Страна победившего нацизма. СССР и реабилитации.

Одним из навязанных советской системой ложных представлений является обязательная оценочная ориентировка на наличие или отсутствие реабилитационных документов у своих жертв. Выпуск таких удостоверений на каждую осуждённую или казнённую жертву коммунистического правления рассчитан на юридическое оправдание не самих пострадавших, а всего устройства СССР, на подчинённое положение исторических расследований относительно приговоров карательных органов.

Совершение под управлением партии большевиков преступлений, по всем параметрам сопоставимых с казнями и преследованиями, сопровождавшими установление в Европе господства национал-социалистической партии, заставляет добиваться полноценного сознательного осуждения коммунистического правления и насаждавшейся в СССР идеологии. Оправдание совершаемых советскими людьми преступлений разными “патриотическими” мотивами является крайне опасным для настоящего и будущего потворством массовым террористическим практикам и полностью соответствует попыткам неонацистов назвать осуждаемые деяния в пору правления НСДАП справедливыми, преувеличенными или несуществовавшими.

Никто не требует у современных немецких прокуратур заверенных бумаг о том, что такие-то монархисты или такие-то евреи были убиты нацистами безосновательно и противоправно. Однако такой абсурд то и дело возникает с обсуждением грандиозно нелепых попыток реабилитаций Царской Семьи, адмирала Колчака, атамана Краснова, Николая Гумилёва – неважно, какие из попыток завершились успехом, а какие нет.

Не подчиняясь навязываемым чекистским приоритетам, Лев Гумилёв с полным равнодушием отзывался о попытках реабилитации своего отца, не считая нужным добиваться её. Он отвечал, что реабилитация – «дело соответствующих органов. Для меня он всегда оставался отцом» [Л.Н. Гумилёв «Всем нам завещана Россия» М.: Айрис-пресс, 2012, с.252].

При СССР этот вопрос праздным не был, т.к. там из официального информационного пространства жертвы партии выбрасывались, если они не были откровенными врагами типа генерала Краснова, и их нельзя было использовать в обоснование красного террора.

«Советскими установками были запрещены упоминания в печати о «нереабилитированных». Бдительность цензоров перехитрить редко кому удавалось» [О.И. Киянская, Д.М. Фельдман «Очерки истории русской советской литературы и журналистики 1920-х – 1930-х годов» М.: Форум, 2015, с.156].

Но теперь нет СССР, и ни для кого, кроме самих чекистов и их идеологической обслуги, не имеет значения, что С.П. Мельгунов, приговорённый к смерти за антисоветскую деятельность, получивший по милости заступников 10 лет тюрьмы и высланный на философском пароходе, был реабилитирован в 1992 году. В 1993 г. был реабилитирован убитый М.О. Меньшиков, в 1998 г. – А.И. Дубровин, в 2002 г. – Б.В. Никольский. Реабилитация ничего не меняет в отношении к ним и не имеет значения для их биографий.

Разница в отношениях между жертвами нацизма и большевизма вызвана цепью обстоятельств, последовавших за победой 9 мая 1945 г. Осуждение на Нюрнбергском процессе только нацистских, а не всех совершённых и совершаемых преступлений привело фактически к реабилитации таковых преступлений – при условии, если их совершают противники нацизма. В некотором роде, отказ в уравнении типовых преступлений может считаться реабилитацией нацистской практики – лишь бы она совершалась под иным идейным флагом.

Понимание такого значения реабилитаций в СССР и РФ раздавалось крайне редко. Немногие видели, что это «акт совершенно абсурдный. Если вдуматься – он задним числом придаёт легитимность самой тогдашней юстиции» [А.И. Ваксберг «Моя жизнь в жизни» М.: Терра-Спорт, 2000, Т.II, с.328].

Прямыми жертвами такого оправдания большевизма стали его идейные противники – белоэмигранты и власовцы, которые при справедливом подходе заслуживают ровно того же отношения, как немецкие противники своих соотечественников – нацистов. Численное преобладание таких соотечественников показывает тем большую идейную значимость противостоящего им меньшинства – в том случае, если они не разделяют идеологию и практику иной преступной системы, схожей с нацистской. Называть пошедших против порабощённого и обманутого большинства немцев или русских предателями “родины” могут только законченные нацисты и большевики.

Ничтожность реабилитационных бумаг определяется и тем, сколь многие из жертв коммунизма не могут получить никакой оправдывающей их справки просто потому что их смерть не получила юридического оформления. Советский писатель Даниил Данин в 1985 г. рассказывал: «смерть заключённого “без дела” лишила права отца на посмертную реабилитацию – некого было реабилитировать, некого и не за что» [Лариса Миллер «А у нас во дворе» М.: АСТ, 2014, с.130].

У власовцев “дела” были у всех, а практически у всех белоэмигрантов – дела с выдуманным составом преступления.

В эмиграции А.Н. Тялшинский был бессменным атаманом Зарубежной станицы в Харбине. С вступлением красных в 1945 г. в Харбин, Тялшинского и других казаков арестовали и увезли в СССР. Освободился атаман только в 1955 г.

Некоторые из власовцев в 1990-е всё-таки получили бумаги о реабилитации. А.М. Протопопов, белоэмигрант, упоминавшийся в романе П.Н. Краснова «От Двуглавого Орла к красному знамени», принял гражданство Германии с апреля 1941 г., и несмотря на участие в войне против СССР, был реабилитирован в июле 1994 г.: его осуждение на 20 лет было признано необоснованным, «по политическим мотивам» [«Война и судьбы. Вторая мировая, без ретуши» Невинномыск, 2003, Сборник №4, с.102, 136].

Однако вопрос об оправдании генерала Краснова решился в пользу полного одобрения советских постановлений об убийстве группы его единомышленников. В обоснование решения о правомерности убийства П.Н. Краснова была произведена публикация в «Вестнике архива президента РФ», в которой фактическое содержание чекистских распоряжений о казни белоэмигрантов не получило никакой научной проверки. Следовательно, их правомерность не была удостоверена, а эти документы, как и все советские публикации о личности генерала Краснова, оказываются сфабрикованы с целью опорочить его имя. Согласно опубликованному списку арестованных лидеров белогвардейских казачьих организаций от 13 сентября 1946 г., «сформированные Красновым казачьи части воевали против Красной Армии, а также принимали участие в подавлении партизанского движения в Польше и Италии». Но в действительности П.Н. Краснов не формировал никаких воинских частей, а значит, обвинения в его адрес ничего не стоят. Документы составлялись небрежно и местами они сами себя опровергают. Так, они сообщают, что С.Н. Краснов «выезжал из Берлина в Северную Италию, имея намерение договориться с командованием англо-американских войск о переводе казачьих частей под их покровительство. За преданную службу немцам» получил 3 медали и звание генерал-майора [«Источник», 1997, №4, с.136, 138].

Как видно, заявленное мнение о преданной службе тут же оказывается ложным, доказывающим, что обоснование убийства П.Н. Краснова и лиц из его окружения серьёзно не отыскивалось и не доказывалось, реальные биографические сведения произвольно дополнялись любыми удобными для обвинения фразами.

В 1999 г. в реабилитации было отказано атаману Б.В. Анненкову, похищенному чекистами и после полного типичных подделок судилища в Новосибирске, убитого в 1927 г.

В 2001 г. отмена решения о реабилитации Г. Паннвица возвестила укрепление позиций защитников советских политических убийств и возвращение на прежние позиции идеологии победившего большевизма.

Как уже исчерпывающе доказывалось, генерал Краснов в последовательной борьбе с большевизмом оставался монархистом и осуждал враждебные русским проявления немецкой оккупационной политики, не разделял идеи национал-социализма. Что касается генерала Власова, не будучи монархистом, тот был во многом ином идейно близок к Краснову.

Деятельность сторонников Краснова и Власова сводилась к возможному предотвращению жертв как советской, так и нацистской репрессивной системы. К примеру, власовцы выступали против преступлений латышских эсэсовцев и белорусских полицаев против русских. В представителе РОА в Риге Позднякове видели заступника русских, способного во благо использовать свои связи с немцами [«Источник», 1998, №2, с.74].

В Киеве и на Украине также насильственные действия ОУН настраивали в пользу русского движения генерала Власова. К нему присоединились «многие украинские интеллектуалы, занимавшие административные посты». Инициативы Власова поддержал руководитель Красного Креста в Киеве, чья организация при немцах снабжала едой 36 тысяч нуждающихся [Д. Армстронг «Украинский национализм. Факты и исследования» М.: Центрполиграф, 2014, с.259, 334].

Тем же в отношении лишившихся крова казачьих беженцев в Европе занималось Главное Управление Казачьих Войск П.Н. Краснова. О всех таких организациях в эмиграции Ариадна Тыркова 29 ноября 1951 г. писала историку С.П. Мельгунову: «Русские люди сотрудничали с немцами не ради немцев, а ради России, ограждая русских. Так создавались под немцами русские комитеты вроде комитета Войцеховского в Варшаве. Не будь их, русское население терпело бы ещё больше несправедливости и мук» [«Наследие Ариадны Владимировны Тырковой. Дневники. Письма» М.: РОССПЭН, 2012, с.460].

Антиеврейские высказывания генерала Краснова или Власова, разумеется, недостаточны для отождествления их с нацистами. Радикальная разница между различными противоеврейскими настроениями существовала в России, Германии, любой европейской стране. В статье «Возвращение антисемитизма» за 1998 г. о распространении шовинизма в современной Швеции весьма враждебный расизму писатель так обозначил ситуацию: «неудивительно, что в романах двадцатых годов, даже враждебных нацизму, евреи описывались ничуть не лучше, чем в пропаганде последних» – «антисемитизм был частью европейского культурного наследия» [С. Ларссон «С чего начинался «Миллениум»» М.: Эксмо, 2013, с.52].

В другой враждебной нацизму стране, «огромные еврейские состояния кололи глаза полякам», они боялись объевреивания польской культуры издателями и книгопродавцами. «Беспокоились, что науку, медицину, адвокатуру оккупировали евреи» [И. Ольчак-Роникер «Корчак. Опыт биографии» М.: Текст, 2015, с.68].

Никогда не обвиняемый в антисемитизме министр финансов Российской Империи по роду своих занятий знал доподлинно, что «во всех странах, несомненно, высшие финансовые круги находятся в значительной степени под влиянием еврейских элементов» [П.Л. Барк «Воспоминания» // «Возрождение» Париж, 1966, №177, с.105].

Сам факт упомянутой еврейской оккупации осведомлёнными лицами не отрицается, он всего лишь положительно оценивается еврейством.

В Берлине в 1930 г. евреями были от 33 до 50 % всех врачей. «Половиной частных банков владели евреи». В районе 1930 г. в Германии евреи управляли более ½ предприятий по торговле скотом, они также контролировали торговлю металлом и готовым платьем. Более 1/3 текстильных предприятий были под руководством евреев, которые давали 62% всех продаж предметов одежды. Во всей немецкой экономике 6% еврейских предприятий охватывали 26% всего рынка. Хотя евреи составляли 1% от населения Германии [«Евреи и ХХ век. Аналитический словарь» М.: Текст, Лехаим, 2004, с.309, 320].

Насчёт этого Х. Арендт в «Истоках тоталитаризма» ошибается, считая что евреи потеряли преобладание в Германии ещё до победы НСДАП, когда проводит сравнение с потерями дворянских привилегий до 1789 г. во Франции.

В Венгрии евреями были «около половины всех врачей и юристов» – поводов для беспокойства так же было с избытком. Протесты против экономической и культурной еврейской оккупации не могут быть отождествлены с истребительной нацистской практикой.

Если Власов играл роль схожую с Паулюсом и де Голлем, то усилия Краснова находят уподобление стараниям шведского бизнесмена Рауля Валленберга по спасению евреев в Венгрии. Совпадение станет более полным, когда Валленберг, захваченный большевиками, потеряет свой дипломатический статус. За Красновым в пору его сотрудничества с немцами не стояло иностранное государство, какое могло бы обеспечить его независимость в Берлине. Поэтому Краснову пришлось, для обеспечения помощи казачьим беженцам, поступить на службу в министерство Востока. Валленберг также сотрудничал с немецкими властями, вёл переговоры с Эйхманом, но шведское подданство давало самостоятельность – пока советская оккупация не уравняла его с Красновым. По приближении большевиков Валленберг сам перешёл от немцев и венгров на их сторону, рассчитывая, что там будет безопаснее. Вот наглядный пример, что происходит с людьми, выбравшими сторону советской “великой победы”.

29 мая 1945 г. Рауля Валленберга доставили в Лефортово. Петра Краснова привезут в Москву неделей позже. 17 января 1947 г. газета «Правда» объявит о казни Краснова. Нахождение Валленберга в советских тюрьмах большевики будут отрицать до 1957 г., когда опубликуют рапорт, согласно которому швед умер 17 июля 1947 г. в Лубянской тюрьме от инфаркта. Валленбергу тогда не исполнилось даже 35 лет, практически не остаётся сомнений: это тоже убийство.

Бенгт Янгфельдт проводит сравнение смерти Валленберга с убийствами летом 1947 г. других иностранных граждан, содержимых в советских тюрьмах: освободить их было нельзя, а продолжать содержать в тайне бесполезно и опасно. Валленбергу сохраняли жизнь только пока рассматривали возможность обменять его на кого-то из русских, бежавших от “освободителей” Европы. Менее известных и обеспеченных лиц пытались вербовать, но с Валленбергом шанса МГБ не имело.

Свидетели, сидевшие в одной камере с Валленбергом, записали его рассказы о том, что его избивали, заставляя подписывать протоколы с признаниями. Такую практику непременно следовало учесть составителям томов следственных документов «Генерал Власов» (2015), которые отрицали применение пыток. Как я показываю в статье «Краснов и Власов», данные о пытках в отношении соратников Власова подтверждаются независимыми дополнительными свидетельствами, касающимися Краснова, и практически неоспоримы.

Сравнение Краснова и Валленберга полностью работает при сопоставлении предъявленных обвинений. Как и Краснова, Валленберга подозревали в шпионаже. Валленберга арестовали вместе с драгоценностями и валютой, но не желали верить, что его действия в Венгрии были направлены на спасение евреев. Точно так никто не обращал внимание, чем в действительности занимался Краснов с 1943 г.: из чекистских документов советские пропагандисты переписывали идиотские обвинения в шпионаже, диверсиях, терроре – всё что не имело отношения к действиям Краснова по обустройству казачества вне СССР, над чем он трудился. Рассмотренные в статье «Краснов и Власов» документы из сборников «Генерал Власов: история предательства» показывают, что только работа на Розенберга могла дать Краснову возможность вести благотворительную работу в пользу казаков. Так и Валленберга красные обвиняли в сотрудничестве с немецкими властями. Грош цена и претензиям к Краснову.

Участь Валленберга – частный случай массового советского террора в оккупированных странах Европы. В Будапеште, как описывал очевидец в отчётах в шведский МИД, «немецкие преследования евреев, нилашистские погромы и даже ужасы блокады блекнут подобно невинным детским сказкам перед драмами террора» советской оккупации [Б. Янгфельдт «Рауль Валленберг. Исчезнувший герой Второй мировой» М.: АСТ, 2015, с.225, 491].

Приведённый пример убедительно разоблачает пропагандистские публикации Б.Н. Ковалёва о применении следователями способов воздействия: «чекисты в своей практике строго определяли их допустимость и правомерность, исключая всякие элементы психологического насилия в отношении участников уголовного процесса. Поэтому к ним после 1955 г. по делам активных нацистских пособников не было каких-либо серьёзных претензий» [«Проблемы новейшей истории России» СПб.: СПбГУ, 2005, с.377].

Претензий хватало с избытком, но есть серьёзная проблема в доступности сведений о советских преступлениях, особенно после смерти тех, кто видел их в непосредственной близости от себя.

Дело Валленберга рассмотрено тщательно, ведь за рубежом нашлось очень много взыскующих правды. Но большинство русских жертв не имеет заступников.

В советской зоне оккупации установился режим подражания СССР до мелочей. В результате в той же “освобождённой” Венгрии в сравнении с прежним монархическим строем по свидетельству репрессированных «тюрьмы Хорти были гораздо лучше, – даже для коммунистов! – чем тюрьмы Ракоши. У меня не только убили мужа, но и отобрали маленького ребёнка», «они растоптали в этой стране всё светлое и благородное» [Э. Эпплбаум «Железный занавес. Подавление Восточной Европы (1944-1956)» М.: Московская школа гражданского просвещения, 2015, с.621].

Сравнение оказалось в пользу Хорти, хотя историки говорят о нескольких сотнях коммунистов, арестованных в Венгрии до 1945 г. и погибших в концлагерях. Если сравнить численность жертв большевиков в любой оккупированной стране, счёт на сотни действительно говорит о более мягком режиме.

Немецкая антисоветская листовка в Бранденбурге в 1948 г. обобщала: «Три года грабежа и воровства! Три года голода и смерти! Три года насилования наших девушек и женщин! Три года вранья о народной демократии». В то время многие немцы находили отсутствие разницы между Сталиным и Хитлером и желали им одной участи [А.А. Тихомиров «Лучший друг немецкого народа»: культ Сталина в Восточной Германии (1945-1961). М.: РОССПЭН, 2014, с.218, 224-226].

Польский посол в Москве 4 апреля 1945 г. передал Вышинскому, что «на территории Польши проводятся многочисленные аресты, количество репрессированных советскими властями поляков велико. Это вызывает беспокойство среди солдат и офицеров Польского Войска и есть даже попытки собирать деньги в пользу жертв “большевистского террора”» [«Из Варшавы, товарищу Берия. Документы НКВД СССР о польском подполье. 1944-1945» Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001, с.27].

А советские военачальники потом сочиняли пафосные прославления партии за то, как «народы Восточной Европы были освобождены не только от гитлеровского фашизма, но и от ига капитализма» [А.Г. Котиков «Записки военного коменданта Берлина» М.: Вече, 2016, с.36].

Переиздаваемые и выуживаемые из безвестности подобные сочинения полезно сравнить, как полагалось в СССР изображать оккупацию, с тем что творилось на самом деле в Германии.

В приказе от 1 мая 1945 г. о вступлении в Берлин Сталин вынужден был указать на проблему: «находясь за рубежом родной земли, будьте особенно бдительны! По-прежнему высоко держите честь и достоинство советского воина!». Но честь падала всё ниже.

Грабежи и насилия продолжались всё лето, и в сентябре 1945 г. Г.К. Жуков в приказе отмечал: «преступность военнослужащих за последнее время значительно усилилась». К ноябрю число задержанных за преступления солдат увеличилось в три раза до 3300 в месяц, но подавляющее число преступлений оставалось безнаказанным. Жуков был готов расстрелять несколько десятков тысяч советских солдат для предотвращения массового грабежа и насилия. Больше всего и беспокоили не переживаемые немцами несчастья, о компрометация мародёрами советской власти. На протяжении всего 1946 г. численность задержанных в месяц продолжало оставаться свыше 3000.  Попытки немцев организовывать самозащиту порождали дополнительные убийства. За 1947 г. МГБ арестовало 4308 немцев в качестве вражеских элементов. В ноябре 1947 г. Абакумов писал, что на данный момент в оккупационных спецлагерях содержится 60580 немцев, включая детей, подростков, инвалидов, тяжело больных. Спецлагеря были переполнены и отличались высокой смертностью. С 1945 по 1948-й через них прошли 146 тысяч немцев, из них 20 тысяч умерли и ежемесячно продолжало умирать по 300-400 арестованных. Родственники арестованных не получали никаких уведомлений о их дальнейшей судьбе, о полученных приговорах [Н.В. Петров «По сценарию Сталина: роль органов НКВД-МГБ СССР в советизации стран Центральной и Восточной Европы. 1945-1953» М.: РОССПЭН, 2011, с.46-51, 105-108].

Философ М. Хайдеггер, у которого младшего сына выпустили из советского лагеря в 1947 г., а старший оставался в плену ещё три года, написал Герберту Маркузе 20 января 1948 г. об условиях красной оккупации в Германии: «что же касается серьёзных и законных обвинений, которые ты предъявляешь “режиму, убившему миллионы евреев”… я могу лишь добавить, что если бы вместо “евреев” ты написал “восточных немцев”, можно было бы сказать то же самое об одном из союзников — с той разницей, что всё произошедшее после 1945 г. стало публичным знанием, в то время как кровавый террор нацистов по факту был скрыт от народа Германии» [С. Жижек «Киногид извращенца» Екатеринбург: Гонзо, 2014, с.234].

Из этого следует самый логичный уравнительный вывод. Один из создателей известного советского фильма «Обыкновенный фашизм» теперь пишет: «победа над нацизмом, за которую было так дорого заплачено, оказалась, таким образом, в некотором смысле победой нацизма» [Майя Туровская «Зубы дракона. Мои 30-е годы» М.: АСТ, 2015, с.158].

Победивший нацизм не любит, когда ему указывают на его настоящее лицо: «как, например, увековечить в Бухенвальде или Заксенхаузене память десятков тысяч жертв НКВД, умерших в заключении в период с 1945 по 1949 год и похороненных в общих безымянных могилах, — и при этом не навлечь на себя обвинений в оправдании нацизма?» [«Империя и нация в зеркале исторической памяти» М.: Новое издательство, 2011, с.33].

Несправедливым находят историки и вынужденное исключение, по принятым двойным стандартам, истории польских евреев, погибших в ГУЛАГе, из коллективной памяти.

При таком раскладе заслуживает полного признания суждение: «если бы я не писал стихи о наших фашистах, то не имел бы права писать о чужих» [Е. Евтушенко «Волчий паспорт» М.: Колибри, 2015, с.251].

Евгений Евтушенко слишком часто заигрывал со своими фашистами типа Ленина или Че Гевары, отговариваясь потом незнанием о том, кем был первый, при неизменном нежелании видеть неопрадываемое ожесточённое безумие второго. Нет сомнений, и против победившего национал-социализма немцы выступали бы, спустя десятилетия после вероятного окончательного разгрома противника, столь же непоследовательно, несмело, путано.

Необъективные мнения, будто «Германия была однозначно гитлеровской, зато в сталинском СССР были и некоторые позитивные черты», опровергаются при более внимательном рассмотрении жизни в Германии. Среди прочего, немцы первыми «придумали многие анекдоты, которыми пробавлялись отечественные диссиденты», и это помимо многих покушений на Хитлера, которые не с чем сравнить в СССР. Материалы для сравнений дают воспоминания жертвы нацистского концлагеря [Э. Никиш «Жизнь, на которую я отважился» СПб.: Владимир Даль, 2012, с.26].

Очень многие участники советско-нацистской войны негативно относились к культу победы в СССР. Сперва Окуджаву не взяли на фронт, военкомат использовал его и других несовершеннолетних добровольцев для вручения повесток. О настроениях в 1941 г. он «вспоминал, что иногда почтальонов бивали – «горесть приносили»». В интервью Окуджава говорил: «войну может воспевать либо человек неумный, либо, если это писатель, то только тот, кто делает её предметом спекуляции». Поэт считал, что немцы могли бы победить, используя как следует антисоветский настрой подневольных граждан СССР, «но системы у нас похожи. Они поступали точно так же, как поступали бы мы» [Д.Л. Быков «Булат Окуджава» М.: Молодая гвардия, 2011, с.150, 158].

Среди диссидентов при обсуждении, чью сторону кто бы выбрал в Гражданской войне, Окуджава всё-таки предпочитал «белый стан», а Ю. Даниэль сторону красных сугубо по еврейским соображениям [И.П. Уварова «Даниэль и все все все» СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2014, с.75].

Еврейство особенно активно воспевает советскую победу, обращая внимания только на собственное спасение. Как ни ужасно нацистское истребление евреев, коммунистические репрессии в совокупности были опаснее для всех прочих, помимо евреев, т.к. они распространялись на все национальности, исповедания, гражданства и возраста, без каких бы то ни было ограничений. От них нельзя было защититься, получив справки об арийском происхождении, пролетарской принадлежности, партийном стаже. От уничтожения или преследования не могло спасти самое преданное следование коммунистической идеологии.

Как нацисты, коммунисты тоже оккупировали чужие страны и убивали в них кого считали нужным. Не захватив всю Финляндию, красноармейцы в 1940 г. устроили погром в Выборге. Лев Копелев в книге «Хранить вечно» рассказывает, как в 1945 г. разрешили солдатам отправлять посылки до 5 кг., а офицерам – 10 кг., что было прямым поощрением оккупационных преступлений. Как вспоминает Копелев, многие “спасители” мира от нацизма рассуждали в отношении немцев точно как нацисты и ссылались на соответствующее поведение немцев. Это достаточно частый приём рассуждения советских солдат. Участник войны, сталинист В. Карпов в романе «Разведчик» описывал солдата, запланировавшего убить за свою жену целых 10 немок и по столько же детей за своих родных, а ещё изображал солдата, который расстреливал из автомата башню с часами: «остановись, фашистское время». Советский поэт и переводчик Семён Липкин вспоминает, что писатель Василий Гроссман казался белой вороной, не принимая участия в грабежах и насилиях 1945 г.

В связи с этим нет полной уверенности, что Н.Н. Краснов-младший в «Незабываемом» верно передал положительное мнение генерала Краснова о советских солдатах в Юденбурге. Пора в таком усомниться.

Практически все военные оккупации сопровождаются преступлениями. Советские люди не были к ним расположены в меньшей степени, о чём можно судить по поведению у себя на родине. Умиляющийся советской школой и своей “Великой Победой” на службе в карательных войсках НКВД на Украине, обиженный на закономерные успехи идей бандеровцев после падения СССР мемуарист между делом вспоминает, что из числа его одноклассников двое были расстреляны за бандитизм, а один на фронте застрелил своего сослуживца [К.Г. Левыкин «Памятью сердца в минувшее…» М.: Знак, 2004, с.158].

Ни малейших оправданий не имеют совершённые убийства настоящих врагов большевизма. Но тоталитарную практику не объяснить уничтожением пятой колонны – об этом могут писать только в экстремистской сталинистской публицистике, распространённой сейчас в РФ.

Для примера: в 1941 г. из-за советской оккупации Латвии погиб Сергей Коренев, бывший сотрудник следственной комиссии Временного правительства, автор мемуаров в «Архиве русской революции». Эмигрантскому журналисту в 1940 г. исполнилось 57 лет, ходил он с деревянной ногой, – а большевики или, как сейчас принято говорить, наши деды, всё равно его арестовали и лишили жизни [В.Н. Эдлер фон Ренненкампф «Воспоминания» М.: Посев, 2013, с.97, 218].

Ещё старше был полковник Павел Михайлович Граббе 1875 г.р. СМЕРШ арестовал его в 1939 г. в оккупированной Галиции, и он умер в пермских лагерях в 40-е годы [Л.П. Решетников «Русский Лемнос» М.: ФИВ, 2013, с.72].

Примеров столько, что никаких недоумений насчёт выбора белоэмигрантов продолжать борьбу с коммунизмом быть не должно.

С 22 июня высылке подверглись более 800 тысяч советских граждан немецкого происхождения. Среди них с началом войны наблюдалось увеличение преступности, появились случаи мародёрства, некоторые из немцев говорили: «я жду Гитлера и хочу ему помогать» [А.А. Герман «Немецкая автономия на Волге 1918-1941» М.: МСНК-пресс, 2007, с.401].

Примеры таких суждений и такого поведения среди немцев ни в чём неотличимы от всего остального населения СССР, за исключением идейных коммунистов. Запись 31 августа 1941 г.: «“право на бесчестье” мы заслужили полностью». «Говорят, немцы всё же лучше грузин и жидов» [Л.В. Шапорина «Дневник» М.: НЛО, 2011, Т.1, с.249].

Даже после окончания войны с Германией еврей 1893 г. рождения, член партии с 1914 г., экономист, бывший преподаватель Военной Академии, говорил в мае 1946 г.: «мы дожили до того положения, что у нас полицейский режим гораздо большего предела достиг, чем в фашистской Германии». Как передавали доносчики, он постоянно говорил о гибельной экономической политике в СССР и сильном отставании бюджета СССР от Российской Империи [«Лубянка. Сталин и МГБ СССР. Март 1946 – март 1953» М.: МФД, 2007, с.44-45].

Такие взгляды были широко распространены в СССР. В письмах в советские газеты заключённый концлагеря описывал свой опыт: «там варварски отнимают человеческую жизнь. Ни один гитлеровец, американец в Корее и ни один первобытный варвар не подвергал человека экзекуциям, как над советскими заключенными в местах заключения» [Г.М. Иванова «ГУЛАГ в системе тоталитарного государства» // «Доклады Института российской истории» 1997, Вып.1, с.165].

Более подробные сведения о жертвах нацистского режима позволяют уравнительно откорректировать его сравнение с коммунизмом, если не брать отдельные примеры того, в чём коммунисты или нацисты превзошли друг друга в употреблении насилия. Хитлеровцы уничтожали евреев, чего не было в СССР, но большевики в сопоставимом количестве, при произвольном порядке, истребляли собственных граждан, что ничуть не лучше холокоста.

О масштабах проведённых большевиками арестов и ссылок в оккупированной Польше можно получить представление из того, что 12 августа 1941 г. было амнистировано сразу 389 041 граждан Польши, из которых поляки составляли чуть более половины – 200 тысяч [В.С. Христофоров «История страны в документах архивов ФСБ» М.: Главное архивное управление, 2013, с.271].

107 140 человек из них в оккупированной Восточной Польше за 1939-41 годы были приговорены к принудительным работам.

Агрессивные нападения на Финляндию стали причиной высылки финнов из Ленинградской области. На 1942-43 годы пришлась высокая смертность финнов, высланных в Якутию.

Чаще всего вспоминают десятки тысяч убитых поляков в Катыни и других местах, но советские преступления совершались во всех зонах оккупации.

В августе 1941 г. советские войска вторглись в Иран совместно с британскими оккупационными силами. Советские захватчики изъяли в занятой ими территории на севере Ирана большие запасы продовольствия, и «десятки тысяч иранцев умерли от голода» [У. Энгдаль «Столетие войны. Англо-американская нефтяная политика и Новый мировой порядок» М.: Селадо, 2014, с.116].

Из множества стран, куда вторглись большевики следует назвать оккупированную в 1945 г. Северную Корею. Как и практически все советские оккупации, эта не имеет оправданий, подобных 22 июня относительно Германии. Последствия этой оккупации по сей день вынуждены переживать жители Северной Кореи, находящиеся под жесточайшим тоталитарным информационным коммунистическим гнётом. Именно советские власти в 1945 г. выбрали Ким Ир Сена, служившего в Красной армии, в качестве правителя Северной Кореи. Он по примеру большевиков уничтожал всех своих конкурентов в партии и в 1950 г. развязал войну против Южной Кореи [А.Н. Ланьков «Август, 1956. Кризис в Северной Корее» М.: РОССПЭН, 2009, с.31-33].

Логично, что современные пропутинские советские “патриоты” гордятся не только нашим прошлым в СССР, но и настоящим в РФ и Северной Корее. Гордятся они неудачливым террористом Че Геварой и китайской площадкой по реализации коммунизма – всем что дал левый экстремизм после 1945 г. [Д.Е. Муза «Актуальность глобальной войны и русская цивилизационная альтернатива» М.: Издатель Воробьев А.В., 2016, с.102-103].

Современный биограф А.А. Жданова, безуспешно пытающийся вновь выстроить рухнувшее здание коммунистической мифологии из лжи о грандиозных победах, всем на свете ставит в положительный пример советских политиков и находит отраду своему сердцу среди безрадостного мира без СССР, в том, как Северная Корея сознательно подражала позднему сталинизму и доказала его «жизнеспособность» [А.Н. Волынец «Жданов» М.: Молодая гвардия, 2013, с.458].

Война в Корее «резко» усилила и террор в Китае, бывшем типичной страной победившего нацизма. «Оценки количества казней в Китае за период 1939-1953 сильно различаются, варьируясь в пределах от 800 тыс. до 5 млн.», не считая арестованных [А. Браун «Взлёт и падение коммунизма» М.: РОССПЭН, 2014, с.267].

Меж тем, НКГБ СССР в марте 1943 г. мобилизовал на работу в угольную промышленность 7765 корейцев, а ещё до войны 1941 г. в СССР подверглись депортациям более 150 тысяч корейцев [«По решению правительства Союза СССР» Нальчик, 2003, с.172].

Принудительное направление на работу представителей определённой национальности очень напоминает нацистские практики с ранжированием рас и наций. Как и любой принудительный труд, он производился в особо тяжёлых условиях, не получал вознаграждения и приводил к повышенной смертности.

Ведение войны с Германией не изменило порядок предпочтения истребительных акций по отношению к собственным согражданам, порядок, налаженный с 1917 г. и побуждавший жителей СССР сдаваться наступающим немецким войскам.

22 сентября 1941 г. Жуков в приказе командующему и штабу 8-й армии указывал: «8-я армия, имея против себя 3-4 тысячи немцев с 10-20 танками, позорно разбегается при первом выстреле». Маршал авиации А.Е. Голованов вспоминал, что под Ленинградом Жуков «расстреливал там целые отступавшие наши батальоны». Вместо запасов продовольствия для подготовки к блокаде в Ленинград было завезено 325 тонн взрывчатки для того чтобы взорвать город. Истребительные методы и планы снова ни в чём не отличаются от нацистских [В.В. Бешанов «Ленинградская бойня» М.: Яуза-пресс, 2012, с.116, 126, 132].

С должной критикой относящиеся к мероприятиям советской власти исследователи, заинтересованные в выяснении подлинного отношения к ней среди граждан СССР, с недовольством замечают такое явление, как написание под влиянием культа победы современных диссертационных подделок под научные исследования о блокаде «в лексике газетных передовиц восьмидесятилетней давности». «Неоднократно возникало ощущение, что учебную дисциплину «История КПСС» отменили не два десятилетия назад, а в прошлом году» [В.И. Ходанович «Блокадные будни одного района Ленинграда» М: Центрполиграф, 2015, с.272-273].

Надо обращать внимание на неоправданно жестокую репрессивную практику в годы войны. В самом окружённом Ленинграде за 1941 и 1942 годы большевиками было расстреляно 6125 советских граждан. Одержанная победа привела к перенаправлению основного террора в новые оккупационные зоны, но внутренняя война коммунистов с покорённым много лет назад народом не прекращалась, необходимость держать большинство людей в страхе оставалась одной из первых для партии. По одному лишь указу 21 февраля 1948 г. в СССР было сослано 58 218 человек в бессрочную ссылку, из тех, кто был сочтён опасным или имеющим связь с националистами, белоэмигрантами или троцкистами. После 1945 г. «морально-психологический прессинг – от арестов, высылок и изгнания с работы – отличался и размахом и невиданной жестокостью. И здесь влияние войны не прошло бесследно» [А.З. Ваксер «Ленинград послевоенный. 1945-1982» СПб.: Остров, 2005, с.121, 130].

По другому указу, от 2 июня 1948 г., «в отдалённые районы» СССР было выслано до 1953 г. 33 266 колхозников за уклонение от коллективных работ. Среди высланных за нетрудовую жизнь были инвалиды, старики и подростки, не способные выработать минимум трудодней. В 1942-1945 г. на таких же нетрудоспособных колхозников распространялась уголовная ответственность за невыполнение назначенных норм. За 1945-1958 годы население деревень РСФСР снизилось на 23%. «В конце 40-х – начале 50-х годов наметился глубокий кризис всей колхозно-совхозной системы» [Н.С. Иванов «Раскрестьянивание деревни» // «Судьбы российской деревни» М.: РГГУ, 1996, с.418-425].

Русские крестьяне продолжали оставаться главными врагами коммунистов, даже сравнительно с коллаборационистами, которые получили амнистию в 1955 г. Осуждённые и высланные как кулаки получили её только в 1958 г. [«Миграционные последствия Второй мировой войны. Депортации в СССР и странах Восточной Европы» Новосибирск: Наука, 2014, Вып.3, с.20].

Несовершеннолетние осуждённые в СССР составляли 4-10% репрессированных. «Анализ законодательной базы показал, что время войны – кульминационный период политики репрессий в отношении несовершеннолетних». Заслуживают внимания исследования об участи детей жертв массовых преступлений коммунизма. «Смертность детей до 1 года в домах младенцев в 1930-40-е годы по ИТЛ-УИТЛК-ОИТК МВД/УМВД составляла от 50 до 90 % от всей численности детей» [Е.Ю. Шуткова «Советские политические репрессии в отношении несовершеннолетних (1917-1953)». Дисс. к.и.н. Ижевск, 2003, с.4, 146, 215].

31 мая 1941 г. в СССР был выпущен секретный указ о привлечении к уголовной ответственности по всем видам преступлений с 14 лет. Это означало теперь подсудность молодых рабочих и учеников-подростков, наравне с взрослыми, даже за опоздания и не выход на работу. По всему СССР милиция искала уклоняющихся от принудительных работ по трудовой мобилизации всего населения. Только за январь-август 1943 г. милиция проверила документы у 540 тыс. человек при уличном патрулировании, не считая проверки документов на квартирах. За 1941-1945 годы советскому суду было предано более 16 млн. соотечественников, из них более половины – по законам военного времени [С.А. Папков «Обыкновенный террор. Политика сталинизма в Сибири» М.: РОССПЭН, 2012, с.282-285, 331].

В победном мае 1945 г. рабочие оставались недовольны, что закреплённым на предприятиях на время войны всё ещё не разрешают делать переходы. Один шофёр выражался таким образом: «всё равно уйду из депо. Сделаю прогул, отсижу в тюрьме и уйду» [«Москва послевоенная. 1945-1947» М.: Мосгорархив, 2000, с.54].

Расширение советской зоны влияния начиная с 1945 г. означало увеличение числа возможных жертв коммунистов.

Для сравнения, в конце 1960-х Франко дал амнистию, по которой эмигрировавшие в СССР участники гражданской войны могли вернуться в Испанию [Д.Б. Ломоносов «Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946» М.: Центрполиграф, 2012, с.48].

Через те же 30 лет после окончания гражданской войны в России развернулись самые масштабные жестокие советские расправы с пожилыми белоэмигрантами.

Игорь Кривошеин, вернувшийся из немецкого лагеря в СССР после войны, попал в лагеря советские. Никита Кривошеин о них напоминает: «список репатриантов, сразу же по возвращении забранных и бесследно исчезнувших на островах Архипелага, так и не собран» [К.И. Кривошеина «Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней» М.: Эксмо, 2015, с.630].

Культ 9 мая не располагает к такой работе, советские патриоты предпочитают сравнивать отдельно взятое количество заключённых в тюрьмах США со сталинскими заключёнными, не учитывая динамику смертности, масштабы депортаций, условия проживания.

Если сравнивать, в 1940-е в США из-за войны «выбор места занятий и право сменить место работы были урезаны» [Р. Хиггс «Кризис и Левиафан. Поворотные моменты роста американского правительства» М.: Мысль, 2010, с.410].

Но сталинское военное закрепощение, запугивание и преследование далеко заходило за аналогичные ограничения прав в других странах, в особенности если сравнивать с Российской Империей, которую историки приводят как образец отношения к трудовой дисциплине в военное время.

Войны не только в СССР побуждали власти прибегать к депортациям, но советские высылки сопровождались принудительными работами и ставили людей в условия, невозможные для выживания. Тоталитарные тенденции везде можно найти в человеке, но тем более важно не оправдывать их самые вопиющие проявления.

Полная аналогия с нацизмом заставила в послесталинское время работников КГБ изымать упоминания концлагерей из старых уголовных дел. Б.С. Вайнштейн, заместитель начальника планово-экономического управления НКВД, распределявший количество необходимых для масштабного рабского труда арестов, рассказывал, что в лагерях смертность доходила до 30% в год [В.А. Лисичкин «Крёстный путь Святителя Луки» Ростов н/д.: Феникс, 2001, с.114, 269].

Что вполне точно по имеющейся статистике, некоторые лагеря превышали этот показатель. Так, зимой 1941-1942 гг. Вятском ИТЛ от голода и непосильного труда погибло больше половины заключённых [В.А. Бердинских «История одного лагеря» М.: Аграф, 2001, с.58].

Из таких обстоятельств жизни в СССР складывается повышенная смертность в СССР в 1941-1945 годах, не имеющая прямого отношения к войне.

Помимо арестов, крупномасштабным репрессивным приёмом, приводившим к массовой смертности, были депортации. За 1937-1945 годы принудительным переселениям подверглись от 3,5 до 6 млн. человек внутри СССР [С.А. Кропачев, Е.Ф. Кринко «Потери населения СССР в 1937-1945 гг.: масштабы и формы» М.: РОССПЭН, 2012, с.299].

Метод депортаций является типичным методом уничтожения, когда людей перемещают из дома, из обустроенных условий жизни в заведомо неподходящие и неподоготовленные для проживания места.

По данным президиума ЦК КПСС, собранным в 1953 г., с 1944 г. в Литовской СССР было депортировано 126 тысяч человек, 63 тысячи арестованы как участники националистического подполья, 67 тысяч схвачены органами милиции и прокуратуры. Убитых националистов органы госбезопасности насчитывали около 20 тысяч. Всего 270 тысяч репрессированных составляли 10% населения Литвы. За то же время на Западной Украине было репрессировано 500 тысяч человек, из них арестованы 134,5 тыс. в качестве националистов, 153 тысячи националистов убиты. При столь крупном истреблении при сопротивлении погибло 22,5 тысячи представителей советской власти. В Латвии депортировано за столько же лет 43,7 тыс., арестовано 46,3 тыс., убит 2321 националист. В Эстонии арестованы и депортированы более 67 тысяч, убиты 1425 [Т. Таннберг «Политика Москвы в республиках Балтии в послевоенные годы (1944-1956)» М.: РОССПЭН, 2010, с.84-88].

В июле 1949 г. Сталин распорядился выслать 35 тысяч человек из Молдавии.

Мечты Деникина о послевоенном политическом перевороте не сбывались. Сопротивление среди военных продолжало идти в лучшем случае по власовской линии перехода на сторону действующих врагов коммунизма.

На Украине только в июле 1945 г. 11 тысяч советских солдат дезертировали и перешли к партизанам. «Сталинские палачи действовали теми же методами, к которым безуспешно прибегали немецкие оккупанты: брали заложников, жгли деревни, силой заставляли крестьян выдавать им местонахождение партизан» [Й. Баберовски «Выжженная земля. Сталинское царство насилия» М.: РОССПЭН, 2014, с.351-352].

Все преступления СССР и его союзников остались после войны безнаказанными. Впервые в августе 1998 г. в Латвии был арестован бывший советский полковник милиции В.М. Кононов, в наградном листе которого говорится об убийстве им в 1944 г. 6 полицейских и «3 предателей родины». В 2000 г. в Эстонии за совершённые убийства националистов, действовавших против советских оккупантов, был осуждён советский ветеран Паулов. В дальнейшем к суду привлекались ещё несколько ветеранов, а в Литве была предпринята попытка обвинить даже участников еврейских партизанских отрядов, уравняв их с нацистами [«Политика против истории. Дело партизана Кононова» М.: Вече, 2011, с.55-57, 431].

Эти запоздалые усилия осудить советское оккупационное насилие не всегда могут получить строгое юридическое основание, но служат напоминанием любой тоталитарной махине, как непродолжительно её могущество и какое устремление к возмездию порождают её жестокости.

Остаётся бесспорным, что советские партизаны совершали множество преступлений, за которые они должны были понести ответственность. В июне 1943 г. Пономарев, начальник центрального штаба партизанского движения в Москве выпустил приказ о случаях рукоприкладства со стороны командиров и комиссаров, самосудов, «необоснованных расстрелов партизан и местных жителей. Так по приказу командира Орджоникидзеградского партизанского отряда т. Рыжкова без достаточно серьёзной проверки материалов на обвиняемых, расстреляны: партизан Ящук, брат и сестра Шаховские и ряд других лиц» (приложение в сборнике материалов про Василия Кононова).

Число убийств собственных граждан было столь велико, что невозможно относить всю убыль населения СССР за военные годы исключительно на немецких оккупантов.

Партизаны убивали переходящих на их сторону из зоны немецкой оккупации, включая массовые переходы, убивали членов семей создаваемых немцами молодёжных организаций [О.В. Романько «Белорусские коллаборационисты. Сотрудничество с оккупантами на территории Белоруссии. 1941-1945» М.: Центрполиграф, 2013, с.292].

Умиравших в плену от голода и болезней немецких пленных МВД СССР озаботился спасать только к концу войны, чтобы воспользоваться их трудом. К 1946 г. на принудительные работы были отправлены 1,8 млн. пленных. Их использовали в крупных областях промышленности и строительстве. Среди пленных заодно вели активную большевицкую пропаганду, на иностранных языках для них издавали сочинения Сталина и его биографию, выпускали газеты. Только за 1947-1949 годы для пленных было прочитано 252160 политических лекций [«Источник», 1999, №1, с.84-85].

Вся что делала нацистская Германия и что она собиралась делать после победы – всё находит свои аналогии в СССР. Большевики расчленили Германию пополам, примерно так же территорию нацисты собирались отрезать от власти Москвы, создать зависимые марионеточные режимы. Воспитание покорённых в нацистском духе находит свою замену в большевицкой пропаганде.

Ограбление оккупированной Германии производилось в частном порядке красноармейцами, сколько они могли унести, а репарационные присвоения всего ценного производились властями стахановскими методами. На выступлении 16 августа 1945 г. Г.К. Жуков говорил, что надо быстрее воспользоваться «моментом», пока немцы ошарашены поражением. «Обстановка может измениться», «поэтому наша главнейшая задача – вывезти быстрее всё что можно», не за 5 лет, а за год-полтора [Деятельность советских военных комендатур по ликвидации последствий войны и организации мирной жизни в Советской зоне оккупации Германии. 1945-1949. Сборник документов. М.: РОССПЭН, 2005, c.92].

Оговорки насчёт удобного момента и возможных изменений говорят о стремлении воспользоваться безнаказанным грабежом в наиболее удобной и лёгкой форме.

Среди двух миллионов немцев и австрийцев, попавших в советские лагеря и тюрьмы, были не только мужчины, но и женщины, и не все из них попали в плен, но и были «угнаны» в СССР. Женщины составляли около 5% всех пленных и всего их могло содержаться в лагерях после 1945 г. около 250 тысяч. 16 декабря 1944 г. ГКО постановил: «мобилизовать и интернировать с направлением для работы в СССР всех трудоспособных немцев в возрасте: мужчин от 17 до 45 лет, женщин от 18 до 30 лет, находящихся на освобождённых Красной Армией территории Румынии, Югославии, Венгрии, Югославии, Венгрии, Болгарии и Чехословакии». Точно так вели себя нацисты в занятых областях СССР. Угону в рабство подверглись более 270 тысяч этнических немцев из числа гражданских лиц, половина из них погибла в советских лагерях. В соответствии с советской практикой осуждения за родственные связи в Австрии был убит брат кузины Хитлера, а она и её муж погибли в лагерях в СССР.

Ещё 2 млн. пленных относились к более чем 30 иным национальностям, помимо немцев и австрийцев. От расстрелов, голода и болезней погибло до 40% пленных ещё до попадания в систему лагерей. В одном только случае перевоза с Донского фронта до лагеря в Горьковской области умерло от голода 800 пленных. А в немецких лагерях погибло около 58% советских пленных. Проценты жертв приблизительно совпадают и вполне могут быть даже большими для советских лагерей [С. Карнер «Архипелаг ГУПВИ. Плен и интернирование в Советском Союзе 1941-1956» М.: РГГУ, 2002, с.11-19, 26, 34, 40, 46, 50].

Читая «Архипелаг OST» В.И. Андриянова (2005) следует помнить, что такие же свидетельства можно собрать и о принудительном труде в СССР.

Схожа смертность на принудительность работах в Германии, смертность пленных в лагерях и масштабы уничтожения пленных прямо на линии фронта. Немецкими расстрельными командами возле фронта было убито не менее 580-600 тысяч советских пленных [М.Е. Ерин «Историография ФРГ о советских военнопленных» // «Вопросы истории», 2004, №7, с.154].

Для удержания под своим контролем оккупированных стран Западной Европы советское правительство допускало и некоторые благодеяния – за счёт массового голода у собственного населения в 1946-1947 г. В эти годы на зарубежную продовольственную помощь было потрачено 2,5 млн. тонн зерна. В отличие от коммунистического правления, создававшего массовый голод в 1929-1933 для экспорта продовольствия и выкачивания золота через ТОРГСИН, Русское Императорское правительство никогда не допускало голода в России и тратило, при необходимости, на помощь крестьян огромные суммы, сопоставимые в военным бюджетом страны [М.А. Давыдов «Двадцать лет до Великой войны» СПб.: Алетейя, 2016, с.986].

В крупнейший неурожай 1891 г. в России благотворительная продовольственная помощь была оказана 5,5 млн. голодающим – примерно столько крестьян умерло в СССР от голода в начале 1930-х. Если власти СССР не выделили ни грамма на помощь голодающим, правительственные продовольственные и семенные ссуды в 1891 г. составили сумму в 151 млн. руб., а к ним добавлялись весьма крупные частные и иностранные пожертвования. В голод 1946 г. по самым жестоким советским традициям, продовольствие не предоставлялось голодающим, а выбивалось из них.  За невыполнение плана хлебозаготовок за 1946 г. были привлечены к суду 12548 председателей колхозов, а за осень 1946 г. – 53 369 человек осуждено за хищение хлеба [В.В. Кондрашин «Голод 1932-1933 годов. Трагедия российской деревни» М.: РОССПЭН, 2008, с.58,327].

Советское правление сломало прежний рост благосостояния крестьян и уничтожило русскую деревню.

СССР и Германия не были единственными странами, практиковавшими массовые убийства. Нацистского типа оккупационные преступления позволяли себе продолжать совершать и западные союзники СССР. Английский идеолог эгалитарной демократии после войны признал: «дух гитлеризма одержал величайшую победу, когда после его поражения мы использовали оружие» массового уничтожения [К.Р. Поппер «Предположения и опровержения» М.: АСТ, 2004, с.588].

Подобным образом консервативно настроенные англичане оценивали и выдачу казаков Краснова в СССР.

Американцы также крайне жестоко обращались с немецкими пленными, морили их голодом, били и убивали, использовали принудительный труд и в тайне держали их в плену дольше положенного. Левые писатели находят довольно много оснований для уравнения с нацизмом американских оккупационных действий не только в 1945 г. [Н. Хомский «Как устроен мир» М.: АСТ, 2014, с.283].

Так следует смотреть и на «колониализм – который, наряду с фашизмом или коммунизмом, в глазах современного человека достоин принципиального осуждения». Жак Ширак «для солидарности со странами третьего мира и сравнил как-то разрушительные последствия либерализма и коммунизма» [П. Брюкнер «Тирания покаяния» СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2009, с.144, 205].

Последовательная борьба с массовыми преступлениями и насильственными оккупациями должна распространяться на все подобные явления. Так, среди евреев в Германии до 1939 г. было вполне справедливо считать, как 11 августа 1938 г. А.А. Гольденвейзер писал Б.Л. Гершуну: «имею дерзость думать, что для человечества было бы лучше, если бы Соед. Штаты не вмешались в мировую войну, и если бы мир был заключён в 1917 году» в ничью. «Смешно, когда Англия и Франция со своими колониальными империями упрекают немцев в преступном стремлении к мировой гегемонии» [Олег Будницкий, Александра Полян «Русско-еврейский Берлин (1920-1941)» М.: НЛО, 2013, с.279].

Опыт гражданской войны в России за 1918 г. вполне определённо показал относительное положительное влияние сохраняющей свою силу монархической Германии, если сравнивать её с большевизмом или колониализмом.

Но довольно редко случается встретить правильные выводы из таких сравнений. Современных национал-демократов типа Александра Севастьянова, называющего Ивана Ильина величайшим путаником, считающего Императора Николая II носителем нерусского имперского сознания и проповедующего нацизм без запретов и ограничений на агрессию, равнодушного к массовым убийствам в дальних странах, следует считать идеологическими наследниками одновременно большевизма, нацизма и западного колониализма в их худшем виде. Они представляют для русских серьёзную опасность ввиду неправомерного использования ими понятия национализма [А.Н. Севастьянов «Русский национализм: его друзья и враги» М.: Русская правда, 2008, с.71, 136, 191, 204].

Примером для русских должны служить эмигранты, неотступно враждовавшие с большевизмом. И в СССР всегда находились те кто сопротивлялся преступлениям коммунистов, когда и где бы они ни совершались.

Так, после смерти Сталина в 1953 г. в оккупированной Германии 18 советских военнослужащих отказались стрелять в немецких рабочих во время их попытки восстания. Эти 18 были расстреляны в Магдебурге [А.П. Столыпин «На службе России. Очерки по истории НТС» Франкфурт-на-Майне: Посев, 1986, с.157].

В 1956 г. за осуждение военной агрессии в Венгрии «репрессированы», как сообщали министру обороны Г.К. Жукову, около 200 советских солдат и офицеров [Н.Л. Волковский «История информационных войн» СПб.: Полигон, 2003, Ч.2, с.608].

В ноябре 1956 г. при сообщении о подавлении большевиками восстания в Венгрии и высадке англичан и французов в Египте осуждённые на Нюрнбергском процессе заговорили: «с каких это пор разрешили агрессивные войны?». «Как они могут после этого держать нас здесь?» [А. Шпеер «Шпандау: тайный дневник» М.: Захаров, 2014, с.350].

Не снижая пафос антифашистской пропаганды, в СССР потихоньку отреабилитировали уйму организаторов красного террора.

Прокурор Ленинградской области Позерн, подписывавший в 1937 г. массовые расстрельные приговоры, расстрелян в 1939 г. и затем реабилитирован [В.П. Семёнов-Тян-Шанский «То, что прошло» М.: Новый хронограф, 2009, Т.2, с.447].

Вообще, в перестройку были реабилитированы все уничтоженные в 1936-1938 годах лидеры коммунистической партии, кроме Ягоды. Однако систему массового террора создавали вместе с ним и Рыков, Крыленко, Куйбышев, Кржижановский, Бухарин, Томский, все они выступали за уничтожение вредителей и врагов народа, в полном согласии с Ягодой, а большинство советских руководителей никаких репрессий и не претерпевало, что не значит, будто они могут считаться ничем не запятнанным [«Вопросы истории, 2000, №10, с.51-52].

В СССР после 1945 г. каждое поколение воспитывалось на гордости спасения мира от нацизма. Всеохватный лживый культ победы в меньшей степени формировали мемуаристы и историки. Основную заслугу на этом поприще имела тысячеустая периодическая печать, поэты и авторы художественной прозы с максимальными тиражами.

В июне 1961 г. Твардовский говорил: «у нас церковь отделена от государства, а к государству присоединена литература» [В.Я. Лакшин ««Новый мир» во времена Хрущёва. Дневник и попутное (1953-1964)» М.: Книжная палата, 1991, с.48].

Радио и газеты – «опиум для народа», писал в 1965 г. о том же Корней Чуковский. «В стране с отчаянно плохой экономикой, с системой абсолютного рабства», «рабскими именуются все другие режимы, за исключением нашего» [К.И. Чуковский «Собрание сочинений. Том 13. Дневник. 1936-1969» М.: Агентство ФТМ, 2013, с.415].

Спустя 20 лет после прославляемой великой победы рабство и ложь по-прежнему оставались главными чертами страны победившего социализма.

Отдельной важной темой, не очень популярной при моде на фальшивый советский патриотизм, остаётся история советских внешних войн. СССР десятилетиями тратил больше средств, чем ушло на ведение войны в Афганистане, поддерживая «африканских партизан, открыто провозглашавших своей целью изгнание всех белых из Африки методами убийств, насилия и погромов». В Африке СССР поддерживал преступные движения и вёл агрессивную «войну на уничтожение». В ЮАР действовало до 20 тысяч советских военных специалистов [О.В. Валецкий «Слом колониальной системы и апартеида на Юге Африки» Пушкино: Центр стратегической конъюнктуры, 2014, с.4, 17, 50].

Полностью оправдались предсказания тех белоэмигрантов, кто, не поддаваясь на всяческие обманные приманки, указывал на то что 1945 г. не может ничего изменить в заслуженном отношении осведомлённых и честных русских к СССР.

Умеренная монархистка А.В. Тыркова в апреле 1945 г. объясняла поддавшемуся ложному очарованию победы В.А. Маклакову, что советская власть «категорически отрицает права человека и гражданина. По всем своим методам управления, не изменившимся до сих пор, она представляется мне властью бесчеловечной. Вот здесь и заключается смысл борьбы с ней». Вернее всех белоэмигранты и их идейные последователи могли вести эту обличительную борьбу, в отличие от иностранцев, не путая советское с русским и положительно выделяя на советском фоне монархическое прошлое. Коммунисты основывали свою власть главным образом на страхе. «Мы его при самодержавии не знали». Насаждённые советские школы проигрывали Царской России по качеству образования, а «колхозы всех обездолили и обесправили. Ничего подобного мы с Вами при “царизме” не знали» [«Наследие А. В. Тырковой. Дневники. Письма» М.: РОССПЭН, 2012, с.409-412].

До невероятности наивные предположения Маклакова, будто можно ехать в СССР и вести там какую-то борьбу за Россию, скоро сменились разочарованием. В 1951 г. он писал, будто красные упустили в 1945 г. шанс примирения с Россией. Тыркова отвечала и на это, что коммунистам главное «сломить население, вынуть из него душу».

«Сталинская ложь не сделается» правдой от угара победы, писал в 1945 г. С.П. Мельгунов, осуждая Маклакова и взгляды покойного Милюкова, одобрявшего годами ранее советскую оккупацию Финляндии [«Наше наследие», 2000, №53, с.84].

Есть английская поговорка, что браться за самое безнадёжное дело – признак настоящего джентльмена.

После распада СССР уподоблять его нацистскому строю и разоблачать ложные основы советской мифологии о великой победе 1945 г. – дело не столь опасное, одинокое и малоэффективное, как для белоэмигрантов, стоявших беззащитными перед ощерившимся танками и газетами тоталитарным левиафаном.

Низвержение ложного культа победы, отличного от подлинно справедливого отношения к отдельным участникам войны и её итогам, составляет важнейшую задачу в пору усиления просоветской “патриотической” пропаганды и агрессивной дискредитации беломонархического антикоммунизма, лучшего выразителя русской политической культуры.

Спекуляции на победе 1945 г. в СССР и РФ ведутся для отождествления правящего режима с как можно более великими победами, и чем значимее будут эти победы, тем важнее наследники побед. Культ победы стремится поглотить любую религию и идеологию, подмять и подчинить себе, оправдать что угодно: свержение монархии, октябрьскую революцию 1917 г., коллективизацию и ГУЛАГ, убийства Николая II и белогвардейцев, – всё что способствовало возникновению и укреплению СССР на пути к его кажущемуся, пирровому триумфу в 1945 г. Средством укрощения противников раздачей подачек и чёрных меток, служит столь же ложный как культ победы, принцип обязательных реабилитаций.

В редакции М.В. Назарова под наименованием «»Реабилитация жертв» как реабилитация преступного режима» статья размещена на сайте «Русская Идея» http://rusidea.org/?a=32052