл Ботмер «С графом Мирбахом в Москве» М.: Терра, 2004].

О казни Императора Голощёкин объявил в Екатеринбурге на митинге в театре под гром аплодисментов. Белобородов в 1921 г. правил в Ростове. «Про казнь Царской Семьи он любил говорить, но при этом подчёркивал, что лично он никого из Семьи не убивал» [А.М.Терне «В царстве Ленина» М.: Скифы, 1991, с.23].

А.Г. Белобородов как троцкист с 1927 г. исключался, каялся и восстанавливался в партии несколько раз до расстрела в 1938 г. Н.К. Крупская, тоже переметнувшаяся троцкистка, написала: «Чехословаки стали подходить к Екатеринбургу, где сидел в заключении Николай II. 16 июля он и его семья были нами расстреляны» [Н.К. Крупская «Воспоминания о Ленине» М.: Политиздат, 1972, с.406].

Расстреляны ли? Ими ли?

В Киеве за 3 недели до злодеяния, 13/26 июня Милюков записал слухи «из Екатеринбурга» об убийстве Николая II германской «за свой отказ» принять корону из германских рук [П.Н. Милюков «Дневник 1918-1921» М.: РОССПЭН, 2004].

По Москве ходили слухи, что немцы отправили в Тобольск русского генерала под охраной чинов своего посольства для подписания Государем сепаратного мира о восстановлении границ 1914 г. и прежнего торгового договора. Когда Император подпишет договор, его семью немцы освободят и большевиков свергнут. Капитан Клементьев находил такие разговоры несерьёзными. Однако следователь Соколов в Екатеринбурге за 1919 г. собрал показания свидетелей, объяснявших увоз Царя и Царицы из Тобольска намерением немцев скрепить Брестский мир авторитетом свергнутого Императора.

Е.С. Кобылинский передавал слова Государя: «Они хотят, чтобы я подписался под Брестским договором. Но я лучше дам отсечь себе руку, чем сделаю это». П.А. Жильяр – слова Государыни: «Я чувствую, они хотят заставить его подписать мир в Москве. Немцы требуют этого, зная, что только мир, подписанный Царём, может иметь силу и ценность в России». Е. Эрсберг: «Княжны передавали мне со слов, конечно, родителей, что Яковлев везёт Государя в Москву. И Государь и Государыня, по словам Княжон, думали, что большевики хотят перевезти его в Москву, чтобы он заключил мирный договор с немцами» [Н.А. Соколов «Убийство Царской Семьи» М.: Советский писатель, 1990, с.61-65].

И некоторые историки даже считают, будто Император поставил подпись под Брестским договором. 4 июня К. Рицлер сообщал в Берлин: «Карахан засунул оригинал Брестского договора в свой письменный стол. Он собирается захватить его в Америку и там продать, заработать огромные деньги на подписи императора» (Сонин, с.199).

Мы теперь знаем, чего стоит “подпись”, которая не принадлежит Императору, под “Манифестом” об отречении, не являющимся Манифестом. Тут перед нами появляется ещё одна очень сомнительная подпись, которую, к тому же, никто больше не видел. Ни в Америке, ни в России.

Брестское соглашение был подписано в марте и ратифицировано специально для этого созванным съездом Советов. О каком оригинале тут может идти речь, не понятно. Но и здесь выявляется, хотя и не ясная, тяга большевиков в сторону США.

Не подлежит сомнению, что ни военная, ни дипломатическая правящие группы в Германии не стремились к убийству Императора Николая II. Государь нужен был им живым для использования Его имени в различных политических махинациях в России. В обстановке, когда атаман Краснов на юге, белочехи на востоке, голод и восстания в центре поставили большевиков на грань существования, в Германии управляемая Реставрация виделась предпочтительнее советской власти. Тем более не имелось мотивов для убийства, только для сохранения жизни Царской Семьи, пускай и в немецких интересах. Сейчас с полной уверенностью можно говорить, что Н.А. Соколов и М.К. Дитерихс заблуждались относительно участия немцев как в непосредственном убийстве Царской Семьи, так и в миссии комиссара Яковлева, исполнявшего указания Свердлова, противника немецкого влияния на СНК.

Вдовствующая Императрица Мария Фёдоровна 28 июня (10 июля) записала: «Взят Екатеринбург, и Н. будто бы находится теперь у союзников».  24 августа (ст.ст.) она приняла графа Келлера. Тот получал сообщения, будто Государя спасли. Разумеется, Ф.А.Келлеру хотелось верить в это [«Дневники императрицы Марии Фёдоровны (1914-1920, 1923)» М.: Вагриус, 2006, с.234, 249].

Но разве на то имеются основания теперь? Марк Ферро, автор посредственной книжки о Николае II, верит некой записке бабушки Алексиса Дураццо, “замогильно” утверждавшей, будто она Мария Николаевна, которая с 6/19 июля по 6 октября (н.ст.) безвылазно находилась в Перми. Лев Сонин торопится увенчать Дураццкой запиской Пермскую гипотезу: «Всё тесно сходится!». Позвольте: «нас, мою мать и моих трёх сестёр, разделили» 6 октября,  – а Кирсте рассказывали о побеге Анастасии. Где же сходится, когда в записке говорится об остальных трёх сестрах, не считая Марию. Видимо, Сонин думает, что Мария рассказала бы о её четырёх сестрах, не сбеги Анастасия. Ничего нет о монастыре и Вятке.

Ничего не сходится и далее: Чичерин отправил Марию в Киев, а «через некоторое время генерал Скоропадский направил специальный поезд, в который посадили Марию», она спаслась и до самой смерти в 1972 г. никому не рассказала, кто она, «по соображениям безопасности». До такой мотивировки не опустится ни один уважающий себя конспиролог. Кого же могла бояться Мария Николаевна до 1972 г.? Чекисты убьют? Немцы? Американцы? Престолонаследники из зависти? Как поступила бы подлинная дочь Императора Николая? Как минимум замогильно объяснила, кого боялась полвека. А на самом деле никого бы не побоялась, ибо, будучи сильной, самоотверженной девушкой и дочерью Царя, не спряталась бы в Испании под чужой фамилией, а рассказала всю правду и стала тем безупречным символом, безусловным лидером, в котором так нуждалось Русское Зарубежье.

Дабы окончательно поставить крест на всех версиях спасения, связанных с Германией и Украиной, приведу свидетельства того самого генерала Скоропадского, который будто бы вывез Марию. Скоропадский подтверждает существование многочисленных слухов о спасении Царской Семьи и показывает их беспочвенность. Уж наверное, не из-за соображений безопасности. Гетман оставил (тоже “замогильные”) воспоминания о посещении Берлина в сентябре 1918 г. На первой же встрече с Кайзером Вильгельмом II разговор «вертелся, главным образом, об императоре Николае II. Я вынес впечатление, что он положительно не имел сведений о том, где находится царь и его семья. Меня это очень удивило, так как я был убеждён, что именно здесь я могу узнать о судьбе государя, так волновавшей многих в Киеве». Сестра Царицы, принцесса Ирен, к удивлению Скоропадского, «думала, что я могу сообщить ей что-нибудь о её сестре, императрице Александре Фёдоровне». Разговор между ними шёл наедине, «исключительно о царской семье» [П.П. Скоропадский «Мои воспоминания» // А.С. Смирнов «Проект «Украина», или Звёздный год гетмана Скоропадского» М.: Алгоритм, 2008, с.299,306].

Лже-дочерей Царя придумали очень много, и всех их просто разоблачить. За рубежом погорели с легендой о сепаратном мире, высунувшейся из-под покрова безумия, иноязычия и потери памяти. А доморощенный сочинитель спасения Анастасии Николаевны Серго Берия, говоря о решении Ленина покончить с Царской Семьёй, не берёт в расчёт, что Сталин, будто бы присутствовавший при принятии данного решения, в июне-июле 1918 г. безвылазно сидел в Царицыне, сражаясь с атаманом Красновым. Незнание элементарного факта у сына Лаврентия Берия сочетается с честолюбивым желанием подогреть популярнейшую в начале 90-х тему, и самому заделаться очевидцем спасённой Анастасии в Большом театре через несколько лет после 1945 г., тем самым обессмертить своё имя для последователей Домнино-Дураццкого направления. Почитав такие фамильные предания, поневоле начнёшь сомневаться и в “сенсационном” приезде в СССР Оппенгеймера… [С.Л. Берия «Мой отец – Лаврентий Берия» М.: Современник, 1994].

После всего изложенного наиболее убедительной оказывается версия ритуального убийства, с новой, неожиданной убедительной силой, выдвинутая в книге П.В. Мультатули «Свидетельствуя о Христе до смерти». Мультатули заявляет, что его версия «имеет право на существование только в рамках выводов следствия Соколова», но на самом деле она выходит далеко за эти рамки и даже во многом разрушает их, будь то оценка личности Государя, Государыни, Г.Е. Распутина, или нахождение лагеря, руководящего злодеянием 4 июля.

Эта версия является логическим развитием последних выводов монархической историографии относительно заговора против Императора, роли Антанты в мартовском перевороте и Гражданской войне. Качественно новым шагом книги Мультатули стало отрицание чисто еврейского характера ритуального убийства, что позволило перенести дискуссию с филосемитской платформы на соответствие злодеяния общим критериям ритуального убийства, являющегося с одной стороны, тайным, а с другой – преднамеренно показным преступлением. Мультатули располагает впечатляюще длинной последовательностью аргументов в пользу предопределения совершения злодеяния в данном месте и данное время.

Любые иные версии представляют собой разрозненные, несовпадающие, несостыкуемые, хотя и любопытные, сведения. Так, есть версия подмены Царской Семьи к 1/14 июля, т.к. священник заметил: «Они все какие-то другие точно, даже и не поёт никто». Можно сопоставить это с последней записью в дневнике Императора, датированной 30 июня, а ещё – с декретом о конфискации имущества Императора и Царского Дома, выпущенного в тот самый день 30 июня (13 июля) [А. Иванов «Неизвестный Дзержинский: факты и вымыслы» Минск: Валев, 1994, с.443-445].

Интригующе. Но дальше-то что? Следователь Сергеев кроме показаний Сторожева, получил свидетельства поломоек и охранников, устанавливая факт присутствия Царской Семьи в доме вплоть до 3 июля. А главное, нельзя из версии подмены составить 600-страничную книгу, как «Свидетельствуя». У подмены нет развития, нет логики. Зачем скрывать спасение Царской Семьи Вильгельму II, Скоропадскому, большевикам? Для кого надо возводить на себя поклёп и десятилетиями составлять документы об убийстве всей семьи? Зачем молчать спасённым? Нет уж, такие версии ниже всякой конспирологии.

Предположение об убийстве Царской Семьи в иное время, ином месте, не находит подтверждений.

В случае ритуального убийства становится ясным, зачем нужно составлять ложные показания для официальной расстрельной версии – правда куда хуже для исполнителей казни, чем даже расстрел детей. Уже белогвардейское следствие располагало данными в пользу имитации большевиками расстрела и использовании вместо него холодного оружия. М.К.Дитерихс отмечал: «пулевых следов в комнате имелось от 28 до 35, причём большая часть их была от пуль, не проходивших человеческое тело». «Тела рубились одетыми. Только таким изуверством можно объяснить  находку обожжённых костей и драгоценностей со следами порубки, а драгоценных камней – раздробленными» [М.К Дитерихс «Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале» М.: Вече, 2008, с.168, 205].

Мультатули не вдаётся в подробности об ошибках соколовского следствия, ненадёжности полученных показаний, подозрительном уходе из жизни его предшественников по Царскому Делу, оставляя это другим авторам, зато с первых же страниц приводит неопубликованное собственноручное признание Дитерихса, что для адмирала Колчака было неприемлемо «выявление картины обстоятельств убийства в полной мере» из-за влияния некой «жидо-немецкой партии». В действительности, конечно, А.В. Колчак находился под воздействием не немецкой партии, а Антанты.

Говоря о слабых местах всех без исключения версий совершения Екатеринбургского злодеяния, необходимо отметить недоработанный характер версии ритуального убийства по части выявления его заказчиков. Выводы об американских кураторах преступления 4 июля имеют массу косвенных и ни одного прямого, надёжного свидетельства.

Не подлежит никакому сомнению финансирование Америкой и Англией Японии для её агрессии против Российской Империи в 1904-5 годах, финансирование и снабжение оружием партий и террористов в 1905-6. Невозможно отрицать участие Антанты в заговоре против Императора, убийстве Г.Е. Распутина, свержении Государя, свержении атамана Краснова, выдаче на смерть адмирала Колчака. Список действий Антанты против Империи и Белого Движения столь длинен, что не признавать его или объяснять случайностями куда более не научно, чем говорить о международном заговоре против России. Как писал в 1864 г. Михаил Катков, «и устрица имеет своих врагов: может ли не иметь их такое громадное и могущественное государство, как Россия?».

Считать советскую или демократическую историографию научной, а монархическую – не научной, смешно. В частности, версия ритуального убийства местами основана на предположениях, однако документированная сверх меры официальная расстрельная версия настолько самопротиворечива, что провалится при элементарной реконструкции преступления в порядке следственного эксперимента. Как умозримой, так и в плоти и… крови…  Ведь только реконструкция покушения на Ленина поставило крест на “научной” советской версии о “Фанни”. Как пишет Фельштинский, вся история советских вождей – сплошные версии и гипотезы.

Говоря о кураторах, я всё же не удержусь и сошлюсь на достаточно одиозный источник. Это необходимо для демонстрации истоков крайне популярного теперь конспирологического направления: «Падение Русского Царя, при ближайшем рассмотрении, получает такое же освещение. Когда это событие стало известным, оно возбудило в Нью‑Йорке необыкновенную радость. Один нееврей с мировым именем произнес речь, в которой восхвалял одного известного американского гражданина (Банкира‑миллиардера Шиффа. – Прим. переводчика.) за то, что он подготовил падение Царя деньгами, на которые производилась пропаганда среди русских военнопленных во время русско‑японской войны. Мы видим, что факт этот стал известен только после того, когда удалось задуманное. Не следует упускать из вида, что последний акт красного заговора, убийство Николая Романова, его супруги, его юных дочерей и больного сына, был совершен советскими комиссарами, которые почти все были евреи. То, что было начато при помощи американского финансиста, было закончено советскими комиссарами» [Генри Форд «Международное еврейство» М.: Москвитянин, 1993].

И касательно антисемитизма. М. Горький в 1917 г. предупреждал одного еврейского публициста, что его глумление над тяготами Царской Семьи в заключении будет иметь опасные последствия. В 1918 г. произошло не то что оскорбление словом, но осуществление самого ужасного, в глазах монархистов, преступления. Несомненным исполнителем его был Яков Юровский. Явным организатором – Яков Свердлов, контролировавший содержание Царской Семьи. Предполагаемым заказчиком – Яков Шифф. Даже с вычетом верхнего звена “якобинцев”, не подлежащих сомнению имён злодеев достаточно для одиозного, но не утихающего существования антисемитской составляющей монархической историографии.

Апрель 2011 г.

Часть 2.

Британский консул Томас Престон.

Поклонники Форда в Германии использовали его версию, дополнив её. В нацистской газете Юлиуса  Штрейхера «Дер Штюрмер» за май 1939 г. было опубликовано изображение с пояснением: «В дни празднования еврейского Нового года в 1913 году мировое еврейство опубликовало эту картинку в виде почтовой открытки. В дни празднования еврейского Нового года и в дни искупления евреи убивают так называемого «ритуального петуха». Это «петух», чья кровь и смерть предназначены для того, чтобы совершать очищение по обряду, существующему у евреев. В 1913 году этот «петух» имел голову русского царя Николая II. Опубликованием такой открытки евреи хотели сказать, что Николай II будет их следующей очистительной жертвой. 16 июля 1918 года царь был убит евреями Юровским и Голощёкиным». Защитник Штрейхера по фамилии Маркс вступился за него с пояснением: «репродукции заимствованы из авторитетных исторических источников». Никакого опровержения со стороны обвинения не последовало [«Нюрнбергский процесс» М.: Юридическая литература, 1996. Т.6, с.381, 382].

Опровержению взяться было неоткуда, ибо еврейская открытка действительно существовала:

Точная атрибутация открытки по-прежнему составляет проблему. По другим данным, открытка рассылалась крупным тиражом в США в 1905 г. Надпись на английском языке согласуется с  предлагаемым уточнением, как и трудно разбираемый год на почтовом штемпеле — до 1910 г.  [Д.Б. Струков «Столыпин» М.: Вече, 2012, с.29].

Удивительно, как эту открытку пытаются использовать недобросовестные агитаторы. Среди частых полуневежественных рассуждений об антисемитизме и о «Протоколах сионских мудрецов», Марина Эберхардт в Красноярске под видом просветительских лекций, каждый раз демонстрируя намеренно подрезанное и подчищенное изображение открытки без почтовых штемпелей и надписей, вразнобой то сочиняет, будто её нашли в Ипатьевском доме вместе с книгой Нилуса (выступление 3 июня 2014 г.), то, будто белогвардейцы после убийства Царя начали распространять её, дабы обвинить евреев в злодеянии (1 ноября 2014 г.)

Сфальсифицированное изображение открытки, выдаваемое за антисемитское творение c целью выдвинуть ложное обвинение в адрес монархистов и заслонить им доподлинную еврейскую ненависть к Царю. Если вышеприведённую открытку выпускали не евреи, это следует доказать. Малопродуктивно выдумывать, будто антисемиты ошибались, рисуя книгу, а не еврейские священные свитки. Следует правильно установить автора открытки и его намерения. Ничего точнее материалов Нюрнбергского процесса относительно открытки пока представлено не было.

Евреи издавали столько своих открыток, что никакими другими Владимир Жаботинский предлагал не пользоваться. «Лучше совсем не посылать, чем выбрать открытку не-сионистского издания» [В. Жаботинский «Что делать» Екатеринослав, 1905, с.18]

Перечисление всех заблуждений самоуверенного оратора может быть очень продолжительным. М. Эберхардт элементарно не знает времени первой публикации «Протоколов сионских мудрецов» в газете П.А. Крушевана «Знамя» за 1903 г., приводя даты начиная с 1905 г., имена Нилуса и Бутми. Демонстрируя тем самым полную неосведомлённость в рассматриваемом предмете, с непрошибаемой уверенностью упорствуя в заблуждении, Марина Эберхардт даже объявила, будто главным составителем «Протоколов» был Сергей Нилус, хотя сейчас нет ни одного серьёзного историка, самого юдофильского направления, который бы мог заявить такую глупость лишь на основании большей известности имени Нилуса. Подозрения вызывает не второй, а первый публикатор и его вероятные источники, но даже такие элементарные данные легкомысленный декламатор не удосужилась установить.

Датировку следует уточнять по разным источникам, снимающим подозрения с Нилуса. Например, из статьи за 1911 г.: «редакции «Московских ведомостей» (это было при В.А. Грингмуте) документ был доставлен ещё в рукописи около 1901 года, и сомнительные места сами бросались в глаза человеку, несколько способному в критике документов» [Л.А. Тихомиров «Церковный собор, единоличная власть и рабочий вопрос» М.: Москва, 2003, с.402].

Обилие ошибок у М. Эберхардт вытекает из склонности к упрощённой передаче и неизменного нежелания вдаваться в сложные, проблемные, неразрешённые вопросы, остающиеся в избранной теме. Неоправданное стремление показать всесилие науки, а не пределы её достижений, приводит к курьёзным ошибкам. М. Эберхардт не постеснялась объявить, будто Охрана не просто выяснила для Императора Николая II подложность «Протоколов» (о чём есть данные), но и установила их авторство (чего, разумеется, никогда не было).

Причём такое беспредельно нелепое обилие ошибочных характеристик и вымыслов со стороны М. Эберхардт, совершенно не ориентирующейся в историческом контексте Царствования Николая II, Екатеринбургского злодеяния и Гражданской войны, при её выступлениях в Красноярске (жителям других городов пока ничего не грозит) перемежаются с целой последовательностью заведомо ложных юдофильских фантазий о том, будто только гуманизм и просвещение даруют спасение от антисемитизма.

Единственным безусловным гарантированным обеспечением невозможности высказывать какие-либо претензии в адрес евреев будет рабское служение им при любых обстоятельствах, чего бы только евреи ни вытворяли, от выстрелов в монархические манифестации в 1905 г. до убийства Царской Семьи в 1918 г., начальствования над коллективизацией, ГУЛАГом и ТОРГСИНом, до изобретения и использования атомной бомбы.

Относительно сравнения левого просвещения и правого консерватизма до 1789 г. «Представители эпохи Просвещения, подготавливающие Французскую революцию, презирали евреев и полагали такое отношение естественным делом. Они видели в евреях пережитки «тёмных веков», а также ненавидели их как финансовых агентов аристократии. Единственными открытыми друзьями евреев во Франции были консервативные писатели, которые осуждали антиеврейские настроения» [Х. Арендт «Истоки тоталитаризма» М.: ЦентрКом, 1996, с.91].

Ханна Арендт, еврейка, антифашистка и крупный философ, которая не дала себя запугать филосемитской агрессией, не раз дополнительно указывала на тот основной источник антисемитизма, который равно питал античных писателей, средневековых крестьян и Франсуа Вольтера, чьи представления о еврейской проблеме куда более реалистичны, чем те что есть у М. Эберхардт, которая подменяет проблему еврейского расизма недостатком просвещённости, используя относительно «Протоколов» выражение «Когда книги убивают» и утверждение, будто именно они, а не Вольтер или решительно вся литература античности, породили «целый культурный феномен». Лексика и грубые фактические ошибки явно заимствованы из предисловий к романам У. Эко.

 Антисемитизм закономерная реакция на еврейский нацизм. Совершенно логично отвергать как немецкий, так и еврейский расизм. Иначе антинацизм лишь лицемерие, маска для защиты другой разновидности нацизма.

Ханна Арендт была честна и последовательна когда в январе 1945 г. публиковала в еврейском журнале текст про «нестерпимый элемент уверенности в своей правоте, который в итоге – у евреев в первую очередь – может кончиться только вульгарным обращением их же самих к нацистским доктринам, да так давным-давно и случилось» [Х. Арендт «Скрытая традиция» М.: Текст, 2008, с.47].

В 1963 г. Ханна Арендт написала в своём репортаже о состоявшемся судебном процессе: в Израиле «ни один еврей не может жениться на нееврейке; браки, заключённые за границей, признаются, но дети от смешанных браков в глазах закона являются бастардами». Поэтому «в наивности, с которой обвинитель клеймил печально известные Нюрнбергские законы 1935 года, по которым запрещались браки между евреями и немцами, было нечто захватывающее дух» [Х. Арендт «Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме» М.: Европа, 2008, с.19-20].

Пятьдесят лет спустя переехавшая из США в Израиль внучка Троцкого пишет: «в современном Израиле браки между евреем и неевреем не оформляются, для этого нужно ехать за границу, туда, где это можно провернуть, например на Кипр. Иногда такие браки потом признаются недействительными, женщина превращается в девушку, а дети, если они у неё есть, имеют массу бюрократических проблем…» [Ю.С. Аксельрод «Мой дед Лев Троцкий и его семья» М.: Центрполиграф, 2013, с.423].

Даже нацистские заимствования не убедили евреев изменить свои расовые законы. Нацисты также подражали всегдашней западноевропейской практике колониального владычества. В 1847 г. еврей Дизраэли, добившийся тогда избрания в британский парламент, говорил о неизбежном упадке при смешении рас. Политика, прогресс или реакция, твердил он, ничего не значат – «раса – это всё», «всё есть раса». В 1853 г. он объяснял: «Еврейская расовая замкнутость отчётливей всего опровергает учение о равенстве всех людей». В 1873 г. Дизраэли сформулировал излюбленное изречение Штрейхера: «расовый вопрос – ключ к мировой истории». Еврей Сесиль Родс, правитель над Южной Африкой, стал «героем книг» в нацистской Германии – выходили посвящённые ему работы под названием «Завоеватель» и «Мечта о мировом господстве» [М. Саркисянц «Английские корни немецкого фашизма» СПб.: Академический проект, 2003, с.13, 39, 101-102]. Британские войска в колониях Сесиля Родса пулемётами уничтожали тысячи африканцев [К.Б. Виноградов «Дэвид Ллойд Джордж» М.: Мысль, 1970, с.49]. Гиммлер говорил, что хотел бы построить всю систему концентрационных лагерей «по английскому образцу» [Йохен фон Ланг «Протоколы Эйхмана. Записи допросов в Израиле» М.: Текст, 2007, с.204].

В исследовании о развитии капиталистического духа Сесиль Родс определяется как по натуре разбойник, более дипломат чем торговец, добивающийся финансового успеха политическими средствами, основываясь на грубой силе [В. Зомбарт «Буржуа» М.: Наука, 1994, с.128-129].

Именно основанное Сесилем Родсом тайное общество,  имеющее цель обретения мирового господства, сыграет решающую роль в свержении Императора Николай II, следовательно, в его последующей гибели. Подробнее всего это разбирается в книге «Генерал Краснов. Информационная война». Пришлось тщательно обосновать роль Британии в проведении февральского переворота, поскольку обычно историки немногословны и не убедительны, даже если ссылаются на роль «Круглого стола» и А. Мильнера.

Установленное важнейшее обстоятельство это даёт объяснение не только многим дальнейшим поступкам атамана Краснова, но и другим обстоятельствам Гражданской войны, в особенности – действиям британских агентов при Белом Движении.

В кажущейся значительной современной обобщающей работе А.И. Фурсова «Капитализм как заговор» объясняется, что конспирологический исторический субъект сложился в Англии изначально из нескольких составляющих: из английских знати, капитала, пиратов, спецслужб, тайных обществ, протестантизма, еврейского капитала и венецианцев. Т.е., с самого начала в Англии находился только центр сосредоточения, а позднее, к ХХ веку, конспирологический субъект «стал и по содержанию практически полностью мировым» [«De Conspiratione» М.: КМК, 2013, с.27, 39].

Это справедливо, по крайней мере, относительно деятельности А. Мильнера и связанных с ним тайных обществ. Недаром, отмечая схожесть между распадом СССР и Британской империи, один историк увидел: «Фактически в СССР свершилось то, к чему стремились у себя на родине Дж. Чемберлен, А. Мильнер, Л. Кертис и другие: советские люди ощущали себя гражданами единого и неделимого целого» [«Из Британской истории Нового и Новейшего времени» Челябинск, 1992, с.31].

Т.е., Мильнера и коммунистов объединяла космополитическая идеология глобального господства, устраняющая препятствия в виде национализма и национальных культур.

Относительно мирового значения обозначенного британского центра, можно указать на возможность «широко использовать финансовую систему как мощное оружие давления на многие государства», которую «мировая роль английских банков давала Англии». «Нити, которые плелись промышленными пауками в других странах, тянулись к Лондонскому Сити, к Английскому банку»  [К.Д. Петряев «Курс лекций по истории Германии, Франции, Англии и США. 1871-1914» Издательство Киевского университета, 1960, ч.II, с.310].

Отдельные современные и советские мнения можно сопоставить с представлениями компетентного монархиста за 1910 г.: «из Лондона и из Берлина разбегаются по всему миру нити многочисленных и сложных интриг, откуда исходят силы, действующие в разных направлениях, но по глубоко продуманному и тщательно взвешенному в Лондоне или в Берлине плану, и едва ли найдётся хоть одно мировое событие, которое не стояло бы в известной связи с политикой той или другой великой соперницы» [И.И. Дусинский «Геополитика России» М.: Москва, 2003, с.31].

С этим придётся считаться, рассматривая британскую политику на всех континентах, не минуя и Урал в 1918 г.

Малопочтенный советский историк Аполлон Давидсон в биографии «Сесил Родс – строитель империи» (1998) из еврейской солидарности тщился выгородить колониальные преступления Родса и бестолково отрицал оказанное им влияние на развитие нацизма, ему подражавшего. То же можно сказать про современные биографии Ч. Дарвина (2013) и Г. Уэллса (2010), написанные таинственной дамой с многозначительным псевдонимом М. Чертанов, откровенно пропагандирующей идеологов атеистического гуманизма (таков ещё один её герой М. Твен). Её защитные тирады укрыли многие неудобные для персонажей факты.

Г. Уэллс, который сначала поддерживал расистскую «программу процветания нации» А. Мильнера, летом 1932 г., выступая в Оксфорде, заявил: «Я хочу видеть  либеральных фашистов, просвещённых нацистов». В 1941 г. Джордж Оруэлл признавал: «Многое из того, что придумал и описал Уэллс, нашло реальное воплощение в нацистской Германии» [Д. Голдберг «Либеральный фашизм» М.: Рид Групп, 2012, с.143-144].

А ведь ничего подобного и близко нельзя сказать о влиянии на нацизм проклинаемого поклонниками Ленина и Сталина генерала Краснова. Это – про гостившего у Ленина (1920) и Сталина (1934) писателя, одного из бесчисленных западных друзей Советского Союза, воспевших вождей коммунизма. Так раз в 1934 г. Краснов отозвался по адресу всех этих Уэллсов, Барбюсов (биограф Сталина), Фейхтвангеров. «Ужасная европейская ложь скажет вам, что Советский Союз есть счастливая страна, где благоденствуют рабочие и крестьяне, и только мы, эмигранты, злобствует и клевещем на большевиков» [П.Н. Краснов «Ненависть» М.: Вече, 2007, с.378].

Никого из этих гуманистов не волновала участь покойной Царской Семьи, а, следовательно, всех жертв, принесённых на алтарь строительства социализма.

Версию ритуального убийства Императора евреями поддерживали многие иностранные антисемитские писатели, единомышленники Генри Форда. Дуглас Рид в книге «Спор о Сионе» уверял: «убийство русского царя и его семьи, преступление недавнего прошлого, было выполнено, как описано в стихе 30 главы 5 книги Даниила, а казнь вождей нацизма следовала ритуалу, предписанному книгой Эсфирь». Такое сопоставление не прельстило П.В. Мультатули ввиду неприглядности соседства таких жертв.

В иных случаях, в книге «Отречение, которого не было» П.В. Мультатули запросто, как на что-то значимое ссылается на «Спор о Сионе» и другие сугубо конспирологические или сомнительные труды и домыслы: Д. Колемана, Р. Спенса, Сейерса и Кана, компиляции Т. Грачёвой. Содержание их книг очень во многом несостоятельно и спорно. П.В. Мультатули настолько погрузился в домысливание заговоров, что слишком часто его гипотезы рассыпаются при проверке, как это произошло с историей февральского переворота и реконструкцией отречения. Это начинает вызывать определённые подозрения и относительно его Екатеринбургской версии.

Летом 2011 г. на русском языке в переводе Ю.И. Сенина наконец-то появилась «книга-призрак» «Досье на Царя» под несколько изменённым заглавием. Её авторы несомненно заинтересованы в версии спасения, всё подгоняют под неё. Однако в приводимом материале, независимо от авторской тенденции, можно выделить следующие бросившиеся в глаза важные биографические данные лиц, причастных к возникновению первых версий о злодеянии с британской и американской стороны.

Относительно выбора местом содержания Царской Семьи именно дома Ипатьева: он обозревался из окна британского консульства. Роберт Вильтон находился в Сибири по заданию британской разведки. Именно он запустил ошибочную смешанную немецко-еврейско-распутинскую версию. По причине чрезмерной активности Вильтона английский генерал Нокс летом 1919 г. добивался, чтобы Лондон отозвал его из России. Смерти Н.А. Соколова и Р. Вильтона наступили с разницей в 2 месяца, но причин для подозрений нет: Вильтон скончался от рака 18 (19?) января 1925 г.

Карл Аккерман, передатчик дезинформационной записки Домнина «был личным другом и доверенным лицом советника по иностранным делам президента Вильсона в 1918 году, полковника Хауза. По словам Генри Киссенджера, полковник Хауз переписывался с Аккерманом и ценил его достаточно высоко, чтобы поручить ему посылать политические сообщения».

Британский Король Георг V находился в столь жёстком конституционном плену у Ллойд Джорджа, что даже не смог передать свергнутому Императору Николаю II утешительную и ободряющую телеграмму. «Георг был бессильным конституционным монархом, способным делать только то, что ему говорили». Этот же вывод делается относительно всех составов британского правительства, если ознакомиться со специальной биографией короля, написанной Кеннет Роуз. Поэтому популярная версия, будто единственный раз в жизни английский король сделал самостоятельный поступок и не позволил Царской Семье переехать в Британию – негодный обман, подстроенный тем же Ллойд Джорджем для покрытия своего злоучастия в этом, дабы лишний раз подорвать монархический принцип, а не свою дутую репутацию [А. Саммерс, Т. Мангольд «Дело Романовых» М.: Алгоритм, 2011, с.24, 99, 174, 244, 307].

Карл Аккерман работал на «всесильную» газету «New York Times», принадлежащую еврею Адольфу Оксу. В октябре 1919 г. Аккерман опубликовал там другую фальшивку – «Протоколы сионских мудрецов», заменяя именования евреев большевиками [А.Д. Нечволодов «Император Николай II и евреи» М.: Институт русской цивилизации, 2012, с.248].

Все приведённые подробности скорее работают на версию П.В. Мультатули и его предшественников. В «Досье на Царя» впервые допущены все ошибки, перечисленные на примере МакНил, Сонина (псевдоним еврея Хайкельсона) и других последователей версии спасения. Они напрасно верят, что Ллойд Джордж когда бы то ни было, хоть временами, стремился спасти Царя. Связь Аккермана с высшим американским закулисьем использована для повышения доверия к нему, хотя она служит стремительному понижению. Авторы книги «Досье» чрезмерно восхваляют американских и прочих иностранных экспертов из соображений своего цивилизационного превосходства над русскими монархистами, хотя воспринимаемый как самый компетентный отчёт Ч. Элиота – собрание сплетен о поездах со шторками. Только для любителей фантазировать наличие шторок на окнах нечто многозначительное.

Самая сильная из всех прежде бывших версий ритуального убийства, выдвинутая П.В. Мультатули, не могла не вызвать опровержений со стороны сторонников официального расследования в РФ. Наиболее обоснованной работой, опирающейся на исторические источники, а не заморские генетические экспертизы, стала книга Ю.А. Жука «Вопросительные знаки в «Царском деле»» (2013).

В ней сразу вызывает недоумение слишком продолжительный и бездумный пересказ ценной, но полной ошибок, в мелочах и в выборе основной концепции, книги Шэй МакНил. К примеру, Юрий Жук воспользовался доводами МакНил относительно С. Рейли, хотя они опровергнуты биографом разведчика в особом приложении «Как Рейли спасал русского царя» в том смысле, что никаким спасением Рейли вовсе не занимался [Э. Кук «Сидней Рейли» М.: Яуза, Эксмо, 2004, с.342-347].

Оно и не удивительно, если быть в курсе основной линии британской политики относительно русского монархизма.

На первый же вопрос «Почему Британский Лев не пришёл на помощь Двуглавому Орлу?» Ю.А. Жук отвечает далеко не удовлетворительно. Если в этой главе он пытался опровергнуть гипотезу о незаинтересованности англичан в спасении Царя, то сам автор воспользовался гипотезой, ничуть не более достойной. Выдвигая существование заговора во спасение Царя, Ю.А. Жук использует доводы, подходящие и к версии заговора, направленного против Царской Семьи.

Версию МакНил опровергают не только доказательства участия Британии в падении Российской Империи, но и характер деятельности её агентов в 1918 г.

Максим Ивлев в книге «Диктатор Одессы» (2013) рассказывает об увольнении военного министра белогвардейского Сибирского правительства А.Н. Гришина-Алмазова сразу после его столкновения в августе 1918 г. с английским консулом Т. Престоном, находившимся в Екатеринбурге. М.Н. Ивлев приводит такие слова освободителя Сибири от большевиков: «англичане, предав царскую фамилию, и сейчас тоже, как всегда, играют двойную игру». Сергей Мельгунов в «Трагедии адмирала Колчака» (ч.1) не приводит эти слова, но предлагает запись В.Г. Болдырева о Гришине: «высказал много лишних, резких, но по существу правдивых обвинений по адресу союзников».

Другой министр Сибирского правительства, всегда поддерживавший Гришина, Иван Серебренников в феврале 1919 г. записал в дневник объяснение Гришина-Алмазова, данное ещё в пору конфликта председателю Сибирского правительства П.В. Вологодскому: «ведёт интригу английский консул из Екатеринбурга, германофил, старающийся посеять смуту в Сибири, и у него, Гришина-Алмазова, имеются документы, уличающие этого консула в германофильских деяниях, в укрывательстве германских военнопленных» [И.И. Серебренников «Претерпев судеб удары» Иркутск, 2008, с.483].

Распоряжением Вологодского Гришин-Алмазов был уволен 5 сентября без объяснения причин. Единственным намёком стало краткое сообщение о беседе товарища министра иностранных дел Головачёва с американским вице-консулом Грэем 9 сентября. «Грэй заявил, что назначение» «должно быть приветствуемо, так как генерал Иванов-Ринов известен, как вполне определённый друг союзников» [«Сибирский Вестник» (Омск), 1918, №17-19].

Если к этому добавить рассказ Э. Диля о сделанном в конце июля распоряжении Гришина-Алмазова начать сбор исторических материалов о гибели Царской Семьи в Екатеринбурге, инициатива Престона по низложению белого генерала становится особенно значимой, как и личность британского консула.

В докладе на Ясском совещании 30 ноября – 1 декабря 1918 г. А.Н. Гришин-Алмазов сообщал, что против него «повёл интригу английский консул Престон, роль которого вообще представляется довольно загадочной». В Одессе, как писал Рутенберг, Гришин «жестоко боролся» с бандитами. Однако и на Юге России британцы не оставили в покое белого генерала.

В районе Каспийского море в те месяцы также разворачивался русско-британский конфликт. В феврале 1919 г. англичане изгнали добровольцев Деникина из Баку. Они запрещали Деникину вторгаться в большую часть области Дагестана, которую, вместе с Азербайджаном, хотели оставить полностью под британским контролем. Однако Деникин проигнорировал это предписание. Всем настолько было ясно несоответствие английских интересов русским, что 5 марта 1919 г. газета меньшевиков в Баку «Искра» печатала: «не может быть двух мнений насчёт того, что меры, принятые английским командованием, в отношении Каспийского флота и даже в отношении отряда Пржевальского [Добровольческой Армии], являются по существу мерами против Российской демократии». В результате руководимый меньшевиками и эсерами Каспийский флот, который пожелали тогда захватить англичане, отказался разоружаться [А. Раевский «Английская интервенция и мусаватское правительство» Баку, 1927, с.95, 99, 129].

«Крайний интерес вызывает статья офицера Русского флота лейтенанта Н.Е. Лишина из его книги «На Каспийском море», находившегося в 1918-1919 гг. на английской службе при штабе командующего английской эскадрой на Каспийском море, о предательской роли англичан в захвате генерала Гришина-Алмазова и сопровождающих его офицеров и важных документов, планов и совместных диспозиций, преданных им в руки красного командования. Ген. Гришин-Алмазов, посланный ген. Деникиным для связи с адмиралом Колчаком, успел застрелиться, а остальные офицеры были зверски перебиты красными матросами» [«Часовой» (Брюссель), 1984, №649, с.28-29].

Глубоко преданный Антанте Антон Деникин рассказал, как англичане не дали Гришину-Алмазову пробиться обратно в Омск, откуда они его изгнали: Гришин нанял частный катер и отправился на нём «в сопровождении английского военного судна. 5 мая в виду Александровска судно неожиданно [!] ушло на север, а катер в четырёх верстах от форта неожиданно подвергся нападению большевицких миноносцев… Выхода не было никакого…» [А.И. Деникин «Очерки русской смуты» М.: Айрис-пресс, 2005, Кн.3, с.461].

Н.В. Савич, который присутствовал при докладе Гришина на Ясском совещании, и вообще находился в гуще политических событий на Белом Юге, а также, в качестве комиссара ВКГД участвовал в захвате Военного и Морского министерств в феврале 1917 г., знал о том, кто организовал февральский переворот, как и об участии в заговоре М.В. Алексеева. В силу своей осведомлённости во многих ключевых в истории революции моментах Савич 8 апреля 1921 г. безапелляционно отмечал «жгучее чувство злобы к былым союзникам. Англичане отлично это сознают, они открыто встали на платформу разрушения, раздробления и ослабления России». Савич приписывал Британии «главную роль» «в величайшей политической интриге, жертвой которой стала Россия» [Н.В. Савич «После исхода» М.: Русский путь, 2008, с.56].

По другим высказываниям Н.В. Савича о февральском перевороте 1917 г. можно понять, что он знал о заговоре Мильнера и планах масонов.

Информационный отдел Врангеля в 1921 г. считал, что Англия, Франция и Италия «стали открытыми врагами» Белого Движения, как и Польша с Румынией. В 1927 г. главнокомандующий Врангель говорил в интервью: «На Севере англичане пообещали  помочь генералу Юденичу, но за его спиной договорились с его смертельным врагом» [«Российская белая эмиграция в Венгрии (1920-1940-е годы)» М.: КНИЦ, 2012, с.44, 137].

Повсеместная предательская деятельность представителей Британии в России наводит на определённые подозрения и относительно Екатеринбургского злодеяния.

Расследования обошли загадочную, как заметил Гришин, фигуру консула, от действительной роли которого зависит слишком многое. М.К. Дитерихс молчит о Престоне. В материалах следствия Н.А. Соколова единственный, единожды кто говорит о нём – Г.Е. Львов, арестованный в Екатеринбурге в дни совершения злодеяния. «Как мы себе представляли в тюрьме, была возможность добиться какого-нибудь улучшения положения Царской Семьи у консула Великобритании г. Престона» [Н.А. Соколов «Предварительное следствие 1919—1922 гг.» // «Российский Архив», 1998, Т.8, с.211].

Позднее голос прорезался у одного человека. У Томаса Престона. В 1960 г. он дал под присягой письменные показания по делу самозванки Анны Андерсон. Он сознался в том, что состоял в самом тесном контакте с большевицким руководством на Урале. Престон написал 22 января 1960 г.: «Членами президиума Екатеринбургского совета были Белобородов (председатель), Сыромолотов, Голощёкин, Сафаров, Войков и Чуцкаев. Чуцкаев  не всегда  упоминался  в качестве члена президиума, но действовал как заместитель Белобородова; именно с ним я встречался  почти ежедневно [!],  когда  делал представления по поводу безопасности и обращения с Императорской Семьёй. Из других членов президиума я много лет [!] был знаком с Сыромолотовым, работавшим в горнорудной промышленности.  С  Войковым  я тоже был прежде знаком» (!).

«Мои усилия поневоле ограничивались ежедневными визитами к товарищам Чуцкаеву и Белобородову. Чуцкаев неизменно заверял меня, что об Императорской Семье заботятся и что их жизни вне опасности. Он также уведомил меня, что моё вмешательство необоснованно и возмутительно» [Л. Ден, Й. Воррес «Подлинная Царица. Последняя Великая Княгиня» СПб.: Нева, 2003, с.424-425].

Поздновато заговорил Т.Г. Престон (1886 – 1976) . При его ежедневном хождении к красным главарям Урала, консул должен был стоять в центре проводимого следствия, будучи важнейшим свидетелем: «Я был достаточно хорошо информирован относительно всего, что кругом происходит». И проживал напротив дома Ипатьева, рассматривая его из окна.

В 1972 г. Престон дал интервью для журнала «The Spectator», где вспоминал: «Товарищ Чуцкаев, лидер Совета, с которым я встречался постоянно в течение одиннадцати месяцев при их режиме, ответил, что партия большевиков взяла власть. Узнав, что я британский консул, он добавил: ваш посол (Бьюкенен) покинул Россию, и у вас нет официального статуса или защиты. Фактически мы не знаем, иметь дело с вами или расстрелять».

Угрозы в адрес Престона нисколько не реалистичны. Угрожали ему тюрьмой или нет, но Престон признаёт постоянный контакт с Чуцкаевым. «Из окна моего консульства я видел, как Царя привезли на машине от станции к дому Ипатьева. Это было гордостью Уральского Совета, что они уничтожат всю семью Романовых». «С тех пор меня преследует мысль, что, если бы я мог спорить с Уральским советом в течение долгого времени, то сумел бы спасти русскую Царскую Семью».

Далее Престон приводит ещё один весьма сомнительный случай: «кстати, мне говорил доктор Фишер, швейцарский консул, что Уральский Совет приговорил меня к смерти за мои заявления от имени Царской Семьи. Доктор Фишер убеждал меня спрятаться в лесу под Екатеринбургом, пока не придут чехи и Белая Армия. Однако я решил остаться в своём доме и ждать. Некоторое время спустя огромная толпа собралась возле дома и сказала, что войдёт обыскать его. Я ответил, что они не могут так поступить, поскольку консульство обладает дипломатической неприкосновенностью».

В результате толпа тоже не тронула Престона. Стоит обратить внимание на замечание в скромных скобках: «Я находился в связи с чехами и с Сибирской Армией через курьера». И в конце интервью Престон заявил столь же интересное: «На мою долю выпало вывезти из Сибири всё, что осталось от останков несчастной Императорской Семьи! Эти останки достигли Букингемского дворца. Когда меня принял Его Величество Король Георг V в феврале 1921 года, мы обсуждали этот вопрос, и Его Величество сказал, что мощи были в таком состоянии, что их приходилось окуривать, прежде чем притронуться» [«The Spectator» (Лондон), 1972, 11 марта, с.403].

Любопытно также существование дневника Т.Г. Престона, который он упоминает в начале интервью. Незадолго перед ним, 22 февраля 1971 г. Ирен Уорд запросила министра иностранных дел, даст ли он разрешение на публикацию дневника Престона: «там сохранились записи о событиях в день расстрела Царя и его семьи». Разрешения не последовало, со ссылкой на опубликованные с согласия МИД мемуары «Перед занавесом»: «Официальные отчёты Томаса Престона о событиях в Екатеринбурге в 1918 году доступны для ознакомления в Государственном архиве» (Энтони Роял) http://hansard.millbanksystems.com/written_answers/1971/feb/22/sir-thomas-preston-publication-of-diary

Тут многое непонятно: как Г.Е. Львов мог надеяться на влияние британского консула, как могла совесть мучить Престона, если большевики столь дурно к нему относились – из угроз и преследований следует, что он никак не смог бы убедить большевиков оставить в неприкосновенности Царскую Семью. Однако ему нет оснований верить, Престон ссылался на дипломатическую неприкосновенность, поскольку большевики её не отменяли. До описанного времени коммунистическое руководство всеми силами держалось за сотрудничество с Британией.

Вынесенный смертный приговор подтвердил английский историк, ссылаясь не на мемуары «Перед занавесом», и не на интервью для журнала, а на составленную Престоном «Краткую и беспристрастную ретроспективу событий, происходивших на Урале и в Сибири в течение 1917-1920». Описание Престон составил для МИДа вскоре после возвращения из России – это неопубликованный ведомственный документ. Ссылаясь на него, Майкл Хьюз пишет:

«Томас Престон в Екатеринбурге многократно требовал гарантий благополучия Царя и его семьи, когда их перевезли в город из Тобольска поздней весной 1918 г. Это вмешательство было, естественно, нежелательным для местных властей: по этому случаю Екатеринбургский Совет даже принял резолюцию, присуждающую консула к смерти за его попытки заступиться за обреченного Императора (Ничего фактически не последовало, за исключением того случая, когда консульство было захвачено дюжиной пьяных венгерских военнопленных, вооруженных ножами и ручными гранатами. Они сказали Престону, что ищут виновных в антибольшевицких симпатиях)» [Michael J. Hughes «Inside the Enigma: British Officials in Russia, 1900–1939». Rio Grande, Ohio: Hambledon Press. 1997. P. 165, 300].

Историк мог не полностью передать записанное Престоном. Так или иначе, но в интервью «Спектейтору» решение Екатеринбургского Совета существует не как непреложный факт, а только в передаче швейцарского консула. В обоих описаниях этот приговор выглядит совершенно неправдоподобно, т.к. последующие нападения на консульство никак не связаны с выполнением приговора. Не имело никакого смысла принимать беспрецедентное решение о казни, грозящее дипломатическими осложнениями всей советской республике, могущее стать поводом для начала войны, всего-навсего за безобидные ходатайства, а после смертного приговора – ничего не сделать для его осуществления. Этот вымысел имеет смысл в единственном случае, если Престону требовалось скрыть совершенно иного рода отношения с большевицкими властями. В том числе скрыть отсутствие запросов в защиту Русского Царя. Охранная грамота «беспристрастной ретроспективы» могла понадобиться Престону перед представлением Королю Георгу V для самооправдания. М. Хьюз не привёл никаких подтверждений невероятной версии, единственным автором которой остаётся Т. Престон.

Престон имел на Урале давние связи с названными им большевиками, поскольку «уже накануне первой мировой войны английский капитал контролировал предприятия Кыштымского, Южноуральского и Сысертского акционерных обществ» [«Урал в Гражданской войне» Свердловск, 1989, с.11].

В романе английского писателя Дункана Кайла «Комиссар Его Величества» (1983) приводится такая характеристика Престона: «Престон находился в Екатеринбурге по делам, связанным с добывающей промышленностью, как и все прочие иностранцы. На Урал Престона привели серебро, медь и платина». По каким-то причинам автор постоянно характеризует своего соотечественника очень неблагожелательно, делая Престона антагонистом главного героя, стремящегося к спасению Царя: «такие, как Престон, никогда не отказываются от выгодной сделки. К счастью, у людей его породы всегда водятся деньги».

Уже одно то, что Престон не покинул Екатеринбург после национализации предприятий, показывает, что у него оставались там дела.

Сыромолотов, с которым давно знался Престон, был близком другом Свердлова и управляющим «небольшого горного предприятия» «на Медном руднике». При большевиках Сыромолотов национализировал Русско-Азиатский банк. Его биография напоминает Красина, «инженера революции». В 1904 г. Сыромолотова посадили за ограбление частной типографии в интересах революционной печати. Золотопромышленник Конюхов, финансировавший РСДРП в Екатеринбурге, для его освобождения внёс залог в 500 руб. В 1905 г. Сыромолотов руководил, как утверждают в его биографии, «боевыми дружинами Екатеринбургской организации большевиков», прежде чем ушёл в промышленность, чтобы снова вернуться в революцию [«Ленинская гвардия Урала» Свердловск: Средне-Уральское издательство, 1967, с.398-402].

С таким-то человеком был знаком британский консул. Финансирование деятелей крайне левых партий владельцами предприятий Урала дополняет картину сращивания революционного подполья с коммерческими предприятиями, изученную историком А.В. Островским особенно детально на примере Кавказа, с демонстрацией того же по всей Империи. Помимо того, в Батуме начала века отмечено наличие широкой агентуры у британского консула Патрика Стивенса [А.В. Островский «Кто стоял за спиной Сталина» М.: Центрполиграф, 2004, 442-499].

Естественным будет предположить наличие такой же агентуры и у Т. Престона на Урале, при совпадении задач обоих консулов, присланных следить за интересами британского капитала и использовать революционное движение в Империи для снятия монархических препятствий перед иностранным капиталом.

В России с 1905 по 1907 годы, в самый разгар революции Престон находился так раз в Батуме, где работал на горнодобывающую компанию. Потом поступил в Кембриджский университет, вернулся в Сибирь, где занимался разведкой месторождений до назначения в 1913 г. вице-консулом.  В мемуарах Престон утверждал: «жил в России, от случая к случаю, с 1905 года, почти в каждом углу этого огромного континента, и среди самых различных сообществ» [Anthony Cross «In the Lands of the Romanovs: An Annotated Bibliography of First-hand English-language Accounts of the Russian Empire (1613-1917)». 2014. P. 347].

В некотором несоответствии с опубликованными источниками, Елена Раппапорт, которая работала с архивом Престона в университетской библиотеке Лидса, в книге «Екатеринбург. Последние дни Романовых», утверждает, что Престон знал город с 1903 г., когда побывал на Урале, работая на компанию, занимающуюся поиском и добычей платины. Заместителем Престона в Екатеринбурге был Артур Томас, опытный горный инженер, работающий на фирму Холман бразерс лимитед.

Местными делами Престон часто занимался бесконтрольно, не получая инструкций британского правительства, как бы имея карт-бланш. Важнее всего считалось сохранять тщательный контроль за уральской платиновой промышленностью от имени военного министерства Британии (которое возглавлял Альфред Мильнер). Т.е., получается, что не Бальфур, а Мильнер имел приоритет в управлении консулом, хотя прямой контакт между ними не выявлен.

На верховное управление Мильнера заговорами на Востоке России указывают самые ранние воспоминания Керенского: в Лондоне и Париже он «имел некоторую возможность наблюдать за закулисной стороной подготовки и выполнения интервенции» и потому за месяц до переворота, 25 октября 1918 г. предупредил Авксентьева, что лорд Мильнер готовит государственный переворот в Омске, подобно тому, какой устроил в Архангельске. 17 октября 1918 г. Керенский предупреждал об угрозе от лорда Мильнера В.А. Маклакова [А.Ф. Керенский «Издалёка» Париж, 1922, с.132].

На раскрытие историком С.П. Мельгуновым криптонима Z., за которым Керенский укрыл Мильнера, я уже указывал в статье «Февраль 1917 г. А. Мильнер, М. Алексеев, масоны и студенты».

Это приводит к допущению управления лордом Мильнером английскими делами не только в Архангельске и Белом Омске, но и в красном Екатеринбурге.

Е. Раппапорт далее утверждает, что Престон следил за домом Ипатьева через британских агентов в городе и продолжал убеждать МИД, что надо захватить Романовых, иначе они попадут в руки Германии и «станут козырной картой для будущего германофильской монархической ориентации» (британский историк приводит эту фразу из сообщений Престона). Отсюда можно увидеть, чего всего более опасались англичане. В связи с приближением с востока чехословацких войск, которых нельзя отождествить с немецкими руками, выходит, что Престон опасался сохранения Царской Семьи в руках большевиков. Следовательно, Престон не желал эвакуации Романовых из Екатеринбурга на запад от Урала, где ожидалось обсуждаемое, но не осуществившееся падение советской власти от союза немцев и монархистов. Престон предпочитал антимонархический перехват Императора англичанами.

С точки зрения преобладания английских интересов над сохранностью Царской Семьи, для Престона могло оказаться выгодным, чтобы Романовы не покинули Екатеринбург живыми – так исключалась угроза привлечения Германией на свою сторону русских монархистов.

При отсутствии определённых доказательств, приходится ограничиться признанием существования такой вероятности. Дальнейшее обоснование зависит от наличия источников, оставленных независимо от воли Престона, заинтересованного в сохранении репутация неудачливого ходатая за пленного Царя. Так, у Е. Раппапорт встречается неясное замечаниe, что Престон ещё до злодеяния «слышал» о поручении доктору Архипову закупить 400 фунтов серной кислоты [Helen Rappaport «Ekaterinburg: The Last Days of the Romanovs» UK: Hutchinson, 2009. P.105].

В зависимости от того, как это мог услышать Престон, находится его предполагаемая причастность к плану уничтожения тел и элементарная осведомлённость о нём.

Советские историки не отмечают конфликтов большевиков с Престоном и английским капиталом в революционную эпоху. Следовательно, Престон подлаживался под большевиков не только в силу соблюдения общей британской политики в отношении Советской власти, но и в интересах английского капитала в местных предприятиях.

Не отражены конфликты советской власти с Т. Престоном и британским капиталом при описании захвата предприятий и установления рабочего контроля в коллективной монографии о пролетарской революции в Пермской губернии. Есть краткое упоминание, что пострадал французский капитал Камского акционерного общества. Так раз к июню завершился процесс национализации крупных предприятий Урала [«Урал в огне революции» Пермь, 1967, с.210, 215].

В другой советской книжке заявлена необходимость подробно изучить отношения советской власти с крупнейшим представителем британского капитала в России компанией «Лена Голдфидс» [«Классовая борьба на Урале (1917 — 1932 гг.). Об опыте руководства партийных организаций борьбой трудящихся против буржуазии города и деревни» Свердловск: Уральский рабочий, 1974].

Но сделано этого не было, и понятно почему. Этой компании в ноябре 1925 г. были отданы снова Ленские прииски, а также металлургические заводы на Урале. Весьма поверхностно, со ссылками на одного Майского, об этом можно прочесть у Н.В. Старикова в книге «Кризис: как это делается», гл.6: «Почему большевики так любили Лену Голдфилдс».

Предшественник Н.В. Старикова в области антибританской конспирологии Ф.Д. Волков (1958) писал об использовании сотрудников «Лены Голдфилдс» и «Тигли Морган» для шпионских целей. Локкер-Лампсон и А. Нокс первые потребовали ликвидировать торговые отношения с СССР 22.06.1926 г. Эта инициатива плохо вяжется со слабой просталинистской теорией Н.В. Старикова, связывающего вышвыривание иностранных концессий с поражением Троцкого. На деле с самого начала 1923 г., сразу как Ллойд Джордж ушёл в отставку, когда таким поражением и не пахло, англичане первые искали предлог для ухудшения отношений с СССР. Об этом сообщал другой советский автор, специализировавшийся на истории Англии, В.Г. Трухановский, в 1958 г.

В период решительных побед 1920-1921 гг. Троцкий скептически относился к привлечению иностранного капитала. В 1923 г. Троцкий по-прежнему призывал не отдавать страну этому капиталу, проявлял автаркические настроения, но допускал заграничную экономическую помощь. В 1925 г., в связи с падением надежд на мировую революцию, когда Троцкий возглавил главный концессионный комитет, он уверял британского представителя Р.М. Ходжсона: «желал бы укрепления позиций британских фирм». Это когда из всего концессионного капитала в СССР крупнейшая доля в 28% принадлежала Британии. Уже после удаления Троцкого из Главконцесскома, СНК в 1928 г. утвердил новый план с максимально возможным увеличением привлекаемых заграничных капиталов [А.Г. Донгаров «Иностранный капитал в России и  СССР» М.: Международные отношения, 1990, с.70, 73, 117].

В результате этот последний план не осуществили в 1929 г., запустив индустриализацию иначе, путём ограбления народа для перекачки капитала наружу, а не наоборот, однако, социалистические метания как Троцкого, так и Сталина показывают невозможность и в этом вопросе вполне противопоставить их замыслы. Даже в отношении концессий Сталин пытался заимствовать планы Троцкого, как и Ленина. Все трое на одно лицо.

Отличающийся, нежели Н.В. Стариков, несколько более продуманным и тщательно обосновываемым вычислением вероятных заговоров, историк А.В. Островский в 2004 г. формулирует важнейшие обвинения против Сталина: «восстановил эксплуатацию страны иностранным капиталом, обрёк на нищету миллионы крестьян» (посредством антинародной индустриализации).

Если говорить об А.В. Островском, куда более убедительны концепции книг о более раннем периоде ХХ века «Кто стоял» (2004) и «Кто поставил» (2010), нежели «Глупость» (2011) и «1993» (2008), где увлёкшийся автор уже не считает нужным рассматривать никакие возможные иные объяснения приводимых данных и не обосновывает в достаточной мере свой выбор.

В книге «Кто стоял за спиной Сталина» далеко не убедительны предположения о намеренном покровительстве кем-то из элиты Империи лично И.В. Джугашвили, поскольку ошибки в записанных приметах скорее объясняются куда более прозаично и обыденно – делопроизводственной рутиной, когда нет возможности уследить за точным содержанием всех документов. Основная ценность работы А.В. Островского заключается в капитальном исследовании всего революционного движения, поскольку вынесенное в заголовок название не отражает основного содержания книги.

Просталинизм Н.В. Старикова и его партии, как и пропутинизм, глубоко ошибочен в выгораживании во что бы то ни стало “своих” правителей, лишь прикрывающих патриотизмом интернациональную беспредельность и личную корысть.

В феврале 1918 г. М.А. Муравьёв, захвативший Киев, отправил лично Ленину телеграмму с такими выражениями. «У меня были представители держав Англии, Франции, Чехии, Сербии, которые все выразили мне, как представителю Советской Власти, полную лояльность и порицание Раде за 4-й Универсал, который они не признали. Вообще настроены чрезвычайно доброжелательно и пожалуй даже восторженно по отношению к успехам завоевания революции, конечно, тут сыграла роль моя тяжёлая артиллерия, но во всяком случае иностранцы предложили мне услуги ликвидации польской авантюры Довбор-Мусницкого» [В.А. Антонов-Овсеенко «Записки о Гражданской войне» М.: ВВРС, 1924, Т.1, с.156].

Вновь не исключено, что поведение Томаса Престона в Екатеринбурге примерно соответствовало изложенному, как и отношение к консулу со стороны красного руководства.

Упомянутым представителем Чехии был имевший в своём распоряжении английский паспорт Томаш Масарик, и в его воспоминаниях есть подтверждения того, что описанные Муравьёвым восторги в свой адрес были взаимными.  В Киеве М.А. Муравьёв говорил Масарику, что давно знает его по книгам и «потому стремится меня удовлетворить» [Т.Г. Масарик «Мировая революция» Прага, 1926, Т.1, с.199].

Войска англичан в Мурманске в марте высадились с одобрения местной власти: они служили в качестве защиты от корпуса фон дер Гольца и финских отрядов, с которыми красные сами не могли справиться. Вопреки желанию СНК в Мурманске краевой Совет 30 июня официально решил «принять экономическую и военную помощь [!] со стороны союзников». Таким образом, «борьба против большевиков не была первоначальной целью интервенции (даже в июне – июле 1918 г. планы Версаля не говорили о противостоянии с Совнаркомом)» [Л.Г. Новикова «Провинциальная “контрреволюция”» М.: НЛО, 2012, с.70-71].

В марте 1918 г. у большевиков «вырос» проект организации на металлургических заводах не только Урала, и всей России, исключая Сибирь, «гигантских смешанных трестов» с участием как английского капитала, так и немецкого, французского, американского, советского. Ленин считал такие концессии гарантией от внешней интервенции [А.Г. Донгаров «Иностранный капитал в России и СССР» М.: Международные отношения, 1990, с.43, 54].

Сталинские историки утверждали, что «англичане имели через Локкарта тесную связь с Троцким» [И.М. Лемин «Внешняя политика Великобритании от Версаля до Локарно. 1919-1925» М.: Госполитиздат, 1947, с.215].

Это не так далеко от истины. Во всяком случае, используемый ими Йельский профессор Чарльз Сеймур писал, что Локкарт во время ратификации Брестского мира в марте 1918 г. был «близок с Троцким», который желал «делового» соглашения с союзниками. Из-за чего «как Бальфур, так и Ллойд Джордж стояли за отсрочку японской интервенции», рассчитывая, что большевики сами могут пригласить японцев в помощь против немцев [«Архив полковника Хауза» М.: АСТ, 2004, Т.2, с.259-260].

В мае 1918 г. Гарольд Вильямс общался с Ллойд Джорджем в его доме: «Первый министр настойчиво пытался убедить Гар. Вас. [Гарольда Васильевича] в том, что следует сговориться с Троцким, который, по его мнению, в настоящее время является единственным государственным человеком в России» [А.А. Борман «А.В. Тыркова-Вильямс по её письмам и воспоминаниям сына» Вашингтон, 1964, с.159].

В мае 1918 г., когда восстал корпус чехословаков и русские подпольные офицерские организации, «дипломаты Антанты, лицемерно обещая своё содействие в мирном урегулировании конфликта, в действительности вели двойную игру» [А.Х. Клеванский «Чехословацкие интернационалисты и проданный корпус» М.: Наука, 1965, с.217].

В полном соответствии с заключением советского историка по данному вопросу находятся воспоминания деятеля монархического Правого Центра о весне 1918 г.: «союзники одновременно ставили ставки на все карты, с расчётом, что авось одна из них выиграет. Но тем самым они подрывали доверие к себе со стороны всех серьезных деятелей, от которых не могла укрыться эта двойная игра» [Г.Н. Трубецкой «Годы смуты и надежд» Монреаль: Русь, 1981].

Однако, как в Мурманске, в Москве верили в обещанное содействие и продолжали считать страны Антанты союзными себе. 30 июня (13 июля) М.Д. Бонч-Бруевич передавал Вацетису, как о решённом деле, о вступлении против Германии «снова в мировую войну вместе с Францией и Англией», на следующий день после назначения Вацетиса командующим Восточным фронтом вместо поднявшего мятеж М.А. Муравьёва [Ю. Фельштинский, Г. Чернявский «Лев Троцкий. Большевик. 1917-1923» М.: Центрполиграф, 2012].

Весной 1918 г. А. Нокс предлагал послать в Архангельск 5 тысяч интервентов [Ф.Д. Волков «Крах английской политики интервенции и дипломатической изоляции» М.: Госполитиздат, 1954, с.34].

4 (17) мая, как вспоминал Ллойд Джордж, в Мурманск отправили генерала Пуля с военной миссией всего в 500 офицеров и солдат для обучения чехословаков, которые должны были там собраться для переброски на немецкий фронт [В.Г. Трухановский «Внешняя политика Англии 1918-1939» М.: ИМО, 1962, с.56].

2 апреля 1918 г.  Чичерин просил Локкарта успокоить население Северного побережья, встревоженное слухами о намерениях Англии относительно Архангельска. 10 апреля, уже относительно Владивостока, Локкарт передал Чичерину телеграмму Британского правительства, содержащую «заверения относительно желания Правительства поддерживать Русское [красно-советское] Правительство в его усилии, направленном против Германии». 12 мая 1918 г. Чичерин передавал в Мурманск: «Англия посылает через Мурманск контрреволюционеров против Советской власти». Однако 22 мая Чичерин, протестуя против пребывания англичан в Мурманске, допускал: «возможно, что англичане сами будут бороться против наступающих белогвардейцев», а 28 мая Чичерин просил Локкарта убедить чехов сложить оружие.

Ведение двойной игры отразилось на советских документах. 28 мая представитель большевиков в Берлине Иоффе уже уверяет Кюльмана в наличии роста симпатий к англичанам на том же Северном побережье – немцам большевики говорили совсем не то, что англичанам. 6 июня Чичерин обещал Локкарту самые дружественные отношения с Англией, если не состоится десант в Мурманске.

На всеобщее обозрение 13 июля 1918 г. опубликовали ноту Чичерина Локкарту: «несмотря на неоднократные заверения Великобританского Правительства, что высадка английских войск на Мурманском побережье якобы не является враждебным актом против Российской Советской Республики, Великобританское Правительство не только не исполнило нашего элементарного требования об уводе войск с советской территории», но и продвинуло войска по дороге к Онеге.

Постоянно отслеживается по отметке времени первой публикации: большевики демонстративно печатали наиболее резкие выпады против иностранцев в газетах, а в архивах оставалось более сокровенное, обратная сторона советской дипломатии. За три дня до Екатеринбургского злодеяния, 14 июля английскому представителю Линдлею НКИД сообщал о готовности принять английскую экономическую миссию в Москве, дать ей полную неприкосновенность. НКИД давал «неограниченные полномочия» в пользу данной миссии для установления «экономических отношений» с Британией [«Документы внешней политики СССР» М.: Госполитиздат, 1959, Т.1, с.222, 231, 286, 313, 327-328, 348, 389, 396].

Английская коммерческая миссия с Л. Урквартом прибыла в Москву 9 (22) июля 1918 г. Советская сторона уже после объявленного всюду убийства Императора претендовала на получение заказов, оплаченных Царской Россией. У. Кларк обсуждал с Г. Чичериным получение концессий. СНК имел «самые серьёзные намерения» относительно экономических связей с Англией [В.А. Шишкин «Советское государство и страны Запада в 1917-1923» Л.: Наука, 1969, с.79-80].

Точно так и в Екатеринбурге советские власти скорее лебезили перед Престоном, чем угрожали ему. Британцы отвечали тем же.

22 июня (5 июля) 1918 г. американский посол Френсис из Вологды передал генералу Пулю в Мурманск сообщение британского агента Макларэна о группе Союза Возрождения в Вологде. Британский «агент опасался при этом, что с помощью ложной информации эта группа может быть спровоцирована большевиками на преждевременное выступление» [А.В. Быков «Посланники Запада» Вологда, 2008, с.18].

Принятые 16 (29) июля президиумом ВСНХ тезисы о привлечении иностранного капитала, как стало известно СНК 27 июля (9 августа), рассылаются во все наркоматы РСФСР для ожидаемых переговоров с концессионерами, – хотя разворачивающаяся Гражданская война этому нисколько не способствовала, и тезисы не пригодились до 1920 г., но почему-то считались так актуальными в июле 1918 г. [«Вспомогательные исторические дисциплины» Л.: Наука, 1968, Т.1, с.204].

До начала интервенции в Архангельске в августе 1918 г. англичане стремились предотвратить антисоветские акции. Британия не пользуется крайне выгодным ей моментом убийства Мирбаха и «мятежа» левых эсеров 21 июня (4 июля) для выступления против большевиков. Рейли передал деньги Берзину на подкуп латышских стрелков только в августе 1918 г., когда началась настоящая интервенция. Американская высадка во Владивостоке наступила 3 (16) августа. В Баку англичане появились тоже в августе 1918 г.

В Карелии, как пишет начальник сосредоточенных там английских сил Филипп Вудс, «к концу июля 1918 г. мы были готовы начать боевые действия против врага» [Н. Барон «Король Карелии» СПб.: ЕУ, 2013, с.41].

Всюду разрыв и противостояние наступает моментально после убийства Царской Семьи и никак не ранее.

Оказываются до несомненности несостоятельными повторные уверения Престона в еженедельном журнале Консервативной партии Великобритании: «У меня были инструкции от правительства Его Величества поддерживать чехов и Сибирскую Армию, поскольку их следовало использовать в качестве ядра наступающей Сoюзной интервенции в России. Когда я посещал Уральский Совет в Екатеринбурге, в первое время мне сказали (цитирую) «что мой посол сэр Джордж Бьюкенен покинул Россию и англо-американские силы высадились в Архангельске». Уральский Совет добавил (цитирую): «они не признали меня как консула и они не знают, говорить ли со мной или расстрелять меня». Затем они убивают Русскую Царскую Семью. Уральский Совет делал то же с тысячами русских, чьё единственное преступление заключалось в том, что они не коммунисты» [«The Spectator». 1972. April 8. P. 567].

Связь консула с наступлением на Екатеринбург несомненна, но посол Бьюкенен уехал из России давно, 25 декабря 1917 г., а в Архангельске ещё никто не высадился, следовательно, Престон не сказал ни слова правды о характере общения с Уральским Советом.

Раз так, то их взаимоотношения были иные, о чём не следовало распространяться ни в годы Холодной войны, ни при занятии Екатеринбурга Белыми войсками.

На управляемости чешских войск представителями Антанты настаивали советские историки, используя признания Э. Бенеша: «Наша армия в России, как я понимал, являлась для союзников просто пешкой на шахматной доске, причём весьма весомой… Мы не могли сами решить, проводить интервенцию или не проводить». 2 июля 1918 г. датировано решение Верховного военного совета Антанты о расширении интервенции, но соответствующий секретный план отправлен генералу Жанену только в августе 1918 г.  [В.П. Наумов, А.А. Косаковский «История гражданской войны и интервенции в СССР (современная буржуазная историография)» М.: Знание, 1976, с.31-32].

Именно в августе 1918 г. впервые появляется подписанный Бальфуром документ: «Обращение британского правительства к народам России», где лицемерно говорится о бескорыстном приходе на помощь «народам» в войне с Германией в интересах демократии. В начале 1918 г. в докладе французского майора Пишона подмечалось: восстановление Монархии «разумеется, вполне осуществимо», но «противоречит мировой политике союзников» [«Союзническая интервенция на Дальнем Востоке и в Сибири. Доклад Пишона» М.-Л.: Госиздат, 1925, с.51, 72].

После учреждения власти Комуча 8 июня в Самару прибыл английский представитель, но советский автор затрудняется сказать, когда именно он там оказался, как его зовут и чем он занимался [Ф.Г. Попов «За власть Советов. Разгром самарской учредилки» Куйбышев, 1959, с.67].

В Харбине британский генеральный консул Портер и вице-консул Хилл первыми из представителей Антанты начали финансировать Маньчжурский отряд Г.М. Семёнова, в результате чего 10 августа 1918 г. Временное правительство Забайкальской области, в которое входил Семёнов, сложило свои полномочия и передало свои силы в распоряжение Верховного командования союзных сил. И тут британцы стремились взять под контроль белогвардейскую политику. Суть интервенции, как считал атаман Семёнов, была «создать препятствия на пути полного сближения Германии с советами» [Г.М. Семёнов «О себе» М.: АСТ, 2002, с.155, 181, 206].

Одним из таких препятствий, как видно из донесений Престона, считалось изъятие Царской Семьи из рук большевиков. Таковое, путём убийства, совпадает с возобновлением переговоров СНК с Германией в июне 1918 г. Переговоры «вели к краху иллюзий на возвращение Советской России в войну» [Е.В. Романова «Россия в британской стратегии ведения войны» // «Великая война 1914-1918» М.: МГА, Квадрига, 2013, Вып.3, с.31].

Поскольку неизвестно, чтобы в Екатеринбурге Престон финансировал какие-либо монархические предприятия по спасению, скорее точно можно сказать, что Престон им никак не помогал, только подслушивал чужие планы, то свои антимонархические и антинемецкие задачи Престон скорее мог решать с помощью красных.

В рамках противостояния Британии с Германией, как это ни покажется странным, даже начало открытой борьбы англичан с красными, начиная с августа 1918 г., сыграло большевикам на пользу, планировалось это или нет.

Получается так: убийство Царской Семьи было встречено «германскими элитами с возмущением и даже с надеждой на монархический мятеж в России. Желание подстраховаться было столь велико, что Людендорф был согласен на превентивный удар на Петроград». Однако министр иностранных дел Гинце отверг предложение Людендорфа взять Москву, мотивировав это тем, что большевики ведут «борьбу с нашими противниками» [«Россия в стратегии Первой мировой войны» СПб.: РХГА, 2014, Кн.2, с.117, 120].

Окраинная английская интервенция, создавая видимость борьбы с советским режимом, спасала его от полного разгрома силами Германии, обезопасила его сохранность как антинемецкой и антимонархической силы для продолжения предательской двойной игры и разжигания самоубийственной для русских гражданской войны. Как полное сближение красных с Германией, так и полное уничтожение большевизма с окончательным устранением для Германии угрозы на Востоке – обе крайности не входили в интересы Британии.

Как явствует из дневника П.В. Вологодского, 8 (21) сентября 1918 г. английский генерал Моррис заявил в Омске, что Британия прислала 12 тысяч солдат в помощь «чехам, а не русским, подчеркнул он». Моррис также заявил о непризнании власти Сибирского правительства [«Отечественная история», 2000, №6, с.145].

Британцы вели себя предательски относительно лидеров Белого Движения, сдерживая в 1918 г. наступление на Москву, которого добивался генерал Краснов, чью власть на Дону они также не желали признавать, как и помогать его Армии. Отвадив Деникина от военной помощи Краснову и не предоставив её Вологодскому, англичане обеспечили относительную сохранность большевизма. К такому выводу приходили крупнейшие Русские Белые политики относительно всей политики союзников, согласованной между собой и единообразной.

Министр продовольствия и снабжения, состоявший в правительстве Вологодского, написал в воспоминаниях: «кредиты не были получены в короткий срок, как это было обещано. Постепенно у меня возникло подозрение, что союзники не хотят нашей победы, хотя мы имели право требовать компенсаций». «Союзники просто хотели продолжения гражданской войны в России и поэтому прекращали финансирование в период нашего успешного наступления» [К.Н. Неклютин «От Самары до Сиэтла. Воспоминания министра Колчаковского Правительства» Самара, 2011, с.129].

Такие рассказы не единичны и от них нельзя просто отмахнуться, как от надуманного самооправдания проигравших. Такой вывод следует из полного обзора действий агентов Британии типа Престона.

В книге «Романовы и мистер Гиббс» у Ф. Уэлча проскальзывает следующее замечание об апреле 1918 г., хотя нельзя точно ручаться, использованы ли записи именно за это время, а не произвольно вставлены для хода повествования: «Британский консул в Екатеринбурге Томас Престон с беспокойством писал, что местное большевистское руководство являет собой группу неуправляемых молодых людей в кожаных куртках» [«Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова» М.: Патриаршее подворье храма-домового мц. Татины при МГУ, 2013, с.474-475].

Замечание это естественно наводит на мысль, что Престон стремился управлять большевиками. И не исключено, что достиг этого в отношении людей не молодого возраста.

Предназначенное для широкой публики донесение Ч. Эллиота в МИД от 3 марта 1919 г. о красном терроре в Перми, опубликованное в девятнадцатом же году на Дону, о зверском подавлении восстаний крестьян и рабочих, о массовых расстрелах, относится к более позднему времени. В составленном М.С. Бернштамом сборнике документов, как и в других публикациях, нет аналогичных документов от Престона за время до убийства Царской Семьи [«Урал и Прикамье. Ноябрь 1917 – январь 1919» Париж, 1982, с.127-128].

Оставшиеся в безвестности, «наиболее наглядные сообщения об их жестокости были собраны Томасом Престоном». «Десятки ужасных событий, происходили в течение месяцев, когда большевики контролировали город и окрестности, в том числе многочисленные случаи убийств и изнасилований. Они брали сотни заложников» [M.J. Hughes «Inside the Enigma», 1997. P. 164-165].

Не столь сильно растиражированные заявления, по сравнению с донесением Эллиота, давал Престон на всяких застольях. 16 февраля 1919 г. в Екатеринбурге он приветствовал адмирала Колчака: «Английский консул м-р Престон указывает, что, если Западная Европа может ошибаться в своих суждениях о происходящем в России, то представители союзных держав, бывшие очевидцами русской революции, хорошо знают, что такое большевики, и потому искренно желают русскому народу успеха в борьбе с ними» [И.Ф. Плотников «Александр Васильевич Колчак: исследователь, адмирал, Верховный правитель России» М.: Центрполиграф, 2003, с.423].

Чего стоила дружественная болтовня представителей Британии, можно увидеть, сопоставив речь Престона с записью в дневнике масона М.С. Маргулиеса почти за то же время, 10 февраля 1919 г. (н. ст.). Сидней Рейли, «коммерческий» английский агент, «удивляется, что Деникин не получил снабжения», высланного из Египта с месяц назад, на армию в 100 тысяч. «10-15 тысяч англичан, что сейчас на Кавказе, отправляются на Дон, на помощь Краснову» [«Французы в Одессе. Из белых мемуаров» Л.: Красная газета, 1928, с.134].

Никакой помощи от англичан донской фронт Краснова не получил и потерпел крушение. В день, когда свергнутого атамана Краснова сменил А.П. Богаевский, 6 (19) февраля 1919 г. Ллойд Джордж заявил в парламенте, что «пора кончать с блокадой России» [«Вопросы истории», 1968, №12, с.78].

Когда-то готовый предать атамана Краснова в пользу Деникина и Антанты, А.П. Богаевский 22 марта 1920 г. написал в дневнике о требовании прекратить войну: «Какое предательство со стороны милых союзников! Неудивительно, что симпатии казачества больше склоняются к немцам. Они были честнее в своей политике» [«Источник», 1993, №2, с.34].

Что лишний раз доказывает правоту атамана Краснова в 1918 г.

Эпоха показного противостояния Британии с большевизмом оказалась весьма кратковременна и ограничилась незначительными локальными столкновениями.

То, что отношения Престона с советской властью нисколько не испортились, а, скорее, устраивали обе стороны, показывает назначение Престона консулом в Ленинград после окончания Гражданской войны. 19 февраля 1921 г. Король Георг V принимал Престона у себя. Консул «рассказал мне много интересного» (дневниковая запись Короля приводится Саммерсом и Мангольдом).

Проходит совсем немного времени:

 «3 марта 1924 г. Томас Престон, официальный представитель Британии в Ленинграде, называемом так несколько недель спустя после смерти Ленина, писал леди Мириэль» Бьюкенен о бедствиях здешних британских подданных [«Europa Orientalis № 5. Pietroburgo capitale della cultura Russa» Salerno. 2004. Vol. I. P.141].

Два года спустя освещалась та же самая проблема с просьбой отправить любые пожертвования в пользу обездоленных британских подданных генеральному консулу в Ленинграде Т. Престону [«The Spectator». 1926. August 21. P.279].

Довольно странно, если бы Престон согласился вернуться туда, где ему раньше якобы грозили казнью. Обычно такие назначения получают люди, имеющие хорошие контакты с властями, способные наладить дипломатические отношения для защиты национальных интересов.

В биографических справках, составленных на основании мемуаров Престона «Перед занавесом», странным образом пропадает период пребывания в Ленинграде («Наставник», 2013, с.180).

Этот факт не обнаруживается и в советской литературе. В статье историка В.И. Шишкина за 2011 г. о крушении карьеры генерала Гришина волшебным образом пропущено консульство Престона в Ленинграде, хотя есть Екатеринбург, Ковно, Египет и ссылка на те же мемуары, как видно, безрезультатно просмотренные в поисках описания конфликта с Белым генералом в 1918 г.

В современном издании встречается одно из донесений Томаса Престона, британского консула в Ленинграде до 1927 г., когда произошёл разрыв с Советским Союзом: «Недавние аресты не применялись к одному какому-то классу или части населения. Буржуа, офицеры старого режима, домашняя прислуга, консьержи, члены коммунистической партии и даже сами агенты ОГПУ, все страдают одинаково… Производя массовые аресты, ОГПУ надеется, что среди множества заключенных найдётся тот, кто под тяжестью советского тюремного режима может быть вынужден дать информацию, которая приведет к обнаружению организаторов антисоветского заговора» [Olga Velikanova «Popular Perceptions of Soviet Politics in the 1920s: Disenchantment of the Dreamers» Basingstoke, Palgrave Macmillan. 2013. P.69].

В апреле 1940 г. Англия назначила вместо одного посла на всю Прибалтику отдельных посланников в 3-х странах. Престон стал чрезвычайным посланником в Литве.

В обзорной записке о внешней политике Литвы, составленной временным поверенным в делах СССР в Литве 3 июня 1940 г. говорится об осторожной политике англичан и французов относительно договора о взаимопомощи с Советским Союзом, влияния СССР в Литве и других вопросов: «отсутствие прямых демаршей и высказывания Престона о том, что англичане «понимают» позицию литпра [литовского правительства], в частности в польском вопросе, о чём нам говорили ответственные чиновники МИДа».

Здесь речь идёт о том, что в октябре 1939 г., во время передачи Советским Союзом Вильнюса, захваченного у Польши, Литве, британское правительство объявляло, что считает Вильнюс частью Польши. Но толку с англичан не было никакого, и литовский президент А. Сметона в феврале 1940 г. переориентировался на Германию. Английская позиция по территориям Польши смягчилась. 12 июня Т. Престон вручил Сметоне верительные грамоты и выразил намерение правительства Британии поддерживать хорошие отношения с Литвой [«Западный империализм и Прибалтика» Рига: ЛГУ, 1986, с.112-113].

Уже вскоре, 14 июня 1940 г. Литве предъявили ультиматум с требованием ввода дополнительных советских войск в страну и обязательным формированием просоветского правительства. Президент А. Сметона выступал против преступной агрессии СССР, но его предложение вступить в вооружённую борьбу правительство не приняло, считая безнадёжным. Сметона бежал в Германию и там спасся от советской расправы. А новый президент Ю. Палецкис, которому Сметона передал власть, вынужден был от неё отказаться в пользу советской кандидатуры, но после всё равно попал под арест и следующие 13 лет провёл в советской тюрьме.

Томас же Престон снова обошёлся без антисоветских демаршей и 21 июня 1940 г. нанёс официальный визит новому министру иностранных дел и исполняющему обязанности премьер-министра, угодному коммунистическому интернационалу [«Полпреды сообщают… Сборник документов об отношении СССР с Латвией, Литвой и Эстонией. Август 1939 – август 1940» М.: Международные отношения, 1990, с.342-343, 414].

27 июня Престон представил тому же и.о. премьер-министра нового британского военного атташе К. Грира, сменившего Г.Ф. Бишопа.

Когда Престон переехал в Ковно, он вновь показал себя защитником обездоленных. «Из Литвы прибыло семейство Тильмансов. Происходя из русских немцев, они были там крупными промышленниками. За два часа до вторжения Советов как германский посланник д-р Цехлин, так и мой бывший шеф британский посланник г-н Томас Престон предупредили их и посоветовали бежать» (Дневник Марии Васильчиковой за 19 июня 1940 г.).

В 1940 г. в Ковно британский консул Томас Престон выдал 400 незаконных сертификатов, в дополнение к 800 легальным, для евреев, которые отправились в Палестину [Martin Gilbert «Holocaust Writing and Research Since 1945» Washington. United States Holocaust Memorial Museum. 2001. P. 20].

В консульстве Престона до марта 1940 г. работала Ирина Карсавина, дочь философа Л.П. Карсавина, которая не последовала совету Престона поменять советский паспорт на литовский. Как и Льва Карсавина, её позже арестовали при советской оккупации.

Существенно отметить встречающуюся информацию о русской жене Престона и его дочери по имени Татьяна. С этой стороны масса деталей как будто соответствует образу добряка, дающего приют даже животным. Н.Д. Толстой раз упоминает, что Престон проконсультировал его в работе над «Жертвами Ялты».

Подозрения окружают политическую деятельность Престона в 1918-1919, а не его личную жизнь, в каковой Адольф Хитлер тоже, например, очень любил животных, с удовольствием кормил белок, не терпел сцены охоты, весьма галантно обращался с дамами. Но его увлечение актрисой О. Чеховой не должно затмевать политику в отношении русских.

Однако, по мемуарам Престона, использованным в книге «Наставник» (2013) он женился в 1913 г. на Элле Генриетте фон Шикенданц – это самая что ни есть немецкая фамилия. Быть может, она имеет отношение к обвинениям Престона в германофильстве. Елена Раппапорт (2009) пишет иначе: Престон женился на русской в 1916 г. Второй раз?

В той же статье за 2011 г. сибирский историк В.И. Шишкин пишет, что женой Престона была немка Э.Г. фон Шикенданц, а источником сведений, будто Престон является чуть ли ни агентом Германии, был штабс-капитан А.А. Буров, офицер для поручений. 6 сентября 1918 г. Бурова арестовал генерал Иванов-Ринов, активный сторонник удаления Гришина, присвоивший его должности. В.И. Шишкин, полагая, будто единственным основанием для подозрений было происхождение жены, не учёл прежние контакты Престона с красными главарями Урала и не упомянул спорный момент с военнопленными.

Если брать местопребывание Престона в Екатеринбурге, ни одного спасённого лица и ни единого независимого подтверждения его ходатайств за Царскую Семью пока не обнаружено. П.М. Быков в 1921 г. писал: «Просьбы о свидании как с Николаем, а также и с другими представителями дома Романовых были довольно часты. Мотивировки были самые разнообразные: «повидаться, так как состоят в родстве», «услужить, что надо будет» и т.д. Являлись представители Красного Креста от разных дипломатических миссий. Однажды явился даже член генерального штаба сербских войск, Мичич, для получения личной информации от Николая о мировой войне» [«Архив русской революции» Берлин, 1926, Т.17, с.312].

Дальше Быков ещё пишет о сербском монархисте Мичиче, но ничего о желании Престона увидеться с Императором в заточении. Не видно и того, чтобы Престон задолбал Уралсовет нежелательными ходатайствами, как сделал Мичич. Рассказ Быкова полностью повторяет Ермаков.

По воспоминаниям Престона «Перед занавесом», активно вела себя сербская королевна Елена, добившаяся свидания с Белобородовым, а затем каждый день посещавшая британского консула с требованиями спасти Романовых.

Историк Генрих Иоффе в СССР ставил задачу во что бы то ни стало выявить максимальное множество планов спасения Императора для обоснования необходимости совершения Екатеринбургского злодеяния. Он собрал все мыслимые публикации, белые и красные, советские и зарубежные, от времён Гражданской войны до половины 1970-х. Не доставало одного: Иоффе не привёл ничего, способного подтвердить слова Престона о его заступничестве в Уральском Совете, и вообще ничего о шагах Британии на путях к спасению Царя.

Исследовательская активность на всех информационных полях привела к обнаружению воспоминаний Т. Наумовой в журнале «Уральский следопыт» за 1959 г.: «Мы знали, что как только вскроются реки, царская семья может убежать. Для этого, как потом стало известно, была приготовлена морская шхуна английского происхождения – «Святая Мария», команду её монархистам удалось подобрать целиком из приверженцев царя». Г.З. Иоффе постарался придать этому свидетельству авторитетность, хотя откуда Наумовой известно о планах монархистов, он не объясняет. «Святая Мария» стояла в Тобольском порту, а Н.Е. Марков в эмиграции писал о шхуне, которая должна будет ждать в устье Оби [Г.З. Иоффе «Крах российской монархической контрреволюции» М.: Наука, 1977, с.147-148].

Татьяна Наумова – участник перевоза Царя в Екатеринбург, упоминает это устье в публикации далее: «они собирались уплыть из России через устье Оби». Поскольку это кратчайший путь выбраться от Тобольска из страны через Иртыш, впадающий в Обь, а бежать внутри страны, всюду, захваченной большевиками, некуда, додумать устье Оби нетрудно. Наумова оставила шикарные воспоминания: в Тобольском доме находилась «прекрасная мебель, частью привезённая из царских дворцов», «Николай Романов задавал пиры». «Нашли письмо дочери бывшего царя Марии к епископу Тобольскому Гермогену, в котором она прямо поручала ему организовать бегство царской семьи» [Т.И. Наумова-Теумина «Последние дни последнего царя» // «Уральский следопыт», 1959, №7, с.24-25].

«Достоверность» плана, изложенного Т.И. Наумовой, не «подтверждается», как того желал советский фальсификатор Иоффе (немногим лучше Касвинова). В 1951 г. С.П. Мельгунов видел прямое использование публикации в вестнике «Высшего монархического совета» за 1924 г. Авдеевым в 1928 г., когда он утверждал, будто знал об этих планах в 1918 г. Наумова прямо использует воспоминания Авдеева, следовательно, это очередная коммунистическая подделка под раскрытый белогвардейский заговор.

Но если бы Наумова чего-то знала, и её информация соответствовала плану Н.Е. Маркова (в наличие такого плана С.П. Мельгунов тоже не верит), тот не располагал никакими связями с Британией, если имел зарубежные контакты, то с Германией, которая вела переговоры с монархистами. В основном же Н.Е. Марков стремился освободить Царскую Семью русскими силами, и, даже, стародавнее английское происхождение шхуны не говорило бы о какой-либо причастности к плану Британии. Тем более, Престона из Екатеринбурга.

Один только неведомый В. Нестеров из Нижнего Тагила, автор письма в свердловский журнал, побудивший его сотрудников записать воспоминания Наумовой, задал вопрос: «Я слышал, что царь находился в Тобольске и его, будто бы, хотели выкрасть англичане, а потом в Екатеринбурге его пытались освободить попы». Г.З. Иоффе с тем же успехом мог воспользоваться этой советской информационной падалью, наряду с приведёнными им россказнями Наумовой.

Позарился же Иоффе на книжку Белевской, дал на неё ссылку, напустил тумана, а цитатный ряд пополнить постеснялся. В его распоряжении был очередной “бесценный” материал о заговоре: «Сербы были убеждёнными монархистами». «По слухам, один из них, Жарко Мичич, желая спасти царскую семью из Екатеринбурга, поехал туда и был якобы там расстрелян большевиками» [М.Я. Белевская «Ставка Верховного Главнокомандующего в Могилёве 1915-1918» Вильно, 1932, с.26].

В советской академической литературе с заговорами ничего не клеилось. Там по любому поводу появлялись имена знаменитостей, само написание которых как будто снимало все вопросы, избавляя от аргументации: «США включились в борьбу против Советской власти ещё до начала интервенции. После октябрьской революции их политика была неизменно враждебной большевикам, как это показали непризнание, блокада, связи посла Френсиса с контрреволюцией, поддержка мятежей Керенского, Краснова, Духонина, Каледина» [Е.И. Попова «Политика США на Дальнем Востоке (1918-1920)» М.: Наука, 1967, с.12].

Поход Керенского и Краснова на Петроград нисколько не был поддержан Соединёнными Штатами. Согласно самому Френсису, подчинённым Керенского пришлось угнать его автомобиль. Но советские историки совали имя Краснова из заговора в заговор.

«В конце мая 1918 г. положение в столице продолжало оставаться тяжёлым: были раскрыты связи московских заговорщиков с поднявшими восстание белогвардейцами в Саратове и Сибири, с Красновым на Дону» [В.А. Клименко «Борьба с контрреволюцией в Москве (1917-1920)» М.: Наука, 1978, с.16].

Саратовских анархистов проблематично назвать белогвардейцами, анархисты, не будучи государственниками и националистами, относятся к антисоветским группам иного цвета. Такие мятежные анархисты, выдавленные немцами с Украины, никаких связей с Москвой не имели. Не располагал связями с московскими заговорами и генерал Краснов. С Москвой и генералом Красновым не могли быть связаны и массовые народные крестьянские восстания в саратовской губернии.

Ещё один пример: «в городе возникла подпольная организация, ядро которой составили офицеры – преподаватели Академии Генерального штаба. Заговорщики установили связь с царём и усиленно готовились к вооружённому мятежу. 10 июня 1918 года они предприняли попытку открытого выступления» [«Революция защищается» Свердловск, 1989, с.83].

Белое подполье в Екатеринбурге существовало, но никак не было связано с Императором. Группа Малиновского из 5 человек разрослась до 25 и покинула Екатеринбург. Их сил не могло хватить для захвата Ипатьевского дома, не стоит недооценивать систему охраны, как часто делают писатели [В. Корн «И была надпись вины Его – Царь» СПб.: Царское Дело, 2012, с.271].

Д.И. Суворов в статье «Все против всех» запустил самую сомнительную версию, если не сказать прямо, неверную, будто захватить Екатеринбург и даже освободить Царскую Семью не составляло никакого труда. Эта версия находится среди вороха других слабо аргументированных предположений, например, будто решение об убийстве Царской Семьи вызвано желанием Троцкого покрасоваться на судебном процессе, который предотвратили завистливые конкуренты в советском руководстве. Все эти бездоказательные предположения, снабжённые сомнительными, неуместными аналогиями (освобождение в Урге) или вовсе обходящиеся без таковых, следовало бы лучше аргументировать [«Урал», 1998, №5-7].

Версию Д.И. Суворова с тех пор стали часто передирать. Относительно промедления с захватом белыми Екатеринбурга значительное число современных историков склоняется к тому, что они намеренно ждали вывоза или устранения Царя, не желая осложнять себе жизнь спасением Романовых.

Но встречаются и другие мнения.

«Во второй половине июня 1918 года серия рабочих восстаний на заводах Среднего Урала сотрясла тылы Северо-Урало-Сибирского фронта красных. Таким образом, для группы С.Н. Войцеховского сложилось крайне благоприятное положение для захвата Екатеринбурга. Однако, чехи его не использовали. Заняв 10 июня 1918 года г. Кыштым, они приостановили наступление на Екатеринбург. На мой взгляд, это объясняется тем, что численность чехов была слишком незначительна, чтобы активно действовать одновременно по 3 операционным направлениям – на Уфу, на Екатеринбург и на Омск. Приоритет же отдавался соединению с группой С. Чечека и, соответственно, наступлению по линии ж-д на Златоуст-Уфу» [М.И. Вебер «Невьянское антибольшевицкое восстание 1918 года» // «Научные ведомости Белгородского государственного университета». Серия История. Политология. Экономика. Информатика. 2011. № 1 (96). Вып. 17, с.114].

Поскольку нельзя определённо установить антимонархический мотив при выборе операционных направлений, достаточно увидеть отсутствие монархической цели.

Выясняется закономерность. Если немцы желали освободить Царя, их обращения к СНК со стороны официальных послов, их связи с монархистами на Украине и в Москве, служат тому доказательством. 11 (24) июня 1918 г. А.А. Иоффе сообщал Ленину о вчерашнем запросе Кюльмана о Царе. Кюльман доказывал, что большевикам гибель Царя «страшно повредит». Иоффе в ответ вполне доказал своё незнание обстановки на Урале, когда говорил: «почти не сомневаюсь в том, что его убьют, ибо на Урале германофобское настроение, царя считают немцем, чехо-словацкое восстание ещё более вызывает германофобство», «я доказывал, что мы будем невиноваты, а вина падёт на немцев».

Восстание чехов было направлено против австро-немецких интернационалистов на стороне красных, в силу чего никакого народного гнева по адресу Николая II не имелось.

Иоффе: «необходимо, чтобы на случай, если действительно что-нибудь произойдёт, мы могли опубликовать вполне убедительный материал, доказывающий нашу непричастность». Красные верхи загодя озаботились созданием легенды о своей непричастности к планируемому злодеянию.

8 (21) июля 1918 г. тот же Иоффе писал своему наркому Г.В. Чичерину: немцы вновь передали, что убийство «сильно повредит» большевикам. Фон Буше «официально попросил озаботиться сохранением жизни бывшей царицы и детей» [В.В. Алексеев «Гибель царской семьи» Екатеринбург, 1993, с.106-107].

Доколе соответствующие запросы и официальные просьбы со стороны Британии, Локкарта или Престона, отсутствуют, получается так: они нисколько не стремились спасти Царскую Семью, и они доподлинно знали о её гибели – в чём оставались не осведомлены немцы. И одно другому отнюдь не мешает. Британия, если она стремилась изменить судьбу свергнутого Императора, то не так, как этого желали монархисты.

В начале сентября 1917 г. английский посол Джордж Бьюкенен передал Великому Князю Михаилу Александровичу отказ своего правительства в визе – несмотря на то, что в предвоенное время, будучи выслан из России за непозволенный брак, он проживал в 1912-1914 возле Лондона, арендуя там имение с замком, а во время февральского переворота поддерживал контакт с Бьюкененом в Петрограде. Но в интересах Британии было, использовав его в интересах революции, не выпустить из страны, как и Царскую Семью [В.М. Хрусталёв «Великий князь Михаил Александрович» М.: Вече, 2008, с.211, 352, 355, 417, 422].

19 июля 1919 г. княгиня Барятинская опубликовала в Британии статью «В поддержку Колчака», с замечанием: «англичане боятся русской монархии». Вдовствующую Императрицу Марию Фёдоровну Ллойд Джордж не желал видеть в Англии, и ей пришлось переселиться в Данию [О.А. Казнина «Русские в Англии» М.: Наследие, 1997, с.46, 61].

В мае 1918 г. в ответ на обращение принцессы Баттенбергской относительно спасения Царской Семьи, Бальфур дал вежливый отказ. А после этого нуждающейся Марии Фёдоровне британская династия заплатила за её драгоценности всего 100 тыс. фунтов при их стоимости в 350 тысяч [Ю.В. Кудрина «Императрица Мария Фёдоровна» М.: Вече, 2013, с.235, 332].

Дочь Бьюкенена уверена, будто видела грусть в глазах отца при отпевании Царя в Православной церкви в Англии, но не замечала её у всех. «Меня потрясло, что члены британского Военного кабинета вели себя так, будто не чувствовали никакого стыда, никакой вины за то, что отказались предоставить убежище императору и его семье». Она, как и все, видела двойную игру британского правительства, которое «одной рукой поддерживало армии Деникина, Колчака и Юденича, а другую – дружески протягивало их врагам» [И.В. Алексеева «Мириэль Бьюкенен. Свидетельница великих потрясений» СПб.: Лики России, 1998, с.207-208].

Секретарь Георга V Стамфордхэм в июле 1918 г. написал близкому к Королю лорду Эшеру, автору статьи о гибели Царя: «случалось ли когда-нибудь более жестокое убийство, и проявляла ли когда-либо наша страна такую чёрствость и такое равнодушие к трагедии подобного масштаба? Что всё это значит? Я весьма благодарен королю и королеве за то, что они посетили эту заупокойную службу. У меня пока нет сведений о том, что П.М. [премьер-министр Ллойд Джордж] и МИД присылали туда своих представителей. Куда подевалось у нас чувство сострадания, чувство признательности, наконец, просто чувство приличия?..» [К. Роуз «Король Георг V» М.: АСТ, 2005, с.358].

Британское правительство, в отличие от своего Короля, не испытывало скорби об убитых Романовых, следовательно, не строило планов по спасению, не сожалело об их провале. Другое дело, генерал Краснов, который, отрезанный Волгой от Восточного фронта, не имел возможности участвовать в спасении Царя, но отправил отряд для защиты Великого Князя Николая Николаевича в Крым, когда его покинули немцы, а в июле 1918 г. провёл торжественную панихиду по Государю, отдал специальный приказ.

При встрече в 1953 г. с белоэмигрантами Г.Е. Чаплиным, А.В. Байкаловым и В.В. Ореховым, как вспоминал последний в рецензии на книгу П. Пагануцци об убийстве Царской Семьи, У. Черчилль «высказал своё мнение о позорном равнодушии западных держав к судьбе их верного союзника Императора Николая 2-го. Сейчас они платят за все свои ошибки и предательства по отношению к Императорской России». Согласно с этим прежде выражался Ллойд Джордж: «жизнью Николая 2-го он купил популярность у левой Англии». Передавая эти слова, Василий Орехов при всех своих антинемецких настроениях и первопоходнических традициях невзаимной верности союзникам, соглашался с утверждениями Людендорфа (1919) о помощи, оказанной революции Антантой в деле свержения Государя в феврале 1917 г. [«Часовой» (Брюссель), 1981, №634, с.15-16].

Относительно того, почему «Британский Лев» не пришёл на помощь Царю, историк Ю.А. Жук проигнорировал действительно важные вопросительные знаки. А именно: почему Вильтон, Дитерихс и Соколов ничего не сообщают о помощи, какую будто бы пытался оказывать Престон, и о его близких постоянных контактах с красными?

Пьер Жильяр о нём написал: «я считаю долгом отдать справедливость весьма мужественному поведению английского консула г. Престона, который не побоялся вступить в открытую борьбу с большевистскими властями, рискуя своей личной безопасностью» [П. Жильяр «Император Николай II и его семья» Вена: Русь, 1921, с.250].

Согласно с этим в 1972 г. Престон давал интервью, а в 1960 г. передал письменно: «баронесса Буксгевден, мистер Гиббс и месье Жильяр часто приходили ко мне в консульство, и мы целыми часами обсуждали возможности и способы спасения Царской Семьи».

Эти воспоминания Престона приводил американец Роберт Масси (1967): «никаких организованных действий, направленных на спасение императорской семьи из Екатеринбургского плена, предпринято не было» [Р. Масси «Николай и Александра» СПб.: Золотой век, 1995, с.557].

Вот только София Буксгевден в книге «Жизнь и трагедия Александры Феодоровны Императрицы всероссийской» (1928) и в книге «Оставленные. Четырнадцать месяцев в Сибири во время революции. Декабрь 1917 – февраль 1919» (1929) и не подумала ничего рассказать про столь значимые обсуждения с Престоном или о том, будто Престону угрожали. Лишь раз она пишет в гл. 9 «Оставленных» про англичанку, арестованную в Тюмени на три дня за неявку мужа. За помощью для неё пришлось обратиться к британскому консулу в Омске. Имени его не называет, и авторы примечаний к русскому изданию 2012 г. напрасно считают, что этим консулом был Престон – тот всегда находился в Екатеринбурге, баронесса С.К. Буксгевден не могла допустить такой ошибки.

Следовательно, можно поставить под сомнение если не факт самих обсуждений, то наличие каких-либо предложений, инициативных действий со стороны Престона. Собственные пожелания на счёт спасения Буксгевден высказывать могла, но Престон не заслужил место в мемуарах, поскольку ничем не отличился.

Полностью поставить сомнение рассказ Престона можно, но не обязательно, ибо Жильяр пишет на той же странице, что несколько дней ходил к Престону и шведскому консулу. Оба «нас успокоили, говоря, что уже были предприняты шаги, и что они не верят в непосредственную опасность».

Значит, общение с Жильяром всё-таки было, но слова о шагах остаются ничем не подкреплёнными. Более того, то, будто Престон не чуял опасность, противоречит его позднейшим интервью о том, будто его так беспокоила сохранность Царской Семьи. Это важнейшее опровержение версии Престона.

Оно может объяснить поздний характер дачи интервью. София Буксгевден умерла в 1956 г. и не могла предоставить свои данные о поведении Престона. В 1960 г. оставался жив Пьер Жильяр, но с 1958-го после пережитой автомобильной катастрофы оставшиеся 4 года жизни он оставался не активен вдалеке в Швейцарии. Чарльз Сидней Гиббс дожил в Лондоне до 24 марта 1963 г.

Все трое в конце 50-х дали показания по делу самозванки Анны Андерсон. Потому, ссылаясь на живых лиц, Престон не мог совершенно выдумать общение с ними. Зато запросто – исказить.

В свою очередь, Марк Касвинов в первом же издании своих «Ступеней» (1973) подверг сомнению заявленный у Масси пессимизм настроений Престона относительно спасения Царской Семьи. В своей мерзкой фальшивке Касвинов, рассказывая о Томасе Престоне, как всегда, не стеснялся в выражениях: «к тому времени Рестон изрядно набил руку на шпионско-диверсионных махинациях в глубине России, одновременно обслуживая несколько постоянных господ и заказчиков»: Бьюкенена, Нокса, Хора и Интеллидженс сервис. По странной причине Касвинов зовёт Престона Рестоном, с 1973 г. до последних переизданий 1989 г. эта ошибка исправлена не была, хотя текст в дальнейшем правился, сохранилась набитая на диверсиях рука в связи с перечисленными именами, но сокращён странный оборот об обслуживании нескольких заказчиков, представлявших одну фирму.

Дальше у Касвинова начинается нечто феерическое: «вся деятельность Рестона на востоке России была сплошным и наглым вмешательством в русские дела; “пессимизм” же Рестона не только не побудил его оказать сдерживающее влияние на подпольные банды головорезов, готовивших рабочему населению города ночь длинных ножей, – напротив, Рестон обеспечивал их оружием, форсировал их боевую подготовку, требовал от них дисциплины и повиновения, координировал их взаимодействие. Последнее обстоятельство особенно существенно, если учесть разномастность сколоченных просвещённым дипломатом вооруженных банд. Дело в том, что группы этих «шуанов русской контрреволюции», численность которых американский автор оценивает в 5 тысяч человек (Victor Alexandrov «The end of the  Romanovs» Little  and  Brown, Boston — Toronto, 1966, p.78),  были  в то  время  рассредоточены по нескольким городам: в  Казани, Симбирске, Перми, Алапаевске и Екатеринбурге. В частности, одной из таких групп, участвовавших в заговоре и повиновавшихся консулу Рестону, был сербский батальон под командованием майора Благотича – он охранял в Казани русский золотой запас, ещё в 1915 году вывезенный сюда из Петрограда.

6 июля 1918 года в Симбирске, в гостинице «Троице-Спасская», открывается инспирированное Рестоном военное совещание, посвященное вопросу о мерах к освобождению царской семьи. Председательствует на совещании полковник Каппель (тот самый, который позднее возглавит колчаковские соединения в Сибири). Присутствуют среди прочих: бывший думец, видный белогвардейский политикан Фортунатов; кадетский деятель инженер Лебедев; руководитель оперативного отдела подпольной организации капитан Степанов. Решение, единогласно принятое совещанием, гласит: «Ночью штурмовать дом Ипатьева. Внимание красной гвардии отвлечь выступлениями в Перми и в других ближних городах. Выделить особую офицерскую команду, которая уведет семью в тайное убежище; операция сочетается с мощным славянским (то есть белочешским. — М.К.) наступлением, которое желательно назначить примерно на 15 июля» (Alexandrov, p. 80). Для уточнения сроков и согласования с командованием легиона “командируется в район Екатеринбурга капитан Степанов”» [«Звезда» (Ленинград), 1973, №10].

Касвинов неоднократно фальсифицировал материалы недоступных для советских читателей иностранных изданий, примеры тому бесчисленны. Но делал это не всегда. Можно проверить, что соседняя ссылка на Масси дана столько-то точно. А затем Касвинов опирается на постоянно разоблачаемого им советолога Виктора Александрова, знаменитого бесчисленными подделками и бесконечными вымыслами – зарубежный аналог Касвинова. Обоих никто не желал воспринимать всерьёз. Даже в СССР учёные историки, а не отпетые пропагандисты, ссылались на Касвинова только для демонстрации его ошибок.

Впрочем, Н.Г. Росс в 1987 г. отнёсся к книге «Конец Романовых» довольно снисходительно, обвинив её только в некритическом восприятии советского взгляда на совершённое убийство, признавая в ней наличие уникальных подробностей о ходе следствия.

В СССР в 1984 г. выпустили перевод с французского книги В. Александрова «Мафия СС». В предисловии автор подавался уже не как антисоветчик, а как русский по происхождению, прогрессивный писатель-антифашист, присутствовавший на Нюрнбергском процессе, сотрудничающий со странами социалистического лагеря. В соответствии с этой публикацией был подправлен и оригинальный текст Касвинова в последних переизданиях «Ступеней».

Касвинов оказался единственным в СССР, кто выдвинул серьёзные обвинения против Престона, с искажением фамилии – возможно потому, что в 1973 г. Престон ещё был жив. Во всех же специализированных советских изданиях об английской интервенции о Престоне просто не говорят. Твердят, что Колчак был марионеткой Антанты, но без имени Престона такие повторы малого стоят.

В коммунистических творениях непримиримым врагом СССР звался А. Нокс – «ближайший сообщник Колчака», а также бывший командир бронедивизона при Колчаке и его брат заместитель министра иностранных дел Локкер Лампсон – «постоянная погоня за “золотым тельцом” связывала его с нефтепромышленниками» во главе с Генри Детердингом, который будто бы финансировал белоэмигрантские организации. Советские историки и в послесталинские времена продолжали вдаваться в бестолковые конспирологические бредни о союзе англичан с монархистами, вплоть до проведения правого Зарубежного Съезда 1926 г. для использования в ходе планируемой интервенции. Столь же легковесным является заявление, будто П.Л. Войкова, причастного к Екатеринбургскому злодеянию знакомого Престона, убил «белогвардеец Каверда, состоявший на жаловании у английской разведки». Ссылаться на «Известия» 1920-х годов или на коммунистическое «Юманите» – значит ничего не доказать.

Малого стоит и авторитет Сталина. 8 июня 1927 г. Сталин отозвался на убийство Войкова: «Получил об убийстве Войкова монархистом. Чувствуется рука Англии. Хотят спровоцировать конфликт с Польшей. Хотят повторить Сараево» [О.В. Хлевнюк «Сталин. Жизнь одного вождя» М.: АСТ, 2015, с.131].

Он тут же распорядился взяться за уничтожение монархистов в СССР, хотя Коверда был демократом. Точностью Сталин не отличался.

Подозрения возникли, ибо по времени выходило, что дипломатические отношения с Британией приостановились в конце мая, а Войкова убили в Варшаве 7 июня. В СССР начались крупные митинги ввиду ожидания войны с Польшей [В.Н. Кузнецов «Верхнеудинск. 1923-1929» Красноярск: Тренд, 2013, с.92, 102].

Мало того, ровно в тот же день 7 июня 1927 г. в Ленинграде белогвардейцы Ларионов, Соловьёв и Мономахов по заданию Кутепова взорвали партийный клуб. Они уже несколько дней находились в городе, перейдя финскую границу, и должны были ожидать известия о взрыве в Москве от Опперпута, работавшего на чекистов. С.Л. Войцеховский утверждает, что они устали ждать и решили нанести удар самостоятельно. В.А. Ларионов не пишет о чекистских внешних условиях или английских влияниях насчёт решения 7 июня: «надо было действовать теперь же: мы и так пропустили зря несколько дней. Деньги почти кончались» [«Русская эмиграция в борьбе с большевизмом» М.: Центрполиграф, 2005, с.40, 58].

Тем более находили основания видеть один общий английский заговор, что 7 июня в Белоруссии был убит председатель Минского ГПУ Опанский. Такая широкая география синхронизированных убийств служит убедительным доводом в пользу обширного заговора. В советских газетах публиковали разоблачения каких-то пяти задержанных в Ленинграде белогвардейских террористов, признавших их финансирование британской разведкой на суде в сентябре [Л.К. Шкаренков «Агония белой эмиграции» М.: Мысль, 1987, с.132-133].

Сергей Войцеховский в мемуарах «Трест» пишет о том, что в течение 1927 г. при последующих переходах 4/5 агентов Кутепова провалилось, но не комментирует их признания на суде. А.С. Гаспарян в книге «Операция Трест» игнорирует совпадение с другими терактами и сведения об английском руководстве ими. В отличие от остальных историков он утверждает, что Ларионов взорвал клуб вечером 6 июня.

Более конкретны и правдоподобны указания Волкова на английские контакты с петлюровцами, поддержку грузинских и кавказских сепаратистов. Майлза Лампсона обвиняли в причастности к нападению на советское посольство в Пекине в апреле 1927 г. «Через Оливера Локкара Лампсона – брата заместителя министра иностранных дел Детердинг был связан с Альфредом Розенбергом» [Ф.Д. Волков «Англо-советские отношения 1924-1929» М.: Госполитиздат, 1958, с.120, 225-230, 284].

В начале 1926 г. Генри Детердинг написал: «с большевизмом в России будет покончено ещё в текущем году» [«Дипкурьеры» М.: Политиздат, 1973, с.189].

Не отступая от советских традиций, чекистский генерал-майор Рэм Красильников, 13 лет возглавлявший американский раздел контрразведывательного бюро КГБ, в книге «КГБ против МИ-6» (2000) пишет о Коверде на содержании у английской разведки. Ссылаясь на того же Волкова, повторяет, будто «англичане оказывали внушительную помощь казачьему генералу Краснову».

Профессор института международных отношений Ф.Д. Волков исправно исполнял свои фальсификационные обязанности. Как показывает историк А.В. Островский, Волков во времена перестройки взялся продвигать заказ партии по фальсификации биографии Сталина – ложные обвинения переключали внимание с самых важных сталинских преступлений во имя революции на глупые подделки о сотрудничестве с охранным отделением.

Локкар-Лампсон и Детердинг представляют интерес в их связи с нацистами, а не с белоэмигрантами. Генри Детердинг, глава крупнейшей британско-голландской нефтяной компании «Роял Датч Шелл», носитель Ордена Британской Империи, финансировал НСДАП с 1921 г. – это подтверждают любые справочные данные.

Историк Кристофер Линденберг, который показывает натянутость оккультных теорий и данных о влиянии на Хитлера и НСДАП общества «Туле», приводит сведения, что наряду с Г. Детердингом, спонсировала НСДАП компания «Виккерс» Захарова – того самого, который был связан с А. Мильнером [К. Линденберг «Технология зла. К истории становления национал-социализма» М.: Энигма, 1997, с.92].

Оливер Локкар-Лампсон возглавлял в 1920-е фашистское движение в Британии, в 1932 г. виделся с Розенбергом и получил от него одобрение. В категорию антисоветских «твёрдолобых», по наименованию Ллойд Джорджа, британских политиков попадает агент Мильнера С. Хор, сторонник примирения с Хитлером в 1930-е и сдачи Абиссинии Муссолини. Но Престона советские конспирологи обошли стороной, хотя по их же логике, именно он должен был бы возглавлять антисоветские заговоры в Екатеринбурге и Ленинграде. Похоже, что Престон такими заговорами не занимался.

Только в одной прокоммунистической американской публикации, где повторяются те же материалы, что и у Волкова, про финансирование британским правительством группы гетмана Скоропадского, также переданы советские сообщения о раскрытии заговоров с целью убийства Рыкова, Сталина и Бухарина. Эти заговоры будто бы инспирировали английские агенты. В качестве доказательства использовалось «перехваченное письмо британского консула Престона в Ленинграде, демонстрирующее наличие у Великобритании своих агентов в России» [«Russia after ten years» New York. International publishers. 1927. P. 81].

Подтверждение этому обнаруживается, с истечением времени, у английских историков. «Ходжсон и Престон сомневались, быть ли им до конца честными, когда они отрицали обвинения в шпионаже», поскольку в течение многих лет обрели ряд контактов «и знакомых, которые могли бы все слишком легко использоваться в качестве доказательства, что они принимали участие в деятельности, несовместимой с их дипломатическим статусом». Однако, к облегчению англичан, большевики смогли представить лишь неубедительные доказательства тенденциозного характера. Также, в досье у Престона хранились «многочисленные письма», которые могли «скомпрометировать» его российских знакомых – признавал Престон в письме к Чемберлену 8 июня 1927 г. Тем не менее, в СССР многие после отъезда британской миссии были обвинены в шпионаже. «Престон был даже уверен, что некоторые из его посетителей в Петрограде поплатились своей жизнью за их дерзость, хотя Ходжсон подвергал сомнению эту претензию» [Michael J. Hughes «Inside the Enigma: British Officials in Russia, 1900–1939». Rio Grande, Ohio: Hambledon Press. 1997. P. 193, 218, 307].

30 марта 1923 г. по поручению Керзона Ходжсон вступался за польского шпиона, осуждённого в СССР [Ф.Д. Волков «Тайны Уайтхолла и Даунинг-стрит» М.: Мысль, 1980, с.212].

В ноябре 1925 г. схваченного С. Рейли, как гласит его тюремный дневник, «много» допрашивали «есть ли у Ходжсона свои агенты, а также внутренние агенты в Коминтерне». По данным английского историка, Керзон выбрал Ходжсона для миссии в Москву ещё в мае 1921 г. [Э. Кук «Сидней Рейли» М.: Яуза, Эксмо, 2004, с.311, 415].

Дипломатия всегда связана со шпионажем. Стремление Престона лучше ориентироваться в делах СССР не раскрывает определённых политических целей. Советская конспирология могла бы связать Престона с ленинградской оппозицией 1920-х, которую возглавляли Зиновьев и Сафаров. Но значительную часть пребывания Престона в СССР с конца 1922 г. Зиновьев находился в союзе со Сталиным и не может быть отнесён к оппозиции.

Другой вопрос, что настоящей общности со Сталиным у него и Каменева не имелось. Они действовали заодно против Троцкого, но 30 июля 1923 г. Зиновьев писал Каменеву: «на деле нет никакой тройки, а есть диктатура Сталина» [О.В. Хлевнюк «Сталин. Жизнь одного вождя» М.: АСТ, 2015, с.114].

В 1920 г. Ллойд Джордж называл торговлю средством борьбы с большевизмом. Его министр торговли и промышленности в октябре 1921 г. сказал об этом же: «лучшим методом ликвидации большевизма в России является проникновение в эту великую страну частных лиц торговыми методами». Однако вызывает сильнейшие сомнения само такое заявленное стремление Ллойд Джорджа к ликвидации. В меморандуме за 1920 г. Черчилль написал Ллойд Джорджу, что после ноября 1918 г. он желал мира с немецким народом и войны с большевиками: «по собственному желанию или под давлением обстоятельств, но вы проводили политику, весьма близкую к прямо противоположной».

Мнение, будто проникновение англичан в СССР связано исключительно с планами ликвидации партийного господства, а не поддержки его путём взаимовыгодной торговли, в которой отчаянно нуждались большевики, может оказаться столько же слабо обосновано, как утверждения советских историков о том, как убийство Войкова в 1927 г. осуществила английская агентура с целью втянуть в войну СССР [В.Г. Трухановский «Новейшая история Англии» М.: Издательство социально-экономической литературы, 1958, с.88-89, 97, 161].

Для большей ясности надо взглянуть и на другую сторону англо-советского конфликта. В 1926 г. партийное правление из СССР руководило международной кампанией по сбору средств в поддержку всеобщей шахтёрской стачки в Англии, создавало комитеты по сбору денег. С мая по ноябрь 1926 г. по решениям Политбюро бастующим отправили около 10 млн. рублей, планируя поставить вопрос о свержении правительства и создания Совета рабочих депутатов. Следовательно, английские политики справедливо обвиняли СССР в разжигании революции [«Политбюро ЦК РКП (б) – ВКП (б) и Европа. Решения «особой папки». 1923-1939. М.: РОССПЭН, 2001, с.98-99].

Большевики сами провоцировали англичан на ответные акции.

Предположение того, что Престон был назначен консулом в Ленинград, поскольку зарекомендовал себя союзником большевиков в Екатеринбурге, подтверждается, если посмотреть, кем был его начальник Ходжсон.

Английский генерал Ходжсон, высокий комиссар Англии, который владел русским языком, находился в Иркутске в январе 1920 г., располагая своим поездом. 1 января 1920 г. в поезде Жанена Ходжсон вместе с Сыровым, Жаненом, Могра, Като, Червен-Водали вёл переговоры о сдаче власти правительства Колчака иркутскому Политцентру. Ходжсон предлагал «выведать» у Политцентра «истинные стремления» и «привести обе враждующие партии к приемлемому соглашению».

Согласно стенографической записи, Ходжсон желал добиться перемирия и от Г.М. Семёнова. 4 января Ходжсон зачитал союзную декларацию за июнь 1919 г. о невмешательстве «во внутренние дела» России: союзники помогали только тем, кто воевал против Германии и защищали чехов. Червен-Водали согласился на требуемое Политцентром отречение Колчака и передачу власти его правительства Полицентру – не узнавая мнения адмирала [Н.Д. Карпов «Крестоносцы. Последний резерв Колчака» М.: Русская панорама, 2014, с.211, 277-278, 307].

Т.е., Ходжсон был в числе главных организаторов предательской сдачи А.В. Колчака. Ходжсон сознавался, что союзники никогда по-настоящему не стремились к войне с большевизмом. За такие заслуги красные могли принять его в Ленинграде. Подобного рода заслуги, сопоставимые с лишением власти Белого Верховного правителя, можно предположить, имелись и у сопутствовавшего Ходжсону Престона.

В таком ключе следует понимать всю английскую политику. 3 (16) мая 1918 г., когда Ходжсон был консулом во Владивостоке, он получил из МИД секретную телеграмму про чешский корпус: «он может быть использован в Сибири в связи с интервенцией союзников, если она осуществится». Лорд Керзон затем 12 июня 1918 г. (н. ст.) телеграмму в Архангельск: «у нас нет намерения предпринимать преждевременные военные действия» [Э. Ротштейн «Когда Англия вторглась в Советскую Россию» М.: Прогресс, 1982, с.77, 95].

Интервенция осуществлялась главным образом как антинемецкая акция, а не антисоветская. С начала мятежа и тем более после с прекращения войны с Германией чехи использовались более для установления британского контроля над белогвардейской контрреволюционной политикой, чем для свержения большевизма.

Р. Ходжсон очутился представителем Англии в Москве несколько раньше Престона, с ещё более головокружительной скоростью – уже в сентябре 1921 г. [К.Я. Почс «Санитарный кордон» Рига: Зинатне, 1985, с.26].

26 октября 1923 г. в письме к Роберту Ходжсону, руководителю дипломатического представительства, Т. Престон обрисовал обретение значительной власти в будущем «неутомимым и полным энтузиазма» Зиновьевым, наряду со Сталиным и Каменевым – тогда это была одна сплочённая группа. Характеристика Зиновьева выглядит скорее одобрительно, хотя затем в течение 1924 г. Престон был поражён сдвигом в сторону репрессивной политики, писал что новая «крайняя левая» добивается уничтожения НЭП и начинает волну массовых арестов оппозиции. Зиновьев выступил против Сталина не тогда, а только в декабре 1924 г., так что пока он один из организаторов отмеченных Престоном массовых репрессий.

Правители Ленинграда не замечены в компрометирующих выступлениях в пользу иностранцев. В эпоху борьбы с Троцким за лидерство в РКП, на партийном съезде в апреле 1923 г. Зиновьев и Сафаров выступали против предоставления концессий иностранцам. Сафаров видел в концессиях ликвидаторство завоеваний революции, Зиновьев без подсказок Сталина объявлял необходимость справляться самостоятельно с построением социализма. На другом съезде, в мае 1924 г., читая политический доклад, Зиновьев нарисовал мрачную картину сотрудничества с иностранным капиталом – ещё более определённо выступил за скупость в сдаче концессий [А.Г. Донгаров «Иностранный капитал в России и СССР» М.: Международные отношения, 1990, с.62-63].

Престон знал Сафарова по президиуму Екатеринбургского совета в 1918 г. Тогда Г.И. Сафаров, редактор газеты «Уральский рабочий», первый написал статью о состоявшемся убийстве: «Нет больше Николая Кровавого… И рабочие и крестьяне с полным правом могут сказать своим врагам: “Вы поставили ставку на императорскую корону? Она бита, получите сдачи одну пустую коронованную голову!”». До 1917 г. Сафаров был в эмиграции в Швейцарии. В 1922 г. Сафаров стал заместителем Зиновьева во главе коминтерна – в деле руководства всеми коммунистическими партиями. Личность Сафарова сопровождает Престона в Екатеринбурге в 1918 г. и в Ленинграде в 1922-1926.

Г. Сафаров. В декабре 1927 г. его арестуют.

Красный профессор Иосиф Литвинов в дневнике за 19 марта 1924 г. пишет: «Радека помоями обливает за его статью о Ленине “собачка” Зиновьева Сафаров. Прямо позор. Для карьеристов – рай. Надо только лаять на оппозиционеров и всё хорошо». 21 марта в связи с уходом Склянского автор дневника ожидает и падения Троцкого. Но Зиновьев и Сафаров не с ним и не с оппозицией [«Вопросы истории», 2013, №6, с.53].

Престон хорошо знал не только Сыромолотова и Войкова. Престон имел хорошие отношения с самим Зиновьевым.

«Не было ничего удивительного в том, что британский МИД так легко «купился» на фальшивку. «Письмо Зиновьева» практически ничем не отличалось от подлинных документов подрывного содержания, во множестве приходивших из Москвы. Кстати, Дон Грегори, будущий начальник северного отдела МИД, консультировался по поводу подлинности документа у сэра Томаса Престона, возглавлявшего в то время британскую миссию в России. Так вот даже Престон, хорошо знавший Зиновьева лично, был полностью уверен в подлинности «послания Коминтерна»» [Р.Б. Локкарт «Сидней Рейли: шпион-легенда ХХ века» М.: Центрполиграф, 2001].

Интересно, что Локкарт поставил Престона во главе британских дел в СССР, хотя официально Ходжсон значится выше.

Связь Зиновьева с Екатеринбургом в 1918 г. не так очевидна, как руководящая роль Свердлова. Однако именно на имя Зиновьева в 21 ч. вечера 16 июля Зиновьева поступила телеграмма, подписанная Голощёкиным и Сафаровым: «сообщите в Москву», что «условленного» «суда» «ждать не можем. Если ваши мнения противоположны сейчас же вне всякой очереди сообщите». Зиновьев переслал телеграмму Свердлову и Ленину со своей припиской: «Снеситесь по этому поводу сами с Екатеринбургом» [Ю.А. Жук «Вопросительные знаки в «Царском деле»» СПб.: БХВ-Петербург, 2013, с.594].

Это главный из сохранившихся бесспорно подлинных документов о принятом решении перед самым убийством. Телеграмма толкуется двояко: и как самостоятельное решение убить, принятое в Екатеринбурге, и как обязательный запрос, указывающий на верховную санкцию Зиновьева и Свердлова, которая непременно последовала.

По воспоминаниям П.З. Ермакова, ответ с разрешением Свердлова на убийство Царя был получен в Екатеринбурге. Но этот мемуарист недостаточно надёжен [Ю.А. Жук «Цареубийца. Маузер Ермакова» М.: АСТ, 2013, с.275].

Может оказаться существенным и наличие версии, согласно которой убийство немецкого посла Мирбаха в Москве левыми эсерами имеет отношение к злодеянию в Екатеринбурге. Выдвигаются самые категоричные суждения: «только слепой не способен заметить прямой связи между убийством в Денежном переулке и казнью императорской семьи в Екатеринбурге». Однако, полная чушь, будто бы выстрел Блюмкина поставил точку какого-то цвета в истории Самодержавия. Тем более: «последней каплей стала просьба фон Мирбаха об аудиенции с императором России Николаем II». Не заслуживают ни малейшего доверия такие сочинения без единой ссылки на источник у автора, склонного к неприкрытым фантазиям [Ю.М. Сушко «9 жизней Якова Блюмкина» М.: Центрполиграф, 2012, с.46-47].

Поскольку Мирбах, вопреки заблуждениям Н.А. Соколова, считал необходимым спасти Царскую Семью для использования её во главе контрреволюции против Антанты, то подобная версия также указывает на заинтересованность Британии в гибели не только Мирбаха, но и самого Царя.

В 1918 г. к взглядам левых эсеров, противников соглашения с Германией, на Урале примыкал левый коммунист Г.И. Сафаров. Под влиянием Сафарова Уральский областной исполнительный комитет РСДРП (б) 24 февраля принял резолюцию против подписания мира. Зато Белобородов и Голощёкин были противниками левых эсеров, осуждавших решение о создании регулярной Красной армии. Они же критиковали выжидательную позицию левых эсеров относительно мятежа чехословаков [А.Н. Васильев «Левый блок на Урале в 1917-1918» Дисс. канд. ист. наук. Пермь, 1984, с.138, 145, 148].

Неприятие Брестского мира идейно сближает Сафарова с Престоном, как и левых коммунистов типа Дзержинского и Свердлова, которых подозревали в убийстве Мирбаха руками левых эсеров и в участии в покушении на Ленина. Если такой заговор существовал в Москве, то и тут оказывается допустимо провести аналогию в Екатеринбурге с Сафаровым и Престоном.

Ставшая модной версия о сотрудничестве с англичанами левых коммунистов, отмеченная мною в 2011 г. у нескольких популярных историков, рождена не в последние годы. Ещё в СССР блуждали устные рассказы, что Сидней Рейли работал на ЧК, и Дзержинский использовал его в покушении на Ленина [М.Р. Хейфец «Книга счастливого человека» М.: Новый хронограф, 2013, с.173].

Аничков, приводивший в мемуарах всё значительное, лично ему известное, касательно убийства Царской Семьи и последующего расследования, с самого его начала, написал о Престоне мало, не подтвердив ничего изложенного в интервью консула о пережитых гонениях: в Екатеринбурге «жил хорошо мне знакомый и бывавший у меня английский консул Томас Гиндебрандович Престон. У него же остановился и французский консул». В ноябре 1919 г. Престон скинул маску любезности: если в Екатеринбурге консул «охотно» посещал дом Аничкова, то во Владивостоке «даже» не ответил «на визит». Т.е. Престон поддерживал отношения, только пока считал это выгодным. Поскольку на квартире В.П. Аничкова стали хранить вещи, принадлежавшие Царской Семье и её Свите, Аничков контактировал со многими важными людьми, Престон тогда с ним считался [В.П. Аничков «Екатеринбург – Владивосток. 1917-1922» М.: Русский путь, 1998, с.166, 273].

Стал ли в самом деле Престон заниматься вопросами спасения Царской Семьи, если, согласно сибирским министрам А.Н. Гришину-Алмазову и И.И. Серебренникову, это интриган, сеятель смуты в рядах контрреволюции. Серебренников излагает конфликт в согласии с командующим армией. И сверх того, Престон – представитель Британии, предавшей Государя. Чем бы ни руководствовался, делая такое заявление, Гришин-Алмазов, Британия действительно вела двойную игру со всеми: с Николаем II, с Керенским, Лениным, Красновым, Колчаком, Деникиным, Юденичем – без исключения.

Командующий Западной армией при А.В. Колчаке вспоминал, как «наиболее влиятельный» из иностранцев убеждал Верховного правителя выпустить новую либерально-демократическую декларацию для Антанты. «Злой дух керенщины, этой первой ступени интернационала, ожил и через явных и тайных агентов своих вносил снова разрушение среди русских людей в их национальное дело». «Тем невыгоднее – та двойственная политика, которую вёл всё время их словесный диктатор, Ллойд Джордж, этот, как его называли в Сибири, Керенский крупного масштаба. Эта двойственная политика, полная какого-то скрытого смысла, в числе других, привела в конце концов к гибели на востоке Русское дело» [К.В. Сахаров «Белая Сибирь (Внутренняя война 1918-1920)» Мюнхен, 1923, с.59, 78].

К атаману Краснову британцы послали Теренса Киза, противника монархизма, незадолго до того контактировавшего с большевиками и такого же смутьяна, подрывающего государственный строй Войска Донского, каким зовут Престона на Востоке. В 1914-1916 гг. Киз был политическим агентом Британии в Бахрейне, где с 1914 г. создавалась английская военная база. В это же время Британией готовилось восстание арабов против Турции, начавшееся в 1916 г. По-видимому, в Бахрейне и на Аравийском полуострове Киз занимался тем же, чем на Дону, по своей подрывной специальности (Об этом в книге «Генерал Краснов. Гидра контрреволюции»).

Локкарт вспоминал о службе Киза в контрразведке и о своём ему содействии, а Локкарт сам занимался заговорами и переворотами (Р.Б. Локкарт «Мемуары английского агента»). В ноябре-декабре 1917 г., как пишет участник монархического Правого Центра, «Бьюкенэн отказывался кого бы то ни было принимать или даже видаться в нейтральном месте. Поэтому ни Кривошеину ни мне не удалось с ним видеться. Нас свели в нейтральном месте с английским военным агентом майором Киз. Последний также развивал крайнюю конспиративность» (Г.Н. Трубецкой «Годы смуты и надежд»).

Полковник Киз из военной разведки сопровождал Филиппа Вудса в Карелию, после чего уехал на юг по другому поводу. А в Мурманске русские белогвардейцы организовали три покушения на жизнь Вудса, и он не в состоянии сколько-то внятно объяснить, за что же так невзлюбили русские контрреволюционеры своих британских «союзников». Более откровенен он насчёт развязки интервенции: «горечь, которую испытывал  Вудс  в  конце  кампании  на  севере  России,  становится  почти  осязаемой,  когда  он описывает,  как  британцы  бросили  людей,  которых  они  призвали в  свои  ряды  и  использовали  в  своих  интересах» [Н. Барон «Король Карелии» СПб.: ЕУ, 2013, с.25-27, 65, 290].

В советской историографии в угоду коммунистической фразеологии были замолчаны или осуждены многие мнения осведомлённых большевицких лидеров об истинном ходе политической борьбы в России. Так революция Мильнера, генералов и студентов в феврале 1917 г., с сильными искажениями и упрощениями обозначенная в первых откликах Ленина, превратилась в сугубо рабочее восстание.

Лучше, чем многие его последователи, ориентирующийся в закулисной поддержке Антантой антимонархической революции, советский историк М.Н. Покровский считал, что Британия не желала взятия Белыми Петрограда и восстановления Единой-Неделимой. Покровский приводил «такие факты, как присылка Юденичу английских орудий на одном пароходе, а замков – на другом». Последующие создатели пролетарской мифологии предпочитали сочинять, будто это был саботаж не английского правительства, а портовых рабочих, что довольно нелепо: рабочие не решают что, когда и на какой корабль грузить, с их стороны действия с подобными последствиями просто невозможны [Н.А. Корнатовский «Борьба за красный Петроград» М.: АСТ, 2004, с.584].

П. Жильяр, поверивший Т. Престону, мог принять за чистую монету одну сторону двойной игры. С оборотной стороной он познакомился в марте 1920 г., когда М.К. Дитерихс и «Н.А. Соколов обращались к английскому верховному комиссару [Майлзу Лампсону] до его отъезда в Пекин, прося его доставить в Европу реликвии Царской семьи и следственное производство. Он запросил указаний своего правительства. Ответ заставлял себя ждать. Он, наконец, пришёл… и был отрицательный! Тогда я обратился к генералу Жанену» (Жильяр). Это обстоятельство заслуживает внимательнее отнестись к сделанным Жаненом многочисленным обвинениям по адресу представителей Британии.

Повышенная подозрительность относительно Престона и других высших британских агентов оправдана, поскольку известна типовая закулисная их деятельность как в России, так и в других странах. Как пишет Кристер Йоргенсен, «британский посол Майлз Лампсон постоянно контролировал каждый шаг короля Фарука. Когда в Египет прибыл министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден, он поддержал твердую линию поведения Лампсона в отношении Фарука и выразил недоумение по поводу того, что в королевском дворце работает слишком много итальянской прислуги» («Гитлеровская машина шпионажа»)

Перед тем, в 1920 г. в Лондоне вышла книга короля британских заговорщиков Альфреда Мильнера «Англия и Египет», где он признавал, что полпред Великобритании в Египте является, по его собственному выражению, «реальным, хотя и не объявленным, повелителем» [«Британская империя в ХХ веке» М.: Ин-т всеобщей истории РАН, 2010, с.210].

Всё это слишком напоминает претензии Престона на Урале, Нокса в Сибири, Киза на Дону. Модель поведения одна: не захватывая власть в свои руки, они всегда предпочитали осуществлять закулисное руководство, обеспечивая информационную безопасность своим действиям и сохранность собственных персон от нежелательного общественного недовольства.

По воспоминаниям генерала Сахарова, Колчак ему говорил: «Вы же знаете не хуже меня настроения армии и народа. Это – сплошная тоска по старой, прежней России». На вопрос, почему нельзя объявить чаемое всеми восстановление монархического строя, Колчак отвечал: «что скажут наши иностранцы-союзники?.. Что скажут мои министры?» [«Генерал Дитерихс» М.: Посев, 2004, с.288].

Запись допросов адмирала (даже не аутентичных), в совокупности с другими данными, не позволяет поверить этому вполне, следует воспринимать запись как выражение убеждений К.В. Сахарова, которое может вполне совпадать с позицией Колчака по запретительной антимонархической силе Антанты.

Персонально Томас Престон оставил о себе добрую память у Жильяра. Принимая во внимание традиционную для британской политики двойную игру, следует заметить: откровенность Жильяра давала Престону надёжную информацию о неимении у монархистов возможности спасти Царя. В 1960 г. Престон опровергает самозванцев на основании того, что знал все планы.

Почему же не воздал ему справедливость соотечественник Престона Вильтон? И следователи, назначенные А.В. Колчаком. Не поверили?

Если в 1981 г. В.В. Орехов предполагал, что Мирбах передавал все секреты монархистов, с которыми встречался, большевикам (чему нет подтверждений, и что может быть вполне опровергнуто имеющимися документами), то оказывается более уместным аналогичное предположение, нуждающееся в проверке, что Престон мог выдавать большевикам планы монархистов. По крайней мере, нет никаких серьёзных данных против этого.

Как оказалось, Р.А. Вильтон первым утвердил легенду об альтруизме Т. Престона, но распространённый русский перевод князя А.М. Волконского отличается от оригинального текста первого издания в расстановке глав и во многом по содержанию.

В русском издании по какой-то причине исключили следующее, то ли, ввиду несогласия переводчика с содержимым, то ли по каким-то причинам сократил автор специально для русских читателей: «Британский консул (г-н Престон), благородно оставаясь на своём посту на протяжении красного террора, оказав неисчислимую помощь жертвам большевистского гнета, не смог сделать всё, чтобы облегчить страдания и мучения Романовых». Вильтон заявлял это только со слов Престона.

«Князь Долгорукий остался некоторое время в Екатеринбургском доме предварительного заключения. Он был часто в связи с достойным г-м Престоном, пытаясь облегчить страдания пленников в доме Ипатьева. Возможно, это ускорило его конец. Мы знаем, что британскому консулу угрожали смертью, если он ещё будет “вмешиваться”» [R. Wilton «Last days of the Romanovs» London. 1920. P. 31, 130].

Это алиби Престона, которого он всё время будет держаться, не прошло проверки. Связь Престона с Долгоруковым также представляла интерес для следователей, но Престон не оставил информации об их взаимоотношениях.

Вильтон же, как отмечают историки, в своих книгах приукрашивал враждебную политику Англии в отношении монархической и февралистской России, не только советской, наряду с преувеличением обвинений Германии. Советские авторы видели в английской политике сплошную череду заговоров [А.В. Игнатьев «Русско-английские отношения накануне Октябрьской революции» М.: Наука, 1966].

Ещё одной демонстрацией двойной игры может оказаться следующий спорный эпизод. В «Досье на Царя» Саммерс и Мангольд пишут, будто в 1920 г. Дитерихс кому-то говорил о смерти пленного П.С. Медведева от сердечного приступа. Т.к. по всем документам проходит сыпной тиф, Дитерихс и Жильяр в 1921 г. написали о нём же, то о чём невесть кому якобы говорил генерал не важно. Но сразу за этим авторы бросают новую версию: «Сэр Томас Престон сказал нам в 1971 году, что Медведев сознался в своём преступлении «под пыткой»» (с.124).

Авторы стараются полностью дискредитировать следствие Н.А. Соколова и демонстрируют возможность фальсификации в случае с мёртвыми собачками и с расшифрованной телеграммой. Но с пойманным Бобылёвым они перемешали все мыслимые отрицания, не добившись ничего убедительного. Н.А. Соколов, одержимый идеей доказать факт убийства, не успел допросить Павла Медведева. С ним работал следователь Сергеев – тот самый, которого отстранили за долгое сомнение в гибели всей Царской Семьи (судя по оставленным пулевым отверстиям), за еврейское происхождение и выдвижение эсерами. Но поскольку под влиянием показаний Медведева Сергеев переменил свою позицию об убийстве, то П.Н. Пагануцци называет главным иное: Сергеева сменили, поскольку он был судьёй, а не следователем, не мог им быть по действующим законам [П.Н. Пагануцци «Правда об убийстве Царской Семьи» М.: ТРХ, 1992, с.58].

Неувязка: зачем пытками и фальсификациями заниматься Сергееву – это ведь не одержимый Соколов. Непоследовательны и суждения о Бобылёве. Авторы «Досье на Царя» то удивляются, как Медведев мог сознаться в столь страшном преступлении, то используют фальшивую фамилию (которой он назвался при аресте) для довода, что Бобылёв – не Медведев. Сергеев допрашивал ещё его жену М.Д. Медведеву, и фантазии, будто личность П.С. Медведева не установлена – это то, о чём мечтается отрицателям результатов следствия (версия А.Л. Рюмина). Противоречия в показаниях, на которые указывает П.В. Мультатули, ставят вопрос о степени информированности, откровенности и точности подследственного, но не дают оснований считать, будто Медведев это Бобылёв.

Приводя сообщение о пытках, исходящее от начальника Военного контроля в Екатеринбурге Н.О. Белоцерковского, Л.А. Лыкова находит его любопытным. Используя «Досье на Царя», историк проигнорировала источник: Томаса Престона [Л.А. Лыкова «Следствие по делу об убийстве российской императорской семьи» М.: РОССПЭН, 2007, с.183].

Белоцерковский отличился при раскрытии подпольной организации большевиков в Екатеринбурге: «Начальник военного контроля Белоцерковский, помощники его – капитан Шуминский и поручик Ермохин приложили все усилия, чтобы нити подпольной организации были распутаны как можно скорее. Сделать это не представляло труда. Логинов, спасая себя, предал партию. Он выговаривал себе жизнь за полное раскрытие подпольной организации» [Ю.Н. Бессонов «На фронте и в тылу» Свердловск: Свердловское областное издательство, 1937, с.56].

11 января 1919 г. Белоцерковский, допрашивая Логинова, узнал, что ему известно о гибели Царской Семьи. Логинов приписал товарищу председателя Екатеринбургской ЧК В.А. Сахарову решение о расстреле 14 человек (хотя убито 11 узников), передал множество других сплетен. Т.е., Белоцерковский действительно занимался допросами по июльскому делу, когда поймали П.С. Медведева. Потом, 4 апреля, допрашивал Логинова Н.А. Соколов.

Неожиданная смерть Медведева вызывает подозрения, но от тифа умерли слишком многие в те годы, включая известнейших, важнейших лиц, без лишних заговоров. Стоит ли, например, сходить с ума и подозревать намеренное заражение П.Н. Краснова оспой сразу после его отставки в 1919 г., когда многие желали бы его исчезновения навсегда, даже появилась удачная для маскировки новость о самоубийстве. При сугубо конспирологическом, бездоказательном настрое, в этот ряд можно поставить и странную болезнь Царских детей и Танеевой в самый разгар февральского переворота, который блокировал Царицу Александру.

Отравление англичанами подозревают относительно Ивана Грозного и его сына. Вообще, об английских врачах-убийцах нередко встречаются сведения или слухи вроде того, что Фридрих-Вильгельм, отец кайзера Вильгельма II, «был убит английским врачом» [Ж.-П. Сартр «Дневники странной войны» СПб.: Владимир Даль, 2002, с.649].

Подбор конспирологических гипотез по отравлениям монарших особ, по примеру Оппокова, далеко не самое многообещающее занятие. Всегда можно найти сколько угодно подходящих по уместности смертей и болезней. Кто-то подозревает и болезнь Императора Николая II перед Японской войной как средство сбить развитие России, для чего потом будут пущены война и революция. Риск допустить ошибки тут слишком значителен.

Скорее для Краснова условием повышенной опасности была обстановка переезда, для Медведева – условия тюрьмы.

«В мае 1919 г. в Екатеринбурге свирепствовал тиф» из-за скученности жилья и недостатка в питании [И.В. Нарский «Жизнь в катастрофе. Будни населения Урала в 1917-1922 гг.» М.: РОССПЭН, 2001, c.253].

Неожиданная смерть вызвала настороженность прокурора Иорданского, который вёл общий надзор над следствием Сергеева и оказался весьма бдителен и внимателен. Он распорядился «произвести подробное дознание» на случай, не имело ли место «злоупотребление». Раз вопрос поставили так, прокурор за пытками не стоял. Если они были.

Престон не смолчал о применении пыток в 1971 г. Грызшая совесть заставила заговорить? В 1960 г. Престон назвал Н.А. Соколова «человеком безупречной репутации». А потом вдруг решил бросить тень на всё следствие. На материалы, доставшиеся Соколову.

Надо искать причину.

В применении пыток нет ничего невероятного, а в отношении настоящего преступника они даже не будут означать непременно незаслуженного самооговора (Жильяр и Дитерихс, напротив, видят попытку уклониться от ответственности в полученных показаниях). Однако время, когда заговорил «великий немой» Престон и его противоречивость, при самой сомнительной репутации, не дают размахнуться противникам следствия Соколова.

Лев Сонин, имеющий свои еврейские счёты к Соколову и Дитерихсу, не стал полностью поддерживать мнение о “ненастоящем” Медведеве, обратившись и к доводам несогласной стороны – Павла Пагануцци, сторонника версии Соколова. Сонин приводит рассуждения Пагануцци: заявление от имени Белоцерковского не заслуживает «особого внимания», т.к. не выяснена личность передатчика этого заявления.

 В действительности это лицо Пагануцци называет, сам того не сознавая: «Саммэрс и Мэнгольд повествуют об их встрече с сэром Томасом Престоном в 1971 г., рассказавшим им, как Медведев признался в преступлении под пытками. Они не приводят никаких доказательств, которыми Престон располагал, чтобы подтвердить им сказанное. Далее в книге мы читаем об их ссылке на капитана Генерального штаба Белоцерковского» [Л. Сонин «Загадка гибели царской семьи» М.: Вече, 2006, с.336-337].

Эта ссылка и есть доказательство Томаса Престона. Вот как обстоят дела с происхождением версии: Белоцерковский, «находясь за рубежом, сказал другу в изгнании, что Медведев умер после того, как «я его бил слишком сильно»». Не каждому другу расскажешь о том, как довёл до смерти ключевого свидетеля. А источник проставлен тот самый: «Томас Престон сказал нам».

Близкий друг, которому можно открыть душу об избиении заключённого – британский консул. Военным контролем тогда именовалась контрразведка, и её начальником в Екатеринбурге в то время был штабс-капитан Белоцерковский, пока его не перевели на ту же должность в захваченную Пермь. Престон находился в Екатеринбурге до июня 1919 г., когда он отправился на Дальний Восток. Эти «друзья» потом затерялись в рассеянии. Может, всё-таки «друг» тот неведом? Но слитное построение абзаца в «Досье» указывает только на Престона, следующий абзац о подозрениях Ласье понятен: Ласье о пытках не знал.

В письме М.К. Дитерихса от 17 мая 1919 г. говорится, что Белоцерковский сдавал какие-то принадлежащие Царской Семье вещи в штаб 1-го Средне-Сибирского армейского корпуса. В примечаниях к этому письму Л.А. Лыкова в публикации «Предварительного следствия» Н.А. Соколова датирует начальство Белоцерковского в Перми тоже с 17 мая 1919 г., эту дату опровергает документ №162 из сборника Н.Г. Росса «Гибель Царской Семьи», где приводится титул Белоцерковского: «Начальник Военного контроля при Уполномоченном по охранению государственного порядка и общественного спокойствия в Пермской губернии.11 марта 1919 г.».

Поскольку Павел Медведев умер 25 (12) марта 1919 г., то Белоцерковский теоретически мог избить Медведева до его отправки в Екатеринбургскую тюрьму из Перми, но разница во времени получается приличная. В любом случае не помешает узнать точную дату отъезда Белоцерковского в Пермь и рокировки – присылки Медведева в Екатеринбург. Начальник Екатеринбургской тюрьмы написал следователю Н.А. Соколову: «Медведев числился содержанием за Вами с 22 февраля» (№183 у Н.Г. Росса).

Нельзя, как делает П.Н. Пагануцци, совсем отрицать существование белого террора, однако стоит прислушаться к наблюдениям этого историка за содержанием следственных материалов: Пагануцци указывает на множество примеров уклонения свидетелей от дачи показаний. Они доказывают, что следователи не выжимали из обвиняемых требуемое во что бы то ни стало, как требовалось в СССР относительно всех осуждённых. Обобщённые наблюдения, меж тем, не исключают особого обращения именно с Павлом Медведевым.

Насколько следует быть осторожным с показаниями свидетелей, видно по книжке американского сталиниста Гровера Ферра. Он постоянно использует такой же аргумент, объясняя различные показания, следующим образом: «Упорный отказ Бухарина и Рыкова признать, что они знали что-то о роли блока в убийстве Кирова, является веским доказательством того, что его показания не были сделаны под принуждением и не были фальсифицированы» [Г. Ферр «Убийство Кирова. Новое расследование» М.: Русская панорама, 2013, с.262].

Существование вокруг Николаева группы заговорщиков, которое доказывает Гровер Ферр, не даёт оснований утвердить реальность значительных подпольных террористических групп и глобального заговора оппозиции, связанного с иностранными разведками и руководимого Л.Д. Троцким из-за рубежа. Этот нарост сталинистской мифологии позволял развернуть массовый террор. Из ряда последних документальных публикаций и исследований, например, из биографии Ежова, написанной Петровым и Янсоном, Ферр и все сталинисты должны знать, что согласно записям посещений, Сталин долгими днями и часами планировал с Ежовым эти процессы и массовые репрессии. Суждение Ферра «Ежов делал это без ведома Сталина» демонстрирует несостоятельность сталинистских оправданий. Для поддержки этой же мифологии обвиняемым было приписано подчинение Троцкому. В действительности, имей оппозиция в СССР стремление одолеть Сталина, она совершенно не нуждалась бы в указаниях от Троцкого. Следовательно, и непризнание обвиняемыми отдельных ложных положений может быть запланированным именно для видимости непринуждённости признанных преступлений и заговоров, или не быть обязательными для судебного спектакля.

В 4-й книге «Лев Троцкий» биографы, даже не замечая альтернативных версий, демонстрируют фантастический характер сталинистских доказательств влияния Троцкого на оппозицию. Ферр удумал ссылаться на сохранившиеся почтовые квитанции (!) о ряде отправленных писем Радеку, Сокольникову, Преображенскому. Такие письма, отосланные официальным порядком, лишний раз показывает всю вздорность вымыслов о тайных связях Троцкого с террористическим подпольем.

Справедлива другая трактовка: «эти тексты, очевидно носившие провокационный характер, предназначались для перехвата советскими спецслужбами. Было ли это местью Троцкого за совершённое бывшими оппозиционерами «предательство» или издёвка над нынешним советским руководством?» [Юрий Фельштинский, Георгий Чернявский «Лев Троцкий. Враг №1. 1929-1940» М.: Центрполиграф, 2013, с.157].

По сравнению с подделками сталинистов, проверить, насколько в 1919 г. правдив был Павел Медведев или скрытен, а то и совсем не причастен к убийству, очень непросто: ведь для этого нужно достоверно выяснить, как преступление совершалось. Но нет ни одного свидетельского показания, которое можно взять за основу как неопровержимое.

Состав участников расстрела невелик, но установить его в точности невозможно.

Павел Медведев называет белым имена Юровского, Ермакова, 2-х безымянных и 7 латышей, всего – 11 убийц. Юровский отослал П.С. Медведева, и тот никого не убил.

Состоявший под началом П.С. Медведева охранник дома Проскуряков передавал белому следствию слова Павла Медведева о его прямом участии в расстреле, вместе с Юровским, Белобородовым, Никулиным и ещё 10-ю латышами. Более никто Белобородова не называет.

П.З. Ермаков в СССР именует из неопределённого числа соучастников только Юровского. В отличие от «записки» Юровского приводит точное число жертв: 11, а не 12.

Юровский в записи Покровского за 1920 г. не называет никаких имён. Всего 12 убийц, 6 латышей (сначала записано 7, переправлено), двое из них отказались стрелять. Юровский в 1934 г. называет одно имя: Ермакова, подтверждает нахождение П.С. Медведева снаружи, что более похоже на заимствование из книги Н.А. Соколова, чем на независимое подтверждение, т.к. это замечание в скобках нет никаких иных причин ставить, кроме как для опоры на авторитет показаний П.С. Медведева или подтверждения их.

В апреле-мае 1922 г. Юровский написал: «разговоры о том, что царя и его семью нужно было расстреливать инородцам-латышам, что будто бы русские рабочие и крестьяне не могли дойти до расстрела, это разумеется чепуха, которой поверить могут только глупо и безнадёжно тупые монархисты» [«Источник», 1993, №0, с.116].

Однако, как ни “безнадёжны” монархисты, убийство совершилось под еврейским руководством Юровского с численным преобладанием латышей, а не русских, и с отказом некоторых из них от участия в убийстве. Последнее очень существенно в версии Юровского.

Позднее идут записи 1960-х в СССР, когда поставлена задача установить поимённо каждого преступника. В 1964 г. Г.П. Никулин зовёт 8 исполнителей: Юровский, Никулин, Михаил Медведев, Павел Медведев, Пётр Ермаков. Сомневается в Иване Кабанове, двух не помнит. Т.е. фигура одного Михаила Медведева, по сравнению с показаниями Юровского и П.С. Медведева заменяет сразу около пяти латышей.

В 1965 г. М. Кабанов называет: себя, Юровского и Михаила Медведева.

Откуда вдруг всех затмил неведомый доселе М.А. Медведев, видно из предшествующих его показаний за 1963 г.: в списке Юровский, Ермаков, Никулин, 7 латышей, Михаил Медведев. Павел Медведев снаружи, вне участия.

В результате невозможно удостоверить показания П.С. Медведева в начале 1919 г.

Ю.А. Жук в «Вопросительных знаках», гл.7, приводит биографические данные на выбранный автором список из восьми цареубийц-исполнителей: С.А. Бройдт, П.З. Ермаков, А.Г. Кабанов, М.А. Медведев (Кудрин), П.С. Медведев, Г.П. Никулин, А.Т. Паруп (А.Я. Биркенфельд), Я.М. Юровский. Из них историк ставит вне сомнений 5 фамилий, это Юровский, Ермаков, Кабанов, Никулин, М.А. Медведев.

Юрий Жук опирается на Г.П. Никулина – он даёт больше всех фамилий. Однако: Никулин сомневается в Кабанове, которого, кроме его самого, никто не называет. А Жук, ничего не объясняя, в нём не сомневается. Зато он изымает Павла Медведева, которого Никулин посчитал. И главное, М.А. Медведев попал в список без всяких на то причин. Михаил Медведев ничем не доказывает своего действительного участия. Он называет отряд в 7 латышей, заимствованный из записки Покровского и показаний Павла Медведева (с приуменьшением их из-за произвольного добавления своей персоны) и не представляет никакой, не заимствованной информации – явный признак личной непричастности. Отряд латышей топит показания Г.П. Никулина и всё вычисление участников в «Вопросительных знаках», делая его бесполезным. Поскольку М.А. Медведев с санкции Н.С. Хрущёва был инициатором всех записей 1960-х, понятно, почему приглашённые лица стали звать его главным цареубийцей и даже приписывать ему первый выстрел, вопреки всему известному за 40 с лишним лет до того.

Следовательно, возникновение из ниоткуда имён Бройдта и Парупа по воспоминаниям сына М.А. Медведева, историка, не заслуживает признания. Выдвигая их, Ю.А. Жук ни в чём не уверен. Даже М.А. Медведев их не называл.

Открыватель Екатеринбургских останков доктор геолого-минералогических наук А.Н. Авдонин подорвал всякое доверие к своему описанию обнаружения останков, поскольку он приписывал Юровскому авторство версии об участии в расстреле Никулина, Ермакова, П. Медведева, М. Медведева и 7 латышей [«Источник», 1994, №5, с.72].

Покуда Александр Авдонин оказался способен заведомо неверно приписать Юровскому версию, возникшую только в 1960-е усилиями М.А. Медведева, о реальном отношении к расстрелу которого Юровский никогда не писал, то значит, авторитетом Юровского нужно было эту сомнительную версию подкрепить. Такой письменный подлог накладывает тень подозрений и на открытые останки, с натягом подводимые под ту же версию 60-х.

Дитерихсу известны имена Никулина и Кабанова, причём их отношение к расстрелу устанавливалось через несомненное для следствия участие в расстреле разводящего Анатолия Якимова. Эту фамилию почему-то не приводит никто в СССР, но всплывает совершенно лишний М.А. Медведев.

Подобно тому, как показания на П.С. Медведева дала его жена Мария ещё до поимки 11 февраля 1919 г. в Перми, следствие загодя располагало рассказом сестры А. Якимова, а сам он был схвачен 2 апреля. Следствие основывалось на показаниях Якимова и его сестры равноценно с данными П. Медведева и его жены. Дитерихс даже зовёт показания А. Якимова самыми точными, т.к. он приводит те дополнительные фамилии Никулина и Кабанова.

Однако в своих показаниях Якимов отрицает собственную причастность к казни, вопреки словам его сестры, и приводит две фамилии участников, которые нигде более не фигурируют: Клещев и Дерябин. Дитерихс не нашёл нужным привести показания Якимова в полном виде и не назвал Клещева и Дерябина участниками убийства. Стало быть, в действительности, Дитерихс не счёл его рассказ полностью достоверным, а только в том, что касалось Никулина. В книге Дитерихса фамилия Клещева не названа совсем, а Дерябин есть в списке из 29 человек команды Якимова, которая пополнила тюремную охрану дома Ипатьева в конце мая.

Летемин передавал Сергееву рассказ Стрекотина об участии в казни Юровского, Павла Медведева и латышей. Проскуряков настаивает на том же: «Андрей Стрекотин стоял у пулемёта в нижних комнатах. Это я очень хорошо помню. Он всё обязательно видел» [«Гибель Царской Семьи» Франкфурт-на-Майне: Посев, 1987, с.277].

Но имя Стрекотина в качестве участника убийства или наблюдателя отсутствует в советских версиях.

Дитерихс приводит из показаний Якимова: «5 латышей и 5 русских из внутренней охраны, в том числе и Никулин». Расшифровку генерал даёт так: «из пяти палачей нерусских известны фамилии трех: латыш Лякс, мадьяр Вархат и Рудольф Лашер. Называли еще фамилию латыша Берзина, но утверждать, что таковой был в составе внутренней охраны — нельзя». Удостоверить и тут ничего не удалось.

Невозможность установить личность участников убийства закономерно приводит к мысли П.В. Мультатули об особой приезжей команде убийц, которую никто из тюремщиков не знал.

Мне видится ещё один допустимый вариант, кажущийся чем-то предпочтительнее, т.к. он практически исключает домыслы, основываясь на имеющемся удостоверяемом минимуме. А именно: подлинными участниками убийства следует назвать едва ли только одних Юровского и Ермакова. Остальные, даже если получили оружие, фактически оказались не задействованы в убийстве или же их участие осталось минимальным.

П.В. Мультатули в книге «Свидетельствуя» пришёл к выводу, что все те откровения с 1919 г. по 1965-й в принципе несочетаемы между собой и доказывают только одно: неучастие большинства тех лиц в злодеянии или сокрытие главными из них правды. По сравнению с его разбором данных, и с тем, каковой сделан по вопросу правдивости П.С. Медведева и его причастности, произвольные суждения Ю.А. Жука в «Вопросительных знаках» оказываются ничего не стоящими. Виктор Корн также всяко-разно демонстрирует недостоверность показаний самозванцев в 1960-е, но собственный его список по фальшивке И. Мейера ничем не лучше.

Тут многое как в ситуации вокруг убийства Императора Петра III: сомнения вызывают рассказы, в которых «не чувствуется непосредственного впечатления, зато слишком много общих мест». Так с М. Медведевым, который просто воспроизводит тексты П. Медведева и Я. Юровского. В отношении Петра III аналогичный полный разнобой в описании убийства, касающийся личностей убийц, приёмов совершения преступления, заказчиков, времени и месте смерти сделал возможным появление версии о том, что в действительности никто не убивал Петра III 3 (или 6) июля 1762 г. [М.А. Крючкова «Триумф Мельпомены. Убийство Петра III в Ропше как политический спектакль» М.: Русскiй Мiръ, 2013, с.33, 93, 269].

Версия временного (до 6 июля) спасения Петра III (полностью устраняющая вину Екатерины II в его смерти) имеет явную аналогию с предположениями Саммерса и Мангольда, сделанными ввиду сильного недоверия к используемым следователем Н.А. Соколовым свидетельствам. Но несочетаемость показаний 1918-1919 с признаниями 1963-1965 скорее приводит к другому способу убийства, чем к версии спасения.

Если следовать предположению П.В. Мультатули, Павел Медведев с одной стороны, не принимал участия в убийстве, с другой – передавал описание преступления, несколько отдалённое от действительной. Показания против Медведева опрошенных ещё в 1918 г. лиц, включая его жену, столь же противоречивы и неубедительны. Но эти показания, безусловно, служили поводом для усиленного давления на П.С. Медведева с требованием полного сознания для окончательного прояснения картины преступления.

Престон не смог бы сказать о пытках, не имей источника, прямо относящегося к расследованию. Следовательно, никуда не деться от связи Белоцерковского с Престоном. Именно к ней могут относиться данные Ласье о слишком близких компрометирующих отношениях следствия с представителями Антанты. Или же – к Ч. Эллиоту.

Касвинов приводил из фондов ЦГАОР очень близко ко времени смерти Медведева такой рапорт министра иностранных дел адмирала Колчака И.И. Сукина: «11 февраля 1919 г. №322. Омск. Управляющему делами Министерства иностранных дел Г.Г. Тельбергу. Милостивый государь Генрих Густавович! Выясняется необходимость [!] сообщить материалы по делу об убийстве царя не только [!] английскому высокому комиссару Чарльзу Эллиоту, но и заместителю французского высокого комиссара г-ну Мартеллю. Последний передаст их шифром в Париж, Вашингтон и Лондон. Подпись: Сукин, следователь» [М.К. Касвинов «Двадцать три ступени вниз» Фрунзе: Кыргызстан, 1990, с.47-48].

Хотя в исторической литературе, в отличие от данных о политическом влиянии Престона и Эллиота, не имеется достаточного числа сведений по Мартеллю, ввиду его кратковременного пребывания в Сибири, стоит отметить, что атаман Краснов приводил в своём романе распространявшиеся к 1920 г. сведения о его личности: «Граф де Мартелль – видный масон. Не коньячный, конечно, а генерал… Он приехал к адмиралу Колчаку – и… чехо-словаки изменили, а генерал Жанен предал на смерть Колчака. Настало время нажать кнопку – её нажали – и Колчака не стало. Перед крушением Деникина Мартелль был у него. Теперь он едет к Врангелю» [П.Н. Краснов «От Двуглавого Орла к красному знамени» М.: Айрис-пресс, 2005, Кн.2, с.429].

Тот же мотив использовал через год после выхода романа Краснова эмигрантский публицист. «Начиная с 1919, меня крайне интересовал граф де Мартель, французский верховный комиссар для белых армий и для лимитрофов. Есть ли что-нибудь роковое в его лице, в голосе, в манерах? Оказывается, ничего: обычный французский дипломат, архилюбезный, архикрасноречивый, архипредупредительный. Никакой угловатости, никакой отличительности, никакого особенного поворота зрачка… А между тем этот человек был определённым джеттаторэ. С его приездом в Сибирь счастье изменило Колчаку – начался развал, закончившийся иркутской трагедией. С его приездом в Закавказье кончается кратковременное цветение южных республик: падает Баку, агонизирует Тифлис и де Мартель переезжает в Крым» [А. Ветлугин «Герои и воображаемые портреты» Берлин: Русское творчество, 1922, с.168].

Ветлугин (Рыдзюн) зовёт этого Каменного Гостя не причиной беды, а её вестником, и нарочито отодвигается от знаменитого романа Краснова, ссылаясь на собственное мнение годами ранее. Поскольку в 1919 г. Ветлугин и Краснов оба некоторое время проживали в Батуме, возможно их взаимное информационное влияние как в ту, так и в другую сторону, а также наличие общего источника.

Не преувеличивая сверх необходимого исторической точности содержания романов Петра Краснова, очень во многом, но не во всём верного, стоит отметить существование таких данных, не выдуманных самим автором, а заимствованных и сочтённых важными.

Как отмечает Г.К. Гинс про адмирала Колчака: «голова его была полна антимасонских настроений. Он уже готов был видеть масонов и среди окружающих, и в Директории, и среди членов иностранных миссий». Не «Протоколы сионских мудрецов» создавали такие воззрения, нет, именно популярность «Протоколов» вызвана реально сознаваемым опасным масонским политическим влиянием. А.В. Колчак с такими союзниками осенью 1919 г. стал лучшего мнения о Германии: «Ориентацию менять, что ли? – с каким-то отчаянием вырвалось у него» [Г.К. Гинс «Сибирь, союзники и Колчак» М.: Айрис-пресс, 2013, с.464, 478].

В современной краткой справке даётся информация о графе Мартелле, несколько согласующаяся с данными Краснова. «В 1919 г. – сторонник сепаратных переговоров Франции с большевиками» http://www.hrono.ru/biograf/bio_m/martel_de.html

Подписанный Мартеллем с Врангелем осенью 1920 г. относительно эвакуируемых русских «договор о покровительстве не был приведён в действие», блокада большевиков была прекращена, правительство Франции отказалось от возложенных на себя обязательств перед Врангелем [П. Ковалевский «Последнее русское правительство» // «Часовой», 1986, №658, с.11].

В декабре 1921 г. меньшевик Мартов отмечал: «за эсеров хлопотал настойчиво французский посол de Martel» (Ю.О. Мартов «Письма и документы»).

Следовательно, отношения с такими лицами как Мартелль, Эллиот или Престон действительно компрометировали следствие.

Саммерс и Мангольд пишут: «насильственная смерть Медведева не имела никакого смысла, если он был действительно свидетелем убийства» (с.125).

Это всего одно из допустимых предположений. Пытки слишком часто используют к свидетелям, нежелающим идти на откровенность (а откровенность авторы «Досье» увидели в показаниях Медведева). Признание грозило смертью, отсюда уход в отказ, и – пытки. Но если предположить чью-то заинтересованность именно в смерти, то можно ориентироваться на мнение Дитерихса о сокрытии Павлом Медведевым всей правды об убийстве. Тогда в смерти его будет заинтересован тот, кто не желает, чтобы правда всплыла.

Томас Престон, выдвигавший недостоверные описания своих отношений с красными, относится именно к этой категории.

Ссылка Престона на рассказ Белоцерковского в эмиграции, если интервьюеры всё правильно записали, – дезинформация, с целью скрыть собственную причастность к расследованию, того требовали интересы Престона. Насколько это поддаётся выяснению, Белоцерковский не сопутствовал ему в Литве или Британии. Он принимал участие в организации отделов РОВС в Китае в 30-е [В.В. Марковчин «Три атамана» М.: Звонница, 2003, с.210].

Белоцерковский находился там с самого начала 1920-х, когда он вошёл в «Монархический центр» вместе с дальневосточным политиком В.Ф. Ивановым [«Русская военная эмиграция» М.: Гея, 1998, Т.1, Кн.2, с.470].

В.Ф.  Иванов был из тех монархистов, которые обвиняли Британию в устроении февральской революции. В этом он не только повторял данные П.Г. Курлова и княгини Палей, но и добавил имя писателя Хью Уолпола. «Под флагом победы над врагом, английский посол в России, Бьюкенен, при участии начальника английской пропаганды, Гюге Вальпол, провёл русскую революцию. Исключительная роль английского посла в России Бьюкенена в организации февральской революции и тесная его связь с русскими масонами, которых он поддерживал морально и материально, доказана». То же самое дал опыт Белого Движения: «по проискам Англии были приняты меры к расчленению России, путём отторжения от неё окраин и насаждению на них английских и американских капиталов» [В.Ф. Иванов «Император Николай II» Харбин: Монархическое объединение, 1939, с.72-73].

Всё это приблизительно точно написано. Уолпол действительно возглавлял бюро пропаганды британского правительства в России. Чем именно он занимался в феврале, точно не установлено, но после переворота, по воспоминаниям Бьюкенена, Уолпол «просил, чтобы, выступая на митингах, я давал понять, что всем сердцем поддерживаю свершившуюся революцию. Я так и делал». Как именно был задействован Бьюкенен в заговоре Мильнера помимо предварительных связей с русскими сторонниками переворота, ещё предстоит выяснять. Не обязательно именно Бьюкенен руководил всеми, и даже скорее всего это был не он.

В 1921 г. сближение Белоцерковского с В.Ф. Ивановым не доказывает, что они оба тогда разделяли представления, изложенные в 1939 г. В начале 1919 г. Белоцерковский мог питать иллюзии относительно «помощи» Англии и сблизиться с Престоном, политическое значение которого делало сотрудничество консула с контрразведкой неминуемым. Монархистом Белоцерковский наверняка был и в начале 1919 г. Хотя нелегко точно установить, когда, например, М.К. Дитерихс придрейфовал от революционных увлечений 1917 г. к монархической политической программе книги «Убийство Царской Семьи».

В сентябре 1917 г. Керенский назначил его генерал-квартирмейстером Ставки. В таком качестве Дитерихс, по воспоминаниям командира ударного батальона, находившегося в Ставке, убеждал всех, в том числе Духонина: «волна большевизма неизбежна, как стихия; бороться против неё – это значит увеличивать число жертв. Она, как пламя, должна распространиться, чтобы спалить всё, что ей препятствует, но, не имея пищи для пожара, потухнет сама, и только тогда, но не раньше, тем, кто уцелеет, можно будет начать работу на восстановление разрушенного». Дитерихс гипнотизировал «Духонина своим убеждением, что выхода нет», находясь к Духонину «ближе всех» [В.К. Манакин «Последняя русская ставка» // «Донская волна» (Ростов-на-Дону), 1918, 25 ноября, №24, с.11].

То, что генерал Краснов, дерзостно искавший выхода, не складывая оружия до последней возможности, не получил подкреплений в походе на Петроград, виновна отнюдь не капитулянтская позиция Дитерихса, а то, что генерал-квартирмейстер оказался прав: тогда одолеть большевиков было невозможно. Но пытаться стоило всегда.

Дитерихс не являлся сторонником красных, т.к. отказался служить Крыленко сразу, 8 ноября 1917 г., однако в ту пору нет свидетельств его монархических настроений: очевидец П.Н. Врангель, историк П.Н. Милюков в целом подтверждают одно: Дитерихс поддерживал Керенского не через силу, как несомненный монархист Краснов, а «сохраняя полную лояльность», как выражается Деникин, видя в позиции Духонина и Дитерихса общий последовательный оппортунизм, примиренческое желание видеть межпартийное социалистическое правительство [А.И. Деникин «Очерки русской смуты» М.: Айрис-пресс, 2005, Кн.2, с.98, 140].

Нежелание борьбы вполне выразилось и в том, как Дитерихс отговаривал Духонина покидать Могилёв в качестве верховного главнокомандующего, не подчиняться Крыленко, как того желал Станкевич. Формально, конечно, Станкевич в споре ошибался, никакой борьбы Духонин как беглец не мог бы вести в прежнем качестве. Дитерихс следовал военной этике [В.Б. Станкевич «Воспоминания» М.: РГГУ, 1994, с.162].

Такая позиция привела к гибели Духонина, в чём не следует винить одного Дитерихса, т.к. Духонин сам принимал решения и нёс за них ответственность. Оставшись, а не убежав, Духонин смог навсегда утвердиться в качестве героя, а не всего-навсего приспешника Керенского. Но и здесь наблюдается размывание определённых убеждений революционным хаосом. Дитерихс не сторонник большевиков и не вполне ясно выраженный противник, он предпочитает компромиссы и следование за стихией событий, а не предопределение их.

То же самое можно заметить на Восточном фронте, где Дитерихс появляется во главе чехов. 18 августа 1918 г. во Владивостоке А.П. Будберг в дневнике сомнительной подлинности писал: «Толстов мне рассказал, что, когда началось разграбление магазинов, то он обратился к командующему чехами генералу Дитерихсу, надеясь на то, что тот – русский генерал генерального штаба; на жалобу Толстова, что чехи грабят, Дитерихс ответил: «и дальше будем поступать так же, у нас ничего нет, и взять нам неоткуда; русского же нам жалеть нечего»» [«От первого лица» М.: Патриот, 1990, с.144].

Чехи тогда явились главной антисоветской силой, и Дитерихс первоочерёдно держался за них. В ноябре 1918 г. Дитерихс определял себя: «прежде всего чешский доброволец». Только с весны 1919 г. Дитерихс выдвигается как главный оппонент Гайды, но всё равно остаётся настроен безусловно в пользу союзников, чего нельзя сказать про Иванова-Ринова и Сахарова [С.П. Мельгунов «Трагедия адмирала Колчака» М.: Айрис-пресс, 2004, Кн.1, с.449, Кн.2, с.132, 135, 311].

Когда произошёл переворот адмирала Колчака, Михаил Дитерихс в Уфе не торопился исполнить приказ об аресте эсеровского Комуча, по инерции ориентировался на прежнюю демократическую власть. Вместе с тем, Дитерихс покинул Чехословацкий корпус, который перешёл на охрану Транссибирской магистрали, перестав быть самой активной антибольшевицкой силой [В.Ж. Цветков «Михаил Константинович Дитерихс» // «Вопросы истории», 2013, №2, с.41].

До самого конца 1918 г. Дитерихс не переставал быть оппортунистом, признав Колчака и перейдя в его распоряжение, увидев, что Верховный Правитель устоял, возглавив все Белые силы.

Всё это необходимо выяснить ради важного вывода: 17 января 1919 г. Михаил Дитерихс получил назначение вести руководство расследованием Екатеринбургского злодеяния вовсе не за монархизм. Скорее за чехизм, антантизм и даже демократизм. Именно демократом его считали в конце года.

В эту последовательность поведения за 1918 г. вклинивается поступок, не подходящий для кажущегося чехиста-демократа. В сентябре от Дитерихса в его должности начальника штаба чехословацких войск поступила телеграмма военному министру Сибирского правительства. Дитерихс испрашивал 10 тыс. рублей сверх тех десяти тысяч, которые выделило Уральское областное правительство на розыск Царской Семьи. 19 сентября этот вопрос обсуждался в Административном совете [«Процесс над колчаковскими министрами» М.: МФД, 2003, с.76-77].

За этой телеграммой может крыться какая-то особая история, приведшая в результате Михаила Дитерихса к руководству расследованием. Едва ли сам генерал носил в себе стремление отыскать Царя и первый вызвался обеспечить организацию поисков.

Расследование убийства Царской Семьи сделало М.К. Дитерихса носителем монархической идеи.

Назначивший Дитерихса адмирал Колчак сам не был тем убеждённым и последовательным монархистом, каким стал Дитерихс уже после назначения. Историк С.П. Звягин считает, что среди американцев Колчак успел познакомиться «с преимуществами их государственного устройства и политической жизни», из-за чего, например, 18 февраля 1919 г., выступая в Перми, Колчак обещал основываться на демократическом принципе, насколько это не будет мешать войне. В начале июня адмирал повторил то же: «только суровые военные задачи заставляют иногда поступаться и в условиях борьбы вынуждают к временным мероприятиям власти, отступающим от таких начал демократизма, которые последовательно проводит в своей деятельности правительство». Мне не понятно, почему историк видит в приведённых словах Колчака «мысль о необходимости и целесообразности насилия» [С.П. Звягин «Правоохранительная политика А.В. Колчака» Кемерово: Кузбассвузиздат, 2001, с.50, 52].

Представление о каких-то американских преимуществах похоже на выдумку. В начале 1918 г. Колчак писал в автобиографии, что общественное мнение в США усмотрело «в большевизме идеологию российского демократизма» [В.В. Синюков «Александр Васильевич Колчак: учёный и патриот» М.: Наука, 2009, Ч.2, с.50].

Это не могло располагать адмирала Колчака к проамериканским ориентирам.

Джона Голдберг, историк, куда более осведомлённый о мнимых преимуществах США в правоохранительной сфере, пишет о времени посещения Штатов Колчаком в 1917 г.: «Ни одно из событий, произошедших в течение безумного правления Джо Маккарти, даже близко нельзя поставить с тем, что навязали Америке Вильсон и его прогрессивные коллеги». «В штате Висконсин государственный чиновник был осуждён на два с половиной года за критику в адрес развернутой Красным Крестом кампании по сбору средств. Голливудский продюсер был посажен на 10 лет за создание фильма, в котором изображались злодеяния британских войск во время американской революции. Один человек был привлечен к суду за то, что он в собственном доме рассуждал о том, почему он не желает покупать облигации «Займа свободы»». «В феврале 1919 года суд присяжных в городе Хаммонд, штат Индиана, всего за две минуты оправдал человека, который убил иммигранта, крикнувшего: «К чёрту Соединённые Штаты!». В 1920 году продавец магазина одежды в городе Уотербери, штат Коннектикут, получил шестимесячный тюремный срок за то, что назвал Ленина «одним из самых умных» лидеров в мире. Американка Роза Пастор Стоке была арестована, предстала перед судом и была осуждена за то, что сказала, обращаясь к группе женщин: «Я за народ, а правительство за спекулянтов»» [Д. Голдберг «Либеральный фашизм» М.: Рид Групп, 2012, с.122, 125].

Таких примеров насчитывались десятки тысяч по новому военному закону. Однако в Штатах сверх того процветал суд Линча, в силу чего, когда агент Уолл-стрита в России Р. Робинс к осени 1917 г. добился у банкира У. Томпсона финансирования Временного правительства, А. Буллард замечал: в американском штате Монтана «носителей таких крамольных идей, как А.Ф. Керенский, вешали без суда и следствия как “нежелательных граждан”» [С.В. Листиков «США и революционная Россия» М.: Наука, 2006, с.393].

Т.е., Джон Рид нисколько не кривил: «за всё время войны во исполнение закона о шпионаже было осуждено не более дюжины германских агентов, но зато тюрьмы были переполнены осуждёнными по этому закону тысячами американских социалистов», – включая туда и самого Джона Рида [И.А. Белявская «Теодор Рузвельт и общественно-политическая жизнь США» М.: Наука, 1978, с.283].

Да и когда война окончилась, в 1919-1920 гг., как писал заместитель министра труда США Л. Пост, чья книга вышла в 1923 г. в Чикаго, арестованных иностранцев сгоняли «вместо иммиграционных пунктов в тайные места», где подвергали их «различного рода пыткам» [«Дипкурьеры» М.: Политиздат, 1973, с.43].

Наличие не то что у информационно искалеченных граждан СССР или детей поколения 1990-х, мифа о каких-то достоинствах американской демократии и самого демократического принципа, а у историка, который собрал всю литературу о правлении Колчака – и ровно ничего о политике Вильсона – приводит к полной неспособности понять смысл исторического процесса в его политическом выражении. Заявленный в предисловии метод исторических параллелей не применялся С.П. Звягиным за пределами русских регионов – что всегда характерно для ложной демократической апологетики.

Демократический принцип заключается в народовластии, каковое осуществляется путём голосования. Именно от него временно отступает А.В. Колчак в силу необходимости вести войну, обещая демократию, т.е. Верховную власть народного голосования, только после победы. Насилие следует отличать от применения силы, однако принципы демократии не имеют ни малейшего отношения к охране права и никак не могут быть полностью отождествлены.

С.П. Звягин смешал политический принцип выборности с необходимостью применения силы при ведении военных действий и для пресечения активности, подрывающей политической строй, осуществляющий эти действия, смешал с третьей отдельной правовой стороной и законностью, которую декларировал А.В. Колчак. Так С.П. Звягин увидел в объявленном несоблюдении демократических принципов санкцию на нарушение законности. Если таковой терминологический абсурд разделял А.В. Колчак, то С.П. Звягин должен был не согласиться со смешением демократии и права, а не повторять ошибку. Однако приведённые суждения Колчака скорее указывают на приписывание историком адмиралу собственной ошибки терминологической демократизации правоохранения.

На самом деле адмирал Колчак повторял мысли, выраженные 17 августа 1918 г. в Томске Гришиным-Алмазовом Областной Думе: «Нужна твёрдая власть, которой население верило бы, которую слушалось бы, на которую оно могло опереться; если такая власть будет – нам ничто не страшно. Может, мне зададут вопрос, почему я ничего не сказал о народоправстве? Но ведь народоправство есть та самая идея, за которую армия борется, умирает. На наших знамёнах написано тоже, что и на ваших: «Учредительное Собрание». Армию в нежелании народоправства заподозрить нельзя, она отвечает на это своей кровью, однако армия понимает, что бывают моменты государственной жизни, когда если не вполне, то отчасти приходится поступаться самыми дорогими лозунгами. Я говорю смело, открыто, в данный момент идея народоправства в полном объёме, впредь до успокоения средство непригодное, слишком сильное [!] могущее расшатать надорванный организм больной России» [«Сибирский Вестник» (Омск), 1918, 21 августа, №4, с.2].

В статье В.И. Шишкина о генерале Гришине-Алмазове эта речь приведена по стенографическому отчёту в другой редакции, но смысл один. Историк увидел постепенный переход Гришина на более правые политические позиции, характерный для деятелей Белого Движения [«Контрреволюция на востоке России» Новосибирск, 2009, с.184-195].

Все говорили о демократизме в том смысле: «основным признаком демократизма» является «участие народных масс в государственном управлении судьбами страны». Замечался также другой показатель: «демократизируется не только управление, демократизация совершается во всех сферах общественной жизни, причём особенно жестокая война идёт в сфере имущественных отношений» [«Курганская свободная мысль», 1919, 2 февраля, №29].

Демократия понимается как принцип равенства, воплощаемый в народоправстве. Сверх того, уравнительная демократизация в имущественной сфере означает войну – передел собственности, насильственные захваты по формуле «грабь награбленное». Следовательно, февралистские мысли о демократизации в колчаковских газетах оправдывали насилие, а вовсе не отступления от демократизма.

«Разнузданность» этой демократической печати в Сибири критики воцарившейся свободы слова летом 1919 г. сравнивали с безумием разбойника. Эти совершенно справедливые суждения считал отвратительными поклонник народовольцев, оказавшийся совершенно несостоятельным политиком в чужом для него стане Белых Владимир Крутовский. В мае 1919 г. Крутовский называл предателями сибирского дела министров Вологодского и Серебренникова за заслуженный разгром Сибирской Областной думы – демократия и контрреволюция никак не уживались [А.В. Броднева «Кто Вы, доктор Крутовский?» Красноярск, 2014, с.264].

Произнося речь в Екатеринбурге, Верховный правитель излагал всё ту же руководящую мысль: «безвозвратно прошло то время, когда власть могла себя противопоставлять общественности, как силе ей чуждой и даже враждебной. Новая свободная Россия должна строиться на фундаменте единения власти и общественности». Временным отступлением от такого демократизма было объявлено следующее: «большевизм справа, базирующийся на монархических принципах, но, в сущности, имеющий с монархизмом столько же общего, сколько большевизм слева имеет общего с демократизмом, и подрывающий государственные основы страны – ещё много времени после этого потребуют упорной борьбы с собой. Я не мыслю себе будущего её строя иначе, как демократическим. И не может он быть иным» [Г.К. Гинс «Сибирь, союзники и Колчак» Пекин, 1921, Т. II, с.126].

Т.е., А.В. Колчак проговаривался, что в данный момент наступившее единение с общественностью является демократической демагогией, ибо никакой единой общественности нет. Не считая даже большевизма, поскольку сторонники конституционной партии являются противниками эсеровской партии, а монархические настроения безусловно враждебны тем и другим, то, если, настанет, например, единение с эсерами, но будет вражда с остальной общественностью, и т.д. Сами эсеры раскололись по меньшей мере на три враждующих блока.

Время антидемократической борьбы с общественностью, стало быть, не минуло. Неудача адмирала Колчака в объединении общественности на антимонархической платформе доказала ошибочность и смертельную опасность проведения демократических принципов.

Весьма точно провал политики А.В. Колчака сформулировал историк В.В. Журавлёв: «боясь “пойти по пути реакции”, они неизбежно скатывались на “гибельный путь партийности”. Мало провозгласить диктатуру, нужно иметь волю её осуществить». В Белой Сибири «не проявили необходимой последовательности» [«Гражданская война в Сибири» Красноярск: КГУ, 1999, с.41].

Сравнительно с таким объяснением исхода войны хорошо видна вся несостоятельность оценки переворота 1918 г., сделанная современным биографом В.М. Чернова: «Белогвардейская диктатура, опиравшаяся на реакционное офицерство, реставрировала монархические порядки». Плохо не то, что биограф лидера партии эсеров желает выставить своего героя в самом выгодном свете. Дурно, что это оказывается невозможным без выкапывания из павших руин советской пропаганды самых постыдных нелепостей о монархизме, и без сочинений новых абсурдных вымыслов об эсеровской партии демагогов, террористов и экспроприаторов: «партия, исходившая из демократических принципов и нравственных норм, стремившаяся в своей внутренней организационной структуре и политических отношениях развивать установки плюрализма и демократии, увидевшая смысл своего политического существования в 1917 г. в предотвращении гражданской войны, «примирения непримиримого», по своей сути не могла оказаться победительницей». Всё так безнадёжно запущено, что отстаивание правоты социалистической идеологии требует отрицать даже тоталитарный характер советского государства, в отличие от фашистских Италии и Германии. Сходство между ними объявляется формальным и внешним [О.В. Коновалова «В.М. Чернов о путях развития России» М.: РОССПЭН, 2009, с.132, 149, 228].

Всё обстоит куда сложнее, режимы проходили разные фазы. Многие признанные исследователи позволяют себе утверждать, что до 1938 г. «в свои ранние годы режим Третьего рейха тоталитарным отнюдь не был» [Х. Арендт «Люди в тёмные времена» М.: Московская школа политических исследований, 2003, с.28].

Про советский режим такое можно сказать разве что о первых месяцах до Брестского мира, когда пленный генерал Краснов остался в живых. Но не когда ему пришлось бежать, спасаться и прятаться. НЭПом не прикрыться, он временная и вынужденная передышка.

Можно выявить непреложное правило: какие бы оправдания советского большевизма ни придумывали энтузиасты, точно такие уже использовали и продолжают пускать в ход неонацисты. Похожи режимы – одни и реабилитационные приёмчики.

Говорят, например, про культ победы 1945 г. – народ же воевал, не партия, а народ героически прекрасен и безупречен. Вот и про немцев как тогда не сказать: не НСДАП, а «деды» воевали. Против по правде кошмарнейшего советского режима. Да и Англия сама войну объявила Германии – значит немецкие деды вели войну справедливую, защитную. И так что ни возьми. Весь культ 9 мая построен на таких лицемерных двойных стандартах, как и ревизионистские реабилитации нацизма.

С начала 1919 г. расставание Дитерихса с демократическими иллюзиями вроде изложенных адмиралом Колчаком или историком С.П. Звягиным, составляет немалое достоинство мировоззрения руководителя Екатеринбургского расследования. Одна антантофильско-антинемецкая пелена продолжала мешать его зрению, в частности, не дав раскрыть действительную роль Томаса Престона, но и она, как будет видно, прореживалась.

Дитерихс потому и не написал мемуаров о своей деятельности до возглавления расследования, потому что, только занявшись им, Дитерихс определённо пришёл к монархизму, впервые перестав быть оппортунистом, пойдя против течений в верхах, поддерживаемый затаённым общеармейским и народным монархизмом (каковой часто наблюдает К.В. Сахаров, постоянный оппонент Дитерихса в чисто военных вопросах).

В результате, несмотря на несколько критическое отношение к личности адмирала Колчака, М.К. Дитерихс приблизился к когорте генералов-монархистов, составлявших главную опору Верховного Правителя: такие генералы как Сахаров, Каппель, Войцеховский, Розанов, Анненков до последнего держались безоговорочно преданно. В отличие от них, Дитерихс в период поражений высказывался за передачу власти Колчака Земскому собору, но против адмирала не выступил, удалившись от борьбы за власть.

Колчаку прямо изменял Гайда и прочие демократы-чехи, демократ Зиневич в Красноярске, демократически настроенный Совет Министров, решивший в пору неудач и отступления избавиться от непопулярного Верховного Правителя. Ну и, конечно, вся демократическая свора представителей Антанты, действия которых убедили Колчака, что лучше оставить золотой запас большевикам, чем англичанам, французам и чехам.

Опираясь на демократические круги и демократическую идеологию, адмирал Колчак вредил себе и Белому Движению во всех отношениях. Однако отрицательная демократическая составляющая не отменяет преобладающего значения борьбы, которую вели Белые националисты в защиту русской культуры от её уничтожения красными, с некоторым, причём лишь потенциальным ущербом, одной только культуре политической, при всём её значении для национальной жизни.

В силу чего стремление советских националистов представить красных большими патриотами решительно опровергается правильно проведёнными сравнениями. В стремлении объединить принципиально враждебные друг другу русские национальные традиции и советский коммунистический патриотизм, Вадим Кожинов ошибался, преувеличивая участие русских масонов в Белом Движении: большинство из масонов занимало позицию Керенского или Некрасова, враждебную генеральским диктатурам и уклоняющуюся от их поддержки.

На анкету И.И. Серебренникова в июне 1917 г. масон Некрасов ответил, что он за автономию Сибири, за развитие децентрализации и за национально-территориальное федеративное деление России – ни дать ни взять, РСФСР и СССР. Вот и решил Н.В. Некрасов в разгар успехов Белого Движения в августе 1918 г. уехать к большевикам, решив, что в Омске ему нечего делать.

Вадим Кожинов прямо ошибается, причисляя к масонам (доверившись Берберовой) Чебышева, Челищева, Колокольцева, Бернацкого, Трубецкого, Астрова и Фёдорова [В.В. Кожинов «Россия. Век ХХ (1901-1939)» М.: Эксмо, Алгоритм, 2005, с.185].

Т.е., вместо 8 из 18 человек в конституционно-демократическом правительстве Деникина настоящим масоном был всего один – В.А. Степанов. И то, к 1918 г. все масонские связи были разорваны, масонская организация была создана для устроения свержения Монархии и установления своего правительства. В Уфимскую Директорию из 5 человек входили два масона – эсеры Авксентьев и Зензинов, но переворот 18 ноября с ними покончил. Антанта поставила во главе Северного и Северо-Западного правительств масонов Чайковского и Лианозова, но эти правительства играли роль третьестепенную, а монархист Юденич готовился избавиться от них при занятии Петрограда.

Т.е., М.В. Назаров, которому оппонировал Кожинов, совершенно прав: Белые Армии Колчака и Деникина были правее своих вождей, а роль русских масонов при них была незначительной. Надо понимать, что преобладающая группа генералов-монархистов вокруг Колчака, Деникина, Богаевского при взятии Москвы служила бы гарантией против нового феврализма, несмотря на потенциальную опасность повторения смуты, которую нёс стране демократический лозунг Учредительного собрания.

По сведениям монархистов, эмигрировавших из разных областей России, самое благожелательное отношение к себе в народе они находили в Сибири [«Российская военная эмиграция» М.: РГГУ, 2007, Т.4, с.16].

П.Н. Краснов в рецензии на «Российскую контрреволюцию» отмечал данные Н.Н. Головина об усилении монархических симпатий в Сибири и на Урале. «При описании Омского переворота и настроений Сибирской общественности, генерал Головин отмечает разительную перемену политических убеждений в Сибирских массах. Эта переоценка прежнего, Царского режима, при соприкосновении с исторической правдой, происходила, проникала глубоко, как в среду Русских изгнанников, так и в Русской подпольной толще, недоступной для чекистского глаза. Народ, познавая то, что было и сравнивая с тем, что происходит на его глазах, как бы прозревал. Урал, где было много рабочего населения и Сибирь, где всегда жили областнические настроения – раньше не были особенно монархически настроены. К Омскому перевороту именно на Урале и в Сибири – началось сильное поправение» [«Часовой», 1938, 25 марта, №209, с.25].

Стоит тут отметить, что Н.Н. Головин не совсем прав, т.к. промонархический поворот на Урале и всюду, как в Петрограде, Москве или на Украине, произошёл к январю-марту 1918 г. Это отмечает В.П. Аничков в Екатеринбурге, после провала его попытки организовать для местных выборов в Учредительное собрание республиканскую партию.

В дальнейшем углублялось не только прозрение, но и противостороннее обманное одурение: «Летом 1918 г. я пересекла Урал в экипаже. В каждой деревне, где мы останавливались сменить лошадей, попадались большевистские агитаторы. Слушать их ужасные речи собирались огромные толпы крестьян» [Е.К. Брешко-Брешковская «Скрытые корни русской революции» М.: Центрполиграф, 2006, с.282].

С начала 1919 г. не соглашение партий, не восстание чехов, а расследование Екатеринбургского злодеяния стало для Дитерихса главным – как следует из уклонения генерала от описания своей роли во фронтовых операциях в роли командующего Сибирской армией и Восточным фронтом, начальника штаба Верховного Главнокомандующего, военного министра Колчака.

Дитерихс понял, что вся Гражданская война – следствие свержения Царя, а его убийство – высшее проявление национального раскола, уничтожительной силы революционной ненависти и теоретических заблуждений западных пантеистических философий.

Процесс осознания этого шёл тем успешнее, чем дальше Дитерихс углублялся в материалы расследования, знакомился с подлинным обликом Царской Семьи, значением Самодержавного строя и национализма через сближение с монархистами.

Такой человек, каков Дитерихс, к февралю 1919 г. не мог успеть сфальсифицировать показания Павла Медведева или решить отправить его на тот свет. Другое дело Н.О. Белоцерковский. Большинство офицеров в Белом Движении были монархистами. На 1921 г. Белоцерковский входил в «монархический центр», нет причин считать иной его позицию в начале 1919 г. (теоретически это остаётся маловероятным). Монархизм мог быть причиной излишнего рвения на допросе П.С. Медведева.

В коллективной монографии «Урал в Гражданской войне» (1989, с.186) указано, что полковник Белоцерковский жил в Екатеринбурге на квартире брата одного из коммунистов, что подпольщики каким-то образом собирались использовать, но не говорится о последствиях.

В связи с чем не помешает отметить ещё одну общность: косвенно подтверждает версию Т. Престона о гибели Медведева один Я. Юровский: «по неточным сведениям он погиб от пыток», не хотел давать показаний, выдан белым предателем. Записка Юровского за 1922 г. впервые опубликована в №0 журнала «Источник» за 1993 г. (с.116).

Генрих Иоффе, который без всяких оснований обвинял колчаковцев в убийстве следователей Намёткина и Сергеева, ссылался на воспоминания уральского чекиста Н.Ф. Пазникова, опубликованные в 1969 г., что Павла Медведева выдала медсестра, которой он говорил, что белые газеты врут об ужасах содержания Царской Семьи. «Он был арестован и после жестоких пыток в марте 1919 г. расстрелян» [Г.З. Иоффе «Великий октябрь и эпилог царизма» М.: Наука, 1987, с.327, 362].

Однако едва ли возможно подтвердить существование таких газет и совсем просто опровергнуть вымысел о расстреле. Юровский такой промашки не делает.

Сокрытие Престоном своего участия в расследовании вместе с Белоцерковским указывает на неблаговидный характер этого участия, вплоть до возможной причастности к гибели Павла Медведева.

Такое предположение стоит выдвинуть именно в рамках сравнительных характеристик версий для демонстрации сомнительного характера теорий Саммерса и Мангольда. Неспроста госсекретарь США Генри Киссинджер обозвал их «Досье» словами «куча дерьма» [Р.К. Масси «Романовы. Последняя глава» Смоленск: Русич, 1998, с.36].

Невидимая фигура Томаса Престона начинает повисать над всем Екатеринбургским действом. Он на короткой ноге с организаторами убийства Царской Семьи при красных, и он в курсе всего расследования при белых, но всё что мы знаем о его действиях и мотивах – слегка приоткрыто им самим.

Престон стоит крайний справа в присутствии Колчака и Гайды

Престон находился в постоянном контакте с Р. Гайдой, который засел в Ипатьевском доме и конфликтовал с Екатеринбургским окружным судом. Странным поведение Гайды звал Вильтон.

Гайда освободил начальника уголовного розыска А.Ф. Кирсту, арестованного начальником гарнизона Голицыным за подкуп свидетелей по уголовному делу. Этот Кирста с августа 1918 г. занимался расследованием Царского дела, нашёл и допросил охранника Леметина и Марию Медведеву. В декабре 1918 г. Гайда поручил Кирсте тайно от судебной власти Екатеринбурга продолжать розыск. Именно Кирста в феврале 1919 г. в Перми в качестве помощника начальника пермской контрразведки найдёт “свидетеля” Уткина, который “видел” Анастасию в том городе в сентябре. 29 апреля 1919 г. крестьянин П.А. Леонов, допрошенный Н.А. Соколовым, говорил ему, что Кирста был уверен: «Царская семья жива».

Летемин был задержан 25 июля 1918 г. и расстрелян через год при оставлении Екатеринбурга. Ещё один свидетель, Якимов, умер от чахотки 4 октября 1919 г. в Иркутской тюрьме.

Перед П. Жильяром в 1918 г. и в письменном показании 1960 г. Престон утверждал, будто влиял на большевиков, охраняя безопасность свергнутого Императора. Однако в 1971 г., опираясь на его слова Саммерс и Мангольд решили: «Престон не имел никаких определённых оснований для того, чтобы расследовать судьбу Романовых, и не проявлял к этому никакого интереса» (с.84). Это решительно не согласуется со связью как минимум с Белоцерковским, а есть ещё Гайда, Аничков и чуть ли не все сколько-то значимые лица в Екатеринбурге.

Даже в книге Вильтона, ещё один исключённый из русского перевода отрывок показывает внимание Престона к расследованиям убийств представителей Императорской Фамилии. «Консул Престон телеграфировал из Екатеринбурга, 28 октября 1918 г., что при повторном захвате Алапаевска Белыми войсками 28 сентября, тела Князей Романовых, Великой Княгини и сопровождающих лиц были найдены достаточно сохранившимися, чтобы быть опознанными, и что они были похоронены при большом стечении народа» [R. Wilton «Last days of the Romanovs» Institute for Historical Review. 1993. P.126].

Также, Ч.С. Гиббс постоянно ходил узнавать о ходе расследования именно к Престону, как к самому осведомлённому лицу. У Престона хранились вещи Анны Демидовой, убитой вместе с Царской Семьёй [«Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова», 2013, с.172, 480].

В «Досье» Саммерса постоянно приводятся противоречащие Престону сведения:

«Майор Сергей Смирнов, офицер, находившийся в Екатеринбурге в июле 1918 года, написал почти идентичный [Аккерману] рассказ об иностранцах, наблюдавших за Домом Ипатьева. Его источником был не названный американец, которого он встретил в то время, и майор узнал от него, что наблюдателем на чердаке в доме напротив был британский консул. Сэр Томас Престон никогда не подтверждал эту историю».

И почему же не подтверждал?

Н.А. Соколов допрашивал С.Н. Смирнова 16 марта 1922 г. в Париже. Протокол единственного допроса, который значится в деле следователя, сообщает о нахождении Смирнова в Екатеринбурге с 7 утра 21 июня (4 июля) 1918 г., и ничего не содержит про Престона, но авторы «Досье» использовали не допросы, а книгу Смирнова «Autour de l’assassinat des Grands Ducs», напечатанную в Париже в 1928 г.

Сергей Мельгунов не мог пройти мимо этой книги и по ней написал в «Судьбе Императора Николая II после отречения» Ч.II, Гл.6: «Смирнов с Мичичем, прибывшие в Екатеринбург 4 июля, на другой день, т.е. по старому стилю 22 июня (это был момент, когда в «доме особого назначения» происходила «крутая перемена»), посетили одного американца, который передал им, что чехи находятся уже в 80 кил. от Екатеринбурга и что глава «белой гвардии» готов действовать. Американец рассказал им, что из окна мансарды английского консула виден сад дома Ипатьева. Каждое утро консул, наблюдая прогулку Николая II, телефонировал другим консулам, что «товар ещё на станции»».

Торговую конспирацию в переписке традиционно использовали революционеры и противостоящие им спецслужбы. Согласно инструкции по ведению наружного наблюдения «телеграммы должны носить характер торговой корреспонденции, например: «Товар Чёрного везу [в] Тулу» или другую, установленную районными отделениями форму» [З.И. Перегудова «Политический сыск в России 1880-1917» М.: РОССПЭН, 2000, с.406].

Саммерс и Мангольд утверждают, находя полное соответствие с информацией управляющего делами сербской королевны Елены Петровны Сергея Смирнова: «Карл Аккерман связывался с какими-то неизвестными нам людьми, которые наблюдали за Домом Ипатьева до того момента, когда семья исчезла» (с.271).

Эти, достаточно убедительные свидетельства, ставят проблему наличия реальной цели иностранных агентов. Если они хотели спасти Государя, то почему своё участие отрицает Томас Престон? И снова проблема, возникавшая прежде. Почему материалы следствия Н.А. Соколова молчат об окружении иностранных агентов и роли Престона. С.Н. Смирнов только в самостоятельно изданной книге смог сообщить о Престоне, хотя наверняка говорил о нём и Соколову.

Томас Престон в 1950 г. опубликовал мемуары под названием «Перед занавесом». В них рассказано про обучение в Кембридже, консульстве в Екатеринбурге, затем – в Литве. О работе переводчиком на политических конференциях и даже об амплуа композитора для балета.

В 1976 г. Саммерс и Мангольд сообщили по книге «Перед занавесом» сверхважное дополнение к Смирнову и Аккерману: «в июле, по крайней мере один британский офицер тайно находился в консульстве, так как Престон пишет в своих мемуарах о «британском офицере в штатском, который проник через линию фронта от генерала Пула, командующего военными силами, высадившимися в Архангельске». Престон говорит об этом офицере, как «капитане Джонсе» и сообщил, что его послали для того, чтобы он связался с наступающими чехами» (с.272).

А в июле, Престон ошибается, Архангельск будет захвачен только 16 дней спустя после Екатеринбургского злодеяния. До 18 (31) июля британцы фактически не воевали с красными, так что отношения Престона с большевицкой верхушкой в те дни ничто не омрачало.

Саммерс и Мангольд не обнаружили, кем был капитан Джонс. Шэй МакНил в 2001 г. назвала бесспорным: «британский агент капитан Кеннет Дигби-Джонс» «передал чехам приказы, что им необходимо взять Пермь и Вятку». Историк приводит телеграмму Пуля 27 августа 1918 г.: «капитан Дигби-Джонс, которого я послал из Вологды около 10 июля, доложил, что время уже наступило, и сообщил чехам, что им следует приложить все усилия для соединения с нашими войсками под Вяткой».

В русском издании книги Шэй МакНил представлен несколько иной перевод важнейших мемуаров Престона, чем в «Досье». МакНил пишет: «Престон косвенно сообщает нам о местонахождении Дигби-Джонса, когда в своих мемуарах пишет, что ночью 15 июля «британский офицер в крестьянской одежде перешёл линию фронта от экспедиционного корпуса генерала Пуля в Архангельске и прибыл в Екатеринбург»» (ещё одна ошибка Престона: Джонс прибыл из Вологды в указанное время по н. ст.).

Из книги в книгу с 1920 г. переходило сообщение о еврее с чёрной бородой, прибывшем из Москвы накануне убийства 4 (17) июля. Вильтон считал, что им оставлена надпись из поэмы Гейне. Пётр Мультатули полагает, что он привёз приказ Шиффа о «ликвидации». Но им не удалось безусловно доказать реальность такого лица и установить его личность.

Долго искали историки и распоряжение о казни из Москвы.

Американский след остаётся неясен. Активность консула США Палмера в Екатеринбурге проявилась, по всей видимости, только в фабрикации записки Домнина. Он первое известное лицо, через которое текст распространился далее. Как правило, автором подделки является первый, кто её “обнаруживает”.

После Петра Мультатули Виктор Корн ничего не смог добавить к причастности еврейских банкиров. Главенство Шиффа предполагается в развитие другого спорного тезиса о финансировании им февральского переворота. Эмигрантские рассказы о том, будто Н.А. Соколов узнал о связи Я. Шиффа с Я. Свердловым, апокрифичны и опровергаются собственной книгой следователя, который, по справедливой оценке Сергея Маркова, «был одержим какой-то неотвязной, бредовой идеей» участия Германии в убийстве Царской Семьи [С.В. Марков «Покинутая Царская Семья» Вена, 1928, с.394].

Вымысел о Шиффе появился в газете «Царский вестник» за 1939 г., т.к. правая эмиграция к этому времени уверилась в вине Шиффа. Поэтому сотрудники газеты предприняли попытку обвинениями Шиффа укрепить репутацию следователя Н.А. Соколова, предложившего безоговорочно провальную гипотезу ответственности Германии. Что лишний раз доказывает отсутствие улик против американских банкиров.

Эмигранты временами ещё продолжали неубедительно писать: «немцам мешал Император Николай II и они убили его при помощи услужливых рук т.наз. большевиков», даже аппарат ГПУ и тот представлялся созданным «при участии немцев» [«Царский Вестник» (Белград), 1930, 28 сентября, №111, с.4].

Германия до 1918 г. находилась в состоянии войны с Россией, подозревать её было естественно, но опрометчиво и нерасчётливо. В то время монархисты неспроста подозревали и Я. Шиффа. Р.Р. Розен из Вашингтона 3 марта 1910 г. сообщал министру иностранных дел Извольскому: «на первый план выступает личность г-на Якова Шиффа, фанатического ненавистника России. По собственному его признанию, которое мы теперь видим в статье его органа «The New York Times», он был организатором финансовой операции, доставившей Японии возможность вступить в вооружённую борьбу с Россией». Розен далее признавал, что Шифф пользовался «неограниченным влиянием еврейства на американскую печать».

Шифф не знает «никаких пределов ненависти к России, нанести удары которой всякими доступными ему средствами он считает своей священной обязанностью». Исходя из этой ненависти он «участвовал вместе с другими богатыми евреями в финансировании русской революции» [«Россия и США. Дипломатические отношения 1900-1917» М.: МФД, 1999, с.172-173].

Поскольку об этих фактах монархисты были осведомлены, естественно, что после февраля 1917 г. Шифф стал подозреваемым номер один для тех, кто искал организаторов революции, не увлёкся антигерманскими выпадами, но упустил заговор Мильнера.

Как пишут современные еврейские историки, Яков Шифф «сделал неизмеримо больше, чем кто-либо другой» для еврейства. А еврейские идеологи никогда не скрывали ненависти к русским и открыто призывали к убийству Императора Николая II. В статье за июль 1916 г. террорист и сионист Рутенберг заявлял: «русские генералы дегенерированы и столь же бесталанны, как и русское правительство. Они органически ничего не могут поделать. Русских будут бить, пока народ не организуется, т.е. пока не грянет революция. Уже не бомбой, а эшафотом рискует Николай. Чего я ему желаю от всего сердца» [В.И. Хазан «Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту» М.: Мосты культуры, 2008, Т.I, с.357, 460].

Однако, несмотря на формальное точное соответствие свержения и гибели Царя постулатам еврейской идеологии, конкретные данные по февральскому заговору 1917 г. указывают на Мильнера и Британию, а не на Шиффа и США. Следует рассмотреть еврейские банкирские связи Мильнера с Ротшильдами подробнее, чем это сделано в доступной литературе, прежде чем тянуть линии дальше.

Основанием для обвинений в адрес Шиффа служили поздравительные телеграммы по адресу Временного правительства. Кроем того, 15 марта в Нью-Йорке появилось печатное заявление от банкирского дома «Кун и Леб» о решении начать финансирование Антанты ввиду произошедшей революции [«Дело народа», 1917, №2, с.3].

Прямого выхода на убийство Распутина, организацию движения 23 февраля, на масонов ВВНР, на генералов Алексеева и Рузского, на Львова и студенческие организации у Шиффа не обнаруживается. Всё это есть у Мильнера.

Происхождение декларации Бальфура 2 ноября 1917 г. (н. ст.) – письма британского министра иностранных дел к лорду Уолтеру Ротшильду об одобрении создания еврейского «национального очага» в Палестине – имеет самое непосредственное отношение к А. Мильнеру, а не к Я. Шиффу, который подвергался критике за отход от сионизма, в отношении к которому Шифф только к 1916 г. занял «более позитивную позицию», в то время как Мильнер никогда не переставал поддерживать сионистов. Происхождение декларации Бальфура имеет самое прямое отношение к вхождению Мильнера в британское правительство в декабре 1916 г. «Мильнер стал сторонником сионизма, когда был верховным комиссаром Южной Африки; генерал Смэтс также стал его приверженцем. В начале 1917 года он дал обещание, что будет делать все возможное, чтобы помочь делу сионизма. Через несколько месяцев он, как и Мильнер, стал членом внутреннего кабинета Британского правительства — в тот самый момент, когда будущее Палестины было поставлено на карту» [В. Лакер «История сионизма» М.: Крон-пресс, 2000, с. 226, 250].

Решение об отдании Палестины на откуп евреям напрямую связано с приходом к власти А. Мильнера (одновременно с последовательными просионистами Ллойд Джорджем и Бальфуром) и организованным Мильнером свержением Императора Николая II в феврале 1917 г. Среди многочисленных причин этого свержения обнаруживается и устранение препятствия для еврейских планов в Палестине, поскольку в дальнейшем Британия будет решать судьбу Палестины самостоятельно, игнорируя и Временное правительство, и Совет народных комиссаров, чего нельзя было бы сделать с правительством Царя.

Роль США менее значительна. Когда в июне 1924 г. Троцкий ждал серьёзного обострения отношений между Англией и США, Красин не соглашался с ним. «Вы не можете себе представить, до какой степени провинциальны американцы в вопросах международной политики. Они ещё долго не посмеют ссориться с Англией» [«Архив Троцкого» М.: Терра, 1990, Т.1, с.103].

Следовательно, и в окончательном уничтожении Монарха следует рассмотреть возможность влияния той же силы. Тогда у нас есть самое что ни есть реальное бородатое лицо, прибывшее в Екатеринбург накануне убийства к Томасу Престону, находившемуся «почти» в ежедневном контакте с большевицкими главарями.

Кеннет Дигби-Джонс «прибыл 16 июля собственной персоной и был размещён в Британском консульстве, расположенном на расстоянии брошенного камня от дома Ипатьева, в пределах слышимости звука выстрелов. Невестка Престона, которая оставалась в его доме, позже сказала, что она слышала какие-то выстрелы, но решительно заявила, что их было только несколько [!]. Недавно рассекреченные отчёты Дигби-Джонса, служащего британских инженерных войск, показывают, что Екатеринбург был местом его назначения в начале июля и что он «недавно был переведён из Архангельска». Сам факт, что его отчёты оставались засекреченными все эти годы, подтверждает, что он, как мы уже видели, вряд ли был просто инженером. И если инженер Дигби-Джонс почти наверняка был британским разведчиком и находился напротив дома Ипатьева, почему тогда ни в одной подшивке его отчётов в любом архиве союзников нет никаких описаний дома или его комментариев к тому, что наиболее заслуживает внимания – смерти царя в городе, где императорское семейство находилось в заключении?» (МакНил).

Как я уже замечал в ч.1 «Сравнительных характеристик», Шэй МакНил ошибается: все приводимые ею данные свидетельствуют о действиях британских агентов против Царя. «Товар ещё на станции», – сообщал каждый день Престон, согласно книге Сергея Смирнова. Т.е., задачей Престона было следить за тем, дабы «товар» оставался за решёткой. И с приближением белогвардейских войск к Екатеринбургу, появилась угроза потери «товара». Когда Государь мог попасть в руки русской контрреволюции с потенциальной угрозой восстановления Самодержавного строя, Дигби-Джонс был послан в Екатеринбург Ф.К. Пулем, над которым всюду в России главенствовал будущий организатор свержения атамана Краснова Теренс Киз.

Генерал Пуль к зиме приедет к генералу Краснову требовать его сдачи Деникину, который стелился под англичан. Во избежание серьёзных ошибок, не следует объяснять что бы то ни было «неуступчивостью А. И. Деникина, пожалуй, самой независимой от интервентов фигуры из всех белых вождей» [А.С. Пученков «Антибольшевистское движение на Юге и Юго-Западе России (ноябрь 1917 – январь 1919 гг.). Идеология, политика, основы режима власти. Дисс. док. ист. наук. С.-Петербург, 2014, с.112].

Такие суждения могут возникнуть только вследствие традиционного первопоходнического косоглазия, когда исследователи в упор не видят первенствующую роль атамана Краснова и Донской Армии с мая 1918 г., не уделяют им должного внимания, что ведёт к неоправданным диспропорциональным описаниям и неуместным оценкам.

Когда в 1918 г. англичане требовали подчинения атамана Краснова, руководители Добровольческой Армии насели на Донское командование, используя шантаж и саботируя войну на московском направлении. Ценой поражения армии Краснова они добились свержения атамана и полного подчинения Дона.

В 1919 г., избавившись от неудобного Краснова, англичанам уже понадобилось наоборот, признание самостоятельности Донского, Кубанского и Терского правительств. Деникин пошёл и на такое признание, во всём повинуясь Антанте [В.Л. Цымбурский «Конъюнктуры Земли и Времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования» М.: Европа, 2011, с.189-190].

Деникин и Пуль в ноябре 1918 г.

П.Н. Краснов на основании своего значительного политического опыта указывал на наступившее под личным влиянием атамана колебание Пуля, приведшее его к отставке: «Генерал Пуль хотел спасения России и действовал в её интересах. Он забыл, что интересы Англии не в спасении России, а в её гибели. Он был спешно отозван, попал в немилость и на его место приехал генерал Бриггс». «Нередко не Бриггс ходил к генералу Деникину с докладом, а генерал Деникин ходил к Бриггсу» [«Русская летопись», Париж, 1921, Кн.1, с.189-190].

Суждения генерала Краснова можно сравнить с мнением современных учёных. Давид Тертри, историк из парижского института восточных языков, так рассматривает миссию геополитилика Маккиндера, назначенного лордом Керзоном Верховным комиссаром к Деникину: «британская поддержка А.И. Деникину не имела цели окончательной победы Белого движения, а лишь максимального ослабления Российской державы и, при возможности, создания новых независимых государств на Украине и в Закавказье» [«Россия в Великой войне» М.: Издание Государственной Думы, 2014, с.77].

Английский писатель Артур Ренсом, выпустивший в 1919 г. книгу «Шесть недель в России» о «великом творчестве» советской власти и популярности Льва Троцкого, после окончания Гражданской войны снова встретился с советскими наркомами и написал ещё одну книжку с призывом помогать большевикам, «ибо Ллойд Джордж и Ленин борятся за одно и тоже», как писали в эсеровской газете, покусывавшей Мильнера за его измену Керенскому [«Воля России» (Прага), 1921, 5 марта, №145, с.3-4].

Уже в 1919 г. Ллойд Джордж будет настаивать на скорейшем выводе из Архангельска английских войск, которые явно и вводились не для свержения Советской власти по всей широте России, не стремились привести Белых к победе. Из множества современников, причастных к Белому делу, разве что А.И. Гучков, связанный с заговором Мильнера по февральской измене 1917 г., считал, что в действиях англичан не было злого умысла, а имелся недостаток информации [«Родина», 2015, №1, с.58].

Сколько ни разбирай политику Томаса Престона в Екатеринбурге или Теренса Киза на Дону, ни малейшей нехватки осведомлённости у них не усматривается. Они в самом центре событий, вмешиваются в ключевые политические решения, контактируют с крупнейшими влиятельными персонами, исправно информируя обо всём Лондон.

До приезда к Краснову англичане выдвигали Пуля на главенство на Востоке из-за его знакомства с Россией. Лично А. Мильнер назначил командующим Ф.К. Пуля. Мильнер также предпочёл морских пехотинцев пехоте и запросил помощь США: 3 пулемётных батальона, 3 инженерные роты, 2 батареи полевых орудий [Д.Э. Дэвис, Ю.П. Трани «Первая холодная война Наследие Вудро Вильсона в советско-американских отношениях» М.: Олма-пресс, 2002, с.266-267].

Комуч опубликовал протокол совещания с Сибирским правительством в Челябинске от 15 июля. Из него следует, что Гришин-Алмазов, отстаивая необходимость подчинения Сибирской армии Сибирскому правительству, говорил: «Главнокомандующим Сибирской армии намечается генерал Пуль, тогда как во главе Самарской группы войск должен стать – по сведениям, имеющимся у Сибирского Правительства – полковник Чечек» [«Сибирский Вестник» (Омск), 1918, 25 августа, №8, с.3].

Дата приезда Дигби-Джонса наводит на его связь с убийством Царской Семьи, поводом для которой служили подгоняемые тем же Дигби-Джонсом чехи. Для этой миссии Дигби-Джонса выбран для работы в Сибири тем У. Кларком, с которым большевики вели торговые переговоры в Москве в июле 1918 г. И если настроенные против белогвардейских властей лица подозревают насильственные смерти следователей Кирсты, Намёткина, Сергеева, арестованного Павла Медведева и его жены Марии, то с не меньшим успехом можно подозревать устранение нежелательного свидетеля в интересах Британии. Дигби-Джонс умер «25 сентября в Челябинске от менингита и [!] остановки сердца». Это не липовое сообщение о сердечном приступе Павла Медведева, а секретное донесение в Лондон: «все подробности известны Элиоту», которого Британия назначила расследовать обстоятельства убийства Царской Семьи [Ш. МакНил «Секретный план спасения царской семьи» М.: АСТ, 2006, с.128, 158].

Для сравнения, как убирают ненужных свидетелей в наши дни. После объявления об убийстве Бен Ладена в Пакистане в мае 2011 г. 22 из 23 участников этой операции в августе 2011 г. взорвались на одном вертолёте в Афганистане. 23-й, последний из этой команды, убит в декабре 2012 г. А в декабре 2013 г. погибла в авиакатастрофе, из-за отказа двигателей, глава департамента здравоохранения штата Гавайи, которая выписала для президента Барака Обамы свидетельство о рождении в апреле 2011 г., после множества сомнений в том, родился ли Обама на территории США, следовательно, имеет ли он право быть президентом http://nstarikov.ru/blog/35245.

Этот факт убийства не успел или не пожелал учесть противник теории заговоров, который доверяет копии свидетельства о рождении, а не утверждениям о появлении на свет Обамы в Кении [М.В. Хлебников «Теория заговора». Историко-философский очерк. Новосибирск: Альфа-Порте, 2014, с.455-456].

Исследование философа Михаила Хлебникова, помимо относительно поверхностного владения слишком обширным историческим материалом, страдает практически полным игнорированием несостоятельной антимонархической советской и либеральной конспирологии из-за чрезмерного акцента на антисемитских теориях под влиянием еврейской прессы.

В первую очередь самому М.В. Хлебникову, совершенно не разбирающемуся в истории революционного крушения России в 1917 году, следует вернуть его же упрёк по адресу Ивана Ильина. «Зачастую обращение к заговорщической тактике лицами далёкими от подобного рода деятельности, имеющими абстрактно-книжное представление о природе, специфике функционирования «тайных обществ», приводит к трагикомическим последствиям» [«Вехи»: философский спор о путях развития России. М.: РАГС, 2010, с.138].

Новосибирский философ Михаил Хлебников в «Теории заговора» относительно февральского переворота 1917 г. не продвинулся дальше поверхностных ссылок на глубоко ошибочную отсталую работу А.Я. Авреха «Масоны и революции», которая была полностью опровергнута публикациями В.И. Старцева в тот же 1990 год, когда она появилась, не говоря уже о более поздних исследованиях о масонстве и истории революции.

В книге В.А. Никонова «Крушение России» первый раздел «Теория революций» содержит полный перечень теорий. Всё последнее, 4-е поколение, используя расширенный опыт революций, идёт на «обращение к теории элит». Появилось «множество исследований конкретных революций, где крушение государства объясняется расколом элиты и её отказом сотрудничать с режимом», т.е. именно тем, чем являются заговоры генералов и лидеров партий против главы государства, ведение внутренней информационной войны. Революция – «попытка преобразовать политические институты и дать новое обоснование политической власти» (то к чему и стремился в 1917 г. М.В. Алексеев, обработанный либеральной оппозицией). Элиты мобилизуют народные массы на революции, т.к. сами массы на это не способны. Именно такие последние научные выводы принимает исследователь и приходит к ним в результате ознакомления со всеми данными: революция – «организованный активной частью контрэлиты с использованием мобилизации масс антиконституционный переворот». Типичным примером того является, что «заговор не только готовился, а осуществился по меньшей мере в том, что генералитет во главе с начальником Генерального штаба Алексеевым поддержал революцию» (В.М. Лавров). Перечень отечественных исследований, которые подтверждают решающее значение заговоров, приводится, авторы: Айрапетов, Николаев, Гайда, Куликов [В.А. Никонов «Крушение России. 1917» М.: АСТ, 2011, с.11-14, 29].

Тут же должно отметить непродуктивность предпринятого М.В. Хлебниковым коллекционирования конспирологических предположений для доказательства их опасности для сознания. Конструктивен конкретный разбор каждого отдельного реального или предполагаемого заговора. Перечисление множества теорий за столетия или даже десятилетия, да ещё и по всем странам, не даёт установить, насколько они все справедливы или ошибочны.

Например, соавтор «Досье на Царя» Энтони Саммерс написал ещё «Заговор» про убийство Кеннеди, а Олег Нечипоренко в книге «КГБ и тайна смерти Кеннеди» (2013) достаточно убедительно показывает, что там-то заговора могло и не быть. Вероятное использование Освальда крупным заговором без его ведома не имеет никаких доказательств.

Ещё убедительнее разоблачение не оправдавших себя версий у Филиппа Шенона в «Анатомии убийства» (2013). Усилия Шенона по обнаружению связей Освальда с агентами Кубы в Мехико ровно ничего не дают для версии заговора, поскольку никакие прокастровские кубинцы не могли ни устроить Освальда на подходящее для нанесения смертельных выстрелов место работы, ни соответствующим образом составить маршрут движения Кеннеди. Фактические данные не вписываются ни в одну схему заговора.

С точки зрения здравого смысла, будет глупо как доверять всем конспирологическим теориям, так и отвергать все их на основании того, что заговоров не бывает и общепринятое мнение обязательно верное. В этом современное социокультурное пространство не отличается от далёкого прошлого. Хотя мы живём в настоящем времени, доступ к самой существенной информации для исследователей часто оказывается затруднительнее, сравнительно с прошлым, становящимся со временем для политиков всё более безопасным и потому всё более открытым для изучения.

Ещё один интересный материал о том, каковы нынешние демократические режимы, даёт Алексей Ракитин в очерке об убийстве Роберта Шварца и других микробиологов. США и Британия тут действуют заодно. История рассылки сибирской язвы самими американцами и имеющийся в связи с нею ряд убийств, столь же важны для представления о современной мировой политике, как история 11 сентября 2001 г.:

«Убийство было замаскировано под смерть по естественным причинам; это было тем более просто сделать, что жил Пасечник одиноко и притом вне населённого пункта. Американцы попросили своих британских союзников не поднимать из-за смерти предателя шума – те и не поднимали, воздерживаясь от любых публикаций на данную тему целых 5 недель. Это, конечно, неслыханно для страны со столь свободной прессой, как Великобритания, но просьба о молчании исходила со столь высокого этажа власти, что на журналистскую братию пришлось-таки надеть намордник. Чего не сделаешь во имя борьбы с “мировым терроризмом”, правда?» http://murders.ru/R_Sh_3.html

Разбор деятельности британского консула Томаса Престона в Екатеринбурге наводит на него ряд подозрений. Гришин-Алмазов, на которого ополчился Престон, был популярен в Сибири именно среди монархистов, хотя и подлибераливал в речах о народоправстве, но с феврализмом боролся. Один их последних приказов Сибирской Армии, 16 августа: «При осуществлении предстоящего набора новобранцев приказываю соответствующим лицам и учреждениям “приказывать” “требовать”, а отнюдь не просить и не уговаривать. Уклоняющихся от воинской повинности арестовывать и заключать в тюрьму для суждения по законам военного времени» [«Сибирский Вестник» (Омск), 1918, 21 августа, №4, с.1].

Если, опять-таки, Гришин-Алмазов был прав, не относится ли тогда замечание Михаила Дитерихса о переломе Колчака с 1 марта 1919 г. в пользу «жидо-немецкой партии», которая мешает следствию, к Престону? Ежели он германофил (как ни странно вообще это определение по адресу британского консула, но эта персона и без того полна противоречий). И если именно он убрал ключевого свидетеля – Павла Медведева, смерть которого наступила прямо перед обозначенной датой 1 марта.

Историки насчитывают несколько версий устранения Гришина-Алмазова. Среди них и боязнь министров свержения генералом Сибирского правительства, и то, будто Гришин-Алмазов являлся германофилом. Гинс показывает решительную невозможность этого. В остальном, по его описанию, роль Престона ограничивается возбуждением Гришина против себя – «ироническими замечаниями английского консула в Екатеринбурге» [Г.К. Гинс «Сибирь, союзники и Колчак» Пекин, 1921, Т.I, с.196].

Всё куда серьёзнее. В.П. Аничков вспоминал своё «разочарование», наступившее после освобождения Екатеринбурга от красных, из-за неспособности и нежелания новой власти восстановить русский монархический порядок: «не только чехи превращаются из бесправных пленных в господ положения, но сама власть разделяется и, пожалуй, сосредоточивается в руках английского и французского консулов. Особенно поражался я энергии и смелости, проявлявшейся местными евреями – Атласом, Раснером и особенно Кролем» («Екатеринбург – Владивосток», с.162).

Роберт Вильтон очень уклончиво обвинял каких-то большевицких агентов во вмешательстве в следствие: «об этом говорил весь Екатеринбург – что к убийству причастны люди весьма влиятельные, которые не простят им» (Намёткину и Сергееву в 1918 г.) «обнаружения этой истины. Прямо указывалось на участие евреев» [Р. Вильтон «Последние дни Романовых» М.: Юпитер-Интер, 2006, с.112].

Однако, согласно уже приводившемуся заявлению В.П. Аничкова, вмешательством в следствие с целью исказить истину и обелить большевиков, занимались – иностранные генералы, т.е. – представители Антанты. Вильтон, получается, делает вполне резонное дополнение: такое вмешательство было им нужно для сокрытия соучастия в убийстве. Иначе какой в нём смысл?

16 сентября 1918 г. Престон послал в Лондон такое обеляющее сообщение согласно официальной советской версии: «не нашли никаких следов трупа» (Николая II), «остальная часть членов императорской семьи была увезена в неизвестном направлении» (Саммерс, с.79). Ничего не сказано об оставшихся следах крови, пулевых отметинах и штыковых ударах. В связи с чем несостоятельно дальнейшее замечание Саммерса и Мангольда по поводу аналогичного оправдательного донесения Ч. Эллиота от 5 октября: «Консул Престон, который всегда был откровенным сторонником версии убийства, сказал нам в 1971 году, что он был озадачен в связи с сообщением Элиота. Он предположил – может быть, у сэра Чарльза “была информация из других источников”» (2011, с.84).

Американские журналисты плохо следили за собственным текстом: Престон стал сторонником версии убийства не сразу. Престон в очередной раз, поразительно часто, по какой-то причине всех обманывает, т.к. его донесение от 16 сентября основывалось на одних с Эллиотом источниках. Эти донесения играли на руку Советской власти, снимая с неё страшные обвинения в массовом убийстве, следовательно, располагая к сотрудничеству с ней Британские власти.

17 сентября Чарльз Гиббс, англичанин, обучавший детей Царя, находясь на квартире Престона, написал Марии Тутельберг, служанке Императрицы: «о их судьбе никто ничего не знает». «Они уехали отсюда 17-18 июля, и надеюсь, что они спасены». Такие представления ему внушал Престон, которого Гиббс и в следующие месяцы продолжал часто посещать, желая узнать, что стало с Царской Семьёй. 30 октября Гиббс написал иначе, расставаясь с внушёнными надеждами: «начинаю опасаться самого худшего» [«Наставник. Учитель Цесаревича», 2013, с.173-174, 480].

19 сентября 1918 г. в газете Временного Сибирского правительства появилась заметка «Великобритания и русские дела»: «Сотрудник «Вестника Комитета Членов Учредительного Собрания» беседовал с великобританским консулом в Челябинске г. Престон[ом]. – Нас интересует, сказал консул, скорейшее образование центральной власти в России, так как затрудняются сношения с отдельными малыми правительствами. Мы смотрим на временные местные правительства, как на вершащие текущие дела. Конечно, они не играют той роли во внешних отношениях, как центральная власть. Мы намерены помогать России, во имя общих интересов, людьми, снаряжением и финансами, но мы не намерены вмешиваться во внутренние русские дела. Если сейчас занята Мурманская линия, то это является необходимой мерой охраны этой линии в силу стратегических соображений, направленных против немцев. Нас обвинили в том, что мы не хотели и не хотим вмешаться в русские дела, но русские сами часто противодействовали нашему желанию помочь России в её несчастье. Конечно, никакой речи быть не может об официальном вмешательстве в русские дела с нашей стороны. Я приветствую возвращение России к союзникам; ещё больше приветствую возрождение России и то обстоятельство, что есть данные на то, что Россия займёт подобающее ей место среди других великих держав мира, которое занимали раньше» [«Сибирский вестник» (Омск), 1918, №26, с.3].

Это интервью, если сравнить с тем, что написал В.П. Аничков, направлено на опровержение вполне реальных опасений русских насчёт влияния Престона на политику Сибирского правительства. Престон выразил намерение способствовать объединению властей, которыми по отдельности трудно манипулировать. Ещё Престон подтвердил, что англичане, высадившись в Мурманске, с красными не воевали.

Вопреки газетным опровержениям по вмешательству, Т. Престон был могущественной персоной, под его руководством проходило образование «всероссийской» власти в Сибири. «Оба претендента на всероссийскую власть не торопились переходить от слов к делу. Чтобы снова сдвинуть с места переговоры, потребовалось вмешательство Запада. Французский консул Буаяр, английский – Престон и представитель чехословацкого Национального совета Павлу стали не только фактическими режиссёрами второго совещания в Челябинске 21-22 августа, но и были почётными его членами» [Г.А. Трукан «Антибольшевистские правительства России» М.: Институт Российской истории РАН, 2000, с.45].

И в этом-то Челябинске в конце августа 1918 г. Гришин-Алмазов пошёл против «режиссёра» Престона.

Г.К. Гинс, крупная фигура в правительстве Колчака, в «Сибири» придавал этому событию очень большое значение: «с тех пор как совместными усилиями эсеров и кучки интриганов устранили Гришина и посадили Иванова-Ринова, всё покатилось под гору» (гл.XXII). Во многом потому, что созданное режиссёром Престоном общероссийское правительство, сменившее областную власть после ухода Гришина, «оторвалось от Сибири. Население почувствовало, что правительство живёт не им, что оно глядит на Запад» (гл.XXV).

Для удаления генерала Гришина консулы во главе с Престоном 2 сентября адресовали в МИД Сибирского правительства телеграмму, обращая «внимание министра иностранных дел на серьезные последствия такого заявления» А.Н. Гришина Т. Престону, что «союзники нуждаются в Сибири, а не наоборот». В довершение дела консулы прямо потребовали избавиться от независимого от них Гришина – в точности, как потребуют свергнуть генерала Краснова на Дону: «при таких обстоятельствах присутствие генерала Алмазова в кабинете может быть истолковано как акт недружелюбия в отношении союзников». Последующая отправка Гришина к Деникину имеет полную аналогию с высылкой генерала Краснова к Юденичу.

Министр финансов И.А. Михайлов, протестуя против увольнения Гришина, совершенно точно назвал консульскую телеграмму «грубым и грозным покушением на суверенитет и достоинство Сибирского правительства», а увольнение Гришина «роковым и гибельным шагом» с ужасными последствиями. Газета «Заря» назвала вынуждение Гришина покинуть Сибирскую Армию предательством русских национальных интересов [В.И. Шишкин «Генерал А.Н. Гришин-Алмазов: крушение карьеры (конец августа – сентябрь 1918 года)» // Вестник НГУ. Серия: история, филология. Новосибирск, 2011, Т.10, Вып.1 (История), с.86-88].

На свою беду, Сибирское правительство поддалось шантажу Престона. Лучше им от того не стало, и министры всё более укреплялись во мнении, что Гришин был прав, и «союзники» заслуживают самого критического отношения.

9 (22) сентября. «После посещения брит. посла Морриса я разочаровался в характеристике Гайды англичан как наших друзей», но ещё сохранялось обратное мнение о французах. Про генерала Морриса Вологодский также написал: «смутное представление о России. Большевик» [«К образованию Всероссийской власти в Сибири. Из дневника П.В. Вологодского: 8 сентября – 4 ноября 1918 г.)» // «Отечественная история», 2001, №1, с.135, 147].

Двуличную и лживую политику Англии ненавидели все, сколько-то осведомлённые лица. После того, как в сентябре 1918 г. «сибирскому правительству пришлось [!] очень скоро [!], по настоянию «союзников» совершенно удалить Гришина-Алмазова от дел», масон Авксентьев в октябре 1918 г. в Челябинске фактически повторил выпад генерала Гришина-Алмазова, заявив в присутствии Чарльза Элиота: «Россия имеет теперь законного представителя в лице Директории», а единственными друзьями России являются чехословаки. Масон Кроль пишет: «тост был определённо резок и, хотя, может быть и заслужен, но вряд ли политически выгоден» [Л.А. Кроль «За три года» Владивосток, 1921, с.86, 140-141].

Невыгодно конфликтовать с британскими комиссарами – в ноябре Директории не стало. Есть все основания считать, что режиссёром этого исчезновения тоже являлся Томас Престон.

О своём соотечественнике английский офицер Джон Уорд отзывается, покрывая все его политические махинации комическими характеристиками в духе ленинианы или девизов о лучшем друге детей и физкультурников: «наш добрый товарищ и приятель-земляк, консул Престон, давал уют и бодрость как человеку, так и животному».

О синхронности действий Престона и Гайды говорит сообщение о праздновании окончания мировой войны в 1918 г.: «4 ноября я получил телеграмму от Престона, британского консула в Екатеринбурге, с просьбой прикомандировать туда отряд к 9 ноября для празднования начала чешской национальной жизни и для участия в церемонии пожалования знамён четырём батальонам чешской национальной армии. Я посоветовался с генералом Ноксом, который получил подобное же предложение от генерала Гайды» (Уорд).

На этом банкете свою первую речь произнёс военный министр А.В. Колчак. И что получается: Престон вызвал отряд Уорда в Екатеринбург, Престон, после состоявшегося совещания, назначил его стать эскортом адмирала Колчака, отряд будет обеспечивать охрану во время переворота 18 ноября, тем самым, примет в нём участие, наряду с частями монархистов В.И. Волкова, И.Н. Красильникова – бывших под командованием полковника Краснова в Джаркенте в 1911-1913 гг.

Давно ведутся споры о том, самостоятельно ли произведено выступление монархистов против эсеровской Директории в пользу единовластия адмирала Колчака. На участие Томаса Престона в этом перевороте указывает весьма своевременное назначение им отряда Уорда после совещания с Колчаком. В 17 ч. 30 м. 17 ноября Колчак и отряд Уорда на одном поезде приехали в Омск, и в ближайшую ночь состоялся переворот [Д. Уорд «Союзная интервенция в Сибири» М.-Пг.: Госиздат, 1923, с.71-73, 76-78].

Будет полезно попробовать рассмотреть переворот 18 ноября в связи с удалением генерала Гришина. Д.А. Лебедев, которого якобы послал Алексеев для спасения Царской Семьи, писал 18 сентября (1 октября) 1918 г., что Гришина убрали эсеры. Почему-то И.И. Серебренников в воспоминаниях, опубликованных в 1937 г. в Китае, скрывает материалы собственного дневника о роли Престона, повторяя мнение бывшего подальше от таких дел Гинса и ограничившись намёком от себя: «возможно, что во всех этих выражениях протеста было чьё-то планомерное руководство…» (об увольнении Гришина).

Но куда важнее что 30 июля, по дневнику Вологодского, Гришин вёл переговоры с Колчаком для выдвижения его диктатуры. За это Престон Гришина и убрал, поскольку, как писал А.В. Колчак ещё 16 марта 1918 г.: «английское правительство» «нашло, что меня необходимо использовать в Сибири в видах Союзников». А. Нокс потом добавлял: «нет никакого сомнения в том, что он является лучшим русским для осуществления наших целей на Дальнем Востоке» [А.С. Кручинин «Адмирал Колчак: жизнь, подвиг, память» М.: АСТ, 2010, с.221, 248].

Военного деятеля с известностью и авторитетом Колчака со времени первого переворота считали опасной для революции фигурой и тщательно за ним следили, предпочитая держать под контролем и сделать управляемой фигурой.

Весьма выразительно выглядит встреча адмирала Колчака с Василием Гурко 20 июля 1917 г. В тот же день Керенский приказывает подвергнуть его аресту, и 21 июля Гурко отправляется в Петропавловскую крепость за письмо Царю от 4 марта, давно уже известное Временному правительству. Письмо, стало быть, лишь повод, которым воспользовался для нейтрализации верного Царю генерала масон Некрасов, руководивший арестом и следствием и занимавший высокую должность заместителя министра-председателя – соправителя Керенского [В.М. Хрусталев «Братья Гурко в истории России» // В.И. Гурко «Царь и царица» М.: Вече, 2008, с.125-127, 142].

21-го же июля 1917 г. Колчак получает от Керенского срочную телеграмму с предложением «в кратчайший срок» отбыть в США. В решении Керенского Колчак видел форму «политической ссылки» (выражение из переписки с Анной Тимирёвой), и она совпадает с последующей высылкой Гурко из России.

Как и все советские исследования, последние биографии адмирала Колчака (Кручинина, Зырянова, Плотникова и Синюкова), все обошлись без раскрытия политического значения Престона и без упоминаний об его участии в перевороте 18 ноября – хотя Уорд непосредственно на него указывает. П.Н. Зырянов написал о связи заговорщиков в Омске с офицерами британской военной миссии Нельсоном и Стевени, перед которыми были раскрыты все подробности заговора и было получено согласие на переворот [П.Н. Зырянов «Адмирал Колчак» М.: Молодая гвардия, 2009, с.348, 407].

Джон Стевенс американский инженер, британский полковник Нильсон исполнял обязанности начальника военной миссии, пока не было Нокса (другие транскрипции из примечаний к дневнику Вологодского).

В перевороте 18 ноября 1918 г., таким образом, как и в февральском перевороте 1917 г., следует видеть минимум два заговора, один английский, а другой – теперь уже вместо масонского – монархический. И эти ноябрьские заговоры, как и февральские, действуя в одном направлении свержения, расходились по ряду далеко идущих планов.

Министр труда Л.И. Шумиловский объяснял, почему он поддержал переворот Колчака: «незадолго до избрания, стало известно, что он пользуется поддержкой англичан и американцев» [«Процесс над колчаковскими министрами» М.: МФД, 2003, с.112].

Генерал Болдырев встретил переворот в Уфе. 18 ноября он пишет в дневник: чехи, по словам Дитерихса, против переворота, «исключая Гайду». «Для меня было совершенно ясно содействие Колчаку со стороны англичан (Нокс, Родзянко, Уорд)». 19 ноября Дитерихс осуждает Колчака, считая диктатуру необходимой, но несвоевременной [В.Г. Болдырев «Директория. Колчак. Интервенты» Новониколаевск: Сибкрайиздат, 1925, с.109, 111].

Атаман Дутов также не выступил против переворота Колчака, зная про англичан за его спиной [А.В. Ганин «Атаман А.И. Дутов» М.: Центрполиграф, 2006, с.277, 281].

В начале октября 1918 г. А. Нокс обсуждал с атаманом Семёновым будущее назначение Колчака военным министром, когда Нокс проезжал через Читу в Омск, в одном поезде с адмиралом. Заходила речь и о более высоких назначения для Колчака, которые русский собеседник считал ошибочными [Г.М. Семёнов «О себе» М.: АСТ, 2002, с.212].

Генерал Краснов в эмиграции, устами своего персонажа, не всегда тождественно мыслящего с автором, что позволяло разнообразить оттенки правды, выразил мнение: «у Колчака» «интеллигенция… масоны… иностранцы. Поди, иностранными миссиями обложился, как подушками, и думает, что они его спасут, а ему, иностранцу то этому самому до России, как до прошлогоднего снега. Никакого, то есть, ни дела, ни интереса» [П.Н. Краснов «Выпашь» Париж, 1931, c.304].

Определённый интерес иностранные миссии, конечно, имели. В начале восстания чехов, когда Дитерихс был оппортунистом и демократом, Томас Масарик выдвинул его стать начальником штаба. На связь Масарика с мировой закулисой кратко указывалось в ч.1 «Сравнительных характеристик». А.Е. Котомкин звал предательскими слова Масарика: «мы не вмешиваемся в русские дела, наша политика – рельсы» [«Белый Архив», Париж, 1928, Т.2-3, с.215].

Тем хуже вмешательства Масарика. 20.7.1918 г. в письме к госдепартаменту США Масарик пишет о себе: «являюсь, я бы сказал, господином Сибири и половины России, однако, несмотря на это, для Соединённых Штатов я являюсь формально частным лицом». 28.8.1918 г. (тоже по н. ст.) Масарик пишет американскому правительству, что необходимо установление в России республиканского правления без Учредительного собрания, т.к. «в настоящее время русского народа не существует» [«Документы об антинародной и антинациональной политике Масарика» М.: ИЛ, 1954, с.32, 35].

Масарик настолько ненавидел не только Империю, но и русских, что историк С.П. Мельгунов вынужден был заявить: «позиция проф. Масарика в дни революции и гражданской войны в России отнюдь не совпадала с интересами России». В книге «Мировая революция» Масарик признавал: «большевицкая революция нам не повредила».

С.П. Мельгунов возвращается к 1917 г.: «Ген. Жанен утверждает также, что союзные посольства не одобряли попыток, которые хотели сделать представители военных миссий в Могилёве для спасения царя и его семьи», т.е. такие люди, как генерал Хэнбери-Уильямс, расположенный к Императору Николаю II и осудивший цели заговора в дневнике, хотя и не исключено, что сам вовлечённый Мильнером в измену перед тем.

М. Жанен публично разоблачал заговоры А. Мильнера и Т. Престона.

По словам М. Жанена, Т. Масарик не желал вести чехов на соединение с Добровольческой Армией из-за нежелания «содействовать царской реставрации». Жанен при этом считал, что Масарик ошибался в одном – М.В. Алексеев не имел таких целей (тут надо присовокупить, что позиция П.Н. Краснова тогда была куда значимее в вопросе о реставрации, нежели цели М.В. Алексеева – оттёртого от командования Деникиным и располагавшего меньшими силами, дистанционно далёкого от Москвы).

В ходе расследования М.К. Дитерихс изменил желательному для иностранных миссий направлению и отказался от демократических иллюзий. В результате британский верховный комиссар Чарльз Эллиот приставил к нему шпиона, который подслушивал и передавал разговоры, которые вёл Дитерихс. 7 сентября 1919 г., по записи тайного агента «Джона», Дитерихс так выражался о намерении «союзничков»: «вся их задача раздробить и обессилить Россию, чтобы раз на всегда уничтожить славянского врага» [«Голос минувшего на чужой стороне» Париж, 1926, №1, с.189, 193, 264-265, №2, с.305].

Может оказаться весьма существенным, что Масарик перед отъездом в Россию имел сношения с организатором свержения Царя А. Мильнером. «Я устроил всё необходимое в Лондоне и, между прочим, переговорил ещё о положении в России с Лордом Мильнером, который как раз вернулся из своей официальной миссии в России». 3 (16) апреля 1917 г. Масарик отплыл из Англии [Т.Г. Масарик «Мировая революция» Прага, 1926, Т.1, с.148].

Н.В. Устрялов записал мнение адмирала о союзниках 20 июля 1919 г. в Омске: «Моё мнение – они не заинтересованы в создании сильной России… Она им не нужна» [В.В. Синюков «Александр Васильевич Колчак: учёный и патриот» М.: Наука, 2009, Ч.2, с.41].

Напрасно историк А.С. Кручинин придерживается положительного мнения об Альфреде Ноксе. Он немногим отличался от других представителей Британии. А. Нокс летом 1919 г. в переговорах со своим правительством звал СНК правительством «еврейских комиссаров» и с таковыми предлагал заключить перемирие – между белыми и красными. Нокс считал, что 90% населения поддержат перемирие [Н. Барон «Король Карелии» СПб.: ЕУ, 2013, с.230].

В «Вопросительных знаках» Юрия Жука есть ещё глава, которую трудно без оговорок поставить в заслугу автору: «“Евреи” нееврейского происхождения». Опровержения еврейского происхождения Войкова, Сафарова и Чуцкаева направлены против Вильтона и Дитерихса. Но Вильтон специально оговаривал: «я не настаиваю» (!) на еврействе Сафарова и Войкова: о том лишь говорят рапорты английского капитана Спенса (май 1917 г.) и начальника английской военной миссии (Екатеринбург, 1919 г.), о чём Вильтон не мог умолчать («Последние дни Романовых», гл. II «Сцена и действующие лица»).

Т.е., на самом деле бесконечные обвинения, адресуемые оголтелому антисемитизму, неразборчивости и несостоятельности воззрений генерала Дитерихса, в действительности касаются Вильтона, имевшего доступ к наиболее авторитетным, в его понимании, секретным донесениям. Выражаясь иначе, названные ошибки оказались порождением ряда агентов британской разведки, запустивших цепь дезинформации, крайним звеном которой оказался подставленный ими Дитерихс и всё белогвардейское следствие.

Кстати, Марк Касвинов не стеснялся использовать антинемецкие материалы антисемита Вильтона. По принципу: фальсификаторы всех стран, соединяйтесь.

Поскольку Томас Престон в 1960 г. написал о «Екатеринбургской Чека, состоявшей преимущественно из евреев», а Вильтон непременно находился в общении с Престоном и Ноксом, вот – ещё один источник сведений о «”Евреях” нееврейского происхождения». Ю.А. Жук и здесь отнёсся невнимательно к роли британской стороны.

Можно отметить также, что Г.И. Сафарова, заместителя Белобородова, называл евреем свидетель П.И. Лылов, сторож Волжско-Камского банка, опрошенный инспектором Смоленским 4.9.1918 г. Следовательно, Юрий Жук ошибается, утверждая, будто Сафаров стал считаться евреем «с лёгкой руки М.К. Дитерихса». Эту “честь” должно признать за Лыловым.

До Ю.А. Жука Л.А. Лыкова первой приводила рецензию В.Д. Бонч-Бруевича на воспоминания, написанные Я.М. Юровским и Ф.Ф. Сыромолотовым (давним знакомым Престона). В рецензии Бонч-Бруевич считает опасным приведённое объяснение казни еврейским происхождением и мотивами личной мести, заслоняющими приказ центральной «правительственной и партийной власти». Злодеяние «и без того дало после повод буржуазной печати к сильнейшим антисемитским выпадам».

П.Л. Войков не был евреем, но был женат на еврейке Аделаиде Абрамовне – что характерно для подавляющего большинства в коммунистической верхушке и не менее, а может даже и более значимо, чем непосредственная принадлежность к еврейской национальности. А.Г. Белобородов не был Вайсбартом, как уверился П.Н. Пагануцци, но этот “русский рабочий” Белобородов, разрекламированный евреями под такой кличкой, был женат на Фране Викторовне [Ю. Жук «Вопросительные знаки», 2013, с.144, 198].

Выпады у Вильтона и Дитерихса не являлись личным их измышлением: они передавали собранные изустные и письменные данные, в революционные эпоху преимущественно недостоверные не только относительно принадлежности к еврейству отдельных лиц.

Для примера, приписал же Деникин М.В. Алексееву рассказ о том, будто отрёкшийся Император по приезде в Ставку передумал и решил-таки оставить Корону Алексею, а не Михаилу. Деникину очень понравился этот сказ, поскольку он наводил мысль на особенное доверие Императора к Алексееву: при нём, дескать, осмелел.

В действительности же это была легенда, ходившая ещё до публикации в 1921 г. в Париже лживых Деникинских «Очерков». 16 (29) апреля 1920 г. в дневнике Юрия Готье записано: «было свидание у Яковлева с А.А. Брусиловым; рассказывал интересные вещи о Николае II. Оказывается, приехав в Могилёв после отречения, он вдруг заявил Алексееву, что он передумал и что корону желает оставить сыну. Алексеев тщетно вразумлял его, что это уже поздно и что ничего переделать нельзя» [Ю.В. Готье «Мои заметки» М.: Терра, 1997, с.401].

С.П. Мельгунов, который частенько только и делал, что разоблачал натасованные Деникиным сплетни, доказал полную невозможность того, будто бы вечером 3 марта Император передумал. В главе «Творимые легенды» Сергей Мельгунов приводит опровержение со стороны свидетеля Николая Базили (на сей раз не заинтересованного в обмане) и исчерпывающе ясную запись в дневнике Государя от 3 марта, наряду с непрошибаемой уверенностью Деникина, будто эпизод «изображён мною совершенно точно со слов покойного ген. Алексеева» [С.П. Мельгунов «Мартовские дни 1917 года» М.: Вече, 2006, с.250-253].

Из описания Деникиным смены Алексеева Брусиловым, ясно, что Алексеев не мог передать и не передавал новому главковерху интимных подробностей о приезде Государя из Пскова. Алексеев чуть не рыдал от обиды на Керенского за увольнение. «Могилёв принял нового Верховного главнокомандующего необычайно сухо и холодно». Брусилов говорил Деникину: «Вы смотрите на меня волком» [А.И. Деникин «Очерки русской смуты» М.: Айрис-пресс, 2003, Т.1, с.158, 475-478].

Кто бы из ближайшего окружения Алексеева рассказал про 3-е марта Брусилову, козыряющему революционной активностью? Не исключено, конечно, что и тут Деникин соврал, сообщая о всеобщей неприязни к Брусилову в Ставке. Но важнее другое. Давая объяснение Сергею Мельгунову, Деникин сослался на документ, переданный им генерал-квартирмейстеру Юзефовичу – выпровоженному Брусиловым из Ставки чуть позже Деникина.

Этот документ и есть подлинная основа всей легенды. Вновь допустив, что Деникин тут не соврал и документ существовал, следует предложить такое объяснение его происхождению. От Императора длительное время требовали отречься в пользу Цесаревича Алексея. Не желая отдавать Наследника в руки преступного заговора, Государь настоял на отречении в пользу Великого Князя Михаила Александровича. Император так сильно опасался, как бы Цесаревича ни сделали игрушкой в руках масонов, что забрал из Пскова с собой документ об отречении в пользу Алексея, дабы он ни в коем случае не был опубликован. Вечером 3 марта, узнав об отречении Михаила, свергнутый Государь понял, что угроза Наследнику миновала, и отдал пресловутый документ М.В. Алексееву. Сделал это с какими-то пояснениями или даже молча.

Начало легенде было положено. По дурости ли (т.е. из тайного недоброжелательства к Царю, перед тем приведшего его к измене) М.В. Алексеев решил, будто речь шла о перемене решения, или, при следующей передаче бумаги, так вообразил Деникин, но в Ставке по рукам пошёл сей документ, а с ним и легенда под названием «колебания Царя». Так она дошла до Брусилова.

Сторонники передумывания будут вынуждены присоединиться к весьма слабым конспирологическим гипотезам, согласно которым записи в дневнике Государя сфальсифицированы. Но П.В. Мультатули ошибается, нет причин так считать, поскольку содержание записи от 2 марта нисколько не противоречит обстоятельствам насильственного свержения Государя. Вполне точно их оценил генерал Краснов: негодяи «его заставили отречься», «свергли его» [П.Н. Краснов «Выпашь» Париж: Издание Е. Сияльской, 1931, с.258].

Современные историки, барахтающиеся в несистематизированных и должным образом неоткомментированных мемуарах, часто оказываются не в состоянии должным образом оценить личность Императора Николая II. В результате появляются бесчисленные чудовищно некомпетентные рассуждения о «праздности» Государя, «ограниченном» государственном мышлении, об отсутствии подтверждений существования февральского заговора. Среди всего этого бесцеремонного вздора наличествует, ничем иного не лучше, такой научный изыск: «2 марта 1917 г. царь подписал Манифест об отречении от престола. Через несколько дней в Могилёве Николай Александрович сообщил начальнику штаба русской армии генералу М.В. Алексееву: «Я передумал, прошу Вас послать эту телеграмму в Петроград» и передал собственноручно написанное согласие о вступлении на престол его сына Алексея» [Е.Д. Борщукова «Патриотические настроения и отречение Николая II от престола: причинно-следственные связи» // «Известия РГПУ», СПб., 2010, №120, с.53-58].

Использованная легенда отлично характеризует не Царя, а работников Ставки. Очевидец, проигнорировавший выдумку из мемуаров Деникина, рассказал следующее: «в ближайшие [!] и особенно последующие за отречением дни Ставка Верховного Главнокомандующего представляла отвратительное зрелище». «Неизменно вся болтовня включала в себе плевки в сторону Государя и поношение «проклятого свергнутого режима»» [Н.М. Тихменёв «Из воспоминаний о последних днях пребывания Императора Николая II в Ставке» Ницца, 1925, с.18-19].

Позарившись на один такой «плевок», Е.Д. Борщукова не только не удосужилась проверить одно из звеньев своей критики монархической историографии (в лице А.Н. Боханова и П.В. Мультатули), но даже и узнать, что никогда не бывавшее передумывание приписывалось 3-му марта, а не «через несколько [!] дней». Надо не иметь никакого разумного представления ни об Императоре Николае II, ни о последствиях переворота в стране и в Ставке, дабы решить, будто Государь, узнавший 3 марта об отречении В.К. Михаила Александровича, 8 марта уже арестованный, после 2 марта мог передумать спустя какое-то число дней. Так ведётся самоотверженная борьба с «идеализацией» облика Государя и Государыни. Историк (к.и.н.) убедительно показала, что её статья точно не имеет «ничего общего с научной оценкой исторического опыта февраля-марта 1917 г.», являясь покушением с негодными средствами.

Насчёт праздности интересно заметить, что С.А. Экштут в отзыве на полное издание дневников Императора Николая II написал в историческом журнале «Родина», что ему пришлось пересмотреть свои взгляды на Государя, поскольку дневник свидетельствует о громадной ежедневной деловой работе. Правда, такой вывод следовало сделать давным давно и по прежним выпускам дневника, но мешала инерция мышления, традиционные интеллигентские предубеждения, не было повода взглянуть на записи свежим взглядом. Но если одни историки пытаются вникнуть в действительное значение документальных публикаций, то другие закапываются в предубеждениях.

Старые плевки имеют большой вес и в специфической аудитории апологетов М.В. Алексеева, где частенько спекулируют на авторитете Е. Месснера, который доходил до подлости в рвении оклеветать Императора Николая II и его министров. Е. Месснер, не опровергнув ни единого свидетельства о причастности М.В. Алексеева к заговору, обвиняет других историков в клевете, одновременно оправдывая измену М.В. Алексеева 1 марта 1917 г. примером того, почему не следовало исполнять волю Государя: «во время коронационных торжеств в Москве Император Николай Александрович повелел, чтобы при раздаче подарков народу на Ходынском поле не было полицейских; полицмейстер исполнил приказание и в результате получилась трагическая «Ходынка»; москвичи потом упрекали полицмейстера, зачем толково не исполнил повеление Царя – не поставил полицейских в штатском» [«Часовой» (Брюссель), 1973, №566-567, с.17].

Достоверно известно, что на Ходынском поле присутствовало 1,8 тыс. полицейских, но даже им не по силам остановить толпу в полмиллиона. «Толпа вскочила вдруг как один человек и бросилась вперёд с такой стремительностью, как если бы за нею гнался огонь» [С.С. Ольденбург «Царствование Николая II» М.: АСТ, 2003, с.65].

Простительны ошибки М.К. Дитерихса насчёт евреев, сделанные по горячим следам. Но спустя три четверти века повторять совершенно недостоверные московские сплетни об отсутствии полиции из-за распоряжений “недостойного” Царя, значит совсем замкнуться в антимонархических фантазиях, удовлетворяясь клеветой в адрес Монарха, сопровождавшей его с Коронации. Нежелание расставаться с глупейшими вымыслами врагов Романовых, одержимая убеждённость в праве на измену на протяжении десятилетий отличает “защитников” имени М.В. Алексеева.

Накопление переданных неточностей у Вильтона или Дитерихса не является чем-то особенным в мемуаристике тех лет. Изображаемое преобладание евреев в руководстве большевиков не являлось проявлением необъективности из-за русских монархических убеждений авторов, поскольку они проявились у генерала Дитерихса, но не у британского журналиста и разведчика Вильтона, и не у протестантского методиста А. Саймонса, рассказавшего на своей родине в США: «Многие из нас были удивлены тем, что еврейские элементы с самого начала играли такую крупную роль в русских делах. Вскоре выяснилось с очевидностью, что больше половины этих агитаторов в так называемом большевистском движении были жиды». Говоря об этом, американец делал специальную оговорку: «с омерзением отвергаю погромы».

Можно считать такие заявления своего рода оптическим обманом, как выясняет Ю.А. Жук. Но справедливости ради нельзя не обратить внимания на множество распространяемых антимонархических легенд, того невероятней. Екатерина Брешко-Брешковская, выступая всего двумя днями позже Саймона, заявила: «все люди старого режима – стали большевиками» [«Октябрьская революция перед судом американских сенаторов» М.: Профиздат, 1990, с.12-13, 48].

Тьма революционного умопомрачения застила статьи за 1917 г. Ивана Ильина, которого отвратило от революционных и либеральных заблуждений только самое полное торжество левых идей в пору владычества над Россией Интернационала партий. Не желавшие признавать непререкаемую свою неправоту упрямцы какое-то время пытались продолжать антимонархическую риторику. 19 ноября: «В настоящее время только совсем наивные политики могут «не подозревать», что агенты старого режима копошатся и орудуют в крайнем левом секторе» [И.А. Ильин «Собрание сочинений» М.: Русская книга, 1999, Т.9-10].

По сравнению с такими вымыслами, позиция монархистов по еврейскому вопросу выглядит куда обстоятельнее. Но почему-то, обвиняя Вильтона только в антисемитизме, мало кто обращает внимание на вопиющую недостоверность его описаний по всем вопросам, касающимся русской истории и культуры, характеристик личности Г.Е. Распутина, Царя и Царицы. Почти не знающая исключений неточность вызвана не сколько личными предубеждениями, сколько совершенным отсутствием точных данных в распоряжении автора. Точно так несостоятельность основных положений книги Н.А. Соколова по немецкому вопросу вызвана доверием к таким опасным для правды свидетелям как А.Ф. Керенский и Ф.Ф. Юсупов, выступавшим в качестве самых осведомлённых лиц при выявлении мнимых связей Г.Е. Распутина с Германией.

Не так просто с евреями. Георгий Гинс, образцовый либерал, для которого, в силу идейного купания в “передовых” течениях любой монархист – погромщик, «идиот из идиотов – Держиморда Патриотов», в частности, по генералам: Дитерихс – дикий мистик, Розанов – необузданный и неряшливый, Сахаров – напыщенный неудачник; Гинс при всём этом отметил по 1919 г. данные Вологодского: «в Боровом ему докладывал начальник милиции, что местные евреи «прыгают от радости, говорят, что большевики скоро возьмут Екатеринбург». – Отчего же им радоваться? – Да как же, ведь большевики-то им “свои”» [Г.К. Гинс «Сибирь, союзники и Колчак» М.: Айрис-пресс, 2013, с.285, 344, 383, 385, 397].

То, что евреи с наибольшим энтузиазмом приветствовали падение Монархии, замечали слишком многие. П.К. Кондзеровский в книге «В Ставке Верховного» (не подумавший ничего написать о вымышленном врагами Царя перемене отречения 3 марта), рассказывает о первых днях после переворота. На революционном митинге площадь была запружена «конечно, евреями. При этом два молодых еврея непременно хотели над тем местом, где стояли начальствующие лица с генералом Алексеевым, водрузить какую-то революционную надпись». Кондзеровский и Лукомский «несколько раз решительно прогоняли их, но они самым наглым образом лезли опять» [«Государь на фронте» М.: Русский Хронографъ, 2012, с.255-256].

Еврейский активизм вызывал тем большую неприязнь, что их радость не разделялась всеми, кто наблюдал уничтожение России революцией. 19 мая 1917 г. Василий Розанов, используя псевдоним, напечатал свои впечатления о перевороте, общие с «Обвалом» Ф.Д. Крюкова: «куда ни придёшь – тоска, недоумение и этот страх… Даже у людей, которые боролись за эту свободу, терпели, были гонимы, сидели в тюрьмах и ждали страстно, безнадёжно заветного часа её торжества… Нет радости… Нас все обыскивают! При старом режиме это было реже…» [«Под созвездием топора. Петроград 1917 – знакомый и незнакомый» М.: Советская Россия, 1991, с.50].

Евреи начали захватывать власть с первых же дней свержения Монархии. Во главе Совета солдатских депутатов в Иркутске встал Гоц. Уже 12 марта 1917 г. в Иркутске сибирский учёный Иван Серебренников заметил: «среди обывателя действия исполкома начинают вызывать недовольство, и понемножку начинает выползать слово «жид»». Чисто статистически нельзя вполне установить значение евреев в революционном движении, поскольку, хотя Иркутский исполком формально возглавлял А.Н. Кругликов, «он, в сущности, является ширмою, за которою всеми делами верховодит С.Л. Ванштейн», который подписывал бумаги: «За председателя Ванштейн». В августе 1917 г. на Всероссийское демократическое совещание от Иркутска были делегированы грузин Чичинадзе и еврей Гольдберг. В результате столь явного перевеса еврейского представительства в революции среди народа стали возникать лишние домыслы. Вплоть до такого суждения, в октябре: «не слушайте Викжеля, это – жид» [И.И. Серебренников «Претерпев судеб удары. Дневник 1914-1918» Иркутск: Издатель Сапронов, 2008, с.322, 325, 376, 386].

Во второй половине июля 1918 г. комиссаром особой дружины Екатеринбургских коммунистов, брошенной на ликвидацию прорыва белогвардейских войск, стал «один из руководителей областного комитета партии Леонид Исаакович Вайнер». Еврей Ф.И. Голощёкин, окружной военный комиссар, возглавлял Бюро партии, которое вело политработу по всей 3-й красной армии. Во 2-й красной армии политотделом руководили комиссары С.И. Гусев (Яков Давыдович Драбкин, будущий глава коминтерна) и П.К. Штернберг [«Урал в Гражданской войне» Свердловск: Издательство Уральского университета, 1989, с.58, 60, 62].

Вот почему утверждения Роберта Вильтона воспринимались как самые правдоподобные в Британии. В первой же рецензии на его книгу говорилось: «Царь и вся его семья были убиты в Екатеринбурге 16 июля 1918 г. большевиком евреем по имени Юровский, по приказу большевика еврея Свердлова, возглавлявшего центральный исполнительный комитет в Москве, пока его не линчевали восставшие рабочие в прошлом году». «По объяснению Вильтона, убийцы, будучи евреями и нерусскими, были уверены в том, что русский народ не будет возмущён убийством их Царя еврейскими руками. Стоит отметить, что крестьяне в Екатеринбурге, поймав одного из сообщников Юровского, убили его на месте» [«The Spectator». London. 1920.  October 30. P. 572-573].

Здесь отмечен самосуд над матросом Степаном Вагановым, убитым местными жителями при обнаружении в Екатеринбурге 26 июля (8 августа) 1918 г. Ваганова видели крестьяне в ночь сокрытия тел, непосредственно в убийстве он не принял участия.

Большевики не стремились раскрывать правду о цареубийстве, наследие первых публикаций перекочевало прямо в 1990-е, когда пошёл вал переизданий работ первой эмиграции, и объявилось немало новых домыслов, очереди самозванцев. Множество спекуляций на популярной теме не пошло на пользу приближению к правде.

К примеру, в докладе, читанном Олегом Платоновым в Московском доме учёных в 1990 г., при постоянных заявлениях о работе в несусветно важных архивах, говорится: «Документы, найденные мной в закрытых архивах и фондах, свидетельствовали о том, что ещё в начале ХХ века еврейские большевики во главе с Янкелем Свердловым создали на Урале тайную организацию по типу мафии, деятельность которой опиралась преимущественно на бандитов и уголовников с садистскими наклонностями. Мне удалось установить, что все главные участники ритуального злодейства были матерыми убийцами, психопатическими типами, имевшими склонность к человекоубийству. Убийца царя Юровский совершил своё первое «мокрое дело» ещё в 1898 году, за что был осужден. Другой палач Царской семьи, Ермаков, сделал убийства своей профессией. Так, в 1907 году по заданию партии он убил полицейского, но не просто убил, а отрезал ему голову» [О.А. Платонов «Битва за Россию» М.: Алгоритм, 2010, с.38-39].

Двух убийств, взаправду совершённых этими тварями, всё-таки не достаточно для сделанных преувеличений. Ермаков не отрезал голову убитому им агенту охраны. Тем более странно слово в слово повторять эту надутую аффектацию спустя 20 лет в нескольких новых книгах. Как видно из трудов Ю.А. Жука, Л.А. Лыковой, П.В. Мультатули, вклад Олега Платонова в расследование цареубийства выразился в виде вброса ложных данных. Так и для истории масонства разрекламированный Особый архив КГБ стал источником бесчисленных ошибок сверхфальсификатора О.А. Платонова по части приписывания принадлежности к ложам множества лиц, породил вредную путаницу.

Тем временем, Юрий Жук сумел выудить из рижского издания 1993 г. недостовернейшей книжки Грянника очень значимый вывод: принадлежность «каббалистических» знаков и слов о Валтасаре перу Я.М. Свикке, прямо не принадлежащего к числу цареубийц, но причастного к перемещению арестованной Царской Семьи и связанного с высшим советским руководством. Краткое упоминание о подозрениях в адрес Свикке было в 2007 г. у Лыковой.

Обрушивая основные «ритуальные» доказательства, Ю.А. Жук, познакомившись с рукописями Свикке, удостоверился в сходстве почерка с надписью на стене. Сравнение тоже приходится принимать на веру, но если, всё сходится, то – почему бы и нет?

Сомнения в дате появления надписей существовали давно. Ещё в 1987 г. Н.Г. Росс выдвинул предположение, что «каббалистические» знаки являются пробой пера. Ю.А. Жук находит это предположение бесспорным, с чем категорически, но коротко не согласился П.В. Мультатули. Но авторство Свикке опровергает мнение Росса об отсутствии надписей на момент осмотра Сергеевым 14 августа 1918 г.

Н.Г. Росс достаточно часто ошибался: фамилию французского консула Бояра он счёл живописным псевдонимом, хотя во Франции это достаточно распространённая фамилия.

Поскольку у надписей обнаруживается конкретный автор, то версия о пробе пера и выявленном авторе заслуживает более внятного опровержения, чем, к примеру, возможное, но субъективное суждение о неудобстве оставления именно таких знаков при «пробе пера».

Ю.А. Жук более убедителен в целом, в том числе говоря о цифрах в рублях на стене. П.В. Мультатули выигрышно смотрится только в критике экспертизы книги Энеля в РГГУ.

В 2012 г. Виктор Корн в книге «И была надпись вины Его» предложил интересную главу о популярности Гейне среди поколений революционеров и лично Свердлова с Лениным, но версия принадлежности надписи Бела Куну не имеет заземления с почвой фактов, и автор никак не реагирует на авторство Свикке. Нумерологические подтасовки по цифрам на подоконнике тоже ни в чём не способны убедить, напоминая лишь об астрологическом шарлатанстве.

Периодическая печать 1990-х не предоставила ничего по-настоящему убедительного в пользу отрезанных голов, журналисты использовали легенду для развлечения публики. Ю.А. Жук вполне продемонстрировал причины для недоверия А.П. Мурзину, ссылки на него ничего не дадут сторонникам версии отсечения голов.

Ритуальная версия могла бы отыграться при предъявлении развёрнутых доказательств относительно того, что была «похожая надпись, оставленная евреями на месте одного политического убийства в Палестине в 1942 г.» [М.В. Назаров «Тайна России» М.: Русская идея, 1999, с.697].

Прокурор-криминалист В.Н. Соловьёв, отстаивая «пробу пера», указывал сторонникам «мистической версии» на отсутствие примеров использования «каббалистических знаков» при других ритуальных убийствах. Роберт Вильтон, со ссылкой на письмо от Несты Вебстер, сообщал про схожесть начертаний со знаками, используемыми иллюминатами, что также требует подробного обоснования [«Покаяние. Материалы правительственной Комиссии» М.: Выбор, 1998, с.251, 259].

Пока стоит отметить, что в одно время с Вильтоном, в 1920 г., У. Черчилль, написал игнорируемую еврейскими фальсификаторами типа Мартина Гилберта знаменитую статью о евреях во главе большевицкой революции. В этой статье Черчилль по-прежнему положительно оценивал евреев-сионистов (верующих иудеев и националистов), оправдывая их путём противопоставления им евреев-интернационалистов во главе «разных заговоров». «Всемирный заговор по разрушению всей цивилизации», «играл, как неопровержимо показала современный писатель миссис Неста Вебстер, решающую роль во Французской революции. Он был скрытой пружиной каждого подпольного движения XIX века» [В.В. Большаков «С талмудом и красным флагом» М.: Алгоритм, 2013, с.172-173].

Т.е., Н. Вебстер с её книгой «Всемирная революция» убедила не только легкомысленного Р. Вильтона, но и куда более осведомлённого в мировой политике У. Черчилля, тесно связанного с евреями-сионистами.

Достаточно убедительна выдвинутая в «Вопросительных знаках» версия со значительно урезанным количеством выпущенных пуль – 55-65, в отличие от 525 выстрелов, как прежде постоянно заявлялось с телеэкранов. Юрий Жук, тем самым, признаёт право П.В. Мультатули на недоверие к опровергнутым им реконструкциям расстрела, но предлагает свою, сравнительно реалистичную. В которой, впрочем, болтаются, как сомнительные, некоторые участники расстрела и выпущенные ими пули.

При появлении выигрышной расстрельной версии, провисает вопрос о преобладании в убийстве холодного оружия. Теоретически, оно могло быть применено даже и к найденным останкам, но, при описанном преобладании на них следов от пуль, версия отодвигается в область недоказуемости. Если же подлинные останки не найдены, то выводы Дитерихса о рублении одетых тел остаются не опровергнутыми.

В особенности, пока не прояснён вопрос о найденном пальце, который опознали как принадлежащий Императрице. Без рубления в любом случае не обошлось.

Разоблачая чужие ошибки, Юрий Жук не доглядел за собой в делах, относительно отдалённых от Екатеринбурга. Вот, он списывает встречающиеся в биографических справочниках несуразицы: «в 1918 году генерал Иванов командовал белоказачьей армией. Был разбит под станицей Вешенской, после чего остатки его армии влились в состав Войска Донского».

20 января 1919 г. (ст. ст.) Вёшенская была взята без боя, донские полки разошлись, а части Южной армии её не обороняли, потому Иванов не мог быть там разбит. В завершении всего они пополнили силы ВСЮР, а именно – не Донскую Армию.

Не менее неуместно выглядит другое замечание, касающееся фронта генерала Краснова: «для «присмотра» за строптивцем Лейбой в качестве соглядатая в Царицын был послан и И.В. Сталин». Сталин приехал в Царицын 6 июня 1918 (н. ст.) в качестве руководителя продовольственного дела. А 7 июня, как следует из 17-го тома собрания сочинений Троцкого, он выступал на первом всероссийском съезде военных комиссаров. 9 июня Троцкий выступал в Сокольниках на северо-востоке Москвы. 16 июня он читал лекцию в Сергиевском народном доме г. Москвы. И можно отследить так дальнейшие его местоположения, вплоть до замечания Ю.А. Жука на другой странице: «накануне убийства Царской Семьи он из Москвы, практически, не выезжал». Сталин никак не мог за ним следить [Ю.А. Жук «Вопросительные знаки в «Царском деле»» СПб.: БХВ-Петербург, 2013, с.129, 159, 606].

По этой же причине запись в дневнике Троцкого за 1935 г. о принятом без него, в пору отъезда, решении об убийстве Царской Семьи – намеренная фальсификация.

Помимо приводимых прежде причин для недоверия к работе правительственной комиссии Б.Е. Немцова, З.М. Чавчавадзе в статье «Фальшивонотчики» передаёт слова следователя В.Н. Соловьёва, обращённые к представителю службы безопасности президента РФ в 1995 г.: «нельзя ли, в конце концов, чётко определиться и однозначно сказать, каким должно быть заключение следствия? Так и передайте. Я сделаю всё в лучшем виде». Нечего и удивляться, что такая комиссия вызвала дружное недоверие [А.К. Голицын «Кому же верить?» М.: Издатель А.В. Воробьёв, 2011, с.16].

Художник Илья Глазунов рассказывает, что не считал нужным тратить время на участие в заседаниях: распорядители продавливают свою версию. Сам Глазунов считает лучшей фантастически нелепую книгу Вильтона «Последние дни» и приводит из немецкой газеты (1928) рассказ о сожжении царской головы в Кремле, которому нет никаких существенных причин верить [И.С. Глазунов «Россия распятая» М.: Голос-пресс, 2008, Т.I, Кн.1, с.308-314].

Не ограничиваясь общим впечатлением, можно заметить, что этот антипод записки Домнина говорит о пребывании в Кремле 14 (27) июля 1918 г. Ленина, Троцкого, Зиновьева и мн. др. Из них Зиновьев, которому в статье приписываются определённые реплики, в то время находился в Петрограде, о чём можно судить, например, по статье В.М. Вихрова «Председатель Петросовета Г.Е. Зиновьев и организация продовольственного снабжения Петрограда (1918-1919)» [«Известия Российского государственного педагогического университета имени А. И. Герцена», 2011, №127, с.45].

Единомышленник Ильи Глазунова, монархист с давних советских времён, участник Правительственной комиссии А.К. Голицын приводит несравненно более серьёзные критические доводы в книге «Кому же верить?». Князь Андрей Голицын начинает обстоятельный разбор истории обнаружения останков, ведь от того, как они были найдены, зависит точность датировки захоронения и его принадлежность, а значит, и форма преступного деяния.

Выясняется, что хроника раскопок имеет противоречия, не разрешённые следователем В.Н. Соловьёвым и Правительственной комиссией. По одним словами выкапывателей, они действовали по разрешению советских властей, по другим – конспиративно, опасаясь разоблачения.  По одним – используя «записку Юровского», по другим – самостоятельно или даже пользуясь рассказом старого крестьянина, помогавшего ещё Н.А. Соколову в 1919 г. (когда останки обнаружены не были).

Различные описания раскопок полны взаимоисключающих подробностей о содержимом и обстоятельствах вскрытия захоронения. Его обнаружение приписывалось сначала Рябову, потом – Авдонину. По приводимым фотоснимкам мостика над могилой, сделанным для белогвардейского следствия, и в 1920-х красными, вполне ясно видно: мостик, над которым стоит цареубийца Ермакова в 1924-1925 новый, отличающийся от того, под который не стал лезть следователь Н.А. Соколов в 1919 г.

Все эти противоречия не только не были устранены следствием Соловьёва. Их полностью обошёл Ю.А. Жук в главе 15 «Останки под «мостиком из шпал»: безусловный факт или умелая инсценировка?». Едва успев восторжествовать, Юрий Жук снова оказывается низвергнут отрицателями подлинности останков. Книга «Кому же верить?» впервые появилась в 2011 г., и раз в 2013-м отрицание инсценировки у Жука бьёт по самым несущественным доводам А.П. Мурзина, каких у князя Голицына вовсе нет, то значит, никакой приемлемой версии сторонники подлинности предложить пока не в силах. Основные доводы А.К. Голицына изложены им в записке 1994 г., и на поставленные в ней «вопросительные знаки» Правительственная комиссия, завершившая работу в 1998 г., дать ответ не сумела.

Версия инсценировки существовала ещё до появления проблемы датировки сооружения мостика. В романе Краснова за 1923 г. есть строчки: «записки Жильяра, показания следователя Соколова» – «там есть такие места, что как раз наоборот – чувствуется недоговорённость» – «Что же, всё это, по-вашему, была только инсценировка?» [П.Н. Краснов «Понять – простить» М.: Интелвак, 2000, с.21].

Не все герои Краснова единодушны, роман отображает расслоение мнений о результатах следствия Соколова ещё до публикации его главной книги. Материалы допросов печатались отдельно до 1924 г. А в феврале 1920 г. в эмигрантском журнале масона Н.В. Чайковского был напечатан рапорт прокурора Казанской судебной палаты Н. Миролюбова за 12 декабря 1918 г. министру юстиции. В нём изложены основные моменты версии о расстреле в столовой комнате от залпа латышей, после которого Анастасия Николаевна осталась жива и её добивали прикладом – по рассказу Ф.Н. Горшкова [«Грядущая Россия» (Париж), 1920, №2, с.257-265].

По записям же самого Юровского, а не Покровского, «пальба длилась очень долго», но после выстрелов всех убийц доктор Боткин, «Алексей, Татьяна, Анастасия и Ольга тоже были живы. Жива была ещё и Демидова. Тов. Ермаков хотел окончить дело штыком. Но однако, это не удавалось», «я вынужден был по очерёдно расстреливать каждого» [«Источник», 1993, №0, с.112].

Версия от имени самого Юровского адски безумна. Но это основной источник и его нельзя так просто подменить чем-то менее диким. Приходится рассматривать как есть.

Сначала именно Юровский первый убивает Царя. Потом после долгой бестолковой пальбы достреливает ещё живого Боткина, Цесаревича, трёх его сестёр и Демидову. Либо Юровский излагает историю расстрела, которого никогда не бывало, или же кроме Юровского, практически никто из участников расстрела не хотел убивать жертв и намеренно стрелял мимо. Юровский там же признавал частичный отказ латышей стрелять.

Почему-то этот момент записки Юровского не привлёк должного внимания исследователей. Его удостоверить невозможно, но в этой записке есть ещё важная деталь. Юровский считает, что Мария Николаевна была на положении падчерицы. После убийства «подтвердилось особое положение Марии в семье, на которой драгоценностей не было».

Один этот момент может сколько-то уточнить реальность участия Юровского в убийстве Царской Семьи. Пьер Жильяр писал про добродушную услужливость Марии Николаевны, а отсутствие на ней драгоценностей объясняется совсем иным, особым доверенным положением. В отмеченном 1919 г. докладе Н.А. Соколова Императрице Марии Фёдоровне, отсутствие драгоценностей на Великой Княжне Марии объясняется тем, что они надевались при переезде из Тобольска, в то время как Мария одна отдельно от сестёр и Цесаревича сопровождала Царя и Царицу, вывезенных Яковлевым.

Убийцы не обнаружили бриллиантов на теле Великой Княжны Марии Николаевны.

Об отсутствии драгоценностей Юровский узнал ввиду непосредственного отношения к убийству. Эта деталь в его рассказе подтверждается сторонними данными.

А.К. Голицын демонстрирует, что записка Покровского решительно расходится с материалами следствия Соколова, а не согласуется с ними. Версия, записанная Покровским, будто Юровский случайно оказался в местах уничтожения и захоронения тел, опровергается свидетельствами о выезде Юровского на эти места в дни перед злодеянием 4 июля. Существуют обширные и наиважнейшие взаимные опровержения в рассказах цареубийц, в «записках Юровского» разных лет и у И.И. Родзинского, П.С. Медведева, М.А. Медведева, П.З. Ермакова по временам и местам пребывания, вплоть до непосредственного участия Юровского в захоронении. А.К. Голицын объясняет различия неудачной подгонкой воспоминаний цареубийц под несостоятельную версию, впервые выдвинутую Покровским. Под неё же мог быть сооружён могильник на дороге уже в 20-е. Впрочем, Ш. МакНил потому и решила назвать загадочным поручика Шереметовского, поскольку в его показаниях есть упоминание о новом мостике.

Ошеломительный перечень несостыковок, составленный Андреем Голицыным, тоже полностью проигнорировал Ю.А. Жук, который описал участников злодеяния (гл.7-8), использованное оружие (гл.10), порядок совершения убийства (гл.9), и полностью умолчал о порядке захоронения, который пытается установить А.К. Голицын. В главе 14 «Вопросительных знаков», под названием «Как рассказ Я.М. Юровского стал «запиской Покровского»?» Ю.А. Жук, кратко перечислив, проигнорировал содержание наиважнейших доводов противников подлинности.

Работа А.К. Голицына имеет особенную ценность, поскольку П.В. Мультатули, устанавливая противоречия в показаниях цареубийц, ограничивается преступным актом, не занимаясь ни тем, как проводилось захоронение, ни тем, как оно оказалось найдено.

Давая самый профессиональный историографический обзор, Л.А. Лыкова в книге «Следствие» совершенно неубедительно продавливает официальную версию, лавируя между противоречиями и никак не объясняя свой выбор. Метод подгонки существует в науке, это самый надёжный способ получить требуемое и правильное в теории, но правоты, особенно по каждой ступени доказательств, такой метод не гарантирует, остаётся риск ошибки.

Честно называя Мурзина авантюристом, не прибегая к ритуальным гипотезам и представляя самую исчерпывающую критику работы Правительственной комиссии по перезахоронению, А.К. Голицын в своей описательной событийной сфере представил альтернативу официальной версии, покоящейся на записке Покровского, и вернул преобладание выводам следствия Соколова о местах уничтожения тел. В том же случае, если обнаруженные останки являются подлинными, необходимо исследование, объясняющее указанные противоречия и устраняющее опровержения, а не уклоняющееся от них.

В свою очередь, отсутствие подлинных останков делает возможной ритуальную версию, но пока она не находит убедительных доказательств. За исключением того безусловного обстоятельства, что в любой форме убийство Царя есть символическая казнь России.

Участие англичан в проведении февральского переворота 1917 г. удаётся доказать со всей убедительностью, поскольку в нём было задействовано множество вовлечённых лиц и потому осталось достаточное число свидетельств. Успех февральского переворота сделал возможным арест Царя и его убийство. Преступление, скрыть следы которого стало намного проще ввиду падения институтов Империи и поражения контрреволюционного движения.

Раскрытие схемы проведения февральского переворота 1917 г. естественным образом ставит вопрос о возможной причастности тех же сил к уничтожению Главы Императорского Дома Романовых. Определённые выводы сделать пока невозможно, но сама постановка проблемы оказалась весьма продуктивной для общей характеристики британской политики в России относительно большевиков и монархистов в годы Гражданской войны.

Злодеяние в Екатеринбурге ознаменовало победу над Россией языческой религиозно-философской доктрины в ходе бесконечной схватки между пантеизмом и теизмом. «Среди прочих обычаев цареубийства в примитивных обществах имел место и такой: убийца царя автоматически занимал его место» [Е.Н. Кутузов «Варяги. Славяне. Русские» М.: Алгоритм, 2013, с.300].

М. Робеспьер прямо утверждал, что план французской революции начертан в книгах Маккиавелли. Советы Н. Макиавелли об уничтожении представителей прежней династии также отражали его секуляризированный революционный нигилистический пантеизм.

Именно та древнейшая форма ритуального цареубийства сознательно или бессознательно использовалась устроителями нового языческого царства.

Июнь 2015 г.

Частично опубликовано в сборнике  

«Гражданская война на востоке России: объективный взгляд сквозь документальное наследие»:

материалы Всероссийской научно-практической конференции (Омск, 12-13 ноября 2014 года) /

Под ред. канд. ист. наук Д. И. Петина. – Омск : Амфора, 2015, с.46-51.