Дмитрий Сипягин: «Я никому не желал зла». 1853-1902.

Камергер и тайный советник Д.С. Сипягин до назначения 7 января 1894 г. товарищем министра внутренних дел с 31 мая 1893 г. состоял заместителем министра государственных имуществ. Его относили к молодым силам, выдвинувшимся в Царствование Александра III, и на него уже начинали возлагать большие надежды.

Дмитрий Сипягин 5 марта 1853 г. родился в Киеве и уже в трёхлетнем возрасте остался без отца, с братом Григорием и сестрой Александрой. Дедом его был генерал-лейтенант Николай Мартынович Сипягин, герой 1812 г., тифлисский губернатор. Его состояние унаследовал старший сын, Всеволод Николаевич, который дожил до 1893 г. и тоже стал генерал-лейтенантом. Недолгая жизнь Сергея Николаевича оказалась менее удачна, в разное время он работал чиновником губернаторской канцелярии и киевского цензурного комитета, испытывал трудности из-за денежных долгов.

В 1874-м Дмитрий Сергеевич окончил юридический факультет С.-Петербургского университета со степенью кандидата. В 1875 г. он поступил на службу в Департамент Общих Дел МВД.

Сипягин познакомился с нуждами сельского хозяйства, будучи землевладельцем волоколамского уезда московской губернии, располагал владениями и в саратовской губернии. Сипягин быстро проявил себя в молодые годы: служил в мировых учреждениях, стал председателем съезда мировых судей, с 1878 г. предводитель дворянства, принимал активное участие в земских делах, стал блюстителем волоколамского духовного училища и попечителем земской больницы в 1879 г., позднее заслужил звание почётного гражданина города Волоколамска. На пять трёхлетий избирался почётным мировым судьёй.

По результатам своей деятельности представил несколько проектов в надлежащие вышестоящие учреждения. Там Сипягина заметили и в 1881 г. он был назначен кандидатом к временному члену в особое присутствие Сената для рассмотрения дел о государственных преступлениях, а в 1882 г. он вошёл временным членом в это присутствие Сената.

На восхождение Сипягина обратили внимание и враги монархического строя. Связанный с террористическим подпольем, пропагандирующий идеалы французской революции и атеизма, постоянно заявляющий об исключительно вредном характере развития капитализма в России, социалистический журнал, критиковавший всех монархистов, не прошёл мимо земских выступлений молодого Сипягина, отнеся его к числу ихтиозавров и плезиозавров, которых, объединившись, следует убрать с земской дороги: «Д.С. Сипягин высказывает, что он стоит против отмены телесного наказания, ибо сам народ желает, чтобы его секли. Он не уполномочивал земское собрание входить в рассмотрение вопроса о том следует его сечь или нет» [«Отечественные записки», 1882, №4, с.286].

Речь же шла о предпочтении такого наказания более мучительному и унизительному заключению в тюрьму за совершённые преступления. В том же журнале в других статьях спокойно публиковались аналогичные суждения крестьян, наблюдаемые другими авторами. Обвинение Сипягина являлось проявлением типичных для социалистов клеветнических двойных стандартов.

Существовавший в Империи сословный суд предполагал различие наказаний за одни и те же преступления ввиду совершения их представителями различной культурной среды, влияющей на поведение человека, что справедливее всеобщего равенства.

М.Н. Каткову в 1881 г. со знанием дела писали, что журнал Н.К. Михайловского «Отечественные записки» подбивает читателей на смуту, признаёт террористов героями, к чему ведёт в журнале «статья к статье». В.К. Плеве в 1883 г. отмечал, что «Отечественные записки» рассчитаны на пропаганду социализма среди молодых людей и на создание чрезмерно негативных представлений о народном быте. Журнал был закрыт, Михайловский выслан, но перебрался в «Русское богатство», где утопические блага социализма продолжали предлагать взамен грешной реальности [П.А. Зайончковский «Российское самодержавие в конце XIX столетия» М.: Мысль, 1970, с.274, 289].

По-своему, в начале 1882 г. Н. Михайловский вёл к этому в известной статье «Герои и толпа», В.П. Воронцов в «Очерках общинного землевладения» доказывал, что «современный человек не нормальный, а искалеченный» неестественным принципом индивидуализма, и надо вернуться к натуральной общинности. Народники тут вполне сходились с марксистами, чьи передовые революционные псевдонаучные теории звали разрушать существующие государства ради первобытно-общинного идеала равенства. В довершение Я. Абрамов в статье «Вопросу о веротерпимости» расхваливал общинность сектантов, их борьбу со священниками, чиновниками, всеми православными, с государственным и экономическим строем в целом.

В 1885 г. Сипягину дали придворное звание камергера, затем продвинули на должности вице-губернатора в Харькове в 1886 г., губернатора курляндского в 1888 г., а уже в 1891 г. – губернатора Московского.

Судя по некоторым оставшимся у Сипягина бумагам, в Харькове он принимал меры против раздробления крестьянских хозяйств, рассматривал уставы многочисленных клубов и обществ, которыми была богата жизнь Императорской России. В 1889 г. Сипягину пришлось заложить одно из своих имений в Дворянском банке.

В Курляндии Сипягин также много занимался положением крестьян и дворянскими учреждениями, содержанием дорог, школ, больниц и тюрем, порядком возложения земских повинностей, борьбой с заразными болезнями, ограничением распространения евреев вне черты оседлости. По еврейскому вопросу Сипягин готовил собственные аналитические записки.

Сдвиги в прибалтийской политике произошли после ревизии сенатора Н.А. Манасеина, будущего министра юстиции, в Курляндской и Лифляндской губернии в 1882 г., когда он занимался ревизией волостных касс и рассмотрением земельных тяжб. Ревизия определила поворот Александра III в Прибалтике против немецкого господства и привела к преобразованию судов, администрации, финансов, школы в интересах латышей и эстонцев [А.С. Будилович «Славянское единство» М.: Институт русской цивилизации, 2014, с.250].

В 1889 г. Сипягин беседовал с Императором Александром III по поводу работы комиссии о подготовляемом преобразовании земских повинностей в балтийских губерниях.

В правительстве довольно высоко оценивали работу Сипягина в Прибалтике, о чём можно судить по недовольству Константина Победоносцева от перевода Сипягина в Москву, чем, согласно его мнению 5 мая 1892 г., оказалось «расстроено дружное действие администрации в трёх губерниях» [«Письма Победоносцева к Александру III» М.: Новая Москва, 1926, Т.2, с.258].

По прибытии в Москву Сипягин познакомился с Цесаревичем Николаем Александровичем. Именно 1891-м годом датируются первые поздравительные телеграммы Цесаревича Сипягину. Александр III удостаивал Сипягина письменными благодарностями.

В 1892 г. Сипягин ездил отдыхать за границу, а в сентябре готовил предстоящее празднование 400-летия Троице-Сергиевской Лавры.

В годы сильного неурожая, когда правительство оказывало крестьянам грандиозную по масштабам продовольственную помощь, Сипягин много занимался хлебными запасами, состоянием продовольственного обеспечения народа и мерами улучшения сельского хозяйства.

6 октября 1892 г. Великий Князь Сергей Александрович записал в дневнике: «Сипягину передаю бразды правления», а уже в мае 1893 г.: «боюсь что у меня отнимут Сипягина». Великий Князь был недоволен, когда Сипягина забрали из Москвы [«Великая Княгиня Елисавета Феодоровна и император Николай II» СПб.: Алетейя, 2009, с.208].

К сожалению, в публикации мемуаров В.Ф. Джунковского опущена глава про 1892 г., которую по не проясненным причинам автор не желал видеть в печати. Но и в ней отсутствуют подробные сведения о Сипягине в должности московского губернатора. В других частях воспоминаний существенных сообщений о нём не оставлено, за исключением определения его безукоризненно честным человеком [В.Ф. Джунковский «Воспоминания 1865-1904» М.: Издательство им. Сабашниковых, 2016, с.625].

Перед уходом в Москву Сипягин составил для МВД и своего преемника перечень дел, подлежащих разрешению, какие он запланировал, но не успел осуществить. Подготовил Сипягин и перечень осуществлённых им дел в губернии, а также мемуары о своём управлении в Курляндии.

В связи с этим пока не обнаружены подтверждения словам графа Витте, будто Сипягин «ежедневно» вёл дневник с 1894 г., а его записи за министерский период с 1899 г. пропали или даже уничтожены Императором [С.Ю. Витте «Воспоминания» М.-Пг.: Госиздат, 1923, Т.1, с.166-167].

Это маловероятно, поскольку, хотя Сипягин имел естественную сильную тягу к истории Царской России и сознавал своё значение как приближённого Николая II, ведение дневников было ему не свойственно. Как видно по примеру с Курляндской губернией, Сипягин садился за мемуары после окончания какого-то важного служебного периода. Если он держался таких привычек, то и о работе во главе МВД мог написать только после её окончания. Попутно Сипягин иногда мог набросать черновые заметки о сослуживцах или разных проектах. Однако вне согласия с этим, Витте утверждал что дневники за 1895-1899 годы, иногда называемые им и мемуарами, были возвращены А.П. Сипягиной после смерти её мужа. В действительности единственное, что близко к описанию Витте, это заметки Сипягина к ежедневным докладам Николаю II за 1895-1899, что нельзя назвать дневниками или мемуарами.

Свидетельством крупных перемен в жизни Сипягина стало, что с 1893 г. его начали приглашать на торжества и приёмы при Дворе.

28 октября 1892 г. московский губернатор передал в губернскую земскую управу сообщение К.П. Победоносцева с просьбой к Сипягину оказать содействие широкому распространению начальных школ грамоты. Для этого предлагалось учредить в каждом уезде по меньшей мере двухклассные церковно-приходские школы с курсами подготовки учителей, а также летними учительскими курсами с теми же целями подготовки преподавателей. В отдалённых от церквей деревнях предлагалось строить школьные избы по сметам, совместно подготовленным епархиальным советом и земскими управами, земское ассигнование на каждую школу предоставлять по мере возможности от 25 до 100 руб. в год. Снабжение учебными пособиями брал на себя Синод [Ф.Д. Самарин «Доклад по вопросу об установлении возможной связи между земскою начальной школой и школою церковно-приходскою, а также по вопросу о содействии со стороны Земства устройству школ грамоты» 1896, с.1-2].

Фёдор Самарин, написав подробный разбор полученных от Сипягина предложений, свёл к тому, что земства не будут расходовать свои средства на поддержание школ грамоты, предпочитая школы собственные. Закрывая на то глаза, революционеры из года в год продолжали сочинять, будто Императорское правительство намеренно держит народ в неграмотном состоянии и мешает его просвещению.

2 января 1893 г. Сипягин выпустил циркуляр с 30-ю пунктами, который по мнению земских деятелей слишком мелочно регламентировал деятельность губернских и уездных управ. В переговорах со знакомыми земцами по данному вопросу Сипягин внимательно относился к поступающим предложениям и соглашался изменить несколько пунктов.

В другом случае, Сипягин интересовался улучшением издания обязательных санитарных постановлений, вырабатываемых московской губернской земской управой. 15 апреля Сипягин утвердил подготовленный проект, но испросил соображения по его улучшению. Однако, когда Сипягин самостоятельно опубликовал проект с предложенными изменениями, деятели земской управы, нисколько не смущаясь тем что решение Сипягина соответствовало общим потребностям, потребовали отменить его, т.к. губернатор должен был обратно вносить проект на утверждение губернской управы, а не вносить изменения самостоятельно. Такие претензии Сипягин проигнорировал, указав на преобладание деловой стороны вопроса над бюрократическими формальностями, за которые цеплялись земцы, подавшие потом жалобу в Сенат на нарушение статей земского положения. В 1897 г. Сенат постановил отменить решения, какие сами земцы находили важными для санитарного дела. В этом и многих других случаях борьба земцев с губернаторами отдавала отчаянным самодурством [Д.Н. Шипов «Воспоминания и думы о пережитом» М.: Издательство М. и С. Сабашниковых, 1918, с.108].

Позднее Государственная Дума с не меньшим идиотизмом будет играть в “конституционный” рубль, не утверждая бюджет без бессмысленных копеечных поправок.

4 мая 1893 г. Сипягин отправил донесение генерал-губернатору о состоявшейся 20-21 апреля забастовке на ткацкой Богородско-Глуховской фабрике. Рабочие не согласились на понижение условий оплаты, но затем договорились при участии фабричного инспектора с администрацией мануфактуры о расценках труда. Губернатор сообщал, что были выявлены зачинщики забастовки и наряду с тем Сипягин указал на вину администрации, «не позаботившейся ранее начала работ заготовить новый расценок и предупредить о том рабочих» и распорядился рассмотреть их действия на ближайшем заседании Московского губернского присутствия по фабричным делам [«Красный Архив», 1938, Т.91, с.186].

В недолгие полгода второй половины 1893 г. в качестве заместителя министра государственных имуществ Сипягин занимался ведением лесного и сельского хозяйства на казённых землях, лесоустроительными работами, охраной лесов, подготовкой осушения болот.

Один из монархистов в эмиграции обращал внимание на то что «современное лесное законодательство у нас началось лишь в царствование Александра III и было прервано революцией» [А.Н. Вагин «Большая дорога. Очерк ведущих сил русской культуры и цивилизации» Сан-Франциско, 1940, с.4].

Вместе с министром А.С. Ермоловым Сипягин рассматривал проект организации Московского Сельскохозяйственного Института.

Сипягин также был председателем комиссии, готовившей проект новых штатов министерства государственных имуществ. Сипягин рассматривал проект расписания должностей, пенсионных отчислений и других расходов ведомства [И.И. Воронов «Министерство земледелия Российской империи». Дисс. д.и.н. СПб.: СПбГУ, 2016, с.218, 222].

В должности заместителя министра государственных имуществ Сипягина в январе 1894 г. заменил подольский губернатор Нарышкин.

13 февраля 1894 г. К.П. Победоносцев записал в дневник: после посещения Казанского собора «у Муравьёва. Жена его. У Витте. У меня – Плеве. Сипягин».

В качестве заместителя министра внутренних дел Дмитрий Сипягин возглавлял особый комитет, рассматривавший переселенческое дело. Его работа не подлежала оглашению, и 5 апреля 1894 г. вышел запрет на печатание статьи о нём [«Самодержавие и печать в России» СПб.: Тип. А.Э. Винеке, 1906, с.78].

За 1894 г. переселенцы получили ссуды на перемещение и обустройство в размере 187 тыс. руб., и в следующие несколько лет эти суммы будут возрастать в арифметической прогрессии [А.П. Яхонтов «Переселение и колонизация» Харьков, 1925, с.42].

Существовало и частное благотворительное общество помощи переселенцам.

По воспоминаниям Куломзина, Сипягин тогда разделял взгляд А.С. Стишинского о предпочтении переселять обеспеченных крестьян, которые умеют вести хозяйство, смогут закрепиться на новых землях и обустроить их. Но фактически, наряду с крестьянами со средствами, желавшими проявить себя, к переселению стремились и малоземельные крестьяне ввиду четырёхкратного увеличения стоимости аренды земли из-за сильного прироста населения и увеличения спроса.

По сделанным подсчётам выходило, что «в Сибирь направляются по преимуществу крестьяне среднесостоятельные» [А.Н. Куломзин «Статистические данные по переселенческому делу» СПб., 1897, с.III].

В секретном журнале руководимого Сипягиным совещания говорилось, что за последние годы с 1890-го до 78% переселяющихся не получили надлежащего разрешения. Неуклонное увеличение самовольного переселения требовало, с позиции участников совещания, не усиления запретительных мер, которое предполагалось бесполезным, но пересмотра правил законного переселения. МВД, тем самым, заботилось не о букве закона, а о нуждах переселенцев.

Сипягин соглашался с необходимостью оказывать правительственную финансовую поддержку переселению, а также предлагал привлекать к сбору средств сельское общество, заинтересованное в ослаблении малоземелья. Стеснённое положение таких обществ, говорил Сипягин, может быть облегчено снятием недоимок на казённые, земские и мирские сборы с земельных наделов, остающихся от выселяющихся крестьян.

Существующий закон регулировал переселение крестьян только на казённые земли. Сипягин и другие участники совещания подчеркнули, что они не допускают принудительного отчуждения частновладельческих земель, возможна только аренда или покупка земли. Долгосрочная аренда бывает для крестьян особенно выгодна, и Стишинский предлагал увеличить текущий максимальный срок в 12 лет на более длительный.

Для предупреждения разорительного возвращения разочарованных переселенцев, Сипягин предлагал обеспечить предварительное точное разъяснение данных об условиях проживания на новой местности и полное устранение ошибочных ожиданий. Для обеспечения сознательности крестьян Сипягин предложил также упорядочить выселение установлением точных сроков рассмотрения ходатайств о разрешении, для устранения излишней поспешности и непродуманности. Соглашаясь с Сипягиным, Совещание решило установить крайним сроком подачи заявлений губернаторам 31 марта, а рассмотрение заявок в МВД заканчивалось не позднее 1 ноября.

Сипягин также предостерёг от возможного нарушения интересов местностей, куда предполагается переселение, и потому не считал возможным точно сформулировать в законе право на переселение, которое зависит от совокупности обстоятельств в каждом отдельном случае и от количества желающих. Переселение считалось исключительной мерой, оправдываемой только крайней необходимостью. Мерой улучшения состояния Сибири Сипягин в заключении назвал культурное обживание её не только ссыльными и переселенцами, но и дворянами-землевладельцами [«Журнал Особого Совещания, образованного при Министерстве Внутренних Дел для обсуждения некоторых вопросов по переселенческому делу» С.-Петербург, 1894, с.7, 9,18, 24, 67].

Заседания Особого Совещания проводились 1, 4, 5, 9, 12, 14, 17, 19, 22 февраля и 3, 5, 11 марта.

16 марта 1894 г. Сипягин подписал за министра циркуляр губернаторам по земскому отделу и 1-му делопроизводству о воинской повинности – о необходимости точно соблюдать правила о наделении нижних чинов и их семей землёй и выплате им пособий. С сентября МВД собирало сведения о мере обеспеченности отставных солдат земельными участками, чтобы оценить возможности упрочить их положение.

14 мая 1894 г. Сипягин подписал за министра циркуляр о возмещении из казны потерь с доходов с капиталов в связи с конверсией 5% банковских билетов и облигаций 2 и 3 восточных займов.

6 июня ещё одна запись у К.П. Победоносцева: «у меня Витте. Сипягин».

25 августа в циркуляре по медицинскому департаменту МВД Сипягин просил губернаторов обеспечить направление ходатайств об установлении на железных дорогах санитарных мер по борьбе с эпидемиями холеры не в министерство путей сообщений, а прямо в МВД.

Также Сипягин составил перечень вопросов для особых губернских совещаний о существующем положении крестьян и возможных законодательных мер в его пользу. Результаты работы совещаний были изданы позднее Горемыкиным.

Насколько можно довериться близкому родственнику Сипягина С.Д. Шереметеву, Император Александр III уже в начале 1894 г. выказывал намерение в будущем сделать Сипягина министром внутренних дел. Сторонники Сипягина использовали эти сведения в его пользу для влияния на нового Царя [«Отечественная история», 1994, №3, с.47].

21 марта 1895 г. Император Николай II собственноручно написал Матери, что Сипягин «будет со временем министром внутренних дел» [О.Ю. Голечкова «Бюрократ его величества в отставке. А.А. Половцов и его круг» М.: АИРО-XXI, 2015, с.113].

25 марта 1895 г. Сипягин возглавил недавно преобразованную канцелярию Его Величества по принятию прошений и оставался её главноуправляющим до увольнения И.Л. Горемыкина из МВД в 1899-м. Судя по дневнику Императора, в те годы Сипягин был ему ближе Горемыкина, который не удостаивается упоминаний, подробных следующим: 6 апреля 1895 г. Царь с удовольствием записывает: «в первый раз Сипягин приезжал с докладом в своём егермейстерском мундире». 31 августа 1895 г. новый доклад Сипягина. 19 сентября 1895 г. описан круг приближённых, с которыми Царь едет на охоту: «д. Владимир, бар. Фредерикс, Сипягин, кн. Голицын, Половцов, Густав Иванович [Гирш] и Платон Оболенский».

Охоты устраивали 2 раза в неделю. Сведения об участниках и количество взятой дичи заносились в «Ведомости Императорской охоты». 1 октября 1895 г. А.А. Половцов записал, что Николай II на охоте ввёл в обиход неполитизированное общение, добродушное и без злословия, к которому Половцов и люди его типа так привыкли, что его отсутствие приятно удивляло. Б.В. Фредерикс обычно шутил, «Сипягин упорно и осторожно молчит» [А.А. Половцов «Дневник 1893-1909» СПб.: Алетейя, 2014, с.171].

При всём личном расположении к Сипягину и при желании И.Н. Дурново видеть его своим преемником, в октябре 1895 г. Николай II остановил выбор министра внутренних дел на И.Л. Горемыкине. 10 и 19 ноября 1895 г. в дневнике Императора снова записаны доклады Сипягина, а 28 декабря «вместо доклада Сипягина приехал Победоносцев». За всё это время И.Л. Горемыкин ни разу не назван по имени, похоже он попадал в разряд обычных докладов, упоминавшихся в дневнике без авторства. Редкими были и упоминания С.Ю. Витте.

После рождения в 1895 г. Великой Княжны Ольги Николаевны Сипягин участвовал в составлении положения об Ольгинском детском приюте трудолюбия.

19 января 1896 г. Сипягин посещал Победоносцева.

10 февраля 1896 г. в С.-Петербурге открылось совещание губернских предводителей дворянства для обсуждения положения дворянства. Их работа длилась до второй половины марта. Продолжило заниматься этим вопросом Особое совещание по делам дворянства под председательством Д.С. Сипягина, с участием В.К. Плеве, А.Н. Куломзина, А.М. Абазы, С.Д. Шереметева.

В этот же день Великий Князь Сергей Александрович писал Павлу Александровичу: «получил удовольствие видеть Сипягина несколько раз». После отъезда Сипягина из Москвы такие встречи стали редки.

14 февраля К.П. Победоносцев обозначил события дня: «У Государя. О Кавказе. О Сипягине». 20 февраля обер-прокурор Синода посетил и самого Сипягина.

7 марта 1896 г. Император отметил в дневнике, что «доклада Сипягина не было, мне его пришлось прочесть самому».

2 апреля «инцидент с книгой Романова и Сипягиным», – записал Победоносцев, когда разгорелись страсти о печатании работы И.Ф. Романова (Рцы) с критикой бюрократии. В письме Феоктистову Победоносцев звал работу Рцы горячечным бредом, написанным наглым фельетонным языком, следовательно, она не может быть ни напечатана, ни представлена Государю, хотя Сипягин одобрил то и другое, а теперь намеревался обжаловать распоряжение цензурного комитета. Начальник Главного управления по делам печати выражал согласие с такими оценками в дневнике, добавляя, что «испуганный Сипягин, по получении ответа, немедленно прискакал к Горемыкину и начал уверять, что хотя он и просматривал брошюру, но не всю, а как нарочно попадались ему в ней только такие места, которые, сравнительно с другими, не особенно предосудительны. И этого человека считали джентльменом! Оказывается, что он просто лгун. Впрочем, вернее объяснить его образ действий тупоумием» [«Литературное наследство», 1935, Т.22-24, с.557-558].

В действительности же в тех неудачных выражениях Рцы, на которые обращали внимание противники Сипягина, можно было при желании усмотреть не радикальный славянофильский утопизм отрицания бюрократии, а разумное указание на то что Самодержавие должно не прикрывать ошибки чиновников, а устранять их. Безусловно, за такой руководящей идеей следовал Сипягин во главе Канцелярии по принятию прошений и желал её распространения в литературе. Цензурный комитет же беспокоился о иных прочтениях, потому ни одна сторона в данном споре слабоумием не страдала, только некоторой горячностью суждений, свойственной неравнодушным.

На другой день Победоносцеву опять приводилось говорить «о Сипягине», когда вечером он виделся с министром юстиции.

11 апреля по Всеподданнейшему докладу Д.С. Сипягина, Император отклонил ходатайство банкира Якова Соломоновича Полякова о пожаловании ему дворянства [Материалы XIX международной конференции по иудаике» М.: Сэфер, 2012, Т.III, с.192]

Отражая представление о соперничестве между министром и претендентом на МВД, 1 мая 1896 г. Суворин записал своё мнение, что «желая насолить Горемыкину» в Комитете министров Сипягин говорил против включения предостережений редакторам газет в перечень преступлений, за которые давалась бы амнистия в честь коронации. Сипягин этим подыгрывал Витте, постоянному противнику Горемыкина [А.С. Суворин «Дневник» М.: Новости, 1992, с.117].

Стоит отметить, что никаких иных и более убедительных сведений об интригах Сипягина против Горемыкина не имеется, как и проявлений вражды со стороны Горемыкина, не свойственных министру. Больше известно о недовольстве Горемыкиным со стороны графа С.Д. Шереметьева, желавшего видеть Сипягина на его месте.

2 мая 1896 г. состоялся очередной доклад Сипягина Царю.

4 июля 1896 г. Сипягин представил Императору собственный доклад о Ходынской трагедии, произошедшей из-за буйного самоуправства толпы. Основное расследование вёл министр юстиции Н.В. Муравьёв. Размышления Сипягина основывались на его данных.

28 октября К.П. Победоносцев заезжал навестить Сипягина.

8 ноября 1896 г. управляющий Государственным банком Э. Плеске сообщил Сипягину о переводе на его счёт 400 тысяч рублей. Эта сумма похожа на обычные разовые пожалования Императора наиболее ценным для него сотрудникам, таким как С.Ю. Витте, П.Н. Дурново, В.Н. Коковцов, А.Н. Куропаткин, П.С. Ванновский.

Как легко сравнить благодаря таким не скрываемым фактам, ни один из приближённых Императора Николая II, самых значительных русских политиков, не захватил в своё управление крупнейшие государственно-монополистические предприятия, никто из них не превратился в самых богатых людей России. Меж тем как Путин позволил своим друзьям, родственникам и даже преподавателям рекордно присвоить государственную собственность, чтобы с большим отрывом превратить Москву в первый в мире город по числу проживания долларовых миллиардеров [А.С. Челноков «Новая ЧК Путина» М.: Яуза-пресс, 2012, с.167].

До Путина миллиардеров практически не было вовсе. Из множества описаний процесса возникновения огромных состояний у “друзей” Путина можно понять, что для них всё существование РФ сводится к распределению доходов государства и крупных компаний среди приближённых президента.

Понятно, насколько качественно отличался от РФ монархический строй Российской Империи с такими друзьями Николая II как Д.С. Сипягин или же А.М. Безобразов и Г.Е. Распутин, в разное время окутанными лживыми легендами.

А.М. Безобразов лишь одним выделялся из всех остальных противников войны из ближайшего окружения Николая II. Когда все высказывались за недопущение войны с Японией только А.М. Безобразов указал на действительную проблему, стоявшую перед Россией: «для сохранения мира мы будем постоянно находиться в положении необходимости продолжать обязательные уступки, если японцы будут продолжать свой агрессивный образ действия». Это самое разумное обобщение предыстории Японской войны [О.А. Белозерова «Государственная и военная деятельность А.Н. Куропаткина накануне и в период Японской войны» Дисс. к.и.н. СПб.: СПб.ГУ, 2016, с.144].

Стоит ли говорить, каким вздором является обширная литература, возлагающая ответственность за войну не на Японию, а на А.М. Безобразова. Современные диссертации, в которых говорится о необъективности мемуарной литературы, на деле лишь меняют основной используемый мемуарный корпус в зависимости от предпочтений авторов, но чаще всего не способны сделать выводы вне рамок чьих-либо мемуаров.

Даже при этом слабом подходе, разумеется, чаще всего игнорировались важнейшие объяснения того же А.М. Безобразова, проясняющие мифологический характер лживой пропаганды о борьбе России за интересы в Корее в качестве причины войны.

В результате получилось, что либералы и социалисты, говоря о Николае II, знают о нём лишь то что он “выбрал” Японию для “маленькой победоносной войны”. И.М. Хакамада в собрании анекдотов «Sex в большой политике» так и пишет.

Ровно так рассуждают, повторяя любой бред путинской пропаганды, в Изборском клубе: «в отличие от Николая II, В.В. Путин знает цену “партнерам” и понимает угрозы российской государственности. Поэтому он не даёт втянуть Россию в войну» [С.Ю. Глазьев «Последняя мировая война. США начинают и проигрывают» М.: Книжный мир, 2016, с.369].

И это когда Путин втянул РФ в украинскую и сирийские войны так раз потому что его “государственности” партнёры нисколько не угрожают, а настоящей угрозе – чеченским террористам, Путин эту государственность сдал и выплачивает дань. Реальные враги Российской Империи, с которыми она сражалась – и близко нельзя сравнить со злосчастной Украиной. Если бы Путина “втягивали” в войны как Николая II – нападением на Россию, то РФ давно бы не существовало ввиду полной неспособности выдержать удары сопоставимой силы. Это касается и врагов внутренних.

Елена Трегубова в «Байках кремлёвского диггера» удачно передаёт преемственность идеологии путинизма, приводя суждения А.С. Волошина, что в царском правительстве сидели слишком замечательные и интеллигентные люди, чтобы ответить зеркально на большевицкий террор. Все рассуждения о слабости Николая II сводятся к прославлению ленинского победоносного насилия.

В действительности ответы, какие давал Николай II своим противникам, образцово сбалансированы, и публичное непризнание этого вызвано нежеланием признавать его политическое превосходство над либеральной беспомощностью и советской тоталитарностью.

После того как Путин изгнал из РИСИ продавшихся ему монархистов, оставшиеся там сталинисты поднапряглись показать величие путинского правления, напридумывав, что «в силу индивидуальной личной слабости Николая как управителя Российской империи стали изгоняться способные к управлению государством люди, а к вершинам власти стали пробираться интеллектуальные ничтожества и просто авантюристы типа Львова, Горемыкина, Гучкова, Распутина» [В.Д. Кузнечевский «Путин. Кадровая политика» М.: Центрполиграф, 2017, с.23].

Уровень познаний противников монархистов типа А. Навального или дешёвых подпевал Путина, убеждённых, что Сталин-то эффективно подбирал кадры, находится на одинаково позорном уровне. Тем более важно обстоятельно разбирать, кем были противники Императора Николая II Г. Львов и А. Гучков, а кем И.Л. Горемыкин и другие министры, т.к. кроме лживых легенд о Столыпине, ни о ком другого ничего и не слышно.

До 1897 г. Д.С. Сипягин, будучи заместителем министра и ближайшим к Императору лицом, не владея никакой недвижимостью в С.-Петербурге, снимал для проживания квартиру, после чего подал объявление в «Новое время» о намерении приобрести дом в столице. Пожалование Императора Николая II, как можно сообразить, предназначалось для этого. А в 1898 г. для Сипягина строили новый дом.

Для его обустройства Сипягин нанял архитектора Н.В. Султанова, который разработал парадный интерьер в русском стиле боярских хором XVII века, в нём усматривали также византийское влияние. Стены украшал позолоченный орнамент, включавший фрагменты родового герба Сипягиных. Двери покрывал фиолетовый бархат, мебель из тёмного дуба – золотая парча. Работа над деталями столовой палаты продолжалась до 1900 г. [«История Петербурга», 2002, №5, с.63].

Заботясь не только о личных удобствах, Сипягин в имении Клусово в 1899 г. за свой счёт открыл церковно-приходскую школу, построив для неё деревянное здание и снабдив всеми учебными пособиями. Библиотека и читальня при ней носили имя Императора Александра III. Школа приняла 70 учеников.

Денежное пожалование Императора предназначалось, по-видимому, и на предоставление Сипягину возможности непосредственно оказывать помощь лицам, обращающимся к нему в Канцелярию по принятию прошений, когда прямых юридических оснований для казённых расходов не имелось.

Знакомившиеся с Сипягиным в Петербурге замечали качества, способные вызвать уважение не у толпы, а у людей вдумчимых. Император Николай II определённо нашёл в нём человека близкого себе по духу: Сипягин «не обладал способностью легко и непринуждённо болтать о чём угодно, занимая и себя и других; сплетни и мелкие пересуды его не забавляли» [А.М. Лебов «Один из убитых министров» // «Исторический вестник», 1907, Т.107, с.480].

Во главе канцелярии по принятию прошений Сипягину приходилось рассматривать просьбы о помиловании, бракоразводные дела, запросы о взыскании алиментов, споры по разделу имущества, дела о причислении к дворянскому сословию, споры о земле между крестьянами, ходатайства о получении должностей, о постройке мостов и мельниц.

В воскресенье 26 января 1897 г. Сипягин навестил обер-прокурора Синода.

20 февраля Cипягин был в Царском Селе у Государя. В Петербург он возвращался вместе с Горемыкиным и Победоносцевым.

18 марта Победоносцев пишет о Комитете Министров: «пререкание с Сипягиным о редакции». 29 марта у Государя в Царском Селе Победоносцев также обсуждал: «о Сипягине и о дворянах».

8 августа 1897 г. доклад Сипягина отмечен в дневнике Императора Николая II.

26 февраля 1898 г. у издателя сочинений Вяземского графа Шереметева состоялось торжественное собрание Общества ревнителей русского исторического просвещения памяти Императора Александра III. К.П. Победоносцев счёл прекрасной речь О. Смирнова. Граф А. Голенищев-Кутузов читал стихотворение о покойном Государе [«Старина и новизна», 1898, №2, с.1].

С 1897 г. раз в год общество выпускало журнал «Старина и новизна», в каждом номере которого помещались воспоминания об Александре III или его письма. Помимо прочего, в 1898 г. Общество ревнителей помогало учёному комитету министерства народного просвещения составить каталог наиболее важных книг для бесплатных библиотек в деревнях. Вопрос о перечне книг и категории лиц, на которых они рассчитаны, обсуждался также И.Л. Горемыкиным и К.П. Победоносцевым [«Журнал Министерства Народного Просвещения», 1902, июнь, с.21-24].

В марте 1898 г. Сипягин внёс в Г. Совет проект, получивший со стороны чиновников сугубо отрицательные отзывы, какие бездумно переписывали легкомысленные историки типа перехваливаемого рецензентами Анатолия Ремнёва. Они не стесняясь заимствовали фразы из революционного журнала «Освобождение» про азиатскую дикость намерения Сипягина усилить значение Канцелярии по принятию прошений на Высочайшее имя [А.В. Ремнёв «Самодержавное правительство» М.: РОССПЭН, 2010, с.411].

Революционеры нервничали, т.к. непосредственная подача содержательных прошений имела все преимущества над демократической подачей пустых голосов. Что же до министров, то их не могло устроить то, что Канцелярия Сипягина, по новому проекту, должна была рассматривать жалобы на чиновников любого ранга.

Суть, следовательно, заключалась не в преодолении чиновничьего “средостенения” между Царём и народом, и не в выдуманном публицистами “расхищении” Самодержавия министрами – оба подхваченных неразборчивыми историками термина бессмысленны и должны использоваться только в качестве примера дезинформационного мифа. Подобно тому как учреждённые в 1802 г. Государственный Совет или в 1906 г. Государственная Дума нисколько власти Монарха не отнимали, не отбирал её и Комитет Министров или Правительствующий Сенат, будучи таким же её инструментом, как и все звенья государственного аппарата.

Как верно указывал Витте в письме к Сипягину по поводу его проекта, бюрократический аппарат именно соединяет Монарха с нацией, а не разделяет, и относительно чиновничества в Российской Империи преимущественно так и было. Но сложность кроется в том, что нужен надзор за чиновниками со стороны самой власти. Для этого Император Николай I учредил скромное по численности III отделение С.Е.В. Канцелярии. Не одни беззащитные журналисты, со своими скудными средствами, рискуя жизнью, должны разоблачать злоупотребления, а миниатюрные, но облечённые всеми законными полномочиями, вооружённые всеми необходимыми средствами спецслужбы, под контролем Монарха, а не отдельного ведомства, потенциально способного тем самым покрывать свои злоупотребления.

А.Н. Куломзин, подобно другим мемуаристам, совершенно исказивший суть проекта Д.С. Сипягина, закономерно оставался недоволен и сохраняющимся надзором жандармов над губернаторами, неподконтрольностью их сообщений в МВД. Неприязнь к проекту Сипягина имеет общую природу с таким отношением к важному надзору за властью [А.Н. Куломзин «Пережитое» М.: РОССПЭН, 2016, с.288].

Негативная реакция министров вызвана их заботой о личных ведомственных интересах и опасением чрезмерного усиления позиций Сипягина, который давно претендовал на министерство внутренних дел и пользовался симпатиями молодого Государя. Конечно, мысль о том, что замах Сипягина распространялся на подчинение себе министров – сущий вздор. Это равносильно заявлению, будто высший апелляционный суд – второй царь над министрами, или что отдельная от исполнительной власти судебная – управляет первой из-за своей независимости.

Понятно, почему министры считали излишним нововведение, будучи довольны существующим состоянием дел. Министры, как и все чиновники, встречали в штыки любые формы стороннего контроля над собой. В 1899 г. они же будут в ярости от получения А.А. Клоповым прямых полномочий от Царя на проведение ревизии. Нелюбовь к ревизорам не всегда связана со стремлением скрыть что-то неблаговидное, ревизия – это всегда отвлечение от текущих дел, торможение хода работы. Взгляд бюрократов на ревизоров столь же понятен, сколь ясна и необходимость контроля над чиновниками. Непонятно только почему историки упорно не желают вникать в суть происходящего, тупо заимствуя фразы мемуаристов вместо элементарной работы над их контекстом.

Можно обратиться к другим оценкам работы Сипягина и преследуемых им целей. Как будет выражаться газета «Россия» в 1899 году, Сипягин «всегда стремился смягчить суровость закона» ради милости и содействия чужому горю. Сипягин «всегда близко соприкасался с действительными нуждами народа». Содействие этим нуждам было не фигурой речи, а подлинной многолетней работой Сипягина в Канцелярии по принятию прошений.

Не ограничиваясь одними дворянами, в 1898 г. Сипягин представлял Николаю II доклад о необходимости созыва Особого совещания по делам крестьянского сословия.

31 марта при отъезде Сипягина из Петербурга главное управление канцелярией Его Величества по принятию прошению принял на себя его заместитель барон Будберг.

2 апреля 1898 г. Лев Толстой написал прошение Царю от имени духоборов. Э.Э. Ухтомский передал его Сипягину, который проявит себя как противник толстовства и сектантства.

С ходатайством обращалась к Сипягину Лидия Зиновьева-Аннибал, желавшая расторгнуть брак с Шварсалоном. Заинтересованный Вячеслав Иванов 19 апреля 1898 г. рекомендовал ей заняться «эксплуатированием связей с Сипягиным и Корфом. Впрочем, не тебя учить, как действовать в Канцелярии!». Несмотря на такие связи, Канцелярия прошений при рассмотрении дела намеренно показывала свой нейтралитет. Зиновьева-Аннибал отвечала, что сама собирается наведаться к Сипягину, а через знакомую обратиться за поддержкой и к Победоносцеву [В. Иванов, Л. Зиновьева-Аннибал «Переписка. 1894-1903» М.: Новое литературное обозрение, 2009, Т.1, с.575-577].

Как тогда было принято, бракоразводные процессы, рассматриваемые в церковных консисториях, занимали продолжительное время, могли растягиваться на годы и были отягощены необходимостью доказательства неверности. Согласно с нравами того времени, эти затруднения были направлены на сохранение значения таинства венчания, самих супружеских отношений и на соблюдение интересов детей. Тут проявлялась вся разница между браком церковным и гражданским.

21 июня 1898 г. в дневнике К.П. Победоносцева вновь появляется отметка с темой обсуждения: «о Д. Сипягине».

1 августа у Государя Победоносцев продолжал говорить: «О Финляндии. О Москве. О Сипягине».

27 января 1899 г. Сипягин был приглашён Императором на заседание департаментов Г. Совета с правом голоса при рассмотрении выработанного совещанием по делам дворянства проекта узаконений по поддержке дворянского землевладения [РГИА Ф.1161 Оп.1 Д.141 Л.23].

3 марта 1899 г. Государь повелел предварительно обсудить представление Сипягина об изменении учреждения Канцелярии Его Величества на совещании под председательством Великого Князя Михаила Николаевича, с участием Победоносцева, Плеве, Муравьёва, Половцова, Рихтера и Сипягина, до общего рассмотрения представления в Г. Совете.

В тот же день 3 марта бывший министр государственных имуществ М.Н. Островский, состоявший в Г. Совете, написал К.П. Победоносцеву:

«Душевно уважаемый Константин Петрович. Дело по проекту Д.С. Сипягина действительно предполагается заслушать ещё в текущем месяце (27-го марта), но предварительно должно собраться совещание у В. Кн. Михаила Николаевича и лиц, решавших финляндский вопрос по приглашениям Дмитрия Сергеевича, – совещание для обсуждения вопроса о связи этого дела с законодательством финляндским, которого проект Дм. Сергеевича коснулся. Этому же совещанию должны предшествовать доклады Великого Князя у Государя (вероятно, 10-го марта)».

«От Финляндии Дм. Серг-ч готов отказаться совсем. Засим Вам, конечно, известно, что Д. Серг-ч представляет в Государственный Совет для сведения проект того Высочайшего указания, о котором упоминается в его проекте и которое он хочет сохранить в тайне от публики.

Но об этом и многом другом нам надо лично переговорить, что может последовать в субботу 6-го в Госуд. Совете, так как я сильно рассчитываю, что Вы на заседание о Человеколюбивом обществе пожалуете, о чём усерднейшим образом и прошу Вас. Искренне преданный и уважающий Вас. М. Островский» [РГИА Ф.1574 Оп.2 Д.183 Л.3-4].

Вероятно, о том же переполохе среди сановников написал и С.Ю. Витте, никогда не проставляющий полные даты на посланиях: «Душевноуважаемый Константин Петрович! Я снова имел беседу с Дмитрием Сергеевичем Сипягиным, из коей я вполне и безусловно убедился, что он не имеет никакого намерения и наверное не представит свои соображения о комиссии иначе как установленным порядком, т.е. через Государственный Совет. Таким образом опасения в том отношении напрасны. Сердечно и искренно Вам преданный С. Витте. 3-го» [РГИА Ф.1574 Оп.2 Д.145 Л.50].

Впрочем, больше похоже, что тут речь идёт о совещании по дворянству.

13 марта о стратегии оппонентов Сипягина подробно проинформировал Победоносцева заместитель Горемыкина князь А.Д. Оболенский, который был склонен и к критике своего начальника: «Предстоящее нам в понедельник “совещание”, как я узнал, должно быть направлено исключительно к тому, чтобы склонить Сипягина на включение в текст проекта секретную инструкцию, сделав её гласною и обязательною. Чтобы не задевать самолюбия Сипягина, предполагается удовлетвориться выраженным им на то согласием.

Мне кажется, что следовало бы по выражении Сипягиным согласия на включение его инструкции в текст (но не прежде) заявить в Совещании, что такое согласие изменяет весь проект, отбрасывая исключительную его основу. В подобном виде весь проект для переделки его возвратить самому импровизатору.

Поставив это целью, к которой направлено будет обсуждение, не бесполезно будет в числе аргументов к изменению всего изложения выставить ещё и то что при новом изложении теперь должны исчезнуть обвинения впервые встречающиеся в стенах Совета, обвинения в том будто идёт речь об ограничении верховной власти; при чём кстати упомянуть о том кто больше вредит обаянию этой власти. Всё это пишу тебе в качестве разведчика, дабы ты, сидя в своём углу не был захвачен врасплох, а мог заранее изготовить план обсуждения возможного только при твоей авторитетности» [РГИА Ф.1574 Оп.2 Д.180 Л.4-5 об.].

20 апреля 1899 г. Сипягина избрали в действительные члены Волоколамского общества сельского хозяйства.

Ведущаяся энтузиастами в уезде борьба с сокращением скотоводства, ростом недоимок, падением урожаев, «так или иначе начата и достигла уже в некоторых случаях весьма существенных результатов» [А.А. Зубрилин «Способы улучшения крестьянского хозяйства в нечерноземной полосе (Из практики Волоколамского земства)» М.: Тип. Вильде, 1901, с.VI].

21 апреля К.П. Победоносцев сообщал Императору: «по поводу записки генерал-адъютанта Рихтера, представленной Вашему Величеству чрез Д.С. Сипягина, долгом почитаю доложить» что вопрос об отмене предбрачных подписок о вероисповедании детей разноверующих супругов в Прибалтийском крае рассматривался в 1885 г. и уже решён Александром III. Во-вторых, записка О.Б. Рихтера, «равно и записка Д.С. Сипягина возбуждает вопрос о снисхождении к действиям лютеранских пасторов в отношении к лицам, зачисленным в православие в те годы, когда действовали льготные правила имевшие силу до 1885 года, и о необходимости предварительного рассмотрения в особом присутствии возбуждаемых на месте вопросов о преследовании пасторов по суду». Тут Победоносцев соглашался с Сипягиным, но сообщал, что его требование вполне удовлетворено с 1893 г., но существующий порядок рассмотрения дел «не был достаточно известен ни О.Б. Рихтеру, ни Сипягину» [РГИА Ф.1574 Оп.1 Д.16 Л.11-12].

Сипягин продолжал работу во главе комиссии при Особом совещании по делам дворянства. В мае 1899 г. Сипягин и его сотрудники, рассматривая вопрос о положении уездных предводителей дворянства, отказались предоставлять им государственное жалование, т.к. оно противоречило принципу самоуправления [С. Беккер «Миф о русском дворянстве» М.: НЛО, 2004, с.243].

Как следует из этого, Сипягин и его единомышленники не преследовали задачи во что бы то ни стало обеспечить дворянам финансовое благополучие, особенно за казённый счёт. Эта задача была подчинена идее дворянского служения Империи. Важнее было сознательное сохранение идеи сословного благородства, которая обеспечивает возникновение и воспроизводство подлинной элиты, необходимой для удержания России в должном нравственном тонусе.

22 октября 1899 г. Царь впервые пишет Матери о решении, принятом им ещё летом, подкрепляя личные симпатии к Сипягину мнением Александра III: «Сипягин будет назначен в этот день управляющим Министерством внутренних дел». «Продолжать то, что было начато дорогим Папа, это всё, что я от всего сердца желаю, на пользу и ещё большую славу нашей любимой России; и я верю, что с благословением Его – Сипягин будет верным исполнителем своей обязанности» [«Дневники императора Николая II. 1894-1904» М.: РОССПЭН, 2011, Т.1, с.512].

Великому Князю Сергею Александровичу Николай II написал 22 октября: «Я счастлив и спокоен душою после назначения Сипягина».

Прежде вступления в должность, интересуясь своими сотрудниками, несколько дней Сипягин обстоятельно знакомился с чинами МВД, занимающими ответственные должности.

28 октября 1899 г. Сипягин встречал на границе Императора, прибывшего из Потсдама со встречи с Кайзером.

Приветствуя министра, «Московские ведомости» обратили внимание на твёрдость и энергичность Сипягина, свойства, давно ставшие известными за время его нахождения на государственной службе.

А.С. Суворин в «Новом времени», определяя задачи нового министра внутренних дел, назвал Сипягина прямым начальником для печати, к неудовольствию других газет, возражавших, что министр не должен указывать газетам как писать и о чём, и открыто на такую роль ни один из министров никогда не претендовал [«Приазовский край» (Ростов-на-Дону), 1899, 2 ноября].

Сипягин не стал исключением и от него не последовало указаний для печати, которая практически полностью оставалась независимой от правительства и весьма часто оппозиционной ему. Голосом власти был лишь «Правительственный вестник» (с 1869 г., плюс «Сельский вестник» с 1881 г.) и губернские ведомости, сообщавшие почти исключительно официальные распоряжения и потому не имевшие массового читателя и не пытавшиеся навязывать ему свои мнения.

«Журнал Министерства Юстиции», выпускаемый с 1894 г., завоевал заслуженную научную репутацию и, выходя в количестве 6000 экз., имел спрос у публики, исключавший на его издание казённые траты – чего не бывает у правительственных изданий, нацеленных на пропаганду. Такой же характер имел и «ЖМНП» – журнал министерства народного просвещения, включавший официальные приказы, отдел наук, библиографии, классической филологии и минимум новостных сообщений. «Земледельческая газета» министерства государственных имуществ еженедельно публиковала правительственные распоряжения, экономические обзоры, материалы о ведении лесного, садового и полевого хозяйства, о ветеринарии.

Современные исследователи выяснили, что коммерчески успешная популярная консервативная газета «Новое время» не получала субсидий от правительства, о которых распространяли сознательную ложь [А.С. Суворин «Русско-японская война и русская революция. Маленькие письма 1904-1908» М.: Алгоритм, 2005, с.16].

В ноябре 1899 г. А.Ф. Филиппов, намереваясь заняться изданием правомонархического «Русского Обозрения», просил Главное Управление по делам печати ходатайствовать перед Сипягиным не о денежных субсидиях, а только о снижении текущей подписной платы с 15 до 10 руб. в год с пересылкой. Император Николай II, узнав о сложном финансовом положении журнала, предоставил ему пособие из личных средств. В основном журнал существовал на добровольные пожертвования и не сумел долго продержаться. Владимир Семенкович, после очередного прекращения издания журнала и новой попытки возобновить его, писал: «кружок лиц, интересующихся русской литературой и с грустью отнёсшихся к известию о прекращении этого почти единственного консервативного журнала, снова собрал сумму денег, вполне достаточную для ведения этого дела, не прибегая к помощи правительства» [РГИА Ф.1574 Оп.2 Д.64 Л.92-93, 126].

Государь Император помогал не только консервативным изданиям. Осенью 1899 г. Николай II спас и выдающийся журнал «Мир искусства», выделив ему 10 тысяч рублей [А.Н. Бенуа «Мои воспоминания» М.: Наука, 1993, Кн.4-5, с.288].

В одном адресованном К.П. Победоносцеву письме также с сожалением отмечалась принадлежность печати: «либералы владеют почти всеми как петербургскими так и провинциальными органами» [РГИА Ф.1574 Оп.2 Д.280 Л.2].

Вступающему в должность министру приходилось иметь дело с устремлениями либералов управлять не одним общественным мнением, что входило в функции печати и вполне допускалось, но и овладеть правительством. Борьба МВД с переходящим все границы засильем левой печати носила оборонительный характер предупреждения катастрофических последствий разрушения Империи революционным утопизмом всех направлений.

Во французской печати тепло встретили нового министра. Дмитрий Сипягин «высоко оценен и даже популярен в России», где его прозвали «Железная воля». «В нём следует видеть представителя русской аристократической партии, которая усиливает своё влияние». «Иностранные консулы, которые общались с Сипягиным, запомнили его очень учтивым, имеющим простые и сердечные манеры, которые характерны для русской знати». «Сипягин является автором ряда исторических брошюр, пишет импровизированные юмористические стихи, собирает русский антиквариат, увлекается охотой» [«Le Figaro». 1899. 16 novembre. P.2].

6 ноября Сипягин, Фредерикс и Муравьёв вернулись в Петербург к управлению своими министерствами.

Затем по ходатайству Таврического губернского земского собрания, Сипягин отсрочил крестьянским обществам нескольких уездом выплату поземельного налога и выкупных платежей на год.

Из попадавших в печать обрывочных данных о деятельности правительства был отказ МВД дантистам в праве ношения особого нагрудного знака, о котором поступало прошение.

14 ноября заместитель Горемыкина барон Икскуль фон Гильденбандт был переведён в Г. Совет, и его место занял А.С. Стишинский, который в предшествующие годы работал в комиссии по переселению в Сибирь, в совещании по пересмотру Положения о Крестьянском банке, был управляющим земским столом, а с 1896 г. – заместителем государственного секретаря, кем теперь стал барон Икскуль. 16 ноября Сипягин посещал министерство и знакомился со своими подчинёнными.

13 и 24 ноября Сипягин вновь участвовал в Императорской охоте.

Начало работать главное присутствие по фабричной и горнозаводской деятельности под председательством Витте. МВД в совещании представлял директор Департамента Полиции Зволянский.

27 ноября Сипягин в сопровождении директора департамента общих дел В.Ф. Трепова посетил Переселенческое управление, департамент духовных дел, иностранных исповеданий, хозяйственный департамент, земский отдел, редакции «Правительственного вестника» и «Сельского вестника», типографию МВД.

30 ноября Сипягин при обсуждении распространяемых Витте клеветнических ложных обвинений Горемыкина в необоснованном применении насилия и даже подстрекательстве студенческих протестов, говорил, что осуждает такие методы, но не согласен с мнением Ванновского, будто волнения студентов не были политическими [Великий Князь Константин Романов «Дневники. Воспоминания. Стихи. Письма» М.: Искусство, 1998, с.276].

После случаев выдачи невыгодных для городов концессий частным лицам в декабре 1899 г. Сипягин побудил разработать дополнения к городскому самоуправлению, предоставившие бы правительству больше возможностей для контроля ведения хозяйства. Сипягина беспокоило что в крупнейших городах Европейской России договора заключаются с одними и теми же международными фирмами. Императорское правительство заботилось о недопущении экономически невыгодной для жителей монополизации.

Насколько же далека была экономика Российской Империи от иного, монополистического огосударствления, говорит следующее наблюдение, как муниципальные предприятия всюду уступают дорогу частной торговле, «хотя ничего социалистического нет в содержимой городом мясной лавке» [А.И. Новиков «Записки о городском самоуправлении» СПб.: Тип. М.М. Стасюлевича, 1904, с.27].

В конце года в МВД пересматривали уставы сельских банков.

27 декабря 1899 г. министр писал Победоносцеву: «Очень был бы Вам благодарен, многоуважаемый Константин Петрович, если бы Вы потрудились прочесть прилагаемую записку, которую я предложил представить Государю» «Я исключил из них то, что считал лишним и прибавил то, что почитаю необходимым. Преданный Вам Д. Сипягин».

31 декабря Сипягин отправил Победоносцеву новое письмо насчёт журнала «Вестник Европы» с указанием страниц, за содержание которых предлагал применять ст.149 цензурного устава. «Каково Ваше мнение?» [РГИА Ф.1574 Оп.2 Д.276 Л.1-2].

1 января 1900 г. Император пожаловал управляющему министерством внутренних дел орден Св. Владимира 2-й степени. 3-м февраля датирована грамота об этом пожаловании. 2 января Сипягин виделся с Победоносцевым.

В великосветских салонах Петербурга тем временем поползли слухи о новом министре. По словам баронессы Икскуль, «Сипягин будет хуже Горемыкина, так как открыто высказывает желание возродить допетровскую Русь» [М.М. Ковалевский «Моя жизнь. Воспоминания» М.: РОССПЭН, 2005, с.494].

Сразу при назначении Сипягина газета «Россия» отмечала, что теперь «в моде всё старое» и потому нечего ожидать от Сипягина какой-то новой программы.

Симпатии Сипягина к русскому историческому прошлому и его вкусы в области искусства пытались превратить в какую-то страшилку для западников. Влас Дорошевич, писавший тогда фельетоны о повальном мышлении шаблонами и увлечении анекдотами, которые заволакивали собой любые серьёзные обсуждения, мог бы заодно высмеять и постоянную подмену суждений о политике такими сплетнями о министрах и самом Царе. Однако ж, сам Дорошевич был слишком увлечён пресмыкательством перед молодыми марксистами.

Из Г. Совета в начале января Сипягин получил для заключения законопроекты о введении земства в Юго-Западном крае. Внесение в Г. Совет разработанного при Горемыкине проекта губернской реформы было остановлено до ознакомления с ним Сипягина.

3 февраля обер-прокурор Синода писал: «Сипягина опять ожидаю». 5 февраля в 14 ч. дома у Победоносцева состоялось совещание с Великим Князем Сергеем Александровичем, Сипягиным, Муравьёвым: «результаты жалкие – общая дряблость и нерешительность». 10 февраля Победоносцев сам навестил Сипягина.

Возобновило работу совещание по дворянскому вопросу, в котором Сипягин продолжил председательствовать в административной подкомиссии, разработавшей проект законодательных изменений. Второй подкомиссией была финансовая.

20 февраля П.Н. Дурново был назначен третьим заместителем Сипягина. От Горемыкина остался заместителем князь Оболенский, полицию взял на себя князь Святополк-Мирский, а Дурново занялся почтой и телеграфом. По утверждению Витте, Дурново в отличие от Оболенского не вёл интриг против Сипягина и один раз получил от министра какую-то сумму на покрытие своих финансовых потерь из сумм Департамента Полиции. Также Сипягин безуспешно ходатайствовал за дочь Дурново, дабы дозволить ей стать фрейлиной.

26 февраля состоялось повеление быть Сипягину министром внутренних дел, и он стал одним из первых мишеней для террористов. В Г. Совете в этот день разбирались проекты Сипягина относительно положения дворян.

18 марта Сипягин разрешил вновь розничную продажу газеты «Русский Листок».

20 марта 1900 г. жители Кишинёва отправили Сипягину телеграмму с просьбой просить Его Величество остановить англо-бурскую войну, в соответствии с принципами Гаагской мирной конференции [«Англо-бурская война 1899–1902 годов глазами российских подданных» М.: Издатель И. Б. Белый, 2012, Т.11, с.132].

23 марта Победоносцев снова навестил Сипягина сверх регулярных собраний в Комитете Министров.

Ещё при Горемыкине МВД начало заниматься положением незаконнорожденных в крестьянском быту, а теперь определило возможности для усыновления. Помимо того, МВД озаботилось продовольственным обеспечением населения на случай неурожаев. Ввиду планируемого упразднения круговой поруки, учреждением хлебных запасов должна будет заниматься администрация, а не земства [«Иркутские губернские ведомости», 1900, №17, с.5].

8 апреля 1900 г. в Москве Сипягин принёс Великому Князю Сергею Александровичу рескрипт Царя в честь 10-летия управления Москвой и портрет Николая II для ношения на груди на Андреевской ленте.

За рескрипт этот взялся Сипягин, для него подготовили три проекта, и как это бывало в первые месяцы его управления министерством, Сипягин сносился с К.П. Победоносцевым, испрашивая рассмотрения им вариантов документа.

11 апреля 1900 г. в Москве состоялся торжественный обед с участием Царя и Царицы с Сипягиным и Великим Князем Сергеем в зале московского Дворянского Собрания.

Редактор «Московских ведомостей» В.А. Грингмут тогда при встрече с Сипягиным рекомендовал ему опубликовать свою программу, чтобы показать отличие от И.Л. Горемыкина. Сипягин отказался, т.к. не считал возможным брать на себя обязательства, которые не удастся исполнить. Александра Богданович об этом не пишет, но личные программы министров не соответствуют монархическому духу [А.В. Богданович «Три Самодержца» М.: Вече, 2008, с.194].

Через пятнадцать лет будут передавать слова возвращённого в правительство И.Л. Горемыкина: «у меня, господа, никакой личной политики не будет, следовательно, всё что я вам буду говорить, будет говорено со слов его величества, и, следовательно, вы должны будете этому беспрекословно подчиняться» [П.Л. Барк «Воспоминания последнего министра финансов» М.: Кучково поле, 2017, Т.1, с.453].

Как обычно, при пересказе смысл несколько исказили смеха ради, но объективные задачи монархической политики действительно исключают всякие личные программы и дают то принципиальное единство взаимодействия, которое было у Государя с И.Л. Горемыкиным и Д.С. Сипягиным, и которое исчезало при действиях министров в собственных интересах, как было с Витте в пору его противостояния с Горемыкиным, или же в интересах Г. Думы, как, например, с Кривошеиным, ставшим наряду с той Г. Думой подлинным виновником “министерской чехарды” 1915 г.

Существенных расхождений между политикой Горемыкина и Сипягина не обнаруживается, поскольку они действовали исходя из одних политических принципов и пользовались консультациями специалистов, заключения которых определялись фактической ситуацией в России.

К примеру, если в 1899 г. И.Л. Горемыкин считал нужным сохранить иркутское генерал-губернаторство ввиду осложнения международной обстановки на Дальнем Востоке и роста экономического развития после строительства железной дороги, то Д.С. Сипягин вскоре говорил в Кабинете министров, что должность генерал-губернатора можно устранить, ссылаясь на те же обстоятельства развития края [«Сибирь в составе Российской империи» М.: Новое литературное обозрение, 2007, с.139-140].

При кажущейся противоположности, никаких расхождений программного характера во всех таких примерах обнаружить не удастся, т.к. все они говорят о следовании министров монархическому принципу и выборе ими множества тактик при решении одних и тех же задач.

Никакой работы по изучению личности Дмитрия Сергеевича историки доселе не предпринимали, что напрямую связано с формируемыми революционной пропагандой представлениями. Принудительно закреплённые в СССР, они исключали возможность верного понимания исторического развития Российской Империи. В связи с этим возникло ошибочное мнение о том, будто Сипягин значительной политической фигурой не был и внимания не заслуживает.

Министр внутренних дел Сипягин, как сейчас пишут, расположившись на плечах титанов советской науки, был «не добрым, не злым, не умным, не глупым, прежде всего лично близким и преданным царю», – легкомысленно воображает писатель, считающий нужным писать сумасбродные развлекательные биографии Гапона и Азефа, но не утруждающийся изучением жизни В.К. Плеве или П.И. Рачковского, П.Д. Святополк-Мирского или Д.Ф. Трепова [В.И. Шубинский «Азеф» М.: Молодая гвардия, 2016, с.63].

Ещё хуже дилетантизм наспех набросанной книги «Империя должна умереть» М. Зыгаря (2017), где Сипягин называется дураком, Победоносцев бесцветен, как и все царские министры, не то что анархисты и террористы. Бездарный либеральный пропагандист Зыгарь решил, что Горемыкин стал любимым министром Николая II поскольку «никогда в жизни» не проявлял инициативы. К столетию революции 1917 г. не занимавшиеся биографиями министров Императора недоумки печатают в изобилии дезинформационный мусор.

Таким писателям интереснее имена, раскрученные революционной пропагандой. Но одинаковые с ними ошибки совершают пристрастные исследователи врагов революции, заботясь выставить одного своего героя лучше остальных чиновников. То и дело повторяя глупый политический фольклор начала века, Анатолий Бородин в биографии П.Н. Дурново зовёт Сипягина бездарным и ленивым, совсем как Зыгарь, ссылаясь главным образом на С.Ю. Витте и игнорируя всю фактическую деятельность министра.

Другие современные историки способны, не занимаясь прямо личностью министра, лишь воспроизводить ангажированные суждения идеологов либеральных партий, от которых недалеко по смыслу располагаются наполненные глупыми рассуждениями о Царе и Империи советские книжки, чьи авторы едва могли выдавить пару слов про Горемыкина, именуя его заурядным и ограниченным, а Сипягина недалёким.

В отношении Сипягина классическими стали фразы историка из партии к.-д. А.А. Кивезеттера про ретроградно-дворянскую программу жуира Сипягина, которому «должны быть открыты на пути к наслаждению радости бытия». В лучшем случае годы его управления нарекались эпохой праздничного карнавала. Масон В.П. Обнинский назвал Сипягина необыкновенным поваром и большим ханжой: «все комнаты его квартиры были украшены вышитыми по атласу изречениями из Евангелия».

В вариации от несколько более благожелательно настроенного И.И. Колышко, Сипягин слыл самым известным великосветским охотником и бонвиваном, дворянином старой марки, увлекающимся охотой, гастрономией, не мстительным, порядочным, добрым и честным милягой.

А.М. Лебов вспоминал, что наряду с охотой со старинным ружьём, излюбленным развлечением Сипягина была игра на виолончели, слушать он предпочитал старинное пение. Своеобразие личности Сипягина выражала его богатая народная речь. Сипягин стал одним из основателей Общества ревнителей русского исторического просвещения, участвуя в собрании сведений к истории Царствования Александра III. Когда талантливый С.С. Татищев начал писать его историю, Сипягин получил для рассмотрения план книги и главу из неё.

Также Сипягин способствовал учреждению Императором Николаем II Комитета попечительства о русской иконописи, объединившего историков, искусствоведов и содействующих им чиновников от министерств. О делах этого комитета Сипягин сам докладывал Царю.

Департаменту духовных дел иностранных исповеданий МВД Сипягин подарил икону св. Николая Чудотворца для нового помещения, освящённого в сентябре 1901 г.

13 апреля 1902 г., когда С.Ю. Витте наедине с Сувориным вспоминал убитого министра, то называл его прекрасным, благородным, нелицемерным и непоколебимым в своих взглядах. А лиц, не согласных с собой и ему противящихся Витте всегда звал неумными. Тем более, что можно было подыграть популярной сплетне о глупости Сипягина и выгодно оттенить себя [А.С. Суворин «Дневник» М.-Пг.: Л.Д. Френкель, 1923, с.291].

Крайне неодобрительно отзывался о Сипягине сравнительно с Горемыкиным, которым восхищался, чиновник МВД В.Ф. Романов. Но, к примеру, министр Ванновский, напротив, больше хвалил Сипягина в 1901 г., сравнивая его с Горемыкиным, которого будто бы изобличил во лжи при разборе дела о студенческих беспорядках, что едва ли справедливо [А.Ф. Редигер «История моей жизни» М.: Кучково поле, 1999, Т.1, с.325].

Анатолий Куломзин ценил в Сипягине, что тот не был интриганом (чем особенно выделялся Витте), не прибегал к провокациям, отличался доброжелательностью и честностью. В обширных мемуарах Куломзина, заполненных соразмерными по величине ошибками, Сипягину приписано даже разжигание студенческих беспорядков, которые бушевали годами задолго до его назначения в МВД и непосредственно перед ним, что мемуарист игнорирует [А.Н. Куломзин «Пережитое» М.: РОССПЭН, 2016, с.788].

Трудно пришлось со студентами И.Л. Горемыкину, а ещё при Александре III с ноября 1887 г. до нового года приходилось закрывать все университеты, причастные к беспорядкам.

14 января 1900 г., по записи А.А. Половцова, Победоносцев ценил «прекрасное сердце» Сипягина, о котором «все знают», но боялся «за голову», тоже из-за неспособности управлять Сипягиным, как раньше неуправляем оказался и Горемыкин. 14 апреля 1900 г. о превосходной душе Сипягина говорил и Витте, не видя в нём обширного ума, но признавая его честность перед Императором [«Красный Архив», 1931, Т.46, с.124-128].

Т.е., Дмитрий Сипягин был определённо добрым, а не злым, чем явно отличался ещё Иван Горемыкин и что лежало в основе высшей кадровой политики Императора Николая II.

К прискорбию, мы не знаем содержания бесчисленных бесед Сипягина с Победоносцевым, датировка которых устанавливается по дневнику последнего. Поскольку людям принято подстраиваться под взгляды собеседников, чтобы найти взаимопонимание, суждения Победоносцева, записанные противниками Сипягина, страдают односторонней неконкретностью, не изображая подлинной работы Сипягина в качестве министра.

С.Ю. Витте свысока смотрел на Сипягина, ибо его взяли в правительство так раз не за душевные качества, а за знание финансового дела и экономических вопросов, по которым он писал труды, претендовавшие на пальму первенства среди других авторов. Однако собственные узкоаналитические работы, не выходившие в печати, имелись и у Сипягина, а в записках, докладах и распоряжениях он показывал отличное понимание России и её нужд.

Значительные книги по земельному вопросу выпускал министр земледелия А.С. Ермолов, избранный почётным членом Императорской Академии Наук. И.Л. Горемыкин подготовил труд о польских крестьянах и свод законодательный свод о положении русских крестьян. К.П. Победоносцев, среди многого, написал выдающийся курс гражданского права, Н.П. Боголепов – римского права. В 1900 г. были изданы 2 тома статей и речей Н.В. Муравьёва, озаглавленные «Из прошлой деятельности». Из них можно было получить представление о редком трудолюбии, широте эрудиции и таланте будущего министра юстиции, у которого слово и дело не расходились, т.к. он стал воплощать желаемое и намеченное им до вхождения в состав правительства. «Россия – везде Россия и все дела, все нужды подданных её державы могут быть только русскими», – приходилось говорить ему в Ревеле [Иллюстрированное приложение «Нового времени», 1900, 3 мая, с.9].

Как и другие министры, Н.В. Муравьёв активно содействовал благотворительности и в 1895 г. основал Благотворительное общество судебного ведомства, оказывавшее помощь нуждающимся бывшим служащим и их семьям, обеспечивал воспитание детей служащих. За 9 лет траты Общества достигли 300 тыс. руб. [«Министерство юстиции в первое десятилетие царствования Императора Николая II. 1894-1904» СПб.: Сенатская типография, 1904, с.42-43].

При сравнении следует признать, что умственный уровень Сипягина не уступал другим наиболее выдающимся министрам Императора Николая II, каждый из них обладал особыми знаниями и способностями, ставящими их в уникальное положение.

Сравнительно с перечисленными, например, председатель Комитета Министров И.Н. Дурново или П.А. Столыпин, поднялись из губернаторов, имели хороший управленческий опыт, а крупных выдающихся интеллектуальных трудов не писали, но в той области, которой занимались, выпускали качественные аналитические записки. Владимир Гурко, автор значительных книг по земельному вопросу и о положении Польши, с чувством превосходства писал о Столыпине: «абсолютный невежда в экономических вопросах», и такие фразы надо понимать в относительном смысле, в сравнении с профессиональными экономистами. Любого человека и политика можно назвать невеждой в какой-либо из необъятных областей знания и спекулировать на этом. Но Владимир Гурко и другие заместители Столыпина успешно восполняли недостаток его познаний, так правительственный аппарат и устроен.

Принципы подбора сотрудников нового Царя находились в согласии с порядком предпочтений Александра III. В июне 1893 г. про Б.В. Фредерикса, которому уже тогда прочили Министерство Двора, как и про прибывшего из Москвы Д.С. Сипягина, нового заместителя министра государственных имуществ сообщали: «говорят – хороший человек. Теперь все хорошие люди. Пошла мода называть всех таким образом» [«Во главе Императорской Академии художеств. Граф И.И. Толстой и его корреспонденты. 1889-1899» М.: Индрик, 2009, Т.1, с.283].

С Колышко нельзя согласиться, когда он, соревнуясь со своим левым газетным коллегой Л. Клячко, пускается в анекдоты насчёт внешности министра и его марионеточной простоты.

Внешность его передают крупные фотографии, и можно поверить описанию Суворина, каким министр был при общении: «мягкие манеры, красивые глаза, приятный голос – печать порядочности чисто барской» [А.С. Суворин «Дневник» М.: Независимая газета, 2000, с.407].

Об уме Сипягина достаточно говорит его карьерный рост, заслуги перед властью и общественностью, которые обратили на него внимание Царя и привели его в правительство. Не умными с большим успехом можно назвать перечисленных и премногих неупомянутых историков, не понимающих специфического смысла используемых в источниках выражений и сочиняющих, что им вздумается.

Записи Владимира Гурко, не имевшего дел с Сипягиным, не обладают никакой ценностью. Он пересказывает наиболее известную историю с проектом усиления значения канцелярии по принятию прошений, добавляя от себя донельзя нелепые сравнения её с опричниной, заимствуя их из собрания глупых сплетен В.П. Обнинского. В остальном Гурко повторял чужие мнения, в т.ч. про врождённую чуткость, честность, душевность, добросовестность и трудолюбие. Но это всё выхвачено из третьих рук без всякой конкретики. В лучшем случае, своими глазами Гурко издалека слышал речи Сипягина в Государственном Совете и видел его прогулки под руку с Витте в Мариинском дворце.

Извольский, бывший послом за границей, с чужих слов называл Сипягина странным, Победоносцева совершенно ошибочно называл зловещим и всесильным министром, а методом Сипягина считал систематическую лесть. Следовательно, такие именно слухи распространяли враги Сипягина [А.П. Извольский «Воспоминания» Минск: Харвест, 2003, с.202-203].

Самую качественную характеристику Д.С. Сипягина дал С.Е. Крыжановский, из всех министров внутренних дел Сипягину и Столыпину уделивший в мемуарах отдельные главы.

Эти характеристики часто воспроизводятся историками, благорасположенными к Сипягину. В них подчёркивается русская душа министра, его глубокая религиозность и нелицемерная монархическая преданность. Сипягин любил вникать в детали, по которым он проверял профессиональную готовность своих подчинённых и действительность демонстрируемых фактов. Демонстрационных фальсификаций он не терпел и старался разоблачать. Министром Сипягин был добросовестным, «на редкость усердным и внимательным работником», в полном противоречии с сочиняемой о нём либеральной мифологией и салонным пустословием.

Лейб-медик Н.А. Вельяминов приводит слова министра Сипягина, показывающие его человеком ответственным и чувствительным: «Человек я верующий и верю в будущую жизнь. С тех пор, что я министр, я плохо сплю под давлением ответственности, на меня возложенной, но всего более меня гнетут врачебно-санитарные вопросы. Смертность в России громадная, и по ночам мне всё кажется, что во всякой лишней смерти русского человека виновен я и что за все эти смерти с меня будет взыскано на том свете. Совесть мучает меня. Вместе с тем, я совершенно в этих смертях не повинен, ибо ничего не понимаю в медицинском деле, за которое отвечаю. Мне нужна помощь в этом отношении компетентных людей. Каждый день мне приходится решать специально врачебные вопросы, в решении которых я не компетентен, и это меня гнетёт» [«Российский архив», 1995, Т.VI, с.381].

Сипягин следовал русской политической традиции, согласно которой любые возникавшие трудности Цари и министры разрешали посредством привлечения лучших специалистов, наиболее способных к разрешению дел. В этом смысле едва ли справедливо утверждение Вельяминова, будто он пытался действовать против прежней линии Горемыкина, дабы угодить Царю.

Будь то постановка врачебного дела или ведение сельского хозяйства страны, принятие противоположных мер в различное время являлось средством испытания наиболее эффективного пути посредством сравнения. Так следует понимать временные меры по укреплению общины и последующие шаги по ослаблению выхода из неё, поскольку имелись серьёзные доводы за и против.

В этом плане только публицистам пригоже требовать от правительства строго определённой программы – так удобнее выстраивать аргументацию на бумаге. М.Н. Катков ожидал от одной ясной последовательности в интересах государственности устранения смуты. «Московские ведомости» и после Каткова упрощали, рассматривая достоинства общины, а не подворного владения. Императорские чиновники, как и полагалось им по статусу, оказывались разумнее газетчиков, имея дело не только с идеями, но и с реальностями.

При отсутствии однопартийного единомыслия, Сипягин расходился во взглядах со многими министрами на круговую поруку и общину, но соглашался с намерением раньше срока сложить невыплаченные выкупные платежи с крестьян, что напрямую и открывало дорогу к частной собственности на землю [Б.В. Ананьич, Р.Ш. Ганелин «Сергей Юльевич Витте и его время» СПб.: Дмитрий Буланин, 2000, с.111].

В Российской Империи очень много писали о повышенной смертности среди крестьян из-за нарушения санитарных норм. Эта убыль населения не являлась результатом чей-то злой воли и могла быть постепенно устранена повышением уровня бытовой культуры и просветительской работой. Надо учитывать, что в Империи не было тоталитарных средств полной регуляции поведения людей, поэтому не имелось возможности и добиться стремительного снижения смертности в результате заражений. В связи с этим стоит вспомнить историю с Шиповым и тем как губернатор Сипягин старался как можно скорее вести санитарное дело.

Задолго до того, ещё в 1860-е Лесков в статье «О рабочем классе» критиковал содержание медицинских журналов за отсутствие гигиенических наблюдений: «мы ждём всего от правительства, а ничего не хотим делать сами» [Н.С. Лесков «Полное собрание сочинений» М.: Терра, 1996, Т.1, с.161].

Исправление такого положения постепенно производилось с обеих сторон.

Н.А. Вельяминов утверждает, что Сипягин долго жил холостяком, но ошибается, что его женитьба настала только после 50 лет. Сипягин не дожил до таких годов. Очевидно, это произошло после 40 лет, когда он стал заместителем министра. Его избранница, княжна Александра Павловна Вяземская, внучка известного поэта, согласно тому же источнику, получила предложение руки и сердца в молодости, но дала отказ до достижения Сипягиным чего-то выдающегося. Это довольно впечатляющая история любви.

В брак с фрейлиной Вяземской Сипягин вступил 5 октября 1894 г.

Весной 1900 г., вспоминает Вельяминов, «когда я в первый раз приехал к больному Сипягину, я увидел его жену уже седой, но сохранившейся, довольно полной женщиной; полнота при её очень большом росте придавала ей какую-то массивность, чуть ли не фигуру великанши. Такое же впечатление производил и Сипягин, и в этом отношении муж и жена представляли собой действительно пару очень больших, крупных, хорошо кормленных, несколько ожиревших людей».

18 мая в газетах появилось сообщение о передаче Сипягиным текущих дел из-за болезни своим заместителям Стишинскому, Оболенскому, Святополк-Мирскому, Дурново. Наиболее важные дела Сипягин всё же оставил за собой.

Вопреки типичному подбору наиболее неприятных сплетен в салоне А.В. Богданович, Сипягин заболел не из-за того, что переел и перепил на торжествах в Москве, а из-за переутомления, вызванного работой до 2-3 часов ночи с директором Департамента Полиции С.Э. Зволянским, который досконально вводил министра в прежде не знакомое ему полицейское дело.

Такие подробности от настоящего лечащего врача Сипягина в дневнике Богданович отсутствуют, зато Сергей Эрастович Зволянский с чего-то зовётся “красным” и вызывает первое сожаление об уходе Горемыкина, которого в змеином гнезде салона Богдановичей люто ненавидели.

Сипягин, пока входил в дела управления министерством, во многом полагался на своих заместителей и начальников Главных управлений – не только по полицейской части [Н.Г. Патрушева «Цензурное ведомство в государственной системе Российской Империи». Дисс. д.и.н. СПб.: РНБ, 2014, Т.1, с.51].

Насколько знал Тарле, на Зволянского имели «огромное влияние» министр юстиции Муравьёв и К.П. Победоносцев. Тарле, питавший горячую симпатию к людоедской идеологии французской революции и, в частности, к планам масштабного террора, задуманным Бабёфом, в октябре 1901 г. переживал, разрешат ли ему заместители Сипягина жить в Петербурге, куда он приехал из Киева. Пропаганду идей французской революции Тарле протаскивал в легальную печать, а на современные темы писал в эмигрантское «Освобождение» [«Из литературного наследия академика Е.В. Тарле» М.: Наука, 1981, с.185].

14 октября 1901 г. в Киеве Тарле со скандалом присудили магистра всеобщей истории: при защите его диссертация о Томасе Море подверглась резкой критике за методы и выводы, а также за грубейшие ошибки в переводах. Заказная и популистская необъективность будет фирменным стилем трудов Тарле, тиражируемых потом в СССР.

К примеру, в «Наполеоне» (1936) Тарле хотя и будет писать о несметных многомиллионных оккупационных грабежах и беспощадном массовом терроре Бонапарта, но без численных уточнений про массовые крестьянские восстания в 300 тысяч человек, из которых в Италии было убито 100 тысяч, рекорды атеистического революционного насилия и вандализма не получали полного заслуженного осуждения, сравнительные достоинства роялистов оставались сокрыты, что и позволяло продолжать лгать о прогрессивном характере революционного изуродования Европы.

В марте 1900 г. Милюков выпустил в журнале «Мир Божий» восхваление П. Лаврова, названного им крупнейшим из крупных выразителей общественной мысли.

Зволянский вызывал к себе П.Н. Милюкова по вопросу чествования П. Лаврова на заседании Союза взаимопомощи русских писателей. По поручению Сипягина, в МВД было составлено письмо, в котором указывалось на нарушение союзом своего устава [А.В. Макушин, П.А. Трибунский «Павел Николаевич Милюков: труды и дни (1859-1904)» Рязань, 2001, с.244-245].

Этот союз Сипягин закроет в марте 1901 г., когда левые писатели, после всех прошлых выходок, прислали ему протест против избиения полицией бунтующих студентов.

В качестве монархической альтернативы следует назвать учреждённый в начале 1896 г. миллионный фонд Императора Николая II в пользу нуждающихся сотрудников печати. Социалисты нарекли его рептильным и предполагали замысел подкупа для влияния на прессу. Но среди всей политики христианского призрения Николая II этот фонд не отличен от бесчисленных других и не выделяет помощь по политическим признакам нуждающихся, что, напротив, отличало противников монархистов, исключавших правых русских из самого звания писателей в составляемых ими словарях.

В 1900 г. П.Н. Милюков предлагал вести борьбу на грани легальности и стал вместе с А.В. Пешехоновым готовить проект завоевания конституции. В 1901 г., печатаясь в «Революционной России», будущий лидер партии народных социалистов Пешехонов уже восхвалял террор в статье «Выстрел Карповича» и вошёл в тесную связь с Боевой организацией эсеров [О.Л. Протасова «А.В. Пешехонов. Человек и эпоха» М.: РОССПЭН, 2004, с.23-24, 29].

Другой идеолог народных социалистов, сотрудничавший с эсерами, В.А. Мякотин, в марте 1901 г. призывал к террору, называя его единственным действенным средством борьбы.

Симпатизирующие террористам историки напрасно пишут, что под ударами Сипягина и студенческого движения произошёл перелом к нелегальности конституционалистов в 1901-1902 годах. В действительности изначальная и нарастающая склонность интеллигентских вождей и направляемых ими студенческих протестов к насилию вынуждала Сипягина прибегать к охранительным мерам.

В 1900 г. пришлось открыть в Варшаве Охранное отделение – третье, после Петербурга и Москвы.

Вельяминов, который в СССР оставил довольно едкие мемуары, делает исключение для Сипягина и его жены, которыми он был очарован, их поведением, их вкусами, их обращением с людьми. В мемуарах очень часто положительные оценки государственных деятелей зависят от таких личных взаимоотношений. Тесного контакта Вельяминов не имел с другими министрами, а тем более с Царём, потому и отзывается о них иначе.

Слишком роскошная отделка министерской квартиры Треповым за 200 тыс. руб., по мнению Вельяминова, не соответствовала скромному характеру Сипягина и повредила репутации обоих. Но траты были сделаны на министерскую, а не личную квартиру Сипягина. Ею потом пользовались следующие министры внутренних дел, а отделка предназначалась для посещения Императором апартаментов. Как потом рассуждал В.В. Розанов, первые лица государства заслуживают потраченной суммы: «это всё исторические лица – столпы, на которых Держава держится». Схожие суммы тратили банкиры на поддержание своего престижа, и никто их не осуждал [В.В. Розанов «Мимолётное. 1914-1915» М.: Республика, 2011, с.523].

П.П. Заварзин в книге «Жандармы и революционеры» обращал внимание на большие семейные связи Сипягина, каких совсем не было у Плеве [«Охранка» М.: НЛО, 2004, Т.2, с.39].

Меж тем, чиновники Империи с особой деликатностью относились к использованию родственных отношений. Работавший в телеграфном агентстве Алексей Бельгард, двоюродным братом жены которого был Сипягин, оставлял министру письменные доклады по делам агентства, находя неудобным являться лично, а обратившись с просьбой о назначении, просил вице-губернатора, хотя его должность IV класса в Главном управлении по делам печати позволяла ему ходатайствовать о месте губернатора [А.В. Бельгард «Воспоминания» М.: НЛО, 2009, с.69, 309].

Владимир Джунковский также описывает муки совести, которые он испытывал, если ему приходилось просить по службе за своих родственников.

Б.Б. Глинский писал, что в отличие от Ванновского, совсем не использовал служебного положения в пользу детей своих многочисленных братьев и сестёр К.П. Победоносцев [«Исторический вестник», 1907, Т.108, с.251].

Получивший некоторую известность сын Григория Сергеевича Сипягина Александр также не пользовался протекцией дяди в учёной стезе и оказался идейно весьма от него далёк, став в 1906 г. депутатом Г. Думы от левого крыла партии к.-д., а позднее приняв католичество.

Судя по темам, поднимаемым историками, прерогативой Д.С. Сипягина было рассмотрение дел дворянства. Министр был не против представления прав на частное землевладение в Сибири и для других сословий, помимо дворянства, но запрашивал льготы потомственному дворянству. Зато относительно аренды Сипягин полагал, что стоит представить права на аренду земель в Сибири только дворянам. В феврале 1900 г. Куломзин и Ермолов с ним не согласились [Ю.Б. Соловьёв «Самодержавие и дворянство в конце XIX века» Л.: Наука, 1973, с.333].

В 1900 г. Император Николай II поручил нескольким министрам, включая Д.С. Сипягина, ознакомиться с «Загробными заметками» покойного министра финансов Н.Х. Бунге. В них осуждалась бесконтрольность земского самоуправления и указывалось на соответствие местным потребностям участковых уездных начальников. Однако Бунге не одобрял занятие должности исключительно дворянами [«Река времён», 1995, Кн.1, с.202, 221].

4 мая 1900 г. Победоносцев после посещения Г. Совета был у Сипягина. 8 мая у Победоносцева на полях дневника имеется заметка: «Сипягин-Лилиенфельд», по всей видимости, здесь упомянут Павел Фёдорович Лилиенфельд-Тоаль, курляндский губернатор в 1868-1885 годах, социолог, сенатор.

20 мая Победоносцев был «у Государя. О Сипягине и Гос. Совете».

Передавая усиливающееся нагнетание вражды к новому министру, известное трепло И.И. Петрункевич 16 мая 1900 г. писал, что после ухода И.Л. Горемыкина Победоносцев, Сипягин и Витте совместно развернули атаку на местное самоуправление.

Сколько-нибудь значительным основанием для такого суждения может считаться выпуск 12 июня 1900 г. временных продовольственных правил, по которым у земств было изъято продовольственное дело. Или 23 августа 1901 г. – запрет на прямые отношения между земствами, в самом деле выходящие далеко за их обязанности. Разговоры же об упразднении губернских земств, вызвавшие много негодований у держащихся за свои места земцев, ни к чему не привели. Ненависть к Сипягину нередко основывалась на не получивших хода предположениях.

Видимо, не до конца понимающие ложь парламентаризма монархисты, сторонники широкого земского самоуправления, желавшие посредством него сблизить крестьян с помещиками, установить доверчивые отношения, также преувеличивали, полагая в апреле 1902 г., будто «покойный Сипягин старался всю внутреннюю жизнь России стянуть в кабинет Министра Внутрен. Дел», «а тысяча умов земских людей будут поумнее одного» [РГИА Ф.1574 Оп.2 Д.200 Л.3].

Подобно своим предшественникам, Д.С. Сипягин стягивал в свой кабинет статистические сведения и аналитические материалы, над которыми он работал со множеством сотрудников. Тем самым распылённые тысячи людей не обретали достоинств, превосходящих добросовестную работу аппарата МВД – количество не перерастало в качество, как и в случае с парламентскими или президентскими голосованиями. Сам приём количественных рассуждений, подменяющий заботу о приёмах повышения качественной работы, складывание поголовья, а не интеллектуального труда, указывает на некоторое влияние на образ мыслей под Петрункевича, которое вело к росту конституционного движения.

К.А. Соловьёв в «Хозяине земли русской» (2017) пишет, что Сипягин «большую часть времени» общался с губернаторами, решая поставленные ими вопросы с помощью предварительно подготавливаемых департаментами справок. Сомнительна правота историка насчёт доли времени, но в особенности неуместен вывод о нерациональности работы министерства. То как усердно МВД работало над нуждами губерний и являлось основной задачей министерства.

Внутренняя работа земства с годами постоянно росла и создавала некий обман зрения, точнее самообман политически близоруких, будто свои земства работают эффективнее не видимых далеко за носом министерств. К этому надо добавить огромное множество общественных организаций с их увеличивающейся полезной работой. Парадоксальным образом критики бюрократии одновременно указывали на великие успехи земской и частной инициативы и в то самое время воображали проблему чрезмерной бюрократизации России – чего так раз не наблюдалось по факту. Ни самоуправление, ни общество не могли заменить бюрократический аппарат, а царские чиновники и не пытались установить за всем тоталитарный контроль, какой будет в СССР и с 2000-х постоянно наращивается в РФ. В Российской Империи каждый функционально занимал отведённые роли, но самое безобидное рассмотрение целесообразности границ разделения труда воспринималось за нечто непозволительное из-за лживолицемерного заведомо необъективного отношения к бюрократическому управлению как к преступному или вредному, но точно нежелательному.

Государственная и городские думы, земства и общественные организации в 1917 г. попытаются заменить собой ненавидимую бюрократию, что закончилось полным провалом, иллюзии разбились позднее необходимого.

Земский бюджет на 1900 г. составил 86 млн. руб. и за предстоящие 5 лет вырос на 22 млн. по данным статистического отделения департамента окладных сборов [«Нижегородская земская газета», 1904, №1-2, с.10].

В законе 12 июня самое существенное заключалось в создании самими крестьянами зерновых запасов и капиталов на случай неурожаев. Во время поездок по стране Сипягин лично проверял чтобы эти запасы доводили до указанной нормы. В августе 1901 г. Сипягин выпустил циркуляр, согласно которому губернаторам полагалось сообщать ему о принятых мерах обеспечения крестьян продовольствием, когда возникает нужда в помощи им. Губернаторам следовало обращаться в МВД при необходимости содействия и затем регулярно сообщать о последствиях принятых решений.

В экономической литературе вскоре после 1891 г. пришли к выводу, что одной из главных причин, усугубивших положение крестьян при неурожаях, стало отсутствие у них запасов [В.П. Воронцов «Экономика и капитализм» М.: Астрель, 2008, с.571].

Русское правительство само взялось за разрешение такой опасности, устранив всякую возможность повторения бедствия.

Заведение запасов не отменило и обычную дополнительную правительственную помощь пострадавшим от неурожаев в 1901 г. 17 губерниям и 3 областям составляла 29,5 млн. пудов зерна и внушительную сумму в 25,9 млн. руб. [«Сибирская жизнь» (Томск), 1902, 6 марта, №52].

Таврическая губерния получила два раза по полмиллиона рублей и 2500 руб. от Царя для раздачи бедным города Симферополя.

Следует отмечать и другие перемены. Впервые за 15 лет с 1885 г. были возобновлены съезды земских учителей. Решение о съездах учителей народных школ было принято 26 ноября 1899 г. по соглашению Сипягина и Боголепова [«Краткий обзор деятельности Министерства народного просвещения за время управления покойного министра Н.П. Боголепова» СПб.: Тип. В.С. Балашев и К, 1901, с.28].

В 1900 г. министерство народного просвещения отказалось от назначения профессоров, предоставив выбор университетам.

К слову о жалобах легальной левой печати на имущественные права этих учителей в 1901 г. На свою пенсию учителя тогда отчисляли 4-6% зарплаты и получали после 25 лет службы 120-150 руб. пенсии в год. Это очень интересно сравнить с теперешним положением в РФ, когда по возрасту пенсию и через 25 лет работы не получить ещё очень долго, а ставка “социальных” отчислений, помимо 13% не существовавшего ещё в Империи подоходного налога, составляет 30%. Прогресс, как видим, не стоит на месте.

При сравнениях с нашим временем положения рабочих следует учитывать ещё существенную разницу в семейном положении. Как и крестьяне, рабочие содержали крупные семьи, требующие увеличенные затраты на множество детей. Рабочие, получавшие значительные суммы в 40 руб. в месяц отсылали своим семьям в деревню 100-200 и более рублей в год, а в городах у них имелись новые семьи с несколькими детьми [З.Г. Френкель «Записки и воспоминания» СПб.: Нестор-История, 2009, с.164].

С 1 января 1901 г. открылись пенсионные кассы для народных учителей. Пенсии выплачивались при их инвалидности, а при смерти главы семейства – жене и детям.

Первые пенсии для рабочих появились в 1901 г. на казённых горных заводах и рудниках. Эти пенсии по утрате трудоспособности в размере 2/3 от средней оплаты труда распространялись и на женщин-рабочих, вдовам назначалась ½ зарплаты, свою долю получали и сироты.

Постепенное распространение мер так называемой социальной защиты населения обоснованно связывают с успехами развития капиталистической экономики, но она существовала и в феодальном обществе с наличием взаимных вассальных обязательств, и находится в зависимости как от экономических возможностей, так и от господствующей идеологии. Вопреки уверениям социалистов, будто они одни ратуют за интересы рабочих и крестьян, на самом деле социалисты предлагали взамен действующих иные левые программы, на практике идущие во вред всем, в том числе и рабочим, а правомонархические политические действия социалисты и либералы из честного рассмотрения исключали, внушая полное их отсутствие. Пронизывающую всю жизнь Империи политику христианского призрения левые пропагандисты считали несуществующей или несущественной, в то время как она исключали всякую необходимость её подмены альтернативным левым термином “социальной защиты”.

Обрушение же идеологии, оказывающей на общество положительный облагораживающий эффект, несёт такие же серьёзные угрозы благосостоянию населению, как и экономический крах.

К недовольным либералам, работавшим на приближение революции, присоединялись и славянофилы: А.А. Киреев в мае 1900 г. жаловался, что Сипягин не понимает идеи оппозиции Его Величества и отторгает её, не позволяя создать консервативную партию. Особый комизм стенаниям Киреева придавала его убеждённость, что только воображаемая им партия может спасти Сипягина, а для этого нужна свобода слова [К.А. Соловьёв «Кружок «Беседа» в поисках новой политической реальности. 1899-1905» М.: РОССПЭН, 2009, с.28, 36].

Сипягин тогда разрешал Кирееву издавать газету, но без изъятия её из цензуры. Спрашивается, чего такого собирался печатать Киреев, если устанавливаемые МВД цензурные правила он считал зажатием рта. Таким “консерваторам”, как показало их поведение в пору революции, власть с полным основанием не доверяла [К.Ф. Шацилло «Русский либерализм накануне революции» М.: Наука, 1985, с.64].

Когда в С.-Петербурге открылось правомонархическое Русское Собрание, славянофилы и тут оказались недовольны, выпустив в марте 1901 г. брошюру в 10 страничек «Что такое Русское Собрание», в которой утверждалось, будто Славянское благотворительное общество давно преследует те же заявленные цели, а новое Собрание вносит только путаницу и разлад. «Не суйтесь куда вас не спрашивают», – бесцеремонно заявил «Старый славянофил».

Когда речь заходит о культурной инициативе, совершенно неверно со стороны таких славянофилов измышлять сравнения с министерствами, которые не должны дублировать друг друга. Общественная работа тем и отличается от бюрократической, что она не имеет исключительного характера, горизонтальна и так раз должна проявляться как можно более своеобразнее. Правомонархическое расхождение Русского Собрания с агрессивным славянофильством было весьма закономерным.

Это важно понимать преемственно при оценке взаимоотношений Николая I и последующих Императоров с левым крылом славянофильства. Николай I разделял мнение, что при Петре I «верхние слои общества отчуждились от народа и поддались обаянию Запада» в ущерб началам русского национализма. Император не соглашался лишь с тем, что славянофилы поддерживают преступные мысли о восстании славянских племён против законных властей, и соединения с Россией «ожидают не от Божьего произволения, а от возмущения, гибельного для России!.. И мне жаль, потому что это значит смешивать преступное с святым» (надпись Царя) [А.А. Тесля «Последний из «отцов»: биография Ивана Аксакова» СПб.: Владимир Даль, 2015, с.57-58].

Если провести аналогии с современностью, Николай I был против сотрясающих сейчас РФ преступных попыток вмешиваться во внутреннюю политику иностранных государств, развязывая войны и поддерживая сепаратистские мятежи. Значит, против всего, чем так восхищаются путинские ватники, и против тех, кто мечтает о завоевательных войнах РФ со всеми соседями. Антинемецки настроенные славянофилы предпочитали нарушение монархических принципов и подрыв великой идеи Священного Союза с самыми жуткими последствиями, что показывало частичное направление их предпочтений к принципам 1789 г.

В 1890 г. В.А. Грингмут с большим неодобрением вспоминал про И.С. Аксакова, что в 1881 г. тот не понимал, как «такой умный» учёный как И. Тэн «не восторгается» «великими благами» 1789 г. [А.Э. Котов «Царский путь. Идеология бюрократического национализма» СПб.: Владимир Даль, 2016, с.21].

За такое отношение к революции либеральные историки, симпатизирующие славянофилам, отзываются о Грингмуте и Тихомирове с презрением. Заслуженно взаимным. Уж коли в 1861 г. Ю.Ф. Самарин называл декабристов лучшими людьми в своём поколении, а И.С. Аксаков предлагал упразднение дворянства как сословия, то на взаимопонимание и эффективное взаимодействие с самодержавной властью не приходилось рассчитывать ни им, ни их последователям, ищущим благ в уравнительстве и голосованиях [Н.И. Цимбаев «Историософия на развалинах империи» М.: Международный университет, 2007, с.380, 398].

Империя нуждалась не в продвижении опасных фантазий в духе 1789 г., России требовались те, кто как Сипягин, будет понимать реальное устройство монархической системы и станет стараться не уничтожать, а развивать её сильные стороны.

Поэтому следует признать в корне неверными выдумки Ричарда Уортмана в легкомысленных «Сценариях власти», будто в политическом направлении Сипягин руководствовался чувствами, а не разумом. Этот упрёк справедлив при адресации носителям славянофильских, социалистических, конституционных партийных утопий. Воображаемые преимущества сословного и всякого иного представительства над бюрократической системой находились в полном отрыве от состояния страны и её конкретных нужд, и того хуже, побуждали к чрезмерно, иногда до безумия преувеличенной критике чиновников во имя безупречной утопии.

Жизнь и смерть Дмитрия Сергеевича вполне убеждают, что никакие кружки консерваторов с их свободными речениями не могли спасти министра от отрядов террористов.

Консервативные публицисты типа Киреева не справлялись с задачей критического одоления революционной и демократической идеологии и брались за более лёгкое дело безответственной критики правительства, тем самым подыгрывая враждебным Империи силам.

В июне 1900 г. при МВД было образовано управление по делам воинской повинности, которое занималось делопроизводством призывников, подготовкой мобилизации и разработкой законодательства относительно призыва. По распоряжению Сипягина, это управление приступило к составлению систематического сборника циркуляров МВД по воинской, военно-конской и военно-повозочной повинностям с 1874 г. по 1901-й. В марте его собирались издать для общего сведения.

С.Е. Крыжановский писал, что из запланированных министром 12 поездок по всей России Сипягину удалось отправиться лишь раз по Ярославской, Костромской, Нижегородской и Владимирской губерниям.

Из С.-Петербурга Сипягин уезжал по болезни с начала июля до конца октября 1900 г. 23 июня он получил заграничный паспорт.

6 июля 1900 г. Витте получил телеграмму Сипягина о благополучном прибытии его во французский термальный курорт Экс-ле-Бен у подножия Альп. О пребывании Сипягина в Савойе в 1900 г. писали французские газеты. Перед отъездом на курорт Сипягин не мог двигать руками и ногами без тяжело переносимых болезненных ощущений в суставах. Передвигаться он мог только с помощью палки. «Гражданин» сообщал о постепенном восстановлении сил и ослаблении ревматического недуга.

Витте надеялся, что воздух поправит здоровье Сипягина, наряду с лечением, и высказывал мнение, что не следует втягиваться в смуту в Китае. Письма Витте позволяют увидеть ошибочность его предсказаний насчёт опасности похода на Пекин и заинтересованности Европы натравить на Китай одну Россию и самоустраниться. Взятие Пекина и разгром революционеров будет совместным делом [«Красный Архив», 1926, Т.18].

Витте всегда высказывался крайне самоуверенно, отличаясь от обычной мудрой осторожности высших чиновников и создавая тем ошибочное представление о превосходстве над другими министрами. Довольно часто это было внешнее обманчивое впечатление. Так, поддаваясь ему, Куломзин в воспоминаниях ошибается, отстаивая взгляды Витте, будто занятие Порт-Артура стало причиной восстаний 1900 г.

Витте доходил до такого абсурда, что полностью игнорировал китайских революционеров как самостоятельную силу, выступавшую против всех проявлений европейского влияния в Китае, из которых русское являлось не самым ощутимым и не столь зловредным как долговременное колониальное присутствие той же Англии, готовившей войну против России.

Точно также Витте в упор не видел агрессивных японских действий. Захват Порт-Артура Витте при любом случае звал «нашим бедствием», в то время как А.М. Безобразов совершенно точно зовёт мудростью, что Россия, упредив Японию в захвате ею Порт-Артура, обеспечила отвлечение стотысячной неприятельской армии на протяжении полугода осады [РГИА Ф.1622 Оп.1 Д.703, Л.8-10].

На самом деле, в 1895 г. Япония уже захватывала Порт-Артур во время войны с Китаем, однако при содействии Германии и Франции, русскому МИДу удалось вернуть Порт-Артур Китаю [С.Ю. Витте «Корейское дело. Ч.1» // РГИА Ф.1622 Оп.1 Д.706 Л.4].

В революционных листовках 1905 г., угрожающих гражданской войной за невыполнение требований студентов, сообщался на идиотов рассчитанный вздор про грабеж на чужой земле, «два миллиарда, затраченные для охраны лесных концессий г.г. Безобразовых», и всё в таком духе [ГАРФ Ф.518 Оп.1 Д.147 Л.1об.].

Отправка войск в Китай в 1900 г. ненадолго приостановила переселенческое движение в Сибирь, оно было восстановлено Сипягиным через год.

29 августа К.П. Победоносцев говорил с П.Н. Дурново о Сипягине, с которым редко стал видеться вне Комитета Министров и Г. Совета.

Столь часто вспоминаемые 200 тысяч рублей, ушедшие на министерскую квартиру Сипягина, представляют собой самую скромную сумму сравнительно с другими не всегда обязательными строительными тратами. Ищущие всенепременно хоть в чём-нибудь обличить Сипягина прицепились к относительно несущественной сумме.

Стало широко известно, попав в газеты, что в МВД не утвердили назначение 3 млн. займа г. Риги, предназначенного для постройки нового здания городской думы. Сравнительно с таким необязательным предметом роскоши намного важнее определили направить эту сумму на строительство мостовых, вывоз нечистот, налаживание водоснабжения и другие важные нужды Риги [«Двинский листок», 1900, 24 сентября, №43, с.4].

Судя по датам, это могло произойти в отсутствие Сипягина. Пробыв всего три дня в Петербурге в начале сентября и отдав распоряжения по дому шефа жандармов на Фонтанке, Сипягин на месяц уехал на Юг России для дополнительного отдыха. В Ялте уже находились министры Фредерикс, Куропаткин и Витте. Помимо Сипягина, к ним присоединился В.К. Саблер, заместитель Победоносцева. К 8 октября министр был снова в Петербурге.

В октябре П.Н. Дурново возглавил особую комиссию МВД по завершению работ первой всероссийской переписи. Ввиду высокой общей стоимости её в 3 млн. руб., в будущем было решено ограничиваться вдесятеро меньшей суммой.

Даже самая пустозвонная критика переписи за бюрократичность позднее признавала заслуги П.Н. Дурново во главе этой комиссии [А.М. Котельников «История производства и разработки всеобщей переписи населения 28-го января 1897 г.» СПб.: Наша жизнь, 1909, с.60].

Помимо того, в ноябре в хозяйственном департаменте МВД Сипягин учредил особый стол для ведения статистических работ. У земских управ были затребованы данные о состоянии управляемых ими отраслей хозяйства для более сознательного подхода к составлению перечня земских расходов.

Министр поправился не до конца, поскольку 24 октября Сипягин с супругой прибыл в Чернигов, где навестил губернатора, а затем отправился снова в Ялту. Во время сильной болезни Императора Николая II в Ливадии в начале ноября Сипягин оказался близко.

12 декабря в С.-Петербурге открылся Народный дом Императора Николая II, огромное здание, впервые в Европе предназначенное для народных развлечений. Театральный зал дома был рассчитан на 1500 сидячих мест и столько же стоящих. Другой зал предназначен для концертов и чтений. Паровая кухня предназначалась для одновременной готовки сразу на те же 1500 человек.

Сипягин одобрил намерение харьковской городской думы установить памятник Императору Александру III, при условии, уточнялось для губернатора, «если предполагаемый к сооружению монумент, по своим размерам и изяществу выполнения, будет в достаточной степени отвечать своему назначению – увековечить память великого Монарха». Учреждения Харькова успели собрать на установку 10360 руб. [«Киевлянин», 1900, 28 декабря, №358, с.5].

Сбор на памятник Александру III начнут также в Иркутске и Москве.

22 декабря Победоносцев зашёл к Сипягину по делам печати, насчёт запрещения «Северного курьера». 28 декабря Сипягин обратился к Победоносцеву по делу о прошении раскольников. Параметры их встреч указывают на сужение влияния Победоносцева на дела Комитета Министров вне дел Синода, сравнительно с прошлыми годами.

Врач Вельяминов считал, что дружба с Сипягиным была больше нужна для Витте, т.к. Сипягин имел сильное расположение Императора, которого не хватало министру финансов. Также Н.А. Зверев удивлялся дружбе Витте с Сипягиным ввиду значительной разницы между ними. Шереметев подозревал что симпатия не была искренней со стороны Витте. 24 декабря 1900 г. Витте в разговоре с С.Д. Шереметевым «выражал беспокойство насчёт Сипягина», следует понимать, благожелательное, насчёт его положения, поскольку «подчеркнул, что он с ним на “ты”». Затем Шереметев видел охлаждение между Сипягиным и Витте. С одной стороны, жалел об умножении врагов Сипягина, но с другой был доволен наличием сильного противовеса для Витте [«Археографический ежегодник. 2004» М.: Наука, 2005, с.401].

Историк Э.С. Сагинадзе в статье «С.Ю. Витте – антисемитизм и фобии» напрасно включает в отношения с Витте нелепые слухи о содействии министра Сипягина его разводу угрозами Лисаневичу, поскольку развод состоялся за много лет до 1899 г. [«Вестник ТвГУ», Серия История, 2012, Вып.3, с.91].

13 января 1901 г. Сипягин участвовал в торжественном приёме в столице вернувшейся Царской Семьи. Императорский поезд встречали в 9 утра.

В отличие от коррумпированных демократических властей, министры Российской Империи находились в прямой доступности к народу. Один день каждой недели был для министров приёмным, и к ним мог обратиться любой желающий. Воспользовавшись таким правилом, 14 февраля 1901 г. террорист нанёс смертельную рану министру народного просвещения Н.П. Боголепову. Пуля попала в шею в нескольких миллиметрах от сонной артерии и застряла около позвоночника. Дмитрий Сипягин был одним из первых лиц, посетивших раненого ещё в здании министерства, а потом часто навещал его и во время болезни.

После длительных мучений Боголепов скончался 2 марта в кабинете его супруги. В 20 ч. Сипягин был на первой панихиде в квартире министра.

Николай II в письме Великому Князю Сергею Александровичу выразил боль потери их с Сипягиным единомышленника: «уверен, Ты вполне разделишь Мою глубокую скорбь по поводу кончины Боголепова, одним честным и благородным человеком стало меньше». На похоронах в Москве Великий Князь шёл за гробом по дороге к Дорогомиловскому кладбищу. Учителя и воспитанники вели дежурство при гробе.

Вдова, Е.А. Боголепова, построила в его память под Москвой двухклассную ремесленную школу, передав на неё 20 тысяч рублей. Школа строилась известным архитектором в стиле соседнего храма.

18 февраля 1901 г. Сипягин написал министру иностранных дел В.Н. Ламздорфу, что поскольку последний год убийца Боголепова провёл в Берлине, остаётся вероятным, что деньгами на теракт его снабдила располагавшаяся там революционная группа. Для выяснения этого дела в Берлин был командирован П.И. Рачковский. Находилось желательным привлечь к расследованию и германское правительство [«Политическая полиция и политический терроризм в России» М.: АИРО-ХХ, 2001, с.160].

4 марта во время демонстрации студентов с привлечением рабочих на Знаменской площади С.-Петербурга они подверглись нападению казачьей охраны. Сотни протестующих были арестованы и затем высланы из столицы. Особенно жёсткие правительственные меры на этот раз были вызваны совпадением протестов с совершённым революционным убийственным актом устрашения, с которым протестующие оказывались солидарны. 5 марта Сипягин был на отпевании в Сергиевском соборе.

17 марта Сипягин сидел в зале суда над убийцей Боголепова, которого приговорили к 20 годам каторжных работ. Тот после 1906 г. сбежит с каторги, но эсеровская террористическая организация не сможет привлечь его к организации новых убийств.

В марте Сипягин получил письмо от князя Андрея Ухтомского, студента С.-Петербургского университета, о подготовке злонамеренными студентами покушения на него.

Жандармы обнаружили у одного из террористов письмо от 12 марта 1901 г., в котором говорилось об убийстве Н.П. Боголепова: «хотели устроить другой и третий [теракт], но неудачно – в Сипягина и Победоносцева промахнулись». Отправитель этого письма привлекался к суду за покушение на жизнь купца и за взрыв, устроенный в курском Знаменском монастыре [«Обзор важнейших дознаний, производившихся в жандармских управлениях по делам о государственных преступлениях за 1901 г.» Ростов н/Д.: Донская речь, 1903, с.10].

М. Горький и другие писатели составили протест на имя Сипягина и разослали по редакциям газет, он появился в иностранной печати. Когда правительство выпустило собственное сообщение о событиях 4 марта, Горький участвовал в попытке опровержения и других акциях в пользу студенческих возмущений. 16 апреля Горький был арестован за революционную пропаганду и организацию демонстраций, но ровно через месяц будет выпущен из тюрьмы по состоянию здоровья. Этот самый Горький в СССР будет восхвалять сталинскую коллективизацию с ограблением и высылками крестьян, приведшую к миллионным жертвам от голода, прославлять ГУЛАГ и звать к уничтожению врагов революции.

8 марта 1901 г. в записной книжке А.А. Половцова занесён визит Сипягину и Шереметеву [ГАРФ Ф.583 Оп.1 Д.55 Л.35].

9 марта настало неудачное покушение на К.П. Победоносцева. По наблюдению близких, Сипягин становился мрачнее и сосредоточеннее, перестал выезжать из дома, много работал и мало спал.

На 1 января 1901 г. полиция С.-Петербурга состояла из 4 полицмейстеров, 164 чиновников, 408 околоточных надзирателей, 2481 городовых. Ввиду назревшей потребности, 13 декабря 1901 г. дополнительно были утверждены Императором 50 должностей околоточных надзирателей и 510 городовых [И.П. Высоцкий «Санкт-Петербургская столичная полиция и градоначальство» СПб.: Голике и Вильборг, 1903, с.249, 255].

При сравнении становится очевидным, что «если говорить о российском “полицейском режиме”, то в сущности он был детской игрушкой по сравнению с теми режимами, какие практикуются в некоторых западных демократиях, не говоря уже о советском» [А.А. Лодыженский «Воспоминания» Париж, 1984, с.8].

Важно отметить, что дело охраны правопорядка Сипягин видел не сугубо государственным, но общественным делом. Министр, которого обвиняли в умалении частной инициативы, 12 мая 1900 г. получил Царский Указ о получении им права разрешать просьбы частных обществ и отдельных лиц об учреждении должностей пеших и конных полицейских стражников по всем русским губерниям. 22 июня 1900 г. вышел новый указ о представлении министру права учреждать на частные средства должности урядников, полицейских чинов, земских стражников [«Три века российской полиции» М.: Рипол классик, 2016, с.344].

Итак, несомненно, что Императорское правительство поддерживало частную инициативу именно там, где она была наиболее востребована, а отнюдь не там, где её требования грозили усугублению и без того грозных бед, про которые министр Боголепов, блестящий исследователь римского права, писал брату, что приходится «сталкиваться с бесшабашным общественным мнением, которое всё требует свободы и не гарантирует ничем от злоупотребления ею» [Б.Г. Галенин «Царская школа. Государь Николай II и Имперское русское образование» М.: Культурно-просветительский русский издательский центр, 2014, с.531].

9 марта в Царское Село с Сипягиным и другими министрами выехал член Г. Совета П.С. Ванновский, намеченный Императором на место Боголепова. Генерал Ванновский стал начальником штаба Рущукского отряда Цесаревича Александра Александровича во время войны 1877 г. Это обусловило приглашение возглавить военное министерство в Царствование Александра III.

После убийства Н.П. Боголепова Сипягин напечатал в «Правительственном вестнике» циркуляр, который, как считал Великий Князь Сергей Александрович, неверно описывал действия полиции при подавлении беспорядков в Москве. Московский генерал-губернатор ожидал приватных запросов Сипягина Трепову, но не огульной критики без получения предварительных разъяснений.

Император Николай II 20 марта 1901 г. вынужден был успокаивать Сергея Александровича, не принимая отставки и убеждая его, что не следует считать самым важным «что подумают или что скажут» [Д.Б. Гришин «Трагическая судьба Великого князя» М.: Вече, 2008, с.159].

25 марта 1901 г. вышел Царский рескрипт новому министру народного просвещения П.С. Ванновскому. Рескрипт был составлен Д.С. Сипягиным при содействии К.П. Победоносцева. Современный историк находит, что выбранные Сипягиным формулировки выразили принципы образовательной политики всего Царствования Николая II [Д.Л. Сапрыкин «Образовательный потенциал Российской Империи» М.: ИИЕТ, 2009, с.125].

После послания Святейшего Синода об отлучении Льва Толстого в марте 1901 г. Сипягин распорядился, чтобы в периодический печати более не появлялись телеграммы и сообщения с выражением сочувствия писателю. 26 марта об этом вышел циркуляр губернаторам от Главного управления по делам печати [«Былое», 1907, №2, с.142].

По отношению к старообрядцам Сипягин был сдержан. Когда они пожелали построить санаторий для неимущих больных, министр в марте 1901 г. предложил им собрать деньги частным порядкам без контроля правительства, государственного казначейства и официального оповещения, а за год до того Сипягин распорядился не давать старообрядческим архиереям обнаруживать свои звания, которые не признавались в Империи. Однако более никаких ограничений со стороны министра не последовало, а Царь на полученные прошения обещал сохранить за ними права по закону 3 мая 1883 г. [«Исторический архив», 2013, №3, с.179-185].

В печати курс Сипягина активно поддерживала газета «Гражданин». Точное время знакомства издателя В.П. Мещерского с Сипягиным не установлено, но сам Мещерский относил его в давнему прошлому. Известно, что мать Дмитрия Сергеевича Дарья повторно вышла замуж за князя В.В. Мещерского и от него в наследство осталось небольшое имение Клусово, в котором Сипягин много помогал крестьянам, в соответствии с русскими дворянскими традициями, заботился о церковно-приходской школе и открытии почтового отделения. Другим имением Сипягина были Гавронцы в Полтавской губернии.

В фонде Сипягина осталось не много писем В.П. Мещерского. 1900-м датированы всего три с советами по управлению министерством. Есть вероятность что ешё одно письмо написано им в марте 1877 г. в связи с кончиной матери Сипягина.

В марте 1896 г. А.А. Половцов писал, что Сипягин и Шереметев используют Мещерского, напечатав статью против него. С тех пор дневниковые записи Половцова про Сипягина теряют всякую объективность. В январе 1894 г. он ещё звал Сипягина недурным и неглупым, затем в апреле 1895 г. его суждения смещаются в сторону критики: Сипягин уже ловкий и покладистый, но склонный угодничать. А когда Сипягин и его сторонники прямо задели автора дневника, полилось уж совсем несусветное про бездарность, безусловное рабство у Витте, псевдоконсерватизм. Даже женитьбу Сипягина задним числом Половцов стал объяснять желанием лишь породниться с Шереметевым, женатым на сестре Александры Вяземской, Екатерине Павловне. Всем таким писания хорошо характеризуют недобрые намерения автора дневника.

А.А. Половцов с 1896 г. воспылал неприязнью к Сипягину, вероятно ещё и поскольку именно в этом году Сипягин докладывал Николаю II о ходе бракоразводного дела А.А. Половцова-младшего с его женой, графиней С.В. Паниной, дружившей с Львом Толстым и попавшей потом в ЦК к.-д. Софья Панина, жена сына Половцова, выступила инициатором расторжения брачного союза, и развод был скандальный, но вполне заслуженный.

По множеству мнений, именно Сипягин наладил отношения Царя с В.П. Мещерским. Об этом писал в мемуарах Колышко. Ближе к годам жизни Сипягина так записал в дневник В.А. Теляковский 30 сентября 1902 г.: будто до Сипягина Государь и слышать о нём не хотел, но при встрече Мещерский произвёл сильное впечатление в качестве выразителя монархической идеи. Мнение о влиянии Мещерского на увольнение Рачковского в дневнике сопутствует ненадёжным слухам об опасном влиянии на Царя и Царицу их французского друга Филиппа.

Что интересно, в письмах к Сипягину Витте защищает газетные выпады Мещерского против Куропаткина, вместе с редактором «Гражданина» расчитывая на снисходительность «милого» министра 25 июля 1900 г. и настраивая Сипягина против Куропаткина. В свою очередь, Куропаткин в 1902 г. был настроен в пользу земства, на которое будто бы наступали Сипягин и Витте, а в 1905 г. обвинял Сипягина, да и всех министров внутренних дел, Мещерского, Победоносцева, Великих Князей в отождествлении свободы с несчастьем [А.Н. Куропаткин «Дневник» М.: ГПИБ, 2010, с.86, 347].

Подобно тому как неуместна критика Куропаткина со стороны лиц, куда менее компетентных в военном деле, так и суждения самого Куропаткина, не имеющего требуемого представления о революционном движении, с которым названные лица сражались, не следует брать во внимание, ища мнения наиболее знающие – в соответствии с родом занятий каждого лица.

В начале 1901 г. МВД разработало проект закона о принудительном помещении алкоголиков на лечение. Проект отправился в особую комиссию при МВД по пересмотру гражданского уложения и затем был передан в Г. Совет.

По докладу Сипягина 1 марта 1901 г. Император Николай II утвердил правила для учреждения попечительства за семьями воинов, призванных из запаса на Дальний Восток, а также состоящих там на действительной службе. Попечительство занималось нуждами семей, обеспечивало восстановление хозяйства, возмещало потерю способности к труду. В состав возглавляемого Императрицей Марией Фёдоровной попечительства вошёл заместитель Сипягина А.С. Стишинский [«Томские губернские ведомости», 1901, 28 июня, №25, с.1].

1 апреля в записной книжке А.А. Половцова появляется отчёт о новых сплетнях: «подробности назначения Сипягиным Ванновского: письмо Государю, а вслед за тем пятничное собрание. Ограниченность взглядов этого борова». Половцов оставил почти все листы незаполненными и изредка отмечал фамилии встреченных лиц. Ругательство в адрес Сипягина в записной книжке показывает необычайную силу недовольства, вызванную министром у этого малоприятного типа.

В апреле 1901 г. Сипягин разослал губернаторам циркуляр, в котором предлагал следить за тем, чтобы предприятия не продавались концессионерам, а использовались городскими общественными управлениями. Подразумевались железные дороги, скотобойни, освещение, водопровод.

10 апреля Сипягин с Куропаткиным и Витте был на обеде у графа Ламздорфа в честь французского министра иностранных дел Делькассе. Его визиту были посвящены несколько следующих дней: 12 апреля с 20 ч. Сипягин с супругой был на обеде у Витте, а 14 апреля в честь Делькассе был завтрак у Сипягина.

Как узнал С.Э. Зволянский, революционеры, готовя “первомайские” рабочие демонстрации на воскресенье 22 апреля, заранее готовили ножи и кастеты для схваток с полицией. Начальник Петроградского охранного отделения полковник Пирамидов писал про «руководителей интеллигентов» этой акции. На Обуховском заводе, где произошло особенно ожесточённое столкновение с полицией, молодых рабочих пред тем распропагандировали студенты на лекциях в вечерних классах, а также переодетые в рабочих студенты на других культурных мероприятиях вроде любительских спектаклей. Выясняя причины революционных насилий, П.Д. Святополк-Мирской отмечал, что малочисленный полицейский состав не в состоянии обеспечить безопасность благонамеренных рабочих, а правительственная пропаганда среди рабочих не ведётся [«Красный Архив», 1936, Т.76, с.52, 65].

Само по себе, что Императорское правительство не занималось обманом рабочих и принуждением их к политическим акциям, следует считать положительным явлением. Его стремился заменить революционный тоталитаризм.

Террористы из Бунда многократно обливали рабочих монархистов «серной кислотой» в Минске, в Вильне также обливали рабочих кислотой за отказ примкнуть к стачке, привлекались по крупным делам «о насилиях над иногородними рабочими-кожевенниками» в Сморгони, в 1901 г. в Витебске по делу об избиении нескольких рабочих привлекалась девушка 18 лет. Из мести могли устроить беспорядки даже на свадьбе не подчиняющегося революционерам рабочего. Избивали мастеровых и даже бухгалтеров. В Ковне угрозами требовали прекращения работ. В Белостоке в 1899 г. убили владельца мелкого предприятия в несколько ткацких станков [Н. А. Бухбиндер «Материалы для истории еврейского рабочего движения в России» М.: Госиздат, 1923, Вып.1, стлб.3-4, 6-7, 9, 25, 51, 55, 63, 77].

24 апреля 1901 г. под председательством Сипягина открылось совещание по введению самоуправления в неземских губерниях. Были привлечены директора департаментов МВД, губернаторы и вице-губернаторы. Заседание Сипягин открыл речью с пересказом истории вопроса и указанием на недостатки существующей системы заведования земским хозяйством в рассматриваемых губерниях, поддерживая тем самым прежнее направление И.Л. Горемыкина. С.Ю. Витте, устраивавший битвы документов лично против Горемыкина, на сей раз замолк.

Сипягин, однако ж, решил, что лица, которые будут заниматься земским хозяйством, будут назначаться, а не избираться, что считали удачным двойным ударом и по Витте, и по либералам [«Московские ведомости», 1903, 6 мая, №123].

26 апреля настало новое заседание, а вечером Сипягин присутствовал на обеде в честь годовщины серебряной свадьбы графа А.П. Игнатьева, куда были приглашены члены Г. Совета.

5 мая ещё невнятная запись А.А. Половцова: «о Сипягине, склад воззрений, председательств. в комит., Клейгельс».

В мае подошла к концу работа совещания заместителя Сипягина А.Д. Оболенского о призрении и лечении душевнобольных. Организацию дела решили передать земству.

6 июня по циркуляру МВД под угрозой судебной ответственности и закрытий было запрещено допускать в дома терпимости женщин моложе 21 года.

7 июня А.А. Половцов: «У Витте. Заказы. Манчжурия и Куропаткин. Круговая жел. дорога. Сипягин и Клейгельс». Практически все остальные дни в записной книжке не заполнены.

Сипягин настаивал на своём желании, чтобы право арендовать землю в Сибири было предоставлено только дворянам. В итоге это предложение легло в основу закона 8 июня 1901 года об отводе частным лицам казённых земель в Сибири [А.М. Давидович «Самодержавие в эпоху империализма» М.: Наука, 1975, с.39-40].

Циркуляром от 14 июня Сипягин ограничивал возможности злоупотреблений при организации благотворительных сборов посредством лотерей. 19 июня вышел ещё один циркуляр, ставящий сборы газетами пожертвований частным лицам в зависимость от разрешения губернаторов.

Любовь Ульянова в статье «Служащие политической полиции о либералах: место либерализма в легальном политическом пространстве» приводит из циркуляра министра за июнь 1901 г. следующее определение радикальной оппозиции: «лица, преимущественно интеллигентных профессий, которые, не принимая непосредственного участия и даже намеренно устраняясь от активной революционной деятельности, поставили себе задачей, путём устройства вечеринок, чтения речей и рефератов на соответствующие темы, а также издательства систематически подобранной тенденциозной литературы, подготовлять в среде молодёжи и рабочих противоправительственных деятелей и агитаторов» [«Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. Гуманитарные науки», 2009, №2, с.15].

Полностью циркуляр опубликован в 2009 г. в записках З.Г. Френкеля. Определение Сипягина выявляет основное направление подрывной работы пантеистической интеллигенции, действующей посредством студентов, которые в свою очередь вовлекали рабочих. Первое руководящее звено уходило от ответственности, подставляя других. Их-то Сипягин и распорядился с апреля начать обыскивать и высылать из С.-Петербурга.

Согласно докладу Сипягина 21 июня после смерти генерал-адъютанта Троцкого, Виленского генерал-губернатора, на Сипягина были временно возложены его обязанности.

Затем Сипягин отсутствовал в столице до 24 июля 1901 г.

21 июня Сипягина проводили на вокзал его заместители и директора департаментов МВД. Министр отправился в путешествие в сопровождении вице-директора хозяйственного департамента С.Е. Крыжановского, управляющего земским отделом Г.Г. Савича и его помощника А.Д. Арбузова, а также генерал-майора А.А. Самойлова.

22 июня к 13 ч. в Рыбинске Сипягина встретил городской голова. Осмотрев Спасо-Преображенский собор, министр последовал на пароход, доставивший его в усадьбу ярославского губернского предводителя дворянства на завтрак. Затем Сипягин вернулся в Рыбинск и осмотрел техническое училище и ремесленную школу, принял земских начальников Пошеханского уезда и волостных старшин, с каждым из которых беседовал отдельно. После посещения биржи на пароходе состоялось совещание с обсуждением нужд маслоделия и речной полиции, затрат уездного земства на дороги и обложения судов налогами в пользу города. Сипягин предпринял даже неожиданный ночной объезд рыбинского хлебного каравана.

23 июня Сипягин осмотрел Романовскую льняную мануфактуру и говорил с земскими начальниками, посетил больницу фабрики и помещение, где жили семейные рабочие. При осмотре старинного Воскресенского собора Сипягин пожалел об отсутствии общедоступных описаний его для привлечения внимания к его красотам. С председателями волостных судов Сипягин обсудил их юридические процедуры. Передвигаясь на пароходе, в тот же день Сипягин навестил Толжский монастырь и поговорил с архиепископом, а в 16 ч. уже был в Ярославле, где в помещении губернской учёной архивной комиссии говорил о важности сбережения памятников старины, охранения архивов.

Как сообщал о путешествии «Правительственный вестник», 1 июля, отбыв два дня в Костроме, Сипягин отправился в Кинешму.

Костромской губернатор к 1901 г. добился устройства при фабричных больницах родильных покоев и предлагал использовать свой опыт в качестве общего правила. Император согласился с его отчётом: «на развитии подобных мер следует настаивать». В то время закон обязывал все фабрики содержать при себе больницы. В интересах мелких заводов, которым было слишком обременительно содержать отдельные больницы, Император одобрил объединение таких ближайших фабрик для общего содержания районной больницы [«Исторический обзор деятельности Комитета Министров. 1894-1902» СПб.: Издание Канцелярии Комитета Министров, 1902, Т.5, с.11].

6 июля в 9 утра Сипягин прибыл в Нижний Новгород, где посетил Спасо-Преображенский собор, а также городской музей с художественным и историческим отделениями, который в июле 1896 г. во время ярмарки осматривал Государь. Сипягин обсудил с местными положение дворянского сословия, осмотрел архив дворянского собрания, а затем приют для призрения детей, устроенный благотворительным обществом. Помимо него отдельно с 1850 г. в городе существовал Мариинский приют для девочек. Сипягин зашёл в родильный дом, который тогда называли родовспомогательным учреждением, при котором также имелся приют для детей, чьи матери не пережили родов. В одном здании с ним располагалась богадельня на сто мест и лечебница для приходящих больных. В другом месте Сипягин осмотрел земскую больницу на 600 коек. В городской думе Сипягин справлялся о состоянии санитарного дела и регистрации инфекционных заболеваний, а в администрации узнавал о состоянии хлебных запасов.

7 июля пароход речной полиции доставил Сипягина к заводам акционерного общества Сормово. При заводе, готовившим изделия для эксплуатации железных дорог, имелась столовая, в которой попутно устраивали народные чтения и театральные представления, а также библиотека, церковно-приходское ремесленное училище и больница.

Сипягин после Нижнего Новгорода навестил и большое старообрядческое село Городец, где также имелись благотворительные и просветительские учреждения. На крыльце богадельни Сипягин поговорил со старообрядцами о необходимости соблюдения касающегося их закона 1883 г.

9 июля Сипягин на лошадях проехал в село Бор с 6000 жителей и осмотрел уездную выставку кустарных производств, а затем непосредственно производство ложек, посуды и мебели.

После нескольких других сёл по пути из Нижегородской губернии 13 июля Сипягин посетил Муром, затем Шую, Кохму. 15 июля в Иваново-Вознесенске его запечатлел фотограф на встрече с школьными попечителями и воспитателями. Там был крупный текстильный центр, и министр, следуя обычной программе посещений, заходил на ситценабивную фабрику. В городской управе темой обсуждения с министром стало устройство водоснабжения и сооружения одного арестного совместного арестного дома за счёт фабрикантов, вместо имеющихся отдельных помещений.

16 июля Сипягин прибыл во Владимир, принял должностных лиц, смотрел достопримечательности, осмотрел залы Губернского правления, а вечером был на обеде Дворянского собрания и отбыл в Суздаль. Во Владимире к приезду министра успели соорудить сквер и фонтан [«Владимирские ведомости», 2012, 5 апреля, с.11]

Фабричные инспектора тогда сообщали Витте, что Сипягин не нашёл «серьёзных несправедливостей». Зато самого Витте настигла неприятность: в те же дни июля названный его именем пароход «Министр финансов Витте», нагруженный углём, затонул от тайфуна (экипаж сумел спастись).

Поездки Д.С. Сипягина имели одно важное последствие. По отчёту министра Император получил представление об особо умелой постановке дела управления Ярославской губернией Б.В. Штюрмером, что способствовало его назначению директором департамента общих дел МВД и укрепило мнение Императора о Б.В. Штюрмере как об одном из наиболее достойных претендентов на министерский пост [С.В. Куликов «Назначение Бориса Штюрмера председателем Совета министров» // «Источник. Историк. История» СПб.: ЕУ, 2001, Вып.1, с.394].

Из Ярославля Сипягин увёз на память меню обеда, данного Борисом Штюрмером и фотоснимки местной церкви Иоанна Предтечи, построенной в XVII веке.

Сразу за Сипягиным в Петербург приехал из Москвы Великий Князь Сергей Александрович с супругой.

В дополнение к двум сделанным в июне распоряжениям, 30 июля Сипягин выпустил циркуляр о соблюдении правил при устроении благотворительных собраний и театральных представлений. Правительственный контроль над реальным направлением собранных сумм был необходим для предотвращения финансирования террористических организаций и их пропаганды социализма.

Министр не забывал и о санитарном деле, глубоко им сопереживаемом. 10 августа Сипягин отправил губернаторам циркуляр об утверждённых правилах народных чтений о медицине, гигиене, ветеринарии и животноводству. Такие чтения могли устраивать как общества, так и отдельные лица соответствующего образования и рода занятий в сёлах, на фабриках и промыслах. Программа чтений утверждалась врачебным инспектором.

Не пожелал Сипягин и отдать ветеринарное дело в министерство земледелия.

Заместитель министра, П.Н. Дурново, 11 августа возглавил новое совещание о мерах к сокращению случаев пожаров, бывших частыми весной и прошедшим летом.

23 августа Сипягин выпустил циркуляр с подробными инструкциями по организации врачебной помощи пострадавшим от неурожая губерний. В Российской Империи, в отличие от следующих 40 лет СССР, совершенно не было умерших от полного истощения, но при недостатке питания возникали опасные для жизни поражения пищеварительных органов, такие как тиф, с которыми ослабленные больные не справлялись. Обращая на это внимание, Сипягин распорядился обеспечивать повышенные врачебные силы в нужных районах на время заразных болезней, организовать фельдшерские участки для отслеживания участковыми врачами повышения заболеваемости. Фельдшера обязывались к объезду селений для выявления потребности во врачебной помощи. На случай переполнения больниц следовало воспользоваться отложенными средствами для устроения изоляции больных и ухода за ними, для чего предусматривался найм частных лиц. Заранее предусматривалась подготовка запаса фармацевтических средств к массовому расходованию. Губернская власть готовила специальные врачебные отряды для командирования их в очаги эпидемий [«Киевлянин», 1901, №233, с.3-4].

При необходимости МВД привлекало и комитет Красного Креста.

Как видно, самую масштабную и разнообразную социальную защиту населения обеспечивала монархическая Российская Империя, а не коммунистический СССР, что и приводило с незавидной постоянностью к миллионным жертвам в СССР в 1920-е, 30-е и 40-е, как от истощения при отсутствии продовольственной правительственной помощи, так и от болезней при отсутствии требуемых медицинских услуг.

В оппозиционной прессе заслуживающие всякого восхищения усилия правительства Императора Николая II игнорировались или перевирались, чем создавался ложный информационный фон в интересах захватнических устремлений блока либералов и террористов.

Либералы и доныне не в силах признать неправоту своей вражды к Царской России. М.А. Давыдов, описавший во многим замечательной «Российской модернизации» (2016) нигде небывалую продовольственную и денежную помощь населению и постоянно списываемые долги крестьян, выяснив полноту революционной лжи, начал корить власть не за чудовищную эксплуатацию народа. Нет, оказывается, плох был излишний патернализм – не заставляли крестьян рассчитывать только на себя, слишком уж заботились.

Переворачивает прежнюю пропаганду и другой идеологический оборотень, С.М. Сергеев, у которого в «Истории русской нации» (2016) Империя чрезмерно угнетает уже не инородцев, как внушали раньше, а самих русских в интересах окраин. Если уродский СССР не оправдывал цену положительной дискриминации, то Российская Империя вполне её стоила, при отсутствии лучших альтернатив. На неуместность отвлечённых утопических навязчивых идей таких критиков Империи указывает С.С. Беляков в статье «Нация и наука».

По распоряжению министра розничная продажа газеты «Петербургский листок» была приостановлена на месяц, а номера газеты «Новости» вновь допустили к продаже.

14 сентября 1901 г. состоялась ещё одна Императорская охота с участием Сипягина в Скорневицах.

Насколько это просматривается, Сипягин не расходился с предпочтениями Витте. Они вместе поддерживали идею промышленных кооперативов, а 7 сентября 1901 г. Сипягин представил Николаю II доклад о преобразовании Санкт-Петербургского городового управления, где рекомендовал, сохранив выборное начало, усилить административный контроль, подчинив городскую управу градоначальнику и признать высший ценз за квартиронанимателями, как хотел Витте. Сипягин принимал решение на основании опроса градоначальников и других должностных лиц [Ева Берар «Империя и город». Николай II, «Мир искусства» и городская дума в СПб. 1894-1914» М.: НЛО, 2016, с.53, 131].

К дальневосточной политике Сипягин имел опосредованное отношение, получая касающуюся его информацию. Витте считал нужным доказывать Сипягину свою непричастность к делу захвата Порт-Артура. 14 июля 1900 г. Витте писал ему, что собрал необходимые документы. 21 августа 1901 г. А.Н. Куропаткин сообщал ему о предположении создать в полосе отчуждения КВЖД новое казачье войско, для чего требовалось переселить 60 тысяч семей, однако решено было не присоединять Маньчжурию к России [И.В. Лукоянов «Не отстать от держав…» СПб.: Нестор-История, 2008, с.21, 385].

Осторожность проявил Сипягин с проектами подчинить бурятское самоуправление местной администрации в Забайкалье. Сипягин отложил проведение спорного закона [Ю.В. Кузьмин «Доктор П.А. Бадмаев: учёный, дипломат, предприниматель» М.: КМК, 2014, с.123].

Решительно не понятно, чего уж такого отвратительного увидел в этой простой отсрочке А.Н. Куломзин, чьи резкие мнения в мемуарах часто способны лишь запутать историков своей неуместной странностью. Ярко выраженные предпочтения Куломзина определялись его длительной работой в середине 1890-х председателем совещания при Г. Совете о поземельном устройстве населения Забайкальской области.

Сипягин поддерживал идею кооперативного владения рабочих предприятиями, в докладах Императору он предлагал завести для рабочих страхование и кредитные кассы, построить дома для рабочих при фабриках, устроить школы, издавать газету для рабочих, в общем – сделать из рабочих сознательных собственников, которые не будут испытывать нужды, будут верны Царю и не поддадутся обманным посулам социалистических партий [«Кризис самодержавия в России. 1895-1917» Л.: Наука, 1984, с.82].

Если бы любители рассуждений о единственном гениальном государственном таланте П.А. Столыпина хоть иногда отвлекались от его речей и докладов и обращали внимание на работу других министров, это помогло бы исправить искажённые массовой пропагандой представления о сравнительных достоинствах высшей политической элиты Российской Империи.

Заместитель Сипягина, князь Святополк-Мирский в июле 1901 г. в докладе Императору также называл подходящей мерой удовлетворения рабочих государственное страхование при участии предпринимателей.

Здесь важную роль играла негосударственная инициатива: предоставлялась возможность частным обществам организовывать страхование целых предприятий.

Министр Сипягин писал: «масса беспорядков, волнений и вообще проявлений дикой необузданности рабочих исчезли бы или, по крайней мере, значительно сократились бы, если бы обращено было достаточное внимание на характер развлечений и отдыха рабочих образованием при фабриках столовых, чайных, читален, помещений для зрелищ и пр. Наряду с этим необходимо озаботиться устройством фабричных школ для подрастающего поколения рабочих» [Ф.М. Лурье «Полицейские и провокаторы» М.: Час пик, 1992, с.230].

Проблему составляло то, что владельцы предприятий не уделяли достаточно внимания рекомендациям властей.

Другой важной воспитательной мерой стало одобренное Сипягиным предложение миссионерского съезда в Казани допускать на промышленные предприятия к рабочим священников для поучительных пастырских бесед. Император издал об этом специальный указ. Сипягин дал соответствующие распоряжения губернаторам и чинам полиции [«Архангельские епархиальные ведомости», 1900, 15 октября, №19, с.324].

П.Н. Дурново возглавил новую комиссию по пересмотру законоположений о евреях. Дела евреев сосредоточили в департаменте духовных дел иностранных исповеданий МВД.

16 сентября министр выезжал из Петербурга, оставляя дела на П.Н. Дурново, пока П.Д. Святополк-Мирский возвращался из харьковского имения. Затем Сипягин ещё раз покидал столицу через месяц, 19 октября был в Варшаве и вернулся 5 ноября.

Сипягин и Витте совместно внесли в Г. Совет предложение об обязательном введении общественных весов на городских ярмарках и базарах.

2 ноября начала работу комиссия под председательством директора хозяйственного департамента МВД Н.А. Зиновьева об улучшении способов передвижения транспорта в Петербурге.

3 ноября 1901 г. Зволянский переслал министру письмо Зубатова о необходимости противостоять левым агитаторам среди студентов. Сипягин одобрил предложения, не питая лишних иллюзий: «очень интересно, но я не надеюсь на такой же успех как с рабочими» [Ю.Ф. Овченко «Охранка и зубатовщина» М.: Вече, 2017, с.240].

15 ноября в Царском Селе Сипягин с другими министрами участвовал в приёме бывшего премьер-министра Японии маркиза Ито.

17 ноября 1901 г. Великий Князь Сергей Александрович пробыл долго у Сипягина в Царском Селе.

20 ноября 1901 г. харьковский губернатор Тобизен сообщил Сипягину, что студенты 1-го курса Ветеринарного института письменно потребовали у профессора химии Лагермарка, чтобы он оставил преподавание, а в анонимной записке даже угрожали ему убийством. Эту молодую поросль революционного движения, радикальностью которой гордились левые интеллигентские идеологи, пришлось отчислить приказом министра Ванновского, из-за чего 29 ноября студенты вновь вышли протестовать. Несмотря на привлечение казаков к охране, студенты перебили окна А.А. Юзефовича, редактора правомонархической газеты «Южный край».

30 ноября сходка повторилась, в стенах Ветеринарного института преподавателям устроили обструкцию, а социал-демократический «Союз борьбы» выпустил прокламацию с одобрением студентов, «погнавших бездарного профессора». Такие массовые выражения поддержки оскорблений преподавателей и угроз их жизни, сопровождающиеся насилиями, вызвали необходимость силового разгона толпы казаками и полицией. Многие получили удары кулаками, нагайками и шашками. По обыкновению, этим пользовалась революционная агитация, выставляя монархический режим царством насилия и не освещая провокационный характер собственных преступных акций. Протестные выступления продолжались до 2 декабря, в результате до 250 студентов разных университетов были отчислены и высланы [«Красный Архив», 1938, Т.89-90, с.262-266].

Найдя дурной пример заразительным или просто следуя тем же идеям насильственного самовластья, в Риге студенты устроили сходку, на которой потребовали уволить профессора политэкономии Бергмана за то, что он является убеждённым сторонником монархического строя и не как студенты относится к преподаваемой им науке. Дополнительно они потребовали отсрочки платы за обучение. 7 декабря студенты перебили окна газеты, осмелившейся выражать одобрение мерам борьбы министерства народного просвещения с их буйствами. 12 декабря студенты перебили стёкла в Рижском политехническом институте, в местах где появились объявления о приёме экзаменов профессором Бергманом, а 18 декабря выломав двери, пытались помешать сдаче экзаменов [РГИА Ф.1574 Оп.2 Д.266 Л.40-43об.].

А потом повзрослевшие и подзабывшие как всё было студенты в мемуарах пытались представить происходившее так, будто выступления не носили политического характера, якобы в те годы они добивались введения «правил, которые не позволяли бы полиции безнаказанно избивать студентов» [С. Тимошенко «Воспоминания» Париж, 1963, с.54].

О пострадавших от революционных насилий такие симпатизировавшие демократизму мемуаристы, разумеется, не беспокоились.

Жертвами оскорблений студентов становились не только учителя, журналисты, полиция. Сильную пощёчину от одного такого распоясавшегося студента, курившего в Андреевском соборе, получил его настоятель протоиерей Иоанн Сергиев и подставил другую щеку [И.К. Сурский «Отец Иоанн Кронштадтский» М.: Отчий дом, 2011, с.110].

Однако в проповедях против революции Иоанн Кронштадтский постоянно обличал их как главную движущую силу революционного движения, направляемую интеллигентами: «дети и юноши вообразили сами себя начальниками и вершителями своей судьбы», «хотят господствовать над мужами опыта и науки», что выразилось в произволе и безумной антимонархической пропаганде, попытках захвата власти [Н.И. Большаков «Источник живой воды. Жизнеописание святого праведного отца Иоанна Кронштадтского» СПб.: Графический институт, 1910, с.745, 754]

Министр внутренних дел, обязанный защищать подданных Царя от насилия, не мог подставлять их под удар без сопротивления злу.

3 декабря Сипягину пришлось объявить положение усиленной охраны в городах Рига, Минск, Юрьев, Могилёв, Гомель, Двинск, Витебск, Белосток, Нижний Новгород, Казань, Томск, Ярославль, Саратов, Самара, Полтава, Кишинёв и витебскую губернию. Это вызвано усилением террора еврейского Бунда, других народившихся социалистических организаций и студенческих волнений.

Положение пришлось распространить на города Уральской области и Екатеринославль, где 14 декабря губернатор выпустил объявление о мерах предотвращения подготавливаемых подстрекателями уличных демонстраций. После распространения множества листовок, превратно излагающих историю недавних харьковских печальных столкновений, в Екатеринославле 15 и 16 состоялись организованные студентами демонстрации.

27 декабря 1901 г. начало работать Особое совещание, занявшееся уже перечисленными замыслами Сипягина и его заместителя П.Д. Святополк-Мирского, будущего министра и преемника.

В конце года К.П. Победоносцев присоединился к работе особого совещания, созванного для рассмотрения мер борьбы с революционным движением.

19 декабря 1901 г. Великий Князь Константин Константинович неодобрительно писал о намерении Сипягина добиться Высочайшего запрещения нарушения орфографии в печати, насчёт пропусков твёрдого знака и замены буквы ять [П.А. Зайончковский «Самодержавие и русская армия на рубеже XIX-XX столетий» М.: Мысль, 1973, с.44].

Повторяя чужие мнения, Великий Князь считал Сипягина недостойным министром и был недоволен чрезмерным богатством министерской квартиры, считая достаточной прежнюю.

20 декабря 1901 г. исполнилось 25-летие государственной службы Д.С. Сипягина, в честь чего был помещён портрет министра в иллюстрированном приложении к «Новому времени» и других изданиях.

30 декабря Сипягин присутствовал на рауте, который давали принцы Ольденбургские в зале Дворянского собрания. Были также министры Фредерикс, Ванновский, Куропаткин, а также Стишинский и Клейгельс.

1 января 1902 г. Особое совещание по делам дворянства, работавшее с апреля 1897 г. под председательством И.Н. Дурново, было распущено с тем, чтобы попечением о сословии занималось МВД. Сипягин хотел создать отдельный департамент по делам дворянства, но не получил поддержки в Г. Совете.

С 6 января 1902 г. при помощи Сипягина Царь решил возобновить финансовую поддержку газеты «Гражданин». В этот день отмечалось 30-летие издания газеты, и при праздновании на квартире Мещерского появился заместитель Сипягина А.С. Стишинский, градоначальник Клейгельс и другие высокопоставленные служащие. На издание «Гражданина» стали выделять 18 тысяч рублей в год.

14 января К.П. Победоносцев записал, что получил «от Сипягина вопрос об устройстве церк. управления армяно-католической церкви».

15 января Сипягин обедал вместе с Мещерским, они обсуждали высылку Амфитеатрова за фельетон «Господа Обмановы».

М. Горький так объяснял причины появления издевательской статьи: «думаю, что сей синьор тиснул эту штуку по такому расчету: была у них в «России» помещена статья по поводу 25-летия служения в чинах Д. Сипягина. Статья – лакейская. Пожелали – реабилитацию устроить себе в глазах публики».

По соглашению Сипягина с Ванновским, Победоносцевым и Муравьёвым, в феврале издание газеты «Россия», которая пыталась конкурировать с «Новым временем», было прекращено.

Из привычки противоречить Сипягину или же, по глубокому убеждению, но Победоносцев выражал неодобрение и 17 января записал: «тяжкие последствия глупого распоряжения об Амфитеатрове».

В свете подлинных взглядов и действий Царского Правительства, и вызвавших их причин, фантасмагорический оттенок преобладает в рассуждениях либеральных демагогов, никогда не занимавшихся биографиями министров. Типичная бессмысленна болтовня А. Кара-Мурзы: «успех сопутствовал Уваровым и Победоносцевым вкупе с Лениными и Троцкими – этим близнецам-братьям, правым и левым радикалам» [«Куда ведёт кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов» М.: Новое издательство, 2011, с.509].

Отношение к К.П. Победоносцеву как к Ленину, безусловно, выражает кризис культуры пантеистической интеллигенции, которая именно из-за такого сумасбродного представления и вела настоящую войну с монархизмом, прокладывая дорогу большевизму. И продолжает этим заниматься теперь, обеспечив успех предсказанного И.Л. Солоневичем нового партийного рабства.

21 января на московского полицмейстера Д.Ф. Трепова совершил покушение террорист с ножом.

22 января 1902 г. начало работу Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности во главе с Витте. Его образованию Сипягин содействовал, рассчитывая на принятие им мер по преодолению последствий неурожая 1901 г. [Б.Н. Миронов «Благосостояние населения и революции в имперской России» М.: Весь Мир, 2012, с.475].

По указаниям, полученным Сипягиным от Императора, следовало составить законодательные программы на почве основных начал положения 19 февраля 1861 г. по вопросам общественного крестьянского управления, землепользования и гражданских прав крестьян, общественного хозяйства и волостного суда.

М.С. Сухотин писал в дневнике 27 января 1902 г., что Сипягин вычеркнул все портреты Льва Толстого из книги «Обозрение России XIX столетия», выпущенной приложением к «Ниве». Портреты Толстого запрещали печатать и на открытках [«Литературное наследство» М.: АН СССР, 1961, Т.69, Кн.2, с.164].

28 и 29 января оба дня Сипягин встречался с Победоносцевым и обсуждал с ним как Льва Толстого, так и Амфитеатрова.

Марксистская «Искра» в декабре сочиняла, будто Сипягин лично распространял слухи о смерти Льва Толстого чтобы спровоцировать протесты студентов и подавить их. Чудовищные фантазии о провокациях придумывали про всех министров внутренних дел.

Дошло до такого безумия, что в эмиграции В.А. Маклаков в декабре 1921 г., слушая россказни Л. Красина, находил нечто общее меж тем как Охранка будто бы мешала Столыпину быть конституционалистом и убила его, и тем, как чекисты не дают Ленину стать буржуем [«Совершенно лично и доверительно!» М.: РОССПЭН, 2002, Т.2, с.134].

На протяжении десятилетий революционная пропаганда систематично уродовала миропонимание, вот дошло и до такой загогулины.

Социалисты не только лживо приписывали властям устройство еврейских погромов, но и всех прочих собственных преступлений. В статьях, вроде так и названной, «Полицейские Пугачевы», получалось, что вовсе не сами социалисты, а «полиция и попы провокаторски подталкивают крестьян к бунту и грабежу» чтобы запугать либеральную интеллигенцию и буржуазию, заставить их поддерживать Николая II [«Вперёд» (Женева), 1905, №12, 16 (29) марта, с.1].

Большевики добивались форменного безумия, не имеющего отношения ни к политике, ни к здравому смыслу: «цель всемирной армии пролетариата» – «не должно быть ни богатых, ни бедных». «Русский народ не имеет права выбирать чиновников». «Политическая свобода означает право народа самому выбирать себе всех чиновников» [Н. Ленин «К деревенской бедноте» Женева, 1903, с.6, 84].

В таких условиях Императорское правительство не могло не прибегать к цензуре печати, без преувеличения будет сказать, ко всеобщему благу. Красивые лозунги полной отмены запретов, рассуждения, что свобода может быть для всех или ни для кого, отрицают реальные последствия того, когда организованный обман людей и провоцирование их на ничем не ограниченное самоуправство и самообожествление ведёт к многомиллионным человеческим жертвам.

Отнюдь не впадая в другую, деспотическую крайность, Императорское правительство дозволяло распространение как легального марксизма, так и толстовства, вмешиваясь в те определённые моменты, когда опасные учения начинали обретать чрезмерную популярность и влиять на преступность и общественную безопасность.

В дни опасной болезни Льва Толстого Сипягин распорядился не препятствовать появлению некрологов и объективных обзоров литературной деятельности, но не допускать осуждений постановлений Синода. Ввиду запрещения служить панихиды по Толстому Сипягин 29 января требовал не печатать объявлений о панихиде и устранять демонстративные требования об их служении [Г.В. Жирков «Предсмертная цензурная неделя» СПб.: СПбГУ, 2011, с.19-20].

Следует отметить, что Толстой вовсе не был фигурой умолчания, как часто бывает в современной демократической прессе и ТВ РФ или Украины с полным изъятием упоминаний нежелательных властям лиц на месяцы и годы. Как это делается в наши дни можно посмотреть в современных рассказах [А. Роднянский «Выходит продюсер» М.: Манн, Иванов и Фербер, 2016, с.71-72].

Ходили слухи, будто жене Сипягина жаловались на запреты упоминать о болезни Льва Толстого, и их отменили. О Толстом, его творчестве и состоянии здоровья писали беспрерывно. Считалось событием, когда Толстой ходит по комнатам, когда испытывает редкие боли в животе или питается овсянкой с молоком. Так раз изобилие печатных материалов при экстремистском характере его проповедей вынуждало вводить перечисленные коррективы в освещение его жизни.

Даже официальные местные губернские ведомости в 1899 г. помещали сообщения о новом романе «Воскресение», несмотря на то что антиправительственная проповедь Льва Толстого была тогда отлично известна и нашла в «Воскресении» полное отражение.

В январе 1902 г., отмечая произошедшую перемену, напоминали, что «ещё недавно», «почти с год» умеренно консервативное «Новое время» вовсю прославляло Льва Толстого в стихах и прозе, но усиливающаяся в угоду революционным настроениям радикализация его проповеди вынудила прекратить эти славословия [В.Г. Подарский «Наша текущая жизнь» // «Русское богатство», 1902, №1, с.166].

Впрочем, сотрудник «Нового времени» В.С. Кривенко 9 ноября 1901 г. от себя лично написал Победоносцеву слёзные мольбы «отвести от России новые беспорядки, новые беды, слёзы и горе», которые затопят Россию без разрешения служить панихиды по Толстому, когда он помрёт [РГИА Ф.1574 Оп.2 Д.167 Л.2].

23 январе 1902 г. в Ясной поляне доктор Бетерсон, приехавший из Петербурга, рассказывал «об обжорстве, глупости, нахальстве министра Сипягина». Сам Лев Толстой вскоре окажется взволнован убийством Сипягина, но сразу же попытается воспользоваться им для пропаганды своих взглядов возле Трона. Смолоду мечтавший стать генералом от литературы и завоевать общественное мнение, 5 апреля 1902 г. он написал Великому Князю Николаю Михайловичу: «событие это ужасно, главное той злобой, ненавистью, мстительностью, которые оно неизбежно вызовет в людях, но оно было неизбежно и обещает ещё худшие бедствия, если правительство не изменит свой курс» [С.А. Толстая «Дневники 1897-1909» М.: Север, 1932, с.171, 191, 291].

Т.е., в соответствии с главным замыслом террористических организаций, Толстой использовал убийство в качестве устрашающего правительство шантажа.

Противники Льва Толстого делали из убийств монархистов противоположные выводы: «проклиная убийц, будем надеяться, что чистая кровь страдальца принесёт пользу нашей истерзанной родине, будем надеяться, что ужас, который испытали все, у кого есть сердце, у кого сохранилась ещё хоть капля человеческого чувства, окажется громом, после которого русский народ перекрестится и сбросит с себя позорное иго своих поработителей, держащих его под гнётом анархии» [«Венец жизни» М.: Фонд памяти Великого Князя Сергея Александровича, 2015, с.27].

Граф Толстой и в последующие годы нередко вспоминал убитого Сипягина и, по яснополянским дневникам Д.П. Маковицкого, относился к Витте хуже, чем к Сипягину и считал, что в отличие от Боголепова и Плеве, Сипягин был министром добродушного типа [«Литературное наследство» М.: Наука, 1979, Т.90, Кн.2, с.82, 503].

Консультант министерства юстиции Н.А. Лебедев писал, что, по слухам, в письмах к Царю Толстой называл Сипягина добряком, а Победоносцева зловредным и хитрым [Г.И. Петров «Отлучение Льва Толстого от церкви» М.: Знание, 1978, с.49].

Многочисленные злобные статейки, написанные Львом Толстым Николаю II и его приближённым про бессмысленные мечтания парламентаристов и про сектантов, сочинены с революционных позиций защиты убийц и оправдания их шантажа, с непомерным самомнением и оскорбительным пренебрежением к несогласным со взглядами Толстого. Среди прочего, Толстой советовал Царю и Сипягину примириться с публикой осуществлением социалистического обобществления земли по программам террористических организаций – тогда «с вами же будут и революционеры». В январе 1902 г. Толстой в письме к Царю назвал земельную собственность вопиющей несправедливостью [«Лев Толстой и русские цари» М.: Кстати, 1995, с.109-111, 126].

По учению Толстого и бандитам не следует оказывать никакого сопротивления, не надо и разыскивать их из-за риска опасных столкновений и борьбы. Толстой потворствовал всем наиболее опасным проявлениям зла.

Это всё равно, как если бы сейчас РФ какой-нибудь всемирно признанный самый великий писатель (каких ныне и нет) предлагал властям устранить армию, полицию, тюрьмы, пограничные службы, таможню и всей страной принять радикальный исламизм к пущей радости террористов из ИГ и Чечни. Нахождение адекватных аналогий позволяет понять насколько мягки были охранительные меры Сипягина сравнительно с практикуемыми в наше время демократическими властями преследованиями при Путине, с уклоном к возврату в СССР.

Если же взять носителей демократической идеологии вне РФ, то и там современные идеологи антитеизма не ушли далеко от агрессивного нигилизма Льва Толстого. Есть шведские авторы, которые всерьёз полагают, что Николаю II для предотвращения октябрьской революции следовало бы во всеуслышание признаться в атеизме. Они считают справедливым, что для революционного мышления «целью было освобождение человечества от всякого рода суеверий, в первую очередь религии и монархии. Ибо, как сказал французский мыслитель эпохи просвещения Дени Дидро, «человек не будет свободен до сих пор, пока последний король не будет повешен на кишках последнего священника»» [А. Бард. Я. Зодерквист «Нетократия. Новая правящая элита и жизнь после капитализма» СПб.: Стокгольмская школа экономики, 2004, с.34-35, 48].

И так понятно, какими достоинствами будет обладать общество, построенное на таком “освобождении”. Не менее примечательно и частое зомбированное непонимание теологического характера основных понятий, принудительно насаждаемых на убийствами расчищенное политическое и смысловое пространство. Все эти представляемые продуктом рационального мышления и чистой науки понятия о демократии, свободе, законах, правах человека, конституциях – иного типа религиозные понятия, существующие лишь в области сознания, или, если угодно атеистам, суеверие и вымысел. Это касается конституций любого демократического государства.

Зарубежные враги России видели в Льве Толстом своего союзника. Еврейский банкир Якоб Шифф, как пишет его биограф Сайрус Адлер, во время голода 1891 г. в России пытался помешать нью-йоркской торговой палате передать русскому правительству благотворительную помощь. Шифф предлагал отдать эти деньги Л.Н. Толстому. В дальнейшем Шифф финансировал войну Японии против России и называл Империю Николая II «врагом человечества».

Множественные попытки внедрить деструктивные взгляды толстовства на Империю уже в послесоветское время встречают отпор. К примеру, из современных писателей важное исчисление значения анархической деятельности Льва Толстого провёл литературный критик Павел Басинский. В книге «Скрипач не нужен» он справедливо пишет о доле ответственности Льва Толстого за падение русских в тоталитаризм СССР через отвержение достоинств настоящей России. При таком подходе оказывается естественной близость Басинского к Ивану Ильину и Ивану Солоневича, забота о добром имени Константина Победоносцева. Довольно удачной книгой является и работа Павла Басинского «Святой против Льва», показывающая достоинства Святого Иоанна Кронштадского, сравнительно с Толстым, и тем самым поясняющая какой в действительности была Царская Россия, устроенная на ненавидимых либеральными пантеистами христианских началах.

Сравнительно с П. Басинским, критик Д. Быков способен неплохо сочинять смешные стишки и пародии, но на темы трагические найти хоть что вразумительное у легкомысленного фаната Че Гевары, восхищающегося модернизмом большевицкого движения – занятие безнадёжное.

Террористам симпатизируют многие современные историки, описывающие, как увлекающаяся любой бывшей на слуху модой молодёжь, запросто переходила от толстовского опрощения и вегетарианства до взрыва бомб. Даже с восторгом написал Г.С. Кан биографию такой террористки Н.С. Климовой, чья деятельность наряду со всей эсеровской организацией финансировалась еврейским миллионером Д.В. Высоцким, что для еврейских историков лишний довод к одобрению убийц. В отзыве С.В. Куликова «Наталья Климова богиня и жертва террора» перечислено множество подтасовок со стороны апологетов террора слева.

Ольга Завойко писала сестре о намерении убить К.П. Победоносцева, а жандармам она признавалась, что решилась на покушение после сообщения об отлучении от Церкви Льва Толстого. Павел Басинский справедливо обращает внимание, что церковное объявление об отпадении Толстого составлено с приглашением его к общению, что не может служить причиной для ненависти. Агрессивный же атеизм отказывает верующим людям на всякое право в выражении своих взглядов, считая их все проявлением клерикализма.

Уходили к ПСР и те, чья ненависть не остыла с возрастом. Князь Д.А. Хилков, 1858 г. р., долгие годы был яростным толстовцем, раздал своё имение крестьянам, вёл пропаганду среди сектантов, а в 1901 г. записался в эсеры [«Литературное наследство», 1963, Т.70, с.621].

Хилков в добавок к сочинениям Л. Толстого, стал издавать в Лондоне «Народные листки» прямо террористического характера: «Надгробное слово Александру II», «Об уличных беспорядках», «Как ловчее нападать и кого предпочтительнее убивать». Другие толстовцы, Чертков и Бирюков от финансирования таких обращений к крестьянам уклонились. В то же время, когда князь Хилков основал в Швейцарии библиотеку для сбора и хранения революционной литературы, по сведениям жандармов, Лев Толстой прислал деньги на приобретение дома под такую библиотеку.

Эсеры одновременно распространяли воззвание «Боевой организации социалистов-революционеров» от 3 апреля 1902 г. об убийстве Сипягина и сочинение Льва Толстого «Офицерская памятка», написанное в декабре 1901 г. о том, что не следует почитать Царя, воинское знамя и стрелять в социалистов, да и попросту, про «преступность воинской службы» с предложением со службы уходить.

Не оставались в стороне от толстовства и социал-демократы. Симпатизировавший терроризму Сергей Андропов, эмигрировав в Лондон в марте 1900 г., помогал там печатать сочинения Льва Толстого в издательстве В. Черткова, а попутно издавал сочинения Карла Маркса и многообразно иную революционную литературу, пытался переправлять её в Россию. Летом 1901 г. Андропов отправился в Россию с подложным паспортом, вместе с проживавшим с ним в Лондоне Виктором Ногиным – будущим комиссаром первого состава ленинского правительства октября 1917 г. Они намеревались содействовать объединению марксистов, но обоих вскоре арестовали жандармы Сипягина.

Павел Басинский, как получается проверить, совершенно точно пишет, что толстовцы то и дело переходили в лагерь революционеров.

1 февраля 1902 г. Сипягин написал министру Двора В.Б. Фредериксу письмо насчёт недостаточности законодательной регламентации театрального дела. Для рассмотрения этого Сипягин пожелал созвать комиссию от разных причастных ведомств и самих театральных деятелей. Поимённо он назвал Великого Князя Сергея Михайловича, Теляковского, директора департамента полиции и общих дел своего заместителя Святополк-Мирского, начальника главного управления по делам печати. 24 января Императором были одобрены намерения Сипягина [В.А. Теляковский «Дневники директора Императорских театров. 1901-1903» М.: Артист, 2002, с.169-179].

2 февраля схватка студентов с полицией произошла в Киеве. 3 февраля, как сообщал губернатор Трепов Сипягину, полиция не позволила студентам криком и свистом собрать демонстрацию, не давая им сгруппироваться.

Таким же образом 5 февраля Сипягин порекомендовал действовать всем губернаторам. Министр предупредил Великого Князя Сергея Александровича, что послал им депешу: «не стесняясь прочими соображениями, арестовывать подготовителей», не допускать уличных демонстраций применением силы. «Необходимо путём достаточных нарядов полиции, войск и патрулей в разных местах города следить за формированием кучек демонстрантов и, не допуская их до дальнейшего шествия по улицам, окружать и арестовывать», а уже собравшуюся толпу разгонять, не позволяя ей собраться на новом месте.

Сравнительно с организованными студентами политическими акциями то что лживые советские историки называли “крестьянским движением” и что являлось обычной уголовной хроникой, не представляло для властей никакой опасности: в феврале 1902 г. Сипягину сообщали лишь о редких отдельных попытках присвоения чужой земли [«Крестьянское движение в России. 1901-1904» М.: Наука, 1998, с.63-64].

В начале 1902 г. под председательством директора Департамента Полиции С.Э. Зволянского состоялось совещание с обсуждением интенсивных мер борьбы с революционными организациями. По накопленному опыту противостояния самым эффективным методом было признано проникновение агентуры для внутреннего наблюдения как в конспиративные структуры, так и на фабрики [Ю.С. Уральский «Пароль: «От Петрова». Из истории постановки конспирации в деятельности «Искры»» М.: Мысль, 1988, с.26].

Комментируя решительный настрой Сипягина, Петербургский комитет РСДРП в прокламации 20 января посчитал небывалыми размеры «неистовства» министра и потребовал подчинения правительства выборным депутатам.

8 февраля в 14 ч. 30 м. в Зимнем дворце Сипягин представил Государю депутацию дворянства Кутаисской губернии с благодарственным адресом.

9 февраля петербургский градоначальник Клейгельс сообщил Сипягину об устранённой в течении 5 минут минувшим поздним вечером попытке студентов устроить беспорядки с раздачей прокламаций и криками в Народном доме Императора Николая II после проходившего там спектакля. Полиция также не позволила им действовать на улицах столицы.

Директор хозяйственного департамента МВД тайный советник Зиновьев был назначен в середине февраля заместителем Сипягина с оставлением в прежней должности.

Вместе с Витте и Муравьёвым в эти дни Сипягин разрабатывал проект устава об общественном призрении в городах.

В феврале 1902 г. Сипягин распорядился, чтобы в публикациях о торжественном молитвословии у памятника Императору Александру II в Кремле не было сообщений о возникновении в данный момент и во всей России какого-то отдельного класса из рабочих. Этим ставились преграды умножающимся усилиям марксистов по противопоставлению рабочих иным сословиям. Как и во множестве похожих запретов, именно революционное движение служило причиной ограничения обсуждений в печати тем, которые превратно использовались для противопоставления монархической России социалистических утопий.

Как объясняли несколькими годами позднее этот процесс разожжения насилия печатными изданиями после цензурных ослаблений: «народ, так веривший каждому печатному слову», «был ошеломлён тою массой всевозможного рода печатных изданий, начиная с журналов, газет, книг, брошюр, листков и воззваний, которые невозбранно посыпались на его несчастные головы», сподвигая к неразумным требованиям, захватам и разрушениям чужого имущества [«Московские ведомости», 1905, 31 декабря, №336, с.1].

Профессор А.С. Будилович, состоявший в партии правого порядка, 14 февраля 1907 г. ровно так охарактеризовал произошедшее после убийства В.К. Плеве: «наводнение, произведённое отверстыми хлябями сверху и снизу, оказалось губительным потопом, который залил своими мутными водами всю русскую землю, сорвал все плотины, снёс все мосты, все межи и вехи, определявшие права собственности, заволок страну поистине египетскою тьмою» [«Украина – это Россия» М.: РИСИ, 2014, с.328].

При всех неудобствах цензурных стеснений, смущавших и некоторых монархистов, желавших писать о рабочем вопросе, оказалось, что снятие цензурных ограничений ведёт к радикальной псевдоинтеллектуальной разнузданности, сравнительно с которой состояние печати, бывшее при Горемыкине и Сипягине, обладает разительным превосходством по форме и содержанию. События 1904 и 1905 годов вполне показывают разумную предусмотрительность цензурных мер, их вынужденность ввиду лживой завлекательности революционных устремлений интеллигенции. Подводя итоги 1905 г. в том же номере «Московских ведомостей», монархисты могли честно написать, что все их предсказания о последствиях водворения либеральных начал сбылись: требуемая свобода оказалась разнузданным своеволием и анархическим насилием. Редактор «Киевлянина» Д. Пихно в 1906 г. писал Витте, что недобросовестность печати уничтожила уважение к ней.

Только последовательные монархисты понимали, каким всеподавляющим рабством угрожает всем русским такая свобода печати. Путь к господствующему в СССР терроризму и тоталитарной пропаганде начинался не с октября 1917 г., а с того, как распоряжались малейшими цензурными послаблениями враги монархической России, в собственном лагере державшиеся цензуры непрошибаемо крепкой.

Редактор «Русского богатства» Л.Е. Оболенский в 1885 г. писал об этом Н.К. Михайловскому: «порицая правительственную цензуру эти якобы либералы устраивали свою», вели себя как министры социализма и народничества, угнетая и преследуя не подчиняющихся их направлению и не преклоняющихся перед литературными генералами их лагеря писателей [«Исторический архив», 2003, №4, с.196-198].

К этому остаётся добавить, что обвиняемый в либеральном гнёте и дублировании правительственной цензуры редактор Н.К. Михайловский состоял в такой тесной связи с террористами, что публиковал в их «Листке Народной воли» критику правительства, а сразу после цареубийства 1 марта ему носили для окончательной редакции обращение Исполнительного комитета “Народной воли” к Императору Александру III с новыми угрозами.

Следуя этим либеральным традициям полной дискриминации политических противников, не потерпела свободы первая же Г. Дума. «Лубочные картинки были хороши, когда они представляли в смешном, даже гнусном виде правительство; но когда стали выпускать лубочные пародии на депутатов, — они пришли в негодование. Чего смотрит начальство? Почему не уберут эти мерзкие листки?». Революционеры, разумеется, не ограничивались словами в борьбе с черносотенцами и жестоко убивали или хотя бы запугивали рабочих, состоящих в Союзе Русского Народа. «Убивали, конечно, самых энергичных и смелых черносотенцев», что сильно сказывалось на их численности и влиятельности. «Чёрная сотня в Думу не попала. Она не раздавала чужих подмосковных [имений] и была постыдно разбита на выборах» [С.И. Смирнова «Чёрная сотня» СПб.: А.С. Суворин, 1906, с.3-6].

Показательно, как звучно пишут сейчас пустобрёхи из фонда изучения наследия П.А. Столыпина о созвучии этой социалистической программы «сознанию и настроению большинства»: «природный “социалистический инстинкт” русского мужика и стал трансляционным и коммуникативным каналом для прививки и восприятия социалистических лозунгов» [«Законотворчество думских фракций 1906-1917 гг» М.: РОССПЭН, 2006, с.8-9].

Природный человеческий “инстинкт” грабежа и убийства не имеет отношения к отдельным категориям рабочих и крестьян, в рамках которых приходится выдумывать и врать про мнения большинства, спасая теорию классовой борьбы. Революционные “экспроприации” совершало подавляющее меньшинство русских мужчин и, подстраиваясь под принятые нормы “научного” языка, бабищ. Но этого меньшинства хватало разграбить немногочисленные дворянские имения, разбить витрины магазинов, убить немногочисленную полицию, запугать несогласных. А меньшинство это управлялось другим, ешё более микроскопическим слоем профессиональных революционеров, прикрывающих ответственность за террористические акции именем большинства народа. Теперь перекрасившиеся в либералов коммунисты типа В.В. Шелохаева ещё и именем Столыпина пытаются прикрывать свою приверженность марксизму и реабилитацию терроризма.

Исследования идеологии к.-д. партии показывают, что составившие её лица вели преобладающую социалистическую преемственность от декабристов, Герцена и террористов «Народной воли», так что её в малой степени можно считать либеральной партией, не был либералом и Милюков, вопреки распространённому мнению, схожему с многими ошибочными суждениями об Империи [Ф.А. Селезнев «Конституционные демократы и буржуазия (1905-1917)» Нижний Новгород, 2006, с.19-23].

Если сталинистам не нравится, что Государь не уничтожил всех либералов как сделали большевики, то претензий либералов к Николаю II сводятся к тому что он не отдал власть какому-нибудь Милюкову в первой же Г. Думе (социалистической). Биограф Царя А.Н. Боханов показывал необоснованность их упрёков ввиду антилиберализма партии к.-д., поскольку «Милюков был куда ближе к Ленину, чем к Столыпину» [«Доклады Института российской истории», 1997, Вып.1, с.143].

Близко к Ленину оказался в 1993 г. и парламентарист Руслан Хасбулатов, заявивший в Израиле в качестве примера диктаторских поползновений, отбрасывавших страну назад: «российский император, напуганный острой критикой своих пагубных действий, распустил Государственную думу». Собственные же политические отползания к СССР Хасбулатов хвалит на все лады, полагая, что следовало вернуться к социализму при первой возможности, по заветам гениальных Энгельса и Ленина, а не кровавых Николая II, Франко и Пиночета [Р.И. Хасбулатов «“Либеральная тирания” Ельцина» М.: Яуза-пресс, 2016, с.135, 814].

Это интересное подтверждение исключительной правоты политики Николая II, поскольку по сумасбродным нелепо некомпетентным и преступным революционным действиям руководимый таким “патриотом” коммунистический Верховный Совет 1993 г. вполне заслужил участи Г. Думы 1906 г. При значительном несоответствии монархическим требованиям к настоящему политику, Б.Н. Ельцин оказался даже достойнее основных своих конкурентов на протяжении 1990-х и преемников 2000-х. На это указывают постоянные обвинения Ельцина в монархизме и склонность всех его противников к прикрывающемуся демократизмом коммунистическому радикализму: Руцкой, Хасбулатов, Черномырдин, Зюганов, Примаков, Лужков – все без исключения являлись идеологическими преемниками коммунистов, которые с начала 1990-х готовы были поворачивать назад в СССР и пошли за Путиным, когда он отправился вспять к социализму. Из крупных политиков, которые не продались Путину во имя верности ельцинской идеологии, можно назвать немногих: Касьянов, Немцов и Ходорковский против большинства министров, партийных лидеров и олигархов, сомкнувших строй.

Задачи предотвращения дальнейших побед левого радикализма требуют его бескомпромиссного осуждения и противодействия ему, а также всемерной идеологической поддержки политики, какую вёл Николай II с Д.С. Сипягиным против бундовцев, большевиков и эсеров, с И.Л. Горемыкиным против них же, Г. Думы и всей оппозиции. При всей актуальности, их опыт нравственно достойного и продуманно целеустремлённого правления, уклонения от популизма, клептократии и тоталитаризма, путь естественного развития частной инициативы без сращивания капитала со властью и образования олигархии, максимально возможного христианского призрения, сопротивлению злу силой, остаётся незадействованным и политическая преемственность потеряна.

Левую традицию поклонения всем террористам, начиная от декабристов, ныне, не стесняясь, продолжают новоявленные либертарианцы, считающие, точно по Герцену, поддержку восстания 1863 г. с лозунгом Польши от моря до моря долгом любого настоящего русского патриота. Насколько ни отвратительно и позорно либертарианское анархистское обожание всех проявлений антирусского терроризма, включая Екатеринбургское злодеяние 1918 г., ему не откажешь в последовательной антимонархической и антитеистической логике. Проще всего сделать вид, что твоего противника не существует – тогда ничего не надо доказывать, а просто сказать что Николай II дурак, православие – мракобесие, национализм – вымысел, у монархистов никогда не было своей повестки, только отрицание чужой положительной. Тогда всё моментально решено. Безоговорочная дискриминация монархистов и отказ им во всяком праве на мнение – оружие, каким демократы монополизировали политическую жизнь.

Коммунисты, индивидуалисты-либертарианцы или конституционные монархисты вроде А.Б. Зубова с равнением на партию к.-д., равно подтасовывают свои исторические традиции и не желают признавать неприглядную правду о противниках правых монархистов, что на длительном процессе идеологического и организационного формирования основные революционные партии, с.-д., с.-р. и к.-д. объединялись для борьбы с капиталистическим развитием России и укреплением частной собственности, которые обеспечивала самодержавная власть.

Обратная картина антикапиталистической государственной монополизации наблюдается в РФ, где правители, их семьи, министры и губернаторы не подвергаются нападениям организованных групп террористов, широко поддерживаемых интеллигенцией, как было в Российской Империи. Тем не менее «через ведущие государственные и нефтяные и газовые концерны бюрократия прибирает к своим рукам частные издания, вводя, таким образом, полную государственную монополию на СМИ» [Д.О. Рогозин «Враг народа» М.: Алгоритм, 2006, с.136].

Государственная монополия, официально называемая “поддержкой” СМИ РФ обходится в 120 млрд. руб. в год – за 2016-й. Чего и близко не было в Российской Империи и на что следует ориентироваться. 2 трлн. руб. в год уходит на милицию и прочие силовые структуры вне армии. В этом и другом с начала 2000-х произошло резкое возвращение к всему наихудшему что было в СССР с госмонополиями в экономике, в партийной системе и с насильственным подавлением всего независимо правдивого и потому опасного тоталитарной лжи. Что показательно, КПРФ в середине 1990-х планировала добиться государственной доли в экономике в 75% вместо одной четверти. Путин так и сделал, убив всякие возможности её развития.

После 1906 г. у правительства появились дополнительные траты на черносотенную прессу, в которой не было нужды до появления партийной конкуренции. Но и тогда, в 1914-1915 г. эти расходы составили около 1 млн. руб. – раз в сто меньше чем в РФ [Ю. Оксман «Русская воля», банки и буржуазная литература // «Литературное наследство», 1932, Т.2, с.105].

В феврале 1902 г. в Харькове начал выходить новый журнал «Мирный труд», выпускаемый почтенными университетскими профессорами во главе с А.С. Вязигиным. В пору увлечения горьковскими босяками и социалистическими утопиями журнал избрал самое разумное национальное направление, призвал к подъёму культурного уровня, «являющегося следствием работы каждого над собой», и которому насильственные перевороты угрожают обрушением.

Ограничения обсуждений в печати отнюдь не отменяли постоянной работы, которую вёл Сипягин все два года подряд, над делами рабочих. 5 и 9 марта 1902 г. в С.-Петербурге Великий Князь Сергей Александрович долго обсуждал с Сипягиным вопросы положения рабочих. В его дневнике осталось выражено некоторое недовольство Сипягиным: «благонамерен, но увы! Не на высоте своего призвания».

Краткость дневника не позволяет установить основания для таких суждений, за исключением проявляемой все два года министром политической самостоятельности во внутренних делах. Скорее всего эти сетования следует отнести к неунимающейся революционной, особенно студенческой радикализации 1899-1902, победить которую один Сипягин был не в силах. 3 марта прошли очередные беспорядки в Петербурге.

6 марта Витте передал Сипягину жалобы владельцев предприятий, что созданные по инициативе С.В. Зубатова союзы рабочих не должны вовлекаться в антикапиталистическую борьбу, столь же опасную, как и антиправительственную. 16 марта Сипягин отреагировал на послание Витте, отправив Сергею Александровичу в Москву пожелание внести коррективы в попечительскую политику относительно рабочих, так, чтобы между чинами администрации и фабричной инспекции не возникали недоразумения. Ещё одно письмо с пожеланием приостановить деятельность московского Совета рабочих Сипягин отправил 26 марта. В свою очередь, полицмейстер Д.Ф. Трепов и С.В. Зубатов выступили в защиту сотрудников шёлковой мануфактуры, коллективно отказавшихся приступать к работе до удовлетворения их требований [В.В. Кавторин «Первый шаг к катастрофе» Л.: Лениздат, 1992, с.119-121].

Опасность заключалась в популяризации ложных идей, которую запреты приостанавливали в распространении – и то хорошо, но не победительно уничтожали в сознании. Для этого требовалось интеллектуальное возмужание общественности, пошедшей на поклонение ложным богам.

В большевицких публикациях Зубатов звался обер-шпионом, который в 1901 г. хотел «затемнить» сознание рабочих, настроив их против РСДРП: «при рабочей организации было организовано чтение лекций, на которых учёные профессора должны были по-учёному одурачивать рабочих» [А. Краснов «Что такое сдельная плата» СПб.: В. Безобразов, 1907, с.19].

Автором этой брошюры, неумело обличающей капитализм, брат П.Н. Краснова не являлся.

В 1901 г. экономиста И.Х. Озерова приглашали участвовать в этой зубатовской инициативе противостояния социалистам. Он составлял устав взаимопомощи рабочих, читал лекции и вёл беседы с рабочими, но оказался бессилен перед революционной нетерпимостью студентов, пригрозивших ему прекратить посещать его лекции в Московском высшем техническом училище за участие в просвещении рабочих [«Вопросы истории», 1999, №3, с.137].

Не приходится удивляться успехам социалистической пропаганды, продавливаемой всеми средствами обмана и насилия.

Разновидностью обмана являлось продавливание ложных представлений о благих последствиях то ли революционных насильственных требований, то ли деятельности Г. Думы – кому что выгоднее было представить. В результате дезинформационных работ мемуаристы, запомнившие Российскую Империю на подъёме, но впитавшие многие светские сплетни, включали ошибочные оговорки про 1905 г.: «после пятого года сдвиги к лучшему: на крупных заводах учредились профессиональные союзы, кассы взаимопомощи, инспекции, и хозяевам уже нельзя с ними не считаться» [О.В. Волков «Век надежд и крушений» М.: Советский писатель, 1989, с.459].

Всё это, как можно убедиться, проводилось властями до 1905 г. и вопреки революционной нетерпимости.

Валерия Новодворская, зачастую обращавшаяся к положительному образу Российской Империи и помещавшая Николая II на свои знамена антисоветского диссидентства, считавшая что либеральные критики Царя «неправы», умудрялась одновременно и совершенно справедливо сравнивать эсеров с шахидами, осуждать «охлократический бунт 1905 года» в числе небывалых вызовов времени, которым «никто не смог бы противостоять», напоминать о провокаторах с оружием 9 января 1905 г., но тут же считать ошибочными многие важные меры борьбы с революционным движением. Во всяком случае её суждения бывают хотя бы наполовину точны: «власть, кстати, пеклась о рабочих и крестьянах больше, чем о бизнесе. Для рабочих делалось всё: кассы взаимопомощи, клубы трезвости, спектакли, религиозная литература, чайные; всё, вплоть до организации “зубатовских” профсоюзов» [В.И. Новодворская «Поэты и цари» М.: АСТ, 2010, с.453, 458-459].

Очередным необоснованным вымыслом даже при такой трактовке оказывается, что монархисты будто бы не поняли значения поддержки предпринимательства. Но интересна такая закономерность. Называвший ЦК КПСС престолом сатаны А. Мень, своеобразный церковный аналог Новодворской, одержимый одновременно борьбой с национализмом, всё же находил возможность говорить в 1981 г., «после канонизации Николая II Русской Зарубежной Церковью (в качестве священномученика)», «что очень уважает Николая, ценит его личные качества и что Николай – безусловно мученик», хотя он и считает канонизацию проведённой в политических целях [В.И. Илюшенко «Отец Александр Мень» М.: ВГБИЛ, 2010, с.204]. Для контраста, в 1990-е намерение синодальной комиссии, не вникая в подлинную жизнь Государя и довольствуясь демократическим догматизмом, прославить Царя как рядового пострадавшего гражданина, со знанием дела называли: «такая позиция, конечно, лукава и безнравственна, от неё за версту отдаёт политиканством» [К.Ю. Душенов «Православие или смерть» М.: Институт русской цивилизации, 2015, с.165, 286].

Куда хуже А. Меня и В. Новодворской оказалось новое поколение либералов, не отягощённое ни опытом борьбы с тоталитарным СССР, ни углублёнными личными историческими исследованиями. В полном согласии с путинской идеологией А. Навальный и его последователи называют Николая II кровавым, питают к нему бездны ненависти и распространяют невежественные фантазии об Императоре, монархизме и монархистах, что проявилось в 2017 г., когда многочисленные почитатели Николая II выступили с важными общественными протестами против путинской антимонархической идеологии и выражении её в антикультурной коррупционной монополии узурпаторской власти http://krest-sobor.ru/?view=59305206

Осуждая Императора Николая II за силовое подавление террористических вылазок 1905 и иных годов, левые либералы сегодня, как и век назад, становятся на сторону убийц монархистов, таких как Г. Мясников, убийца Великого Князя Михаила Александровича, который вспоминал, что в 1905 г. он «16-летний шёл на экспроприацию оружия. Видели меня на своих улицах против казаков с оружием в руках» [«Минувшее», 1995, Вып.18, с.39].

Собиравшиеся заменить в высшей политике монархистов левые либералы, такие как М.В. Бернацкий, министр Временного правительства, пригретый генералом Деникиным, выбрали идеализацию убийц и их активности: «в русской интеллигентской среде, несмотря на печальные аргументы 1905-6 г., сохранялся «романтический» взгляд на революцию; до некоторой степени, очевидно, и я не был ему чужд» В начале 1917 г. Бернацкий сотрудничал с Горьким в газете «Луч» «радикал-демократического направления», что в очередной раз говорит о близком родстве к.-д. и марксизма [«Английская набережная, 4» СПб.: Лики России, 2000, с.374].

Лично Император Николай II, его министры И.Л. Горемыкин, Д.С. Сипягин, Н.П. Боголепов, В.К. Плеве, К.П. Победоносцев давали общественности пример самоотверженного государственного служения и выбора наиболее реалистичного и конструктивного политического направления. Их подвиг честного служения спасительной для России монархической идее будет стоить всем им покушений и насильственной гибели.

С.Ю. Витте утверждал, будто и сам Сипягин понимал трудности своего положения и подумывал просить Государя уволить его. Это хорошо характеризует Сипягина, который, как и Горемыкин, никогда не цеплялся за своё место и проявлял тем самым наивысшую монархическую сознательность, какой часто не хватало Витте и другим до эгоизма честолюбивым министрам. А.Н. Куломзин также записывал, что за несколько дней до гибели Сипягин просил уволить его. Следует не забывать среди мотивов состояние здоровья, затребовавшее в 1900 г. длительные отпуска. Возможно допускать, что это лишь очередной слух. И нет данных о подобных намерениях Николая II.

Намеченные преобразования городского самоуправления были включены Сипягиным в проект всеподданнейшего доклада, который должен был быть представлен Государю 7 марта 1902 г., но подвергся переработке и после убийства министра был положен в основу дальнейших работ МВД. В этом докладе говорилось, что существующий закон о выборах не дал желаемого состава городских дум, которые имеют слишком низкий образовательный ценз. В результате общественное управление осуществляется преимущественно в интересах владельцев недвижимости, а не всего населения городов. Сипягин утверждал, что выборная система мешает планомерному хозяйствованию, ведёт к безответственности и некомпетентности. Излишним Сипягин считал право городских дум представлять кандидатов на должность городского головы – их должен выбирать сам Император. Устранить недостатки выборной системы предполагалось введением назначений половины членов городской управы при выборе другой половины [В.А. Нардова «Самодержавие и городские думы в России в конце XIX – начале ХХ века» СПб.: Наука, 1994, с.96-98].

Также в марте 1902 г. Сипягин сделал Государю подробный доклад об улучшении положения рабочих, для чего министр предлагал, оставляя фабричную инспекцию в министерстве финансов, подчинить инспекторов губернаторам на местах [А.Ю. Володин «История фабричной инспекции в России 1882-1914» М.: РОССПЭН, 2009, с.69].

На 7 марта было намечено начало работы комиссии под председательством Сипягина о дальнейшем существовании тотализатора. В комиссию привлекались предводители дворянства и президенты скаковых обществ. Министры высказались против, но в интересах поддержания коннозаводского дела, решено было терпеть тотализатор, с пожеланиями устранить рабочих от участия в ставках через плату за вход и высокие ставки, а скачки не производить в воскресные и праздничные дни. Предлагалось также устранить букмекеров, чтобы прибыль получали напрямую занимающиеся коневодством.

Пред тем Сипягину приходилось давать распоряжения о прекращении торговли порнографическими рисунками и фотографиями, которые не прошли цензуру.

Под председательством Сипягина в течении последних нескольких месяцев продолжала работать и комиссия по пересмотру действующего положения крестьянства.

8 марта Сипягин сообщил Ванновскому о наличии обвинений М. Горького в государственных преступлениях. Президент Академии Наук до того не знал о нахождении Горького под следствием и поэтому не остановил возмутившей Императора Николая II публикации об избрании его в академики по разряду изящной словесности [«Дневник Великого Князя Константина Константиновича. 1902-1903» М.: Буки Веди, 2015, с.18].

Такое звание давало освобождение от цензуры и проверок на таможне, что в отношении идеолога и спонсора терроризма, М. Горького, выходило за пределы возможного. По тем же причинам не мог оказаться среди почётных академиков и другой идеолог терроризма, Н. Михайловский, рекомендуемый к избранию склонившимся влево ближе к концу А. Чеховым [Д. Рейфилд «Жизнь Антона Чехова» М.: КоЛибри, 2014, с.691].

9 марта в окно К.П. Победоносцева стрелял ещё один из террористов, а 18 марта состоялось новое покушение на жизнь Д.Ф. Трепова. Стрелявшая в Трепова учительница в феврале была арестована за участие в беспорядках и выпущена за три дня до покушения. Другие арестованные студенты развлекались как могли, в московской тюрьме в 1901-1902 годах они по-свойски выпускали журналы «Гражданин», «Бутырский вестник» и «Бутырские ведомости», а отстающие по обыкновению от массы студентов марксисты в феврале 1902 г. подготовили тюремный журнал «Свободное слово» с пропагандой интернационализма и липовыми заявками на первенство среди революционеров.

11 марта в Зимнем дворце Сипягин представил Государю депутацию дворянства С.-Петербургской губернии с его предводителем А.Д. Зиновьевым и уездными предводителями, которые выразили благодарность за милостивое предоставление средств, требуемых для воспитания дворянских детей.

14 марта Сипягин поручил Победоносцеву возглавить комиссию о Холмской губернии – «принёс мне новое бремя». 19 марта Победоносцев отметил разговор о Сипягине с князем Н.В. Шаховским, начальником Главного управления по делам печати.

23 марта состоялось второе заседание Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности.

Сергей Нилус рассказывал, что незадолго до трагедии Мариинском дворце Сипягину передавали рукописный экземпляр «Протоколов сионских мудрецов» [«С.А. Нилус. Жизнеописание (1862-1929)» М.: Издательство Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1995, с.84].

В марте 1902 г. Сипягин успел получить приглашение участвовать в позировании для художника Репина в честь столетия Государственного Совета и был запечатлён на его великой картине. Но, к прискорбию, дальнейшему разнообразному положительному влиянию Д.С. Сипягина на развитие русской жизни был положен предел организацией маньяков, думавших достичь политических целей серийными убийствами.

По дневнику А.А. Половцова, крайне ненадёжному источнику, Николай II видел в генерале Ванновском косвенного виновника смерти Сипягина. Похоже, об этом сплетничали на основании скорого, 11 апреля 1902 г., увольнения Ванновского. Болтуны не знали, что решение об уходе Ванновского Царь принял в марте, до гибели Сипягина. Есть мнение, что причиной ему было расхождение взглядов на классическое образование. В своё время генерал Ванновский больше часа отказывался от назначения Государя в министерство народного просвещения. Его кандидатуру активно поддерживал Сипягин.

Очень пристрастный в предпочтениях, Половцов приветствовал назначение Плеве, считал его самым лучшим и не видел никого столь же достойного. Однако Витте был недоволен приходом Плеве и вновь стал источником несогласия между министрами, как было и при Горемыкине.

По записи Половцова, Плеве признавал, что Сипягин усилил недовольство правительством и постарался исправить его возвращением из ссылки невинных (?) и «маловинных» лиц, а также созвав сельскохозяйственные совещания для выяснения хозяйственных нужд страны. Этим Плеве даже заслужил сравнение с Лорис-Меликовым [«Красный Архив», 1922, Т.3, с.168-169].

Обо всём этом скоро забудут и после неподчинения Плеве самовластью либеральных и социалистических “действительных статских советников” те возненавидят его и приговорят к участи Сипягина.

В мае 1905 г., проталкивая Царице идею Земского Собора Киреев называл прошлых министров внутренних дел покойных И.Н. Дурново и Д.С. Сипягина выжившими из ума полицейскими, что было во всех отношениях неверно и показывало дурость самого помешавшегося на бесполезных соборах Киреева [А.А. Киреев «Дневник. 1905-1910» М.: РОССПЭН, 2010, с.57].

В.А. Грингмут 20 апреля 1905 г. писал про Киреева и его единомышленников: «им хоть на 5 минут увидать “Царя в Московском Кремле среди Земского Собора”, – а там хоть вся Россия провались!» [РГИА Ф.1574 Оп.2 Д.152 Л.1].

Это загодя весьма точно сказано и про словописца А.С. Суворина, ждавшего от выборов в Г. Думу небывалой новой эры в истории, считавшего выборы депутатов величайшим событием – с результатом постыдным, преступным, но и трагикомически смешным.

Таких типов как Киреев описывал Розанов в статье «Среди людей “чисто русского направления”» в 1906 г. как втирающихся в доверие к министрам. Один из них подал Сипягину записку о спасении России на 150 страницах. Киреев годами только и занимался что передачей сплетен и таких спасительных записок, хотя в данном случае Розанов писал про И.Ф. Романова (Рцы) [В.В. Розанов «Русская государственность и общество» М.: Республика, 2003, с.199].

Рцы писал Сипягину о необходимости борьбы с бюрократизмом и просил помощи в издании газеты «Царскосельский дневник».

Не случайно в русской политической культуре не прижилось понятие консерватизма ввиду его неопределённой размытости. Деление на правых и левых более конкретно и исключает взаимопроникновение, перемешивание и временные смещения в стороны. Правые и левые идеи противоположны по принципам и развиваются по линиям своих флангов, в то время как консервативным или либеральным в зависимости от существующего в то или иное время нормирования можно объявить противоположные принципы. Так монархических консерваторов обвиняли и обвиняют в либерализме сравнительно с практиками СССР, а приверженцы советских “ценностей” в РФ сплошь оказываются консерваторами, дискредитируя это понятие.

Ввиду того неудачным следует считать использование историками (самым значительным из современных – С.В. Куликовым) консервативно-либерального термина для характеристики взглядов Императора Николая II. Такое выражение клонится к полной бессмысленности по неконкретной беспринципности.

Правильнее будет делать расстановку политических сил в категории правого и левого. При этом для России мерой соответствия правым идеям будет понимание Самодержавия, Православия и Народности. Расположение Императора Николая II и лиц его ближайшего окружения в правых и левых сетках трёх координат должно отражать степень сознательного проникновения в суть этих идей, степень соответствия им и работы над ними. Таким образом помимо меры продвижения по правым координатам могут наблюдаться смещения в левую область, где своими альтернативными тремя координатами являются демократия, пантеизм и гуманизм.

Как можно убедиться, Сипягин ни одно дело не решал без привлечения наиболее компетентных лиц, и в этом суть Самодержавия, его основного политического превосходства над демократией.

Поскольку так называемые консерваторы типа А.А. Киреева не понимали значения системы профессиональных особых совещаний специалистов, выражающих суть принципа Самодержавия, они сдвигаются влево по линии ближе к демократии, хотя и остаются от неё в отдалении. Бюрократы типа А.А. Половцова явно сдвигаются влево по линии пантеизма. Пантеизм Льва Толстого «Московские ведомости» звали уже беспросветным.

В том случае, если имеется идейное расхождение, а не личная конкуренция и зависть, в таких смещениях от наиболее последовательного выражения идей Самодержавия, Православия и Народности следует видеть причину враждебного отношения к Императору Николаю II, И.Л. Горемыкину и Д.С. Сипягину, бывших, как выясняется, в основном единомышленниками.

Последовательные монархисты, которые не разделяли склонности к парламентаризму, называли идею Самодержавия великаном по сравнению с тем как «ярый конституционалист М.О. Меньшиков главным основанием этого [представительного] строя называл свободу мысли и слова». Такие противники Самодержавия не учитывали, что «серьёзная, на смерть борьба будет лишь между двумя крайними [силами]: монархистами и социалистами» [Д.Д. Муретов «Самодержавие и Парламентаризм. Их идейное содержание» СПб.: Тов. Печатного станка, 1906, с.4-7].

Н.А. Павлов в 1906 г. также отлично понимал, что защита принципа Монархии ведётся через защиту собственности. «Социализм есть главный враг Монархии» [«Объединённое дворянство. Съезды уполномоченных губернских дворянских обществ» М.: РОССПЭН, 2001, Т.1, с.83].

Революционные заграничные издания саморазоблачительно оправдывали совершаемые социалистами насилия: «умственный капитализм не менее преступен, а для многих более соблазнителен, чем денежный». Накопление умственного достояния прямо объявлялось безнравственным, противоправным и столь же преступным, как и накопление капиталов, подлежащих уравнительному расхищению [«Студенческое движение 1899 года» Мадлон: А. Чертков, 1900, с.59].

В этом противостоянии победа социалистов означала полное уничтожение свободы мысли и слова, потерю всех имущественных прав, а беспомощные парламентаристы речами не могли и не сумеют защитить от социалистов свои права и мысли, но немало поспособствуют катастрофе водворения социализма.

Не к месту оппозиционные “консерваторы” наряду с либералами уделяли недостаточное внимание реальному революционному движению, с которым имели дело власти. И не Киреевым приходилось расплачиваться жизнью за жестокую борьбу с информационным и вооружённым террором.

2 апреля около 13 часов Дмитрий Сипягин вошёл в подъезд Мариинского дворца, где его ожидал убийца-самозванец, чьё имя не заслуживает упоминания. Преступник надел чужую форму офицера, со шпорами, высокими сапогами и аксельбантами, сел в нанятую сообщниками дорогую карету, представился графом и адъютантом Великого Князя Сергея Александровича. Приятные черты лица, наряду со всем маскарадом, внушили доверие швейцару, которому было запрещено пускать посторонних в подъезд.

После первого выстрела в живот убийца произнёс: «не будешь больше писать циркуляров», и выстрелил ещё раз в упавшего министра. Пуля попала в шею и застряла в ней. Выездной лакей министерства Лев Бобров пытался остановить террориста, третья и четвёртая пуля попали в его руку и плечо, а пятая пуля угодила в потолок.

Гершуни, добывший для убийств разных министров 50 патронов, утверждал, что пули в подготовленных им револьверах были ещё и отравлены. Официальных подтверждений тому не встречалось [«Обзор важнейших дознаний, производившихся в жандармских управлениях за 1902 год» Ростов н/Д.: Донская речь, 1906, с.8].

Служащий Государственной канцелярии Д.Н. Любимов выразительно описал наблюдаемого им умирающего министра: «Сипягин громко, как бы всхлипывая, стонал. Сознание по-видимому оставляло его. Он всё повторял: Я никому не желал зла. А государю скажите… На это Дурново, успокаивая Сипягина, говорил: Сейчас поеду к Государю, всё скажу, главное успокойтесь дорогой Дмитрий Сергеевич. Затем Сипягин открывал глаза и озирая всех мутным взором, повторял: Где Ара? Ара! Позовите Ару…! Это он зовёт жену – обратился в нашу сторону Витте – послали ли за нею… Карета уже послана, – ответил кто-то.

Перед ларем на коленях стоял доктор Государственной Канцелярии Юркевич и желая остановить кровь делал тампоны из ваты, обмакивая их в таз с какой-то жидкостью с запахом карболки, который держала жена швейцара. Рубашка Сипягина была разрезана и видна была большая рана выше поясницы, причём всё было обожжено, так как выстрел был в упор. При каждом движении Сипягина, а он почти всё время двигался, повторяя как бы в забытьи: Где Ара? – тампон выскакивал и густая, чёрная кровь вытекала, вернее брызгала из раны» http://дыфо.рф/index.php/ct-menu-item-9/ct-menu-item-11/180-lyubimov-d-n

Сипягин был тяжело ранен в живот. Такая смерть особенно мучительна. Был насквозь пробит желудок, повреждены печень и правая почка. Первые тампоны для остановки крови сделали из его рубашки. От боли раненый надолго терял сознание. Уколы муксуса лишь временно усиливали пульс. Первую помощь оказывал врач В.М. Дмитриев. «Я никогда никому никакого зла не хотел. Я всегда хотел другим только добра». «Верующему легко умирать», – говорил Сипягин, понимая, что ранен смертельно. Рядом с ним были П.С. Ванновский, П.Д. Святополк-Мирский и другие министры.

А.М. Лебов передавал рассказ врача канцелярии комитета министров Петрова. В минуты, когда сознание возвращалось к умирающему, он произнёс: «сообщите государю. Хочу видеть государя. Я верою и правдою служил государю и никому не желал зла». После того как позвал священника: «Скажите государю, что умираю за него. Желаю ему здравия». И самые последние слова: «Желаю счастья Его Императорскому Величеству».

Он успел попрощаться с женой последним поцелуем. Дворцовый священник напутствовал умирающего. Вскоре после доставки в соседнюю больницу Сипягин умер от остановки сердца. Его пытались спасти доктора Вельяминов и Троянов. Прибывший директор Департамента Полиции С.Э. Зволянский поклонился телу почившего.

В 15 ч. первую панихиду у тела Сипягина совершил священник лейб-гвардии резервного пехотного полка, после чего покойного перенесли из лечебницы в дом Сипягина на Фонтанке.

Великий Князь Сергей Александрович вскоре написал о нём Николаю II: «какое возмутительное убийство, но какая чудная христианская кончина!».

«Трудно выразить, кого я потерял в этом честном, преданном человеке и друге», – написал Государь в дневник в день убийства Сипягина. В.П. Мещерскому в тот же день Николай II сообщил: «Завет моего дорогого Сипягина всецело во мне» [Ю.Б. Соловьёв «Самодержавие и дворянство в 1902-1907 гг.» Л.: Наука, 1981, с.60].

К.П. Победоносцев, который в день убийства был у Государя, Императрицы, с их дочерьми, записал 2 апреля: «после завтрака – ужасная весть: Сипягин убит!». «Тяжкие часы. Вечером –на панихиде».

Дневнику противоречат и потому ненадёжны воспоминания его жены Е.А. Победоносцевой, записанные Е.С. Зарудной значительно позднее, в 1928 г.: «раз мы подъехали к Государств. совету. Муж вышел, а я осталась сидеть в карете. Вижу входит на подъезд Сипягин и вдруг я услышала выстрел» [РГИА Ф.1574 Оп.1 Д.29 Л.94].

М. Зыгарь в отвратно непрофессионально невыверенном пересказе болтовни несведущих лиц, натыканных в книге «Империя должна умереть» (2017), ошибается, будто Сипягин умер «по дороге в больницу».

В 21 ч. 2 апреля в доме Сипягина состоялась вечерняя панихида по убитому. Присутствовали Царь и Царица, Великие Князья Михаил Александрович, Владимир Александрович, Константин Константинович, Николай Николаевич, Пётр Николаевич, Николай Михайлович, Сергей Михайлович, а также министры и члены Г. Совета, сенаторы, военные, чины МВД. Панихида сразу была отслужена и в генерал-губернаторском доме Великого Князя Сергея Александровича в Москве. Сообщения о панихидах передавали из всех городов России, из многих присылали венки. На имя Императора стали передавать телеграммы о преданной любви и готовности отстаивать монархический порядок не жалея жизни, по примеру Сипягина.

4 апреля тело Сипягина перенесли из церкви при управлении корпуса жандармов в Александро-Невскую Лавру. Литургию совершил митрополит Антоний. Металлический гроб переносили к колеснице Император Николай II и Наследник Михаил Александрович. На отпевании у Царя и Царицы видели заплаканные глаза.

Меж тем террористы готовили убийство на похоронах Сипягина К.П. Победоносцева и градоначальника Клейгельса. Гершуни беседами поддерживал «взвинченное настроение молодёжи», собираясь подослать их под видом гимназистов, но оба намеченных убийцы в день похорон Сипягина не решились на преступление и оба покинули “организацию” Гершуни, а сам он бежал из столицы [«Боевые предприятия социалистов-революционеров в освещении охранки» М.: Революционный социализм, 1918, с.8-10].

Поручик Евгений Григорьев, подосланный Гершуни на похороны, говорил потом что не решился стрелять в беззащитного старика. Григорьев пытался обмануть Гершуни, придумав, будто Победоносцева на похоронах не было.

Жандармы установили, что ещё за несколько месяцев до теракта освобождённый от воинской службы по состоянию здоровья убийца Сипягина в Саратове в одной из рукописей выражал не сочувствие революционной деятельности. Перемену коллективно внушили ему несколько других идеологов убийств.

Александре Сипягиной выражали соболезнования Император Николай II, Императрицы Александра Фёдоровна и Мария Фёдоровна. Из министров утешительное письмо написал В.Н. Ламздорф, с которым, следует считать, у покойного были близкие отношения. Они вместе состояли в Обществе ревнителей русского исторического просвещения. До слёз были расстроены Сергей Витте и его жена Матильда. Министр юстиции Н.В. Муравьёв отсутствовал в столице, т.к. незадолго до состоявшегося убийства выехал за границу из Варшавы. Через русского посла в Берлине передал свои соболезнования Кайзер Вильгельм II.

Московское губернское дворянство и дворянство Волоколамского уезда прислали венки на могилу Сипягина. Из Ярославля написал вдове губернатор Б.В. Штюрмер. С.Д. Шереметев предпринял попытки собрать биографический материал о Дмитрии Сергеевиче для историков. Сразу после убийства Сипягина граф Шереметев испросил отпуск от занятий в Г. Совете до осени, 9 апреля его прошение удовлетворили. 21 апреля граф выступил на собрании Общества ревнителей русского исторического просвещения с речью памяти Д.С. Сипягина, которая затем была издана для бесплатного распространения.

В «Правительственном вестнике» составленный сотрудниками министра некролог охарактеризовал Сипягина как блестящего администратора, усидчивого и работоспособного, умевшего понять суть предоставляемых ему докладов и принимать в расчёт чужие мнения. «Он всегда являлся на помощь нуждающимся, когда только мог, и помощь эта приносила добрые плоды».

А.П. Сипягина через двоюродного брата покойного передала в «Новое время» благодарность всем лицам и учреждениям, выразившим сочувствие её несчастью. Она продала дом на Мойке А.С. Дубасовой, сестре Дмитрия Сергеевича, и переехала в имение Клусово, где заказала возведение храма Спаса Нерукотворного в стиле XVII века в память о Д.С. Сипягине. В 1919 г., спасаясь от большевизма, она переехала в Кишинёв, где погибла от пожара десять лет спустя.

6 апреля новый министр В.К. Плеве выступил перед высшими чинами МВД, перечислив заслуги Д.С. Сипягина. Плеве воздал должное его цельности миросозерцания, непоколебимой преданности, и просил Бога дать нравственные силы следовать его примеру. Напоминая об историческом смысле и великом значении событий, происходящих в русском обществе, Плеве приглашал к разумной, благожелательной, честной и умелой совместной работе.

10 апреля Плеве передал дело об убийстве Сипягина на рассмотрение военного суда, который состоялся 26 апреля. 3 мая убийца был повешен в Шлиссельбургской крепости после отказа подписать прошение о помиловании, на которое был согласен Государь в случае его раскаяния. П.Н. Дурново лично приезжал уговаривать убийцу, пытался спасти его и священник, но всё было без толку. Он даже не признавал себя виновным. Как выразился сам убийца, «я вижу, что вам труднее меня повесить, чем мне умереть» [В.М. Чернов «Перед бурей» Минск: Харвест, 2004, с.158].

Властям Империи действительно было труднее, чем террористу, поскольку эта казнь стала первой за 7,5 лет Царствования Императора Николая II, в течение которых даже убийце министра Н.П. Боголепова, как и множеству других жестоких преступников, была сохранена жизнь. Нарастание революционного террора каждый раз становилось ответом на милости Государя.

Позднее, когда сохранили жизнь Е.С. Созонову, соучастнику убийства министра Плеве, он принял яд в тюрьме в 1910 г. Но за то, что его не перенесли сразу в больницу, в начальника тюрьмы после самоубийства два раза выстрелил один из эсеров, которому, опять-таки, смертную казнь заменили каторгой [«Письма Егора Созонова к родным. 1895-1910» Л.: Прибой, 1925, с.26-27].

Подавшая неудовлетворённое прошение о помиловании мать убийцы Сипягина рассказывала, что жители её города приходили к ней выражать “восхищение” её порождением [«Российская история», 2014, №1, с.154].

Наряду со многими, заместитель Витте В.И. Ковалевский вспоминал встречаемую радость от убийства Сипягина среди считавших, что «он был защитник насилия и произвола» [С.И. Романовский «Нетерпение мысли» С.-Петербургский университет, 2000, с.177].

Такую позицию выказывали революционеры в печатных изданиях, запрещённых в России. В одном из них, закрытом МВД 10-ю месяцами ранее, уже 3 апреля написали, что жалеть о Сипягине «противоестественно», и они, возвеличивая “геройскую смелость” убийц, объявляли преступление следствием оскорблений, нанесённых «нервным натурам», и старались унизить жертву: «вряд ли можно найти министра столь же тупого», угрожая, что никому из монархистов не остановить движение всего человечества к социализму [«Жизнь» (Лондон), 1902, №1, с.453-454].

Напротив, Василий Розанов отозвался на похороны Сипягина призывом к общественности осудить террористическое возвращение к духовному варварству самосуда. «То, что общество желает добиться от законов, оно не сумело или не смогло добиться от себя» [В.В. Розанов «Религия и культура. Статьи и очерки 1902-1903» СПб.: Росток, 2008, с.298].

Того хуже, пантеистическая интеллигенция и студенты, воздействуя пропагандой на рабочих и крестьян, побуждали их радоваться убийствам монархистов. М.И. Калинин, будущий многолетний официальный глава СССР, в 1921 г. вспоминал: «во время убийства Сипягина мне врезалось в память, как целый ряд рабочих приходили ко мне: поздравляли с радостью, что убили министра» [«Дайте нам организацию революционеров…» М.: Политиздат, 1987, с.451].

Партия эсеров подпольно распространяла портрет убийцы Сипягина, в подражании официальной традиции издания портретов Царской Семьи и министров. Партия выпустила воззвание «Казнь министра Сипягина», обращение ко всем рабочим и ещё одно – ко всем подданным Царя.

Поэт Михаил Цетлин, бывший в родстве с эсеровскими вожаками И. Фондаминским и А. Гоцем, напишет пропагандистские стихи, невысоко ценимые критиками, с посвящением убийце Сипягина.

Подпольная литература, писанная лучшими эсеровскими идеологами, составлялась из самой примитивной лжи. В сочинении о Николае II В.М. Чернов выдумывал сам или повторял сказки, имеющие хождение в партии, будто после удара саблей в Японии у Царя «припадки апатии граничили с душевным расстройством. Это были форменные галлюцинации: царь всюду видел паутину, сметал её и приказывал делать то же подчинённым». Хотя Сипягина умертвили 2 (15) апреля, и кому как ни организаторам убийства, было не знать об этом, Чернов писал, будто «10 мая 1902 г. по приказанию Сипягина, раздались первые выстрелы в безоружную рабочую толпу» [Ю. Гарденин «Юбилей Николая Последнего. 1894-1904» Тип. ПСР, 1905, с.16, 20].

Про крестьянские бунты в апреле-мае 1902 г. Чернов написал, будто тогда «без всякого приглашения, по чистому недоразумению, поверили, что царь, как любящий отец своего народа, ничего не имеет против перехода земель к трудящимся» — «и снова выстрелы, кровь», – хотя он прекрасно знал, что приуроченные к убийству Сипягина бунты весны 1902 г. были организованы студентами-самозванцами, подбивавшими крестьян к преступлениям ложными грамотами от имени Императора, и прямо руководившими грабежами и поджогами.

Иван Трегубов, который в то время ехал из Киева через Полтавскую и Харьковскую губернии, где разгорались очаги провокаций, 15 апреля 1902 г, когда не прошло и двух недель от убийства Сипягина, сообщал К.П. Победоносцеву: «здесь уже проявилась деятельность агитаторов: они явились между крестьянами в генеральских мундирах, с орденами, лентами через плечо, царскими грамотами, назвав себя послами русского Царя-Государя, который де послал их за тем, чтобы они грабили панское добро», «что де паны разгромили Петербург и Царь убежал за границу» [РГИА Ф.1574 Оп.2 Д.200 Л.1]

Сплошная ложь будет и в революционных прокламациях о еврейских погромах, о Японской войне, о 9 января 1905 г., о Государственной Думе, деле Бейлиса, Г.Е. Распутине.

В легальной печати тот же В. Чернов под собственной фамилией публиковал не менее сумасбродные статьи о том что капитализм ведёт исключительно к народной нищете и в нём никаких преимуществ развития промышленности нет. Народники сообща с Лениным защищали убийственный радикализм Карла Маркса от П.Б. Струве и Туган-Барановича, заговоривших о положительной значимости капитализма.

Безумие революционной пропаганды является прямым отражением террористической тактики захвата власти и политики её удержания. Отмены цензурных ограничений и свержения монархической власти добивались для того, чтобы затем вне всякой, даже теоретической возможности, писать, что Сипягин принимал участие в попойках Наследника Цесаревича, с тех пор как тому ещё не исполнилось и 16 лет. «За это, а также за умелое приготовление какого-то особого соуса с устрицами, Николай II, когда стал царём, назначил Сипягина» [Л.М. Клячко «За кулисами старого режима. Воспоминания журналиста» Л.: Издание автора, 1926, Т.1, с.22].

Проводя закономерности далее, нельзя не отвесить заслуженных ругательств неразборчивым историкам, которые так прониклись пафосом подобной лжи, что озаботились навязать читателям революционные взгляды. Следует ещё раз вспомнить имя Анатолия Ремнёва, который в книге «Самодержавное правительство» описывает Комитет министров, используя указанное издание и называя Клячко осведомлённым «в закулисных делах» журналистом, которому доверял Витте. Другим типичным примером современного собирателя лжи является Борис Колоницкий, который все свои суждения о Николае II основывает на без лишних изысков копируемых им ругательствам от современников Императора.

 «Чисто сделано», – обрадовался Ленин, узнав об убийстве Сипягина. Наряду с эсерами и социал-демократами, удовольствие от смерти Сипягина высказывали и близкие к ним левые либералы. Павел Милюков, бывший вместе с Лениным в Лондоне, говорил, что следует совершать новые политические убийства высокопоставленных монархистов [«Воспоминания о В.И. Ленине» М.: Политиздат, 1984, Т.2, с.83, 86].

Е. Азеф не знал о подготовке убийства Сипягина, но, он скорее всего не стал бы сообщать о нём властям, поскольку, когда проведал насчёт роли Г. Гершуни, в донесениях пытался отрицать её, затем преуменьшать, а в дальнейшем скрыл свою осведомлённость о приближении покушения на Плеве.

Василий Розанов указал на самую грозную опасность революции, заключающейся не в отдельных убийствах, а в их общественном одобрении, которое развязывает террор всё далее и толкает Россию к страшному будущему и превращению её в небывало кровавый СССР, культ восхищения преступным “величием” которого насаждается в путинской РФ.

Одобрение террора всеобщим не было, оно нарастало с распространением идей социализма и ненависти к основополагающим принципам устроения Российской Империи. Своего пика давно начавшееся и постепенно нарастающее прославление террора достигло после взлёта 1917 г. именно к 1937 г., о чём можно судить, например, по дневникам молодого Давида Самойлова, который поклоняется сталинскому гению и уверен во всенародной ненависти к предателям революции. СССР воспитал в нём столь же сильную пантеистическую ненависть к христианскому исповеданию. Сознав ложь сталинизма, поэт продолжал прославлять идеалы революции и писал о звериной сущности русских националистов в СССР из-за их полноты отвержения революции и их идеала Царской России.

Княгиня Т.Г. Куракина вспоминала в 1923 г., что раньше социалисты возмущались, как смеют министры кататься в отдельных вагонах. Теперь же «большие привилегии, чем те, которыми пользуются коммунисты, – трудно себе представить». Эти привилегии сочетались с величайшими репрессиями против рабочих за малейшие протесты. Напрасно другая княгиня, С.А. Волконская, когда просила за арестованного мужа, объясняла чекистам, что она никого не притесняла. Легенда для оправдания любых убийств работала исправно, и ей отвечали: «небось раньше вы не думали о том, кого гноили в тюрьмах? Притесняли народ, а сами радовались?» [«Красный террор в Москве» М.: Айрис-пресс, 2010, с.196, 225, 449].

Затем все десятилетия существования СССР, в нём процветала столь же высокая, если не ещё большая, коррупционная преступность власти, что и теперь в РФ, что лишает всякого смысла демагогию об образцовом советском величии.

Однако чекистской идеологией в неизменном виде пользуются воспитанные советской пропагандой историки, по замечанию О.В. Волобуева, «несмотря на то что в 1990-х в общественное сознание внедряли крайне негативное отношение к любым революционным выступлениям». Старое поколение историков, за исключением относительно многочисленных единомышленников А.Н. Боханова, не поддалось антисоветским влияниям эпохи девяностых. А.И. Уткин в открытую восхвалял Ленина и Маркса. П.Н. Зырянов, сдвинувшись от коммунизма к левым взглядам Г. Явлинского, упорствовал в защите революционной идеологии в учебнике 1999 г.: «когда господствующие классы и группы упорно отказываются идти на уступки, революция оказывается единственным способом выхода из кризиса». Схожие взгляды в защиту революционного насилия высказывали Булдаков, Шелохаев, Журавлёв и прочие, в духе С.В. Тютюкина: «кто же мешал правящим “верхам” и господствующим классам России не доводить дело до революции, поделившись с народом хотя бы частью своих прав, богатства и привилегий?» [«Долг и судьба историка» М.: РОССПЭН, 2008, с.146, 185].

Более поздняя выразительная подборка мнений большого числа знаменитых историков, отвечающих на анкету в сборнике «Февральская революция 1917 года: проблемы истории и историографии» СПб.: Изд-во СПбГЭТУ, 2017, показывает столь же поразительное, а часто и полное непонимание самых существенных моментов, необходимых для оценки Российской Империи, незнание причин и непосредственных обстоятельств её падения.

Вся эта интеллигентская свора именитых защитников революционных убийц с выращенными этими историками учениками и подражателями не в состоянии объяснить, какими же привилегиями должен был поделиться со всем народом, ни о ком не позабыв, Дмитрий Сергеевич Сипягин, чтобы избежать насильственной смерти, и как вместе с ним следовало поступать, надо понимать, правящей Династии, всему дворянскому и купеческому сословию.

Наследники чекистской идеологии проигнорировали историю финансовой и продовольственной государственной поддержки крестьянства, не учли сколько удельных и дворянских “богатств” естественным образом перешло в их пользу, а самое главное, они упустили, что революционный кризис – это идейный кризис, и доведением до революции так раз является распространение лживых утопических посулов обогащения народа путём свержения монархического строя и разграбления чужих “богатств”, а воплощение этой идеологии привело к обнищанию и истреблению народа.

У Боголепова, Сипягина, Плеве, Штюрмера, Горемыкина и других министров, убитых борцами с сословными привилегиями, не имелось личных богатств, которыми они могли одарить весь народ. Но даже будь каждый из них долларовым миллиардером, элементарное деление миллиардов на 130-180 миллионное население Империи Николая II в 1894-1917 годы показывает полную бессмысленность революционных требований уравнительного отъёма имущества капиталистов и титулованных особ.

Демократические требования полного равенства в правах, имуществе и даже привилегиях, в первую очередь направлены на уничтожение всего лучшего, уникального, особенного. Привилегиями нельзя “поделиться”: если привилегированное учебное заведение сделать доступным для любого желающего, оно либо вовсе потеряет возможность функционировать, или же утратит в качестве предоставляемого образования тем больше, чем менее ограниченным в доступе будет.

Но привилегии можно создать самому путём приложения личных сверхобычных усилий и направления результатов труда своей жизни на устройство своих детей с мотивировкой их к последующему повышению достигнутых “привилегий” – отличий от тех, кто не потратил безрадостно нелёгких соразмерных усилий. О значении потерянного с Империей сословного принципа напоминает поговорка о трёх высших образованиях, необходимых для настоящего интеллигента – образовании трёх поколений. Генерала Краснова или Дмитрия Сипягина поставили высоко над другими достижения их дедов и переданная ими культура устремлённости, которая помогла им раскрыть собственные неординарные таланты, позволившие им прорваться ещё дальше в ввысь, при личной благосклонности Императора Николая II и его правительства.

Таков основной принцип монархической структуры власти: качество образования и воспитания, получаемого в правящей Династии и других знатных дворянских родах всегда будет превосходить по уровню одинаковые школы и всё то затрапезное равенство, которое дарит большинству демократический принцип, при социализме доходящий в равенстве до самых опасных крайностей. Соответственно, при Монархии будет естественным и преимущественное попадание в правительственный аппарат привилегированных сословий, которое не исключает самого максимального карьерного роста представителей иных сословий, тем и отличающихся от каст. В любом случае, при всяком общественном устройстве, даже демократическом, имущественное неравенство будет оказывать важнейшее влияние на формирование аппарата власти, но без специальных сословных институтов, он не будет обладать достоинством, целенаправленно воспитываемым.

В наше время, когда новым дворянством называют в худших традициях фаворитизма одариваемых путинских чекистов, а также олигархов, возникших с пустого места за счёт знакомства с пересидевшим законные сроки президентом, поведение господствующих классов Императорской России при Николае II может считаться образцово-поучительным. Разумеется, в той мере, насколько они защищали монархическую идею и следовали её принципам, а не готовили собственное уничтожение, поддерживая революционные требования демократического уравнения и ослабляя противостояние грядущему социалистическому рабству.