Председатель Императорского правительства Иван Горемыкин 1914-1916

Станислав Зверев

Председатель Императорского правительства Иван Горемыкин 1914-1916.

Отдавая должное памяти тех, кто в годы Первой мировой войны отстаивал будущее России, её политический суверенитет от иностранных оккупаций, следует почтить не только военных чинов Русской Императорской Армии, но и тех, кто стоял во главе монархической правительственной системы, дававшей отпор державам, начавшим войну против России.

17 первых месяцев войны, в течение которых Германия и союзные ей страны стремились сокрушить Россию, во главе правительственных сил нашего Отечества стоял бывший министр внутренних дел, член Государственного Совета, сенатор, статс-секретарь, действительный тайный советник Иван Логгинович Горемыкин.

И.Л. Горемыкин не произносил внушительных речей с запоминающимися пафосными выражениями, как делал П.А. Столыпин. Он не оставил многотомных мемуаров, в которых, по примеру С.Ю. Витте, объявил бы себя единственным гением в окружении посредственных тупиц. Он не пожелал, даже когда мог, ввязываться в клоунские бои мемуарного цирка, предпочитая слову дело.

Тяжесть возложенных на Горемыкина задач превосходила всё, с чем когда-либо сталкивались его более прославленные предшественники на посту председателя правительства – Витте, Столыпин и Коковцов. Как ни был опасен прежний революционный террор, уносивший жизни тысяч монархистов, Великая война 1914 г. открыла эпоху открытого противостояния целых народов, блоков нескольких государств. Мировые войны ведутся за мировое господство. В этом противостоянии, исход которого определял облик будущего, Иван Горемыкин с первых дней войны возглавлял правительственный аппарат Империи.

Если рассматривать вопрос о виновниках войны, то уж точно не И.Л. Горемыкин подсылал убийц к эрцгерцогу Францу-Фердинанду. 75-летний русский министр, сторонник традиционной Самодержавной монархической системы за всю свою продолжительную карьеру не проявлял себя сторонником агрессивной внешней политики с использованием безнравственных методов. В этом, подобно Императору Николаю II, И.Л. Горемыкин являл полюс положительных идей Монархии, Православия и национализма.

Со своей стороны, жертва покушения, наследник Австро-Венгерской короны Франц-Фердинанд, был явно выраженным противником войны с Россией, сторонником самодержавного монархического правления русского типа и непрестанным критиком масонского влияния внутри его Империи. Как следует из стенографического отчёта судебного процесса, опубликованного в 1918 г., убийца эрцгерцога Гаврила Принцип признавал, что именно масоны стояли за совершённым им покушением. «Широко разветвлённый заговор», существование 19 июня (2 июля) 1914 г. которого одинаково виделось немецкому канцлеру Бетману-Гольвегу, а также Императору Франц-Иосифу, имел явный антимонархический и антирусский характер. Само убийство было осуществлено руками боснийской революционной террористической организации  [«Кто развязал Первую мировую. Тайна сараевского убийства» М.: Вече, 2010, с.17, 23, 41, 56].

Как пишет сын министра Земледелия А.В. Кривошеина, ближайшего помощника И.Л. Горемыкина в пору начала войны, в июле 1914 г. председатель Императорского правительства считал, что твёрдая позиция России даст единственную надежду на сохранение мира. Кривошеин и Сазонов тогда были с ним заодно. Горемыкина и Кривошеина связывала многолетняя дружба, ещё осенью 1913 г. в Ливадии Кривошеин предлагал Императору Николаю II назначить председателем правительства Горемыкина вместо Владимира Коковцова [К.А. Кривошеин «Александр Васильевич Кривошеин. Судьба российского реформатора» М.: Московский рабочий, 1993, с.151, 169].

После 1906 г. Иван Горемыкин вернулся в кресло председателя правительства только  31 января 1914 г., хотя все эти годы он оставался кандидатом на открывающиеся вакансии в первые ряды представителей власти. Так, в 1909 г., когда англофил А.П. Извольский потерпел крупную дипломатическую неудачу, Император рассматривал возможность назначения И.Л. Горемыкина министром иностранных дел [П.В. Мультатули «Внешняя политика Императора Николая II» М.: ФИВ, 2012, с.461].

Поэтому в 1913 г., критикуя С.Д. Сазонова, сменившего в МИДе Извольского, И.Л. Горемыкин отпускал фразы вроде: «если б я был министром иностранных дел». Горемыкин стоял за невмешательство крупных держав в конфликт на Балканах. Он говорил, что европейским дипломатам надо предложить: «Господа, не мешайте славянам и туркам резать друг друга. А когда это занятие им наконец надоест и они заключат мир, тогда и только тогда наступит момент созвать конференцию и повергнуть условия этого мира на обсуждение Европы». Можно убедиться в том, что Горемыкин не считал нужным втягивать Россию в балканские войны и желал удержать от того же все крупные державы. Совсем по-другому себя вела Австро-Венгрия, чья последовательная оккупационная политика, поддерживаемая Германией, вызывала нарастающую угрозу войны.

Е.Н. Шелькинг, один из немногих мемуаристов, близких к И.Л. Горемыкину, рассказывает о событиях 2-й Балканской войны 1913 г., когда сербский посланник в России Мирослав Спалайкович консультировался с И.Л. Горемыкиным относительно плана правительства Сербии в случае начала войны занять столицу Болгарии и низложить царя Фердинанда. С.Д. Сазонов категорически запрещал проводить такой план, в то время как И.Л. Горемыкин говорил: «вам, сербам, надо было действовать, не спрашивая никакого разрешения».

В июне 1913 г. Болгария первая напала на Сербию, спустя несколько дней после этого разговора, как уверяет Шелькинг [«Историк и Современник», Берлин, 1922. Вып.3, с.239, 247-248].

Поскольку в 1913 г. Горемыкин не возглавлял Совет Министров, к нему обращались за рекомендациями, принимая во внимание значительность его государственного опыта и авторитетность мнения. Или же беседа Горемыкина со Спалайковичем состоялась всё-таки в 1914 г., и в ней обсуждались минувшие дела.

Как видно по всему изложенному, И.Л. Горемыкин, идейно развитый монархист, стоял на принципах национализма, согласно которым сохранение и развитие культурных особенностей и политического суверенитета в своей стране означает непременную сопутствующую заинтересованность в существовании чужого культурного своеобразия и политической самостоятельности, независимого от деспотического глобализма, принимающего различные формы колониального порабощения: экономического, дипломатического, культурного. Славянофильство Горемыкина выражалось в предоставлении дружественным России государствам права на самостоятельность. Такова идея национализма как составляющей части идеологии русского монархизма.

Через неделю после начала войны, 26 июля 1914 г. И.Л. Горемыкин выступил в Г. Думе. Французский посол Морис Палеолог об этом дне пишет, нарочито преувеличивая нетвёрдость шагов престарелого министра и слабость голоса, которым тот якобы с трудом управлял, прерываясь, «как будто бы он умирал». Горемыкин не был великим оратором, но решительно ни один сколько-то объективный мемуарист, общавшийся с ним и слушающий его речи, не думает формулировать что-то настолько карикатурное. Художественные красоты Палеолога из его собрания сплетен в этом, как и во многих других установленных историками случаях, вымышлены или преувеличены.

Палеолог страдал манией величия французского расового превосходства. Преувеличивая дряхлость Горемыкина (1839 года рождения), он не учёл, к примеру, что один из самых выдающих британских премьер-министров Уильям Гладстон успешно исполнял свои обязанности и в 75 лет, и даже в 94 года – в конце XIX века.

В 1917 г., когда премьер-министром Франции вновь стал Жорж Клемансо, ему исполнилось уже 76 лет – это больше, чем насчитывалось у Ивана Горемыкина в 1914-м. Рональд Рейган и в 77 лет оставался президентом Соединённых Штатов. Сам по себе возраст не является ощутимой помехой, если не сопровождается значительными болезнями, которых у главы русского правительства в 1914 г. не наблюдалось. Особенно если сравнить с Леонидом Брежневым, которому в момент смерти в 1982 г. исполнились те же 75 лет, а явные признаки маразма проявились значительно раньше. Юрий Андропов и вовсе не дожил до 70 лет, он серьёзно болел на протяжении значительной части своей жизни.

И хотя политические противники использовали возраст Горемыкина для дискредитации его способностей, как можно будет убедиться, он успешно справлялся со своими обязанностями по самым различным государственным делам, проявляя редкую проницательность и рассудительность, по сравнению со многими своими коллегами в правительственном кабинете, не говоря уж о представителях оппозиционных партий.

Государственной Думе И.Л. Горемыкин 26 июля изложил, что «Россия не хотела войны», Императорское правительство испробовало всё для сохранения мира, «цепляясь за малейшую надежду предотвратить потоки крови, которые грозили затопить Европу». «Если бы мы уступили, наше унижение не изменило бы хода событий» [М. Палеолог «Дневник посла» М.: Захаров, 2003, с.61]

Такое утверждение куда более справедливо, чем нередкие легкомысленные предположения, будто войны следовало избежать любой ценой, а главное – что её вообще можно было избежать, не объявляя мобилизации, т.е. оставив её беззащитной перед мобилизующимся противником, готовым к нападению.

И.Л. Горемыкин закончил речь словами: «В эту торжественную минуту я от имени правительства призываю вас всех, без различия партий и направлений, проникнуться заветами царского манифеста: да будут забыты внутренние распри, и сплотиться вместе с нами вокруг единого знамени, на котором начертаны величайшие для всех нас слова: «государь и Россия» (рукоплескания)» [А.Я. Аврех «Распад третьеиюньской системы» М.: Наука, 1985, с.11].

Декларируя свой политический символ веры, И.Л. Горемыкин хотел убедить Г. Думу, что только на монархической платформе возможно сохранить единство России, которая иначе расползётся в клочки самолюбивых народностей и раздерётся в схватке партийных программ с опасными конкурирующими демократическими проектами. Отсутствие иного объединяющего принципа, кроме монархического, вытекало из характера русской политической культуры, основывающейся на идеале Самодержавной власти.

Идея Самодержавного Царства подразумевает сознательную выработку наиболее достойного носителя Верховной власти, служащего действительным воплощением идеи своего Отечества. Вследствие целенаправленного приложения значительных усилий, Наследник ко времени вступления на Царство становится, если сравнивать с демократической принадлежностью Верховной власти всему народу, способным представлять определённые положительные идеи государственного существования.

Если монархический идеал состоял в сознании необходимости служения и подвига в приложении ежедневных усилий по улучшению существующих условий жизни, то либеральная оппозиция воображала самым важным и полезным осуществление принципа освобождения от всей Самодержавной системы, на которой покоилось устройство России.

Масон Керенский вспоминал, что Георгий Львов «один из первых искал путей предотвращения гибели», не играя в «комедию “национального единения” с Горемыкиными» [Г.Е. Львов «Воспоминания» М.: Русский путь, 1998, с.304].

Это было одно из многочисленных признаний о том, как демократические вожди, будущие руководители Временного правительства, не желая следовать призыву И.Л. Горемыкина к совместному служению Монарху и России, готовили государственный переворот для устранения Царя, ожидая благих последствий смены всего политического устройства.

При этом критики далеко не владели необходимыми профессиональными навыками и крупно ошибались, преувеличивая значение общественных усилий, сравнительно с работой государственного аппарата. Как признавал хорошо осведомлённый деятель Всероссийского Земского союза, князь Львов «laquo;не умел хорошо организовывать дела» и скорее преуспел в создании себе ложной репутации успешного деятеля, хотя всё что удавалось сделать Земскому союзу Львова, сопровождалось неоправданно крупными затратами средств, полученных у правительства [С.Е. Трубецкой «Минувшее» М.: ДЭМ, 1991, с.108-109].

Фактически, Г.Е. Львов сделал себе имя за счёт И.Л. Горемыкина. Сразу после образования Земского союза Львов обратился к нему с просьбой предоставить 10 млн. рублей на первоначальную организацию дел. Правительство Горемыкина дало ему 20 миллионов. Причём впоследствии вопрос о ревизии трат Львов воспринимал за оскорбление и наотрез отказывал, хотя его работа полностью финансировалась правительством. Можно убедиться, насколько несправедливы обвинения монархического режима в деспотическом гнёте и стеснении активности так называемой общественности.

Чего она стоила, видно из такого вердикта в записках военного прокурора: «Земский союз, о котором вся печать в пику правительству кричала, что это единственная организация, которая несёт всю тяжесть снабжения армии, на самом деле был приютом для целой кучи маменькиных сынков, ловких людей, аферистов и всяких бездарностей мужского пола» [Р.Р. Раупах «Лик умирающего» СПб.: Алетейя, 2007, с.150].

То же, что и о Г.Е. Львове и руководимой им организации, следует сказать про другого будущего министра Временного правительства А.И. Гучкова. Современные историки делают вывод, что его военно-промышленные комитеты работали неэффективно, показали свою относительную неспособность. Политическая деятельность в их работе преобладала над экономической [П.А. Кюнг «Мобилизация экономики и частный бизнес в России в годы первой мировой войны» М.: РГГУ, 2012, с.62, 175-176].

Малую результативность гучковских комитетов с самого начала точно предугадал Горемыкин, который не одобрял многочисленность ЦВПК, запроектированных 10 представителей от рабочих, «а сделают ли что-нибудь – это мы увидим» [А.А. Поливанов «Из дневников и воспоминаний» М.: ВВРС, 1924, с.206].

Наряду с неоправданно завышенными представлениями о знаменитостях, которые потом войдут в революционное правительство, в то время многие преувеличивали значение покойного П.А. Столыпина, называя его единственным государственным деятелем, чуть ли ни величайшим в Европе. Такие люди говорили про Горемыкина: «он честный человек без всякого воображения и настойчивости» [Н.В. Волков-Муромцев «Юность. От Вязьмы до Феодосии (1902-1920)» М.: Русский путь, 1997, с.115].

Лица, имевшие непосредственное касательство с Горемыкиным, могут оспорить постороннее мнение о недостатке настойчивости: «лучшие воспоминания о семье Горемыкиных (дружба с сыном премьера) рисуют и мне привлекательный образ властного и умного старика, с большим достоинством, безупречной обходительностью и редкой внутренней твёрдостью. Историк воздаст должное и политической силе этого человека: силе сопротивления» [И.И. Тхоржевский «Последний Петербург» СПб.: Алетейя, 1999, с.96].

Какой разительный контраст даёт человек хорошо осведомлённый, в сопоставлении с приведённым уже портретом, выведенным в записках французского посла, или с тем, что писали лишённые не только чувства такта, но и элементарной честности, борцы за демократизацию страны. Вождь оппозиции, Павел Милюков, ещё один будущий революционный министр, писал о выжившем из ума, ко всему безразличном Горемыкине, как о пустом месте, тяжёлом камне на дороге [П.Н. Милюков «Воспоминания» М.: Современник, 1990, Т.2, с.34, 140].

Нет никаких отличий от высокомерных замечаний, оставленных пребывающим вдалеке от России французским президентом: «Премьер Горемыкин, старый и усталый, является фактически пустым местом». Президент не распознал, что заимствованные им формулировки составляли часть той «несправедливой кампании, которая ведётся в славянских кругах против императрицы» [Р. Пуанкаре «На службе Франции 1915-1916» М.: АСТ, Минск: Харвест, 2002, с.84].

Все эти выражения являются самым ходовым товаром партийной политической мифологии времён Первой мировой войны, об этом всегда следует помнить, обращаясь к характеристикам представителей монархической власти, оставленным теми, кто претендовал на её захват и потому находился во враждебном отдалении от высокопоставленного объекта клеветнических суждений.

Фантастический характер представлений лидера партии к.-д. демонстрирует такая навязчивая идея, преследовавшая Павла Милюкова, как мысль о провокации революции И.Л. Горемыкиным с целью создать предлог для преждевременного окончания войны, обвинив в этом левые партии [С.П. Мельгунов «На путях к дворцовому перевороту» М.: Айрис-пресс, 2007, с.107].

Столь же безумное мемуарное наследие оставил чешский политик Томаш Масарик, тесно связанный с либеральными кругами в России. После войны он писал про Русского Царя: «Также немужественно вел он себя и потом, когда часть придворной клики выдумала план пустить немцев к Петрограду, дабы этим спасти трон. Что это не был единственный подобного рода план, я могу доказать теми сведениями, который я получил в Лондоне о Горемыкине. Уже тогда этот русский министр, бывший сравнительно лучше, нежели его преемник, не боялся поражения и наступления немцев на Петроград. Немцы де смогут завести в России порядок». Крупнейший эмигрантский историк Сергей Мельгунов, приводя такую выдержку, характеризует запись как поспешную, не уместную в историческом исследовании. Масарик ссылался на неустановленные факты, используя один из множества ложных слухов «в напряжённой атмосфере недоверия и борьбы» [«Голос минувшего на чужой стороне» Париж, 1926, №1, с.269-270].

Милюков и Масарик одинаково не умели и не желали отличать достоверное от вымысла, явно демонстрируя антимонархическую пристрастность. Такие слухи в то время являлись средством борьбы с правительством Горемыкина.

Некоторое время слухами о предательских намерениях Царского правительства питались советские историки. Один из них приводил, хотя и не умея подтвердить достоверность документа, депешу греческого посланника в Петрограде Венизелосу, 4 января 1915 г.: «Я узнал, что председатель Совета министров ездил в Ставку, где находится и император. Сербский посланник сообщает что, по сведениям из главного штаба, целью свидания было обсуждение вопроса об отдельном мире с Австрией» [М.Н. Покровский «Империалистская война. 1915-1930» М.: Либроком, 2010, с.168].

Спекулируя теми же слухами, что и Масарик, советские историки возводили на правительство Горемыкина обвинения в подготовке сепаратного мира. Однако поскольку каждый подобный факт оказывался недостоверным, эта клевета была опровергнута сначала эмигрантскими историками, правоту которых со временем пришлось признать и в СССР.

Самой популярной претензией оставалось всё-таки обвинение Горемыкина в бездействии из-за преклонного возраста, а также в монархической принципиальности.

Василий Шульгин в последней книге, написанной в Советском Союзе, назвал главной ошибкой следующее: «Иван Логгинович считал, что войну ведёт армия и её военачальники, и ответственен за неё только военный министр, а правительство и он сам, как его глава, тут ни при чём». Ужас бездеятельности Горемыкина, по словам Шульгина, заключался в его враждебной позиции относительно Г. Думы [В.В. Шульгин «Годы. Дни. 1920» М.: Новости, 1990, с.307].

Лично И.Л. Горемыкин никогда не ставил себя в стороне от войны. Мнение Шульгина является очередным вымыслом, опровергаемым совокупностью фактической работы главы правительства. Как ни велик и разнообразен сделанный Горемыкиным вклад в ведение Первой мировой войны, можно попытаться изложить хотя бы некоторые примеры, характеризующие как личность Ивана Логгиновича, так и значимые события Мировой войны.

И.Л. Горемыкин находился в постоянной переписке с Государем Императором, когда тот находился в отъезде, с Военным министром В.А. Сухомлиновым и Ставкой Великого Князя Николая Николаевича.

Война 1914 г. принесла России не только ощутимые боевые потери, но и значительные тяготы мирного населения, особенно расположенного вблизи линии фронта. Современные историки с различных позиций подвергают критике действия военных властей, преследовавших этнических немцев, подданных Российской Империи. Кроме немцев, массовая депортация евреев из областей, прилегающих к зоне военных действий, значительно усложнила их жизнь. Проведённое под предлогом массового участия евреев в шпионаже, фактическое уничтожение еврейской черты осёдлости Верховным главнокомандующим Николаем Николаевичем, организатором депортаций, в значительной степени дестабилизировало тыл Империи [«Граф Келлер» М.: Посев, 2007, с.424].

Осенью 1914 г., в самом начале войны, В.К. Николай Николаевич в письме к И.Л. Горемыкину просил принять суровые меры против всех без исключения подданных вражеских государств, проживающих в Российской Империи, настаивал на приравнении их к военнопленным. Правительство И.Л. Горемыкина, напротив, стремилось нейтрализовать агрессивную политику военных властей: «Совет министров под председательством И.Л. Горемыкина несколько раз призывал Ставку прекратить практику насильственного выселения в глубь страны населения из прифронтовой полосы», в особенности немцев и евреев [М.В. Оськин «Неизвестные трагедии Первой мировой» М.: Вече, 2011, с.178, 402].

Эта позиция у И.Л. Горемыкина совершенно логично сочеталась с отказом, данным им еврейской депутации на их просьбу совсем отменить черту оседлости. Председатель правительства осадил евреев: «Неужели вы думаете, что теперь вам всё дозволят?». Министр народного просвящения в кабинете И.Л. Горемыкина, Л.А. Кассо назвал процентную норму в образовательных учреждениях нерушимой [«Мировой кризис 1914-1920 годов и судьба восточноевропейского еврейства» М.: РОССПЭН, 2005, с.139].

Законодательная защита от захвата образования евреями была совершенно оправданной, т.к., к примеру, в СССР, после победы революции, когда им действительно всё дозволили, к 1940 г. из евреев, которые составляли 1% населения, на физический факультет МГУ поступало 58% евреев, в аспирантуры принимали 50% математиков-евреев. После войны их пропорцию намеренно снизили до 25%, но они и тем были недовольны [В.В. Кожинов «Россия как цивилизация и культура» М.: Институт русской цивилизации, 2012, с.442—443].

Хотя и в 1970-е евреи в СССР занимали 1-е место на 1000 человек среди студентов и учёных [«Сионизм: теория и практика» М.: Политиздат, 1973, с.224].

Процентная норма для евреев существовала даже в  демократических Соединённых Штатах, не являясь сугубо монархическим явлением. В России процент, равный пропорции числа евреев ко всему населению Империи, являлся совершенно справедливым.

22 сентября 1914 г. И.Л. Горемыкин написал Н.Н. Янушкевичу, начальнику штаба ВГК, о нежелательных последствиях массовых конфискаций имуществ и предприятий в Риге, Пскове и Витебске. Под его воздействием Янушкевич запретил безосновательную конфискацию предприятий этнических немцев. С другой стороны, И.Л. Горемыкин поддерживал секвестр имущества и земель, оставленных беженцами в занятой русскими войсками Галиции. Он даже предложил Янушкевичу перейти к полной конфискации имущества, оставленного немцами и евреями, поскольку не имелось никаких оснований полагать, что они вернутся.

С другой стороны, И.Л. Горемыкин защищал тех евреев, которые были подданными Российской Империи. Он написал для Монарха доклад, протестуя против дальнейших массовых депортаций, которые к 15 мая 1915 г., как ожидалось, охватят 300 тысяч евреев. Горемыкин утверждал, что весь народ не должен быть наказан за преступления отдельных лиц, а сосредоточие переселяемых евреев в новых губерниях приведёт к их обнищанию и нежелательной вероятности погромов. Действия главы правительства помогли прекратить депортации и смягчить отношение военных властей к евреям [Эрик Лор «Русский национализм и Российская империя» М.: НЛО, 2012, с.78, 115, 165-167].

При значительном участии И.Л. Горемыкина состоялось спасение 300 тысяч армян, в миллионном масштабе истребляемых младотурками, конституционным переворотом которых восхищалась враждебная русским властям интеллигенция. Правительство Горемыкина приняло беженцев на Кавказе и выделило 2 млн. рублей на их обустройство, принимались различные дополнительные меры для обеспечения армян всем необходимым [«Россия и Первая мировая война» СПб.: Дмитрий Буланин, 1999, с.137].

Военный министр подтверждает наличие некоторого конфликта между Ставкой Великого Князя и правительством Империи. Он вспоминает, как «Горемыкин прочитал нам письмо начальника штаба, в котором Янушкевич» «в непозволительной форме выражал неудовольствие его императорского высочества по делам Совета министров, в основании своём никакого отношения к полномочиям Верховного главнокомандования не имевшим» [В.А. Сухомлинов «Воспоминания» Минск: Харвест, 2005, с.313].

Масон И.П. Демидов в эмиграции приписывал М.В. Алексееву отзывы о том, будто Горемыкин не понимал самых примитивных вещей, ничего не делал и желал только, чтобы его не бранил Родзянко [В.Ж. Цветков «Генерал Алексеев» М.: Вече, 2014, с.166].

Такая картина, отражая имевшийся антиправительственный настрой М.В. Алексеева и опасный конфликт, разжигаемый Г. Думой, совершенно неверна с фактической стороны. Скорее именно И.Л. Горемыкину приходилось изо дня в день втолковывать Алексееву ошибочность некоторых решений военных, принимаемых под носом у начальника штаба.

Во всё время своего пребывания во главе правительства И.Л. Горемыкин вмешивался в распоряжения военных властей, касающиеся мирного населения. После ухода из Ставки В.К. Николая Николаевича Горемыкин постоянно обращался уже не к Янушкевичу, а к М.В. Алексееву. Так, в декабре 1915 г. он просил генерала Алексеева отменить распоряжение Н.В. Рузского и М.Д. Бонч-Бруевича мобилизовать всё мужское население Лифляндской губернии. «Горемыкин утверждает, что Бонч-Бруевич объясняет это главным образом желанием выловить таким поголовным призывом все германофильствующие элементы края». «Экономически такое распоряжение грозит краю разорением. Вообще мера эта сулит много серьёзных осложнений, и потому Горемыкин просит Алексеева отменить её» [М.К. Лемке «250 дней в царской ставке. 1914-1915» Минск: Харвест, 2003, с.381].

И.Л. Горемыкин неустанно стоял на страже интересов населения Империи, защищая его от чрезмерного произвола военных властей, не учитывающих все последствия принятых ими решений.

Т.е., Иван Горемыкин активно участвовал в деле ведения войны, отстаивал правительственные полномочия, воздействовал на военные власти, когда они выходили за означенные для них пределы.

Надо сказать, что произвол в отношении представителей вражеской национальности творился во всех воюющих странах. Как писал русский профессор, проживавший в Канаде и США: «Во Вторую мировую войну в Америке начали забирать в лагеря даже преподавателей немецкого языка, коренных американцев» [П.Н. Пагануцци «Правда об убийстве Царской Семьи» М.: ТРХ, 1992, с.23].

Точно так и в Первую мировую, когда в США была учреждена «беспрецедентная промышленная диктатура» во главе с Б. Барухом, в тюрьмы отправляли тысячи людей за высказываемые антиправительственные суждения. После того, как в Нью-Йорке судили 6 редакторов газет, «присяжные заседатели и адвокаты впоследствии заявили, что обвиняемые почти наверняка были бы признаны виновными, если бы хоть кто-то из них оказался немцем или евреем» [Д. Голдберг «Либеральный фашизм» М.: Рид Групп, 2012, с.116, 121].

А крупные имущественные потери характерны для жителей, подвергающихся любой оккупации. Выселяя немцев из присвоенной Эльзас-Лотарингии, когда закончилась Первая мировая война, французы позволяли им забрать с собой не более 50 кг багажа. Тем самым они присваивали всё недвижимое имущество и большую часть движимого [Йохен фон Ланг «Протоколы Эйхмана. Записи допросов в Израиле» М.: Текст, 2007, с.97].

Достаточно активно И.Л. Горемыкин вникал в дела Империи, как свидетельствовал заместитель министра внутренних дел В.Ф. Джунковский. Произведённые им сокращения числа охранных отделений Горемыкину не нравились, но по получении достаточных разъяснений, Горемыкин согласился с Джунковским, в целом у них сложились отличные отношения [«Падение царского режима» М.-Л.: Госиздат, 1926, Т.V, c.108].

Довольно тесно Горемыкину приходилось заниматься и финансовыми вопросами. 26.11.1914 г. В.А. Сухомлинов писал: «Покупаем в Америке, – но когда всё это прибудет… А тут ещё, по-видимому, немцы – стараются перекупить всё, что мы собираемся купить. Вчера у И.Л. Горемыкина было по этому поводу совещание Сов. Министров, т.к. Минист. финансов не справляется с валютой, — а я пристаю чуть не с ножом к горлу и требую быстрого решения» [«Красный архив», 1922, №2, с.140].

За бездействие депутаты Г. Думы принимали другое. Например, принимали в январе 1915 г. отсутствие реакции на их упрёки насчёт русского управления в Галиции, цензуры, желаемой амнистии. Единственное, что им ответил Горемыкин, это пообещал пустить через Думу проект о польской автономии [Е.Д. Черменский «IV Государственная дума и свержение царизма в России» М.: Мысль, 1976, с.76].

Здесь можно увидеть источник легенды о бездеятельности Горемыкина, наряду с его почтенным возрастом. Много возомнившие о себе депутаты игнорировались председателем правительства, и они вообразили, будто тот ничем не занимается. Предпочитая дела, а не слова, Горемыкин был очень последователен. Относительно приветствий московской городской думы он также советовал министрам «не отвечать всем этим болтунам и не обращать на них внимание» [Н.Н. Головин «Наука о войне» М.: Астрель, 2008, с.716].

В январе 1915 г. Г. Дума собиралась всего на три дня. Тогда И.Л. Горемыкин впервые объявил о планах России на Константинополь. Он произнёс: «Всё отчётливее обрисовывается перед нами светлое историческое будущее России, там, на берегах моря, у стен Царьграда» [С.С. Ольденбург «Царствование Николая II» М.: АСТ, 2003, с.637].

Думская оппозиция, желавшая забрать себе плоды победы, не замечала и не желала знать, ничего, что нельзя было использовать для критики правительства.

На очередную просьбу М.В. Родзянко созвать Г. Думу И.Л. Горемыкин в начале июня 1915 г. отвечал: «При первом же появлении Маклакова на него обрушатся все фракции и мне волей-неволей придётся распустить Думу. Между тем это нежелательно». С министром внутренних дел Николаем Маклаковым Императору пришлось расстаться, хотя он был убеждённым защитником монархической идеи, из-за чего его и травили думские фракции. Заменяя в правительстве Н.А. Маклакова, В.А. Сухомлинова, И.Г. Щегловитова, Государь Император устранял основные претензии думского партийного представительства к составу правительства, но никакие меры не убеждали либеральную оппозицию встать на конструктивные позиции. В дневнике Клюжева 13 июня 1915 г. записана такая пораженческая реакция Керенского на перемены в правительстве: «Пал Перемышль – ушёл Маклаков, пал Львов – ушёл Сухомлинов, падёт Варшава – уйдёт Горемыкин» [В.С. Дякин «Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны» Л.: Наука, 1967, с.77, 81].

А тот всё никак не падал. Приезжие иностранцы ещё в феврале 1914 г. воображали, будто И.Л. Горемыкин не продержится много месяцев, т.к. он стар [«Исторический архив», 2003, №4, с.159].

Но в течение всего 1915 г., тяжелейшего года войны, сопровождавшегося преодолённым правительственными усилиями кризисом военного снабжения, приходили и уходили другие министры, а Горемыкин продолжал возглавлять правительственную политику. Оппозиция бесновалась. В сентябре 1915 г. ещё один будущий министр Временного правительства, преклонявшийся перед масоном Керенским, князь Дмитрий Шаховской предлагал ЦК партии к.-д. использовать съезды союзов земств и городов в качестве политической трибуны, настаивая на замене И.Л. Горемыкина князем Львовым. «Захват власти необходим», повторял он, совсем как 10 лет назад. «Сейчас совершенно немыслимо стоять за министерство Поливанова, Кривошеина или других, которые покорились этой старой туфле – Горемыкину» [И.В. Кузьмина, А.В. Лубков «Князь Шаховской» М.: Молодая гвардия, 2008, с.228, 233].

В отличие от Горемыкина, который сознавал все катастрофические последствия такого захвата власти, его критики питали фантастические иллюзии о собственных достоинствах. Крушение 1917 года доказало полную профессиональную несостоятельность партийных лидеров. Один из них, Василий Маклаков, в письме за сентябрь 1921 г. признал: «Общественность была ниже правительства не только по опыту и умению, но по пониманию положения, по мужеству и патриотизму» [«Совершенно лично и доверительно!» М.: РОССПЭН, 2001, Т.1, с.475].

Для сравнения, если правительство И.Л. Горемыкина в 1914-1915 гг. в чрезвычайном порядке принимало законы, направленные на укрепление уголовно-розыскной полиции, то, исходя из сугубо вредительских соображений, в 1916 г. депутаты Г. Думы эти законы не утвердили, отменив финансирование уже сформированных правительством сыскных отделений [А.Ю. Шаламов «Российский «фараон». Сыскная полиция Российской империи» М.: Принципиум, 2013, с.193].

В 1917 г., как известно, демократические власти уничтожили не только политическую полицию, но и систему уголовного сыска. В Перми и Вятке за февраль 1917 г. при монархическом режиме не было зафиксировано ни одного преступления, а на январь 5 и 3 соответственно. Всего около 35 за январь и февраль 1917 г. в Оренбурге, Уфе и Екатеринбурге. «Убийства и грабежи – были редким исключением». К осени 1917 г. не проходило уже ни дня без тяжких преступлений, грабежей и убийств, даже среди белого дня  [И.В. Нарский «Жизнь в катастрофе. Будни населения Урала в 1917-1922 гг.» М.: РОССПЭН, 2001, с.162].

Т.е., до несомненности справедлив вывод современного историка Ф.А. Гайды в специальной монографии «Либеральная оппозиция на путях к власти» (2003) о противниках И.Л. Горемыкина и Царя: «деятели либерального движения» «оказались активными участниками пораженческой Февральской революции, приведшей Россию к национальной катастрофе».

В качестве показателя достоинства правительства Горемыкина может послужить сравнение не только с революционным Временным правительством, но и с союзными России правительствами военного времени.

В пору расследования деятельности Военного министра В.А. Сухомлинова 1 сентября 1915 г. по запросу председателя Верховной комиссии Н.П. Петрова Горемыкин отправил материалы, объясняющие троекратное отклонение Советом Министров проекта правил об объявлении особого положения казённых заводов, работающих на оборону. Особое положение заключалось в лишении рабочих права перейти на другое предприятие, введение тюремного заключения (от 4 до 16 месяцев)  «за небрежное выполнение работы, за неявку на работу» и неподчинение. Введение таких мер, напоминающих будущие советские тоталитарные законы в мирное время, правительство Горемыкина отклонило даже в условиях войны: ужесточение контроля над работой военных предприятий может принято при необходимости, а теперь в нём нет нужды (решение на заседании 3 августа 1914 г.).

Снова отклонён проект в декабре 1914 г. и феврале 1915 г. Эта мера была введена во всех воюющих странах, но Российская Империя вновь показала свои отличительные особенности. 19 февраля 1915 г. Горемыкин написал Сухомлинову: «при наблюдаемом ныне и удостоверенном министром внутренних дел вполне спокойном и лояльном настроении фабрично-заводского населения» эти меры могут стать поводом к волнениям [А.Л. Сидоров «Экономическое положение России в годы первой мировой войны» М.: Наука, 1973, с.46-48].

Т.е. в то время, когда депутаты Г. Думы, восхищаясь не делами, а речами, произносимыми перед огромными толпами, взывали: «Нам бы хоть осьмушку Ллойда Джорджа», на деле отъявленный враг либеральной демократии И.Л. Горемыкин защищал права рабочих куда успешней, чем политики при британском парламентском устройстве. И не произносил пустозвонных речей, что следует ставить ему в плюс.

Как замечают историки, на открытии Г. Думы 19 июля 1915 г. в честь годовщины начала войны И.Л. Горемыкин «логично и открыто» говорил о «долгой войне» и о «застигнутых врасплох союзниках». Т.е., он не преуменьшал ожидаемых сложностей ведения войны, имея о ней самое реалистичное представление, как и о том, что союзники России по Антанте тоже испытывали значительные технические затруднения [А. Тарсаидзе «Четыре мифа о Первой мировой войне» М.: Кучково поле, 2007, с.231].

Но его ненавидели. За что, объясняет генерал Спиридович, начальник охраны Царской Семьи: «Государь верил Горемыкину. Тот был стар, честен, понимал общественность и превыше всего ставил волю монарха. Это, конечно, многим не нравилось» [А.И. Спиридович «Великая война и февральская революция» Минск: Харвест, 2004, с.128].

Здесь достаточно точно сказано о причинах, почему А.В. Кривошеин, которого тогда называли теневым премьером, так и не возглавил правительство. Причина в том, что понимание общественности не означает зависимости от её, зачастую ошибочных и опасных, требований. О прекращении заседаний Г. Думы 3 сентября 1915 г., решённом И.Л. Горемыкиным вопреки желанию Кривошеина и других министров, современный историк И.Ф. Цветков пишет в комментариях: «Дряхлый Горемыкин оказался гораздо прозорливее своих министров, когда утверждал, что рабочее движение совершенно не связано с Думой». «Он был прав и тогда, когда говорил, что Дума абсолютно не интересует народ» [И.К. Григорович «Воспоминания бывшего морского министра» М.: Кучково поле, 2007, с.244].

По понятным причинам, такая позиция была совершенно не популярна в Г. Думе, но Горемыкина беспокоила только фактическая правота и нисколько не волновала сопутствующая этой правоте непопулярность.

Роспуском Г. Думы И.Л. Горемыкин предотвратил всякую возможность оппозиции настоять на назначении лояльного ей правительства и добиться замены профессиональных чиновников некомпетентными общественными деятелями: «Кризис кончился. Он разрешился в пользу правых». «Горемыкин остался на месте» [В.И. Старцев «Русская буржуазия и самодержавие в 1905-1917 гг.» Л.: Наука, 1977, с.175].

И.Л. Горемыкин успешно отбивал все наскоки на захват государственной власти, защищая прерогативы Государя и правительственный приоритет в политике. Горемыкин решительно отклонил проект партии к.-д., допускавший руководство депутатом Г. Думы главным управлением по снабжению армии [С.В. Воронкова «Материалы Особого совещания по обороне государства» М.: МГУ, 1975, с.26].

Вдовствующая Императрица Мария Фёдоровна высоко оценивала усилия непопулярного главы правительства и поддерживала его во мнении Царя. 6 сентября 1915 г. она говорила: «Со всех сторон рвали у Ники власть. Урывали всё, что было возможно. Это недопустимо в такое время, когда нужна твёрдая и непоколебимая власть среди этого развала во власти. Я умоляла Ники не гнать Горемыкина в такое время. Это верный и преданный человек, твёрдых убеждений и правил. Нельзя же ему гнать от себя людей, ему преданных» [Великий Князь Андрей Владимирович «Военный дневник» М.: Издательство им. Сабашниковых, 2008, с.180].

Соответственно, поддерживали отважное противостояние Горемыкина попыткам захвата власти русские монархические организации. Когда Император взял на себя Верховное главнокомандование, Главный Совет Союза Русского Народа выпустил окружное послание за подписью Н.Е. Маркова и В.П. Соколова: «Всем отделам Союза русского народа, всем монархическим единениям надлежит без промедления обратиться к маститому, умудрённому, честному царскому слуге, председателю совета министров Ивану Логгиновичу Горемыкину, и сказать, что народ русский спокоен лишь до тех пор, пока у власти стоят избранники царя-самодержца, а не ставленники жидо-масонских партий, блоков и синдикатов, что дарование жидам равноправие будет означать лишение народа-хозяина хозяйских прав на свою землю. Пусть те министры царские, которые заслуживают царского доверия, продолжают спокойно трудиться для победы над врагом, не обращая внимания на поднятую скрытыми и явными врагами шумиху» [«Союз русского народа» М.: Госиздат, 1929, с.101].

Создатели этой шумихи ставили цель монополизировать общественное мнение и всеми неправдами скомпрометировать Императорское правительство, что являлось подрывом единства и благополучия страны во время решающих военных схваток.

В действительности правительство И.Л. Горемыкина оказалось способным решать возложенные на него задачи. При этом именно Горемыкина следует видеть действительным главой правительства, а не Кривошеина, как это иногда изображается. Кривошеин имел значение только в пору, когда поддерживал, в качестве ближайшего помощника, Горемыкина. Выбирая сторону Г. Думы в августе 1915 г., Кривошеин ошибался и потом в эмиграции сознавался, что ошибался.

При огромном разнообразии деятельности И.Л. Горемыкина и невозможности здесь дать полную хронику его занятий, можно остановиться на таком важном моменте, как обвинения в подчинённом положении относительно Григория Распутина.

Не только революционеры всех мастей, но и некоторые подверженные внушению  антимонархической агитации министры поверили, будто И.Л. Горемыкин получил назначение не в силу уже выясненных его уникальных способностей, а ввиду благоволения «к нему Распутина» [С.Д. Сазонов «Воспоминания» Минск: Харвест, 2002, с.317].

Уж насколько был падок на такие выдумки советский историк Аврех, и тот признал «непричастность Распутина к назначению Горемыкина» [А.Я. Аврех «Царизм накануне свержения» М.: Наука, 1989, с.82].

И.Л. Горемыкин сопровождал Императора Николая II, занимая ключевые посты в правительстве, с первых лет царствования, с 1895 г., и все эти годы, после ухода из МВД в 1899 г. оставался в запасе, готовый снова выступить на первый план.

Многие удивлялись, как это И.Л. Горемыкин обладал способностью «безошибочно угадывать то решение вопроса, которое в конечном счёте одержит верх» [Г.Н. Михайловский «Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства» М.: Международные отношения, 1993, Т.1, с.119].

Конечно, именно в этой способности была причина повторного возвращения И.Л. Горемыкина во главу правительственной политики и удержания его там в течение всего 1914 и 1915 годов. На самом деле, нет ничего удивительного в том, что ему удавалось заранее понимать, какое именно решение важных дел, из числа рассматриваемых правительством, выберет Император. Дело в том, что если исходить из общности традиционных монархических принципов русской политики, станет совершенно ясно, почему выбор решения Государя и Горемыкина практически всегда совпадал.

Вот почему Горемыкин переиграл Сазонова по еврейскому вопросу, или по польскому, или по устранению помех, которые ставила благополучию страны Г. Дума, или по принятию Царём Верховного главнокомандования. Те министры, которые под влиянием прессы или психологического нажима депутатов отстаивали враждебные монархической политике принципы, естественно, ошибались, рассчитывая, что Император Николай II последует их примеру.

Таким образом, следует признать, что совместно с Императором именно Горемыкин проводил важнейшие для страны решения в первые годы Великой войны, что ошибочно подвергалось сомнению несведущими лицами, не знающими о Горемыкине ничего кроме даты рождения. В самом начале войны Император даже выпустил рескрипт, по которому в отсутствие Монарха в столице, И.Л. Горемыкин обладал чрезвычайными полномочиями и при необходимости мог санкционировать те решения Совета Министров, которые по закону обязательно требовали подписи Царя. Однако и здесь, отстаивая прерогативу Монарха, И.Л. Горемыкин предпочитал во время отъездов Николая II поддерживать постоянную связь через фельдъегерей, а «постановления Совета по наиболее важным и спорным делам передавались царю лично И.Л. Горемыкиным» [«Вопросы истории России XIX – начала XX века» Л.: ЛГУ, 1983, с.145].

Тем не менее, полномочия И.Л. Горемыкина были усилены ещё раз в феврале 1915 г., когда он возглавил Комитет финансов для гарантии согласованности финансовой политики правительства. Т.е., опять-таки не видно, чтобы Кривошеин играл роль фактического премьера, как он того желал и как о том иногда говорили [М.Ф. Флоринский «Кризис государственного управления России в годы первой мировой войны» Л.: ЛГУ, 1990, с.34-36].

По воспоминаниям талантливого государственного секретаря, которого поддерживал председатель правительства, Горемыкин был даже несколько преувеличенного мнения о своём влиянии на кадровую политику Императора. Правда, это скорее результат слишком вольного обращения автора с пером. Он допускает очевидные натяжки и анахронизмы относительно возможных мер предотвращения революции. Во всяком случае, такая присказка И.Л. Горемыкина, можно считать, действительно ему привычна: «Раз я берусь за дело, то действую не зря, всё обдумав и всё предусмотрев» [С.Е. Крыжановский «Воспоминания» СПб.: РНБ, 2009, с.140].

В восприятии компетентных чиновников, И.Л. Горемыкин не только человек очень мудрый, всегда продвигающий свои решения благодаря их совпадению с желаниями Императора, но и человек очень властный. При этом, как и у самого Императора, эта властность в силу чрезвычайной воспитанности и личной доброты никогда не переходила в грубость или мстительность.

Вот что пишет о нём министр Торговли и Промышленности, чьё назначение состоялось в январе 1915 г., согласно желанию Государя, только после того как Горемыкин навёл о нём необходимые справки, а получив таковые, присоединился к мнению Императора. Этот министр, часто общавшийся с Горемыкиным, написал о нём: «Вечером я отправился на Моховую на квартиру Председателя Совета Министров, которого я видел впервые. Меня поразил и его преклонный возраст и его удивительное спокойствие, которое скорее походило на индифферентизм. С первого раза было трудно представить, сколько у этого старца силы воли и мудрости, скрывавшихся под этим видимым индифферентизмом» [В.Н. Шаховской «Так проходит мирская слава» Париж, 1952, с.50].

Т.е. этот министр, проявивший свои таланты в годы войны, благодаря чему сохранял свой пост вплоть до февральского переворота 1917 г., увидел то, чего не желали признавать оппоненты Горемыкина. За великолепной его флегматичной невозмутимостью скрывались самые необходимые в политике таланты: не к зажигательным речам, не к обманным и манипулятивным приёмам, возбуждающим у людей симпатии к себе. Горемыкин владел всеми необходимыми умениями, способностью реализовать их – т.е. мудростью и волей. Особой настойчивостью.

Вот что пишет директор 2-го департамента МИД, состоявший в партии к.-д. и потому достаточно враждебно относящийся к монархистам. Вопреки этому он вынужден таким образом отбить вздорные формулировки из мемуаров Витте: «Горемыкин не помещается в этой злобной формуле. Он сложнее и живее: он был неглупым человеком, весьма цивилизованным и воспитанным, весьма себе на уме и по-своему умелым. Он отличался от “тысячи подобных” своей ловкостью и умением ставить верный диагноз того, что требовалось, чтобы успевать в большой административной карьере, искусство отнюдь не столь банальное». Как это ни покажется удивительным, хотя и недоброжелательный, но осведомлённый мемуарист пишет о наличии у И.Л. Горемыкина «недюженной подвижности и очень тонкого чутья» [Б.Э. Нольде «Далёкое и близкое. Исторические очерки» Париж: Современные записки, 1930, с.123].

Т.е., французский посол напрасно воображал, будто при наличии наблюдательности, осторожности и способности критически мыслить, скептическом настрое и лукавости, Горемыкину «не хватало воли к управлению и активности». Уж если он воображал, будто Горемыкину исполнилось 87 лет, а не 77, то наверняка ошибался и в более сложных расчётах и оценках [М. Палеолог «Царская Россия накануне революции» М.: Политиздат, 1991, с.33-34].

Недюженная подвижность – и это у 75-летнего Горемыкина, которого С.Ю. Витте обзывал оловянным, а А.Ф. Кони – мороженым лещом. Кстати, оба названных мемуариста, описывая всех бюрократов, кроме себя, непроходимо тупыми, показывают, как мало стоят их литературные сочинения.

Выяснение действительных достоинств И.Л. Горемыкина очень важно и для признания несостоятельной критики личности Императора Николая II, одним из самых существенных пунктов которой оставалось негодование по поводу назначения И.Л. Горемыкина и продолжительности его пребывания во главе правительства. Естественно, Монарх, который выбрал инертного, ко всему безразличного, полуживого старика, в изображении оппозиции, сам никуда не годился. Но всё оказывается не так.

Сравнительно с популярным в Г. Думе министром С.Д. Сазоновым, Горемыкин показывал себя куда более здравомыслящим политиком. Министр народного просвещения Л.А. Кассо, в признание достоинств Горемыкина пышно титуловал его великим визирем, подчёркивая степень доверия к нему Монарха и широту предоставленной ему власти. И.Л. Горемыкин, как следует из воспоминаний заместителя Кассо, держал все дела Совета Министров под своим контролем и не допускал принятия решений без своего непосредственного участия [М.А. Таубе «Зарницы» М.: РОССПЭН, 2007, с.168-186].

Великим визирем тогда называли правителя, облечённого Монархом всей полнотой власти, без всякой ответственности перед представительными учреждениями, в отличие от премьер-министра. И.Л. Горемыкин в продавливании решений Императора игнорировал не только мнение Г. Думы, но при необходимости даже и значительного числа министров, называя их слабонервными, демонстрируя тем самым превосходство своей выдержки. «Пока я буду жив, буду бороться за неприкосновенность царской власти. Сила России только в монархии. Иначе такой кавардак получится, что всё пропадёт» [С.П. Мельгунов «Легенда о сепаратном мире» М.: Вече, 2006, с.189].

Эти слова не были рисовкой, обычно немногословный Горемыкин выразил здесь свою героическую непреклонность и пророческую правоту. История революции доказывает, какой доподлинный кавардак случился в отсутствие русской Самодержавной власти. Без неё сама Россия перестала существовать. Николай II и Иван Горемыкин были главными препятствиями на пути революционного террора, гражданской войны, государственного распада, строительства тоталитарной диктатуры согласно самым прогрессивным философским воззрениям на необходимость построения социализма взамен самодержавных и сословных структур.

Символом тех самых предсказанных последствий нарушения неприкосновенности Царской власти, может послужить судьба Царя Николая II и его великого визиря, Ивана Горемыкина. Жестокое убийство Царской Семьи – фундамент террористической системы советского тоталитаризма. Но не менее трагичной оказалась участь И.Л. Горемыкина.

20 января 1916 г. он всё-таки получил отставку. За власть он никогда не цеплялся и всегда говорил, что не сам стремится пребывать во главе правительства, а занимает эту должность исключительно по желанию Государя.

На смену ему пришёл Борис Штюрмер, единомышленник Ивана Горемыкина, у них «самая была тесная дружба», как утверждал С.П. Белецкий. В основном он продолжал прежнюю политику своего предшественника [«Падение царского режима» Л.: Госиздат, 1925, Т. I, с.226; Т.III, с.403].

Замена требовалась только чтобы унять полубезумные претензии Г. Думы, имевшей к И.Л. Горемыкину личные счёты и совершенно не справлявшейся с порученными ей законопроектами.

Так Иван Горемыкин остановился в шаге от высшего гражданского чина – звания канцлера. Но и звание действительного тайного советника 1-го класса, предшествующее канцлеру, было уникальным. Со времени учреждения Петром I табели о рангах его получили всего 13 человек.

Даже в отставке И.Л. Горемыкин продолжал заниматься государственными делами, возглавляя комитет по польскому вопросу: из 12 человек участников было привлечено ровно 6 поляков. Последний раз совещание этой комиссии состоялось перед закрытием межсоюзнической конференции в феврале 1917 г. с участием бывших министров И.Г. Щегловитова, С.Д. Сазонова, председателя Г. Думы М.В. Родзянко [В.И. Гурко «Война и революция в России» М.: Центрполиграф, 2007, с.302].

Работоспособность Ивана Горемыкина была до того велика, что проявилась даже в пору революционного срыва успешного завершения мировой войны. В дни февральского переворота 1917 г., как писал комендант Таврического дворца, в который свозили арестованных государственных деятелей, наиболее опасных для заговора, вечером 27 февраля «старый бюрократ сказался в нём и в эту тяжёлую для него минуту. Он приехал в Государственную Думу с пером в руке; как застали его дома пишущим что-то за столом, так с пером без шапки, в солдатской шинели, приехал он на грузовике в цитадель русской революции» [Г.Г. Перетц «В цитадели русской революции» Петроград, 1917, с.38].

Произвольным революционным арестам в будущем подвергнутся миллионы русских людей. И.Л. Горемыкин был одним из первых.

Временное правительство желало найти хоть какие-то преступления Царских министров. Особенно наседали на И.Л. Горемыкина, но ничего не удавалось. Следователь А.Ф. Романов вспоминал: «Очень любопытен был допрос в качестве свидетеля И.Л. Горемыкина. Муравьёв вместо того, чтобы задавать ещё вопросы, разразился громкой обвинительной речью. Горемыкин не без ехидства прервал его вопросом: «Вы это меня обвиняете или допрашиваете?». Когда же Муравьёв несколько раз с пафосом воскликнул: – «На каком основании Вы провели такие-то и такие-то законы по 87 ст.?», то Горемыкин с невозмутимым спокойствием потребовал огласить текст этой статьи и ответил: «На точном основании этой статьи». Вообще надо отметить, что большинство представителей старой власти на допросах держали себя с большим достоинством и часто своими остроумными ответами ставили Муравьёва в весьма смешное положение» [«Русская летопись» Париж, 1922, Кн.2, с.29].

Новая власть вынуждена была освободить Горемыкина, хотя его преемник, Борис Штюрмер, погиб в демократических застенках от пыток и издевательств.

В связи с этим эмигрант Винберг приводил пикантную историю некоего доктора Р. В начале 1900-х к нему привезли Керенского «в состоянии полного сумасшествия», тому сделали трепанацию черепа. «Р. понадобилось просить помощи у Керенского для спасения близкого ему человека, старика И.Л. Горемыкина», «Керенский выдал подписанное им приказание об освобождении Ивана Логгиновича» из благодарности за своё спасение [И.С. Глазунов «Россия распятая» М.: Голос-пресс, 2008, Т.I, Кн.1, с.279-282].

Вероятнее всего, это одна из многочисленных легенд революционных времён.

Как и многие русские контрреволюционеры, И.Л. Горемыкин отправился на Юг России из красного Петрограда.

В декабре 1917 г. по России разнеслась весть об очередном массовом убийстве. Таких творилось много, и смерть не обходила лучших представителей старой власти. «В главном управлении Красного Креста получено сообщение, что на даче близ Сочи с целью грабежа убит заведующий центральным справочным бюро о военнопленных профессор генерал И.А. Овчинников; ранена жена его – дочь И.Л. Горемыкина. Там же убиты б. председатель совета министров И.Л. Горемыкин и его супруга» [«Дело народа», 1917, 17 декабря, №235, с.3].

Подобно всей Царской Семье, родные Ивана Горемыкина были люди, отдавшие себя служению России. «Дочь председателя совета министров И.Л. Горемыкина Александра Ивановна Охочинская сразу после объявления войны поступила на курсы сестёр милосердия и по окончании их отправилась на Западный фронт». Рядом с ней работали дочери и супруги генералов, баронессы, графини. Наиболее опытной была графиня Евгения Николаевна Игнатьева (более 20 лет стажа) – сестра министра народного просвещения [Ю.Е. Хечинов «Ангелы-хранители. Крутые дороги Александры Толстой» М.: РИА ДЮМ, 1996, с.113].

Через супругу Ивана Горемыкина проходили сотни тысяч рублей на благотворительность и помощь раненым. Но всем им не было места в новой революционной эпохе.

Проживавший в Сочи Воронович оставил самое подробное описание (несколько неточное по дате) их трагической гибели: «Горемыкин жил за городом на даче и в январе месяце был убит с целью ограбления какими-то неизвестными бандитами, арестованными вскоре после убийства и в свою очередь убитыми на базаре разъярённой толпой, расправившейся с ними самосудом» [Н. Воронович «Меж двух огней (Записки зелёного)» // «Архив русской революции», Берлин, 1922, Т.7, с.78-79].

Так погиб самый выдающий русский политик эпохи Царствования Императора Николая II. Его смерть и возмездие, настигшее его убийц, явились одним из эпизодов грандиозной Гражданской войны, начавшейся в России из-за нежелания следовать монархическим принципам, которые отстаивал И.Л. Горемыкин и которые одни, доведя Россию до победы в Первой мировой войне, могли предотвратить войну Гражданскую.

Сентябрь 2014 г.

Частично прочитано 15 сентября 2014 г. в Красноярской краевой научной библиотеке в рамках исторического лектория, приуроченного к столетию со времени начала Первой мировой войны