Н.В. Некрасов. Обрели лишь оковы. 1905-1940.

С.В. Зверев

Н.В. Некрасов. Обрели лишь оковы. 1905-1940.

Постепенно выясняемая роль Н.В. Некрасова в организации революционного движения в ходе февральского переворота 1917 г. побуждает не отвлекаться на более ранние годы его жизни и рассматривать лишь то что имеет отношение к его борьбе с самодержавным монархическим строем и русским национализмом.

Значение профессора Некрасова напрямую связано с деятельностью полусоциалистической партии народной свободы, чаще именуемой конституционно-демократической (к.-д.). На протяжении долгих лет Н.В. Некрасов пробирался к высшему руководству этой партии, но ему мешало типичное несоблюдение принципа сменяемости власти среди противников монархии. Это показательно, насколько ошибочен навязываемый либералами образ смены подданных на граждан. Исторический опыт противостояния монархистов и революционеров показывает, чего стоят эти разговоры о гражданском обществе и насколько Россия нуждается в настоящем принципе подданства.

Относительно к.-д., ещё в период формирования организации, будущий директор департамента государственного казначейства П.Н. Кутлер 12 апреля 1905 г. предупреждал князя П.Н. Трубецкого о всецелой правоте Императора Николая II: «конституционно-демократическая» партия путём «политики действительно “бессмысленных мечтаний”», ведёт к революции, «какой свет не видел; средины нет» [«Российское дворянство в революции 1905 года» СПб.: Нестор-История, 2017, с.104].

Разжигаемая к.-д. революция, бывшая для ослеплённых самомнением популистов средством захвата власти, ввергала Россию в невиданное кровавое побоище и стремилась подорвать правительственную положительную программу развития России, подробно описанную мною прежде в биографии Д.С. Сипягина.

В мае и начале лета 1905 г. террористы «стали получать довольно часто револьверы из Финляндии». Развили сеть по передаче оружия. «Особенно много внимания и сил уделяли мы вопросу изготовления ручных бомб» [На баррикадах. Воспоминания участников революции 1905-1907 гг. в Петербурге. Л.: Лениздат, 1984, с.120-121].

В Финляндии в Териоках, где жил к.-д. Герценштейн, «студенты, жившие здесь под видом дачников, переправляли оружие в Россию» [М. Витухновская-Каупалла «Финский суд vs “чёрная сотня”» СПб.: ЕУ, 2015, с.52].

Оружие террористам протаскивали через каждую пограничную линию Империи. Г. Орджоникидзе в 19 летнем возрасте был арестован казаками 24 декабря 1905 г. при вскрытии двух ящиков с ружьями и патронами, присланными из-за границы, выгруженными на берегу у Гадауты в Абхазии [«Красный Архив», 1938, Т.86, с.171].

Через границу попутно протаскивали и нелегальную литературу. Из Берлина – через прибалтийские порты. За этим занятием замечены студенты, сосланные правительством за пропаганду среди рабочих сразу после получения аттестата зрелости [В.М. Зверев, В.И. Клушин «Михаил Васильевич Серебряков» Л.: ЛГУ, 1968, с.18].

В 1905 году «главным действующим лицом раскачивающейся революции являлись студенты» [А.И. Фенин «Воспоминания инженера. К истории общественного и хозяйственного развития России (1883-1906)» Прага: Русский институт, 1938, с.159].

Осенью, не приступив к учебным занятиям, они организовали общую забастовку, срывая работу предприятий. Железнодорожную стачку устраивали через техническую интеллигенцию и конторских служащих.

В январе 1905 г. и затем на протяжении всего года Лев Тихомиров постоянно отмечает кем в Москве организуются выступления, в действительно направленные против интересов рабочих: «Стачка растет. В первый день было 7000, потом 12 000, а вчера уже 30 000. Интеллигенция подстрекает упорно и повсюду. Особенно гнусны адвокаты». Точно это описывает его сестра Мария в письме из Петербурга об организации преступной провокации 9 января: «после первого дня забастовки некоторые ещё работали, по мастерским ходили студенты и требовали расходиться, напоминая о подписке, употребляли насилие» [Л.А. Тихомиров «Дневник 1905-1907» М.: РОССПЭН, 2015, с.43, 54].

Стоит ли говорить, насколько нелепы начавшие появляться неосоветского толка обвинения Императорского правительства в попустительстве либералам, безволии и пассивности относительно Гапона и 9 января [Л.М. Воробьёва «Прибалтика на разломах международного соперничества» М.: РИСИ, 2013, с.360].

Создав провокацию 9 января, студенты её же стали раскручивать, устраивая антиправительственные забастовки, сходки, добиваясь прекращения занятий, запугивая руководство учебными заведениями и правомонархическую профессуру [А. Соловцов «Римский-Корсаков» М.: Государственное музыкальное издательство, 1960, с.290].

В сельской местности, помимо студентов, «учителя шли в авангарде освободительного движения» [С.Г. «В тисках террора. Прибалтийский край перед судом самодержавия (1905-1907 гг.). Воспоминания и материалы» М.: Латиздат, 1926, с.47].

Приват-доцент Н.К. Кольцов составил целую книжку «Памяти павших» о студентах, убитых защитниками Империи в дни революционного террора в Москве в октябре и декабре 1905 г. Учёный-биолог потом хвалился этим перед арестовавшими его чекистами, признавая, что в 1905-м предоставлял студентам-революционерам свою квартиру для противозаконных целей [«Тактический центр» М.: РОССПЭН, 2012, с.103, 395].

В Баку 18 октября 1905 г. революционный «митинг открыл студент-армянин, по всей видимости лидер местной интеллигенции». Рабочих-монархистов подвергали террору и убивали [И. Донков, С. Морозов «Из когорты несгибаемых. Очерк жизни и деятельности С.Я. Аллилуева» М.: Политиздат, 1981, с.89, 100].

В Томске участниками массовых революционных выступлений 1905 г. называют одних студентов и «прогрессивных преподавателей», как написано в биографии свидетеля убийства Адмирала Колчака [С.Я. Ербанова, Г.Д. Басаев «М.Н. Ербанов» Улан-Удэ: Бурятское книжное издательство, 1974, с.17].

П.Н. Караваев вспоминал, что к началу 1905 г. в Костроме Я. Свердлов «собирал находившихся в то время в Костроме студентов и учащихся социал-демократов и готовил их как пропагандистов и агитаторов». Так что если какие-то рабочие кружки и возникали, то после обработки от студентов [«Рассказы о Свердлове» М.: Детская литература, 1982, с.49].

Г. Ягода попал под влияние семьи Свердлова в 12-13 лет в Нижнем Новгороде. Свердлов и выдвинул его в дальнейшем в ВЧК [«Вопросы истории», 2000, №10, с.48].

В черносотенных призывах содержалось вызываемое революционной активностью точное указание на виновных: «бить интеллигенцию и учащихся», а не рабочих или крестьян [В.Н. Залежский «Монархисты» Харьков: Пролетарий, 1930, с.38].

Один из интеллигентских идеологов, обслуживавший нужды революционной пропаганды, намеренно опубликовал в 1905 г. статью «Роль студенчества в революционном движении в Европе в 1848 г.», которая являлась «прямым откликом» на такие же действия в России. В ней как историческая закономерность, подчёркивалось, что студенчество «раньше остальной буржуазии начинало борьбу против абсолютизма». С той поправкой, что к буржуазии студенты не имеют почти никакого отношении, будучи идеологически заряженным орудием пантеистической интеллигенции. В высшей степени актуальным для 9 января 1905 г. и для будущего февраля 1917 г. было указание на связующую роль студентов «в центральных, богатых, кварталах и революцией в кварталах рабочих». Зачиная революционное движение и втягивая в мятежи рабочих, после провала, студенчество «последним уходило с арены борьбы» [Е.В. Тарле «Сочинения» М.: АН СССР, 1957, Т.1, с.587].

Либеральная традиция представила охотнорядца, выступившего против революционного студенчества, в качестве вселенского символа зла, позднее с ним отождествляя сталинизм и нацизм. Но левые студенты-погромщики вели себя так что к.-д. профессора вынуждены были «употребить всю силу воли, чтобы на них не рассердиться, хотя бы они давали тысячу поводов для этого», как «когда студенты разгромили без надобности минералогический кабинет» [«Изнутри. Письма Бердяева, Булгакова, Новгородцева и Франка к Струве» М.: Книжный магазин Циолковский, 2018, с.96].

М. Горький в 1907 г. замечал, что озлобленное на правительство юношество – «лучшее на земле» [М. Горький «Собрание сочинений» М.: ГИХЛ, 1963, Т.18, с.21].

Эта молодёжь считала, что «правительство следует повесить», «поскольку,вращаясь в интеллигентных кружках, читая «Речь», «Русь» и т. п. газеты молодая барышня ничего не слыхала» кроме изображения правительства препятствием на пути всеобщего счастья, при полном отсутствии понимания, что это правительство представляет собой в реальности [Ф.Ф. Врангель «В обновлённой России. Впечатления, мысли, встречи» СПб.: Типо-Лит. Н.Г. Уль, 1908, с.28-30].

Как писал в 1924 г. в «Воле России» в статье «Последние римляне» хороший поэт, бывший, увы, какое-то время среди эсеров, разгром движения 1905 г. вызвал «отход» «молодёжи», которая эту революция пыталась делать и проиграла. «Революционный подъём в русской интеллигенции переживал наиболее сильный кризис». Однако именно «молодёжь чувствовала себя грядущими гуннами», намеренными уничтожить русскую цивилизацию и оставить после неё затоптанное поле без прорастающей травы [Е.Ю. Кузьмина-Караваева «Избранное» М.: Советская Россия, 1991, с.191-192].

Схожий образ использовал другой поэт, вспоминая молодого Маяковского, символа и выразителя этого течения: «уже тогда Маяковский был насквозь разрушителен, и от него коробило, уже тогда была в нём вся та ненависть, едкая насмешка, желание всё стереть до основания, всё сравнять с землёй, пройтись Мамаем по миру» [Г.В. Адамович «Литературные беседы («Звено» 1923-1928)» М.: Дмитрий Сечин, 2015, Т.2, с.105]

«Любое революционное движение – это в первую очередь движение молодёжи». «В 1917 году средний возраст членов большевистской партии не превышал 22 года» [Р.А. Медведев «Борис Ельцин. Народ и власть в конце ХХ века» М.: Время, 2011, с.460-461].

На примеры восставших студентов ссылаются как на самый типичный [Соня Кошкина «Майдан. Нерассказанная история» Киев: Брайт Букс, 2015, с.45].

Объяснять события 1905 г. народной местью за сорокалетней давности крепостное право это такой же либеральный идиотизм, как когда большевики объявляют украинский майдан созданием немецкой национал-социалистической оккупации 1940-х.

Каждый раз речь здесь идёт о леворадикальной молодёжи, но никак не о всей её совокупности. Противостояние разрушительным силам справа среди юношества проводилось весьма активно. Но важно показать кто составлял главный актив революционного движения.

Революционные издания в декабре 1905 г. призывали: «пусть правительство почувствует, что оно находится в неприятельской стране. Против такого врага всё дозволено» [«Проблемы социально-экономической истории России» М.: Наука, 1971, с.365].

15 декабря 1905 г. в Москве можно было услышать от революционеров о монархической власти: «да разве они люди? Они на то и существуют, чтобы их убивать» [«Власть и общество в Первой российской революции 1905-1907» М.: РОССПЭН, 2017, с.84].

Эсеровская черновская брань свелась к тому, что Император «именно “существо”, а не человек» [Ю. Гарденин «Юбилей Николая Последнего. 1894-1904» Тип. ПСР, 1905, с.6-7].

М. Горький был убеждён, что человека хуже Николая II нигде не найти. Не далеко ушёл и Л. Толстой. Эти кумиры либералов и революционеров, на чьи суждения предпочитают опираться критики Российской Империи, призывали к борьбе с «церковным христианством» и стремились к «уравнению имуществ» [Л.Н. Толстой «Письма 1882-1910» М.: Художественная литература, 1984, Т.19-20, с.455].

Противоположный полюс представляли такие герои монархической идейности как И.Л. Горемыкин, П.Н. Краснов, А.С. Вязигин, осуществлявшие правительственную, военную, печатную борьбу с лживым революционным разрушительным утопизмом.

Партия к.-д. при этом держала сторону революции, а не Царской России, но предпочитала не становиться под пули защитников Монархии, разгромивших террористическое движение, а использовать массовые убийства как рычаг давления на Императорское правительство, утверждая, будто только передача власти к.-д., в союзе со всеми социалистами и конституционалистами, остановит революционный погром России.

Тем самым, критики к.-д. были правы, когда указывали П.Н. Милюкову, что невозможно отделить, где заканчивается деятельность партии к.-д., а где начинается революционная активность.

Поражения декабрьского восстания в Москве и других городах вызвали сильное огорчение к.-д., собравшихся на съезд в январе 1906 г.: «мы находились тогда под тяжёлым впечатлением только что пережитых событий». Составленная ими программа соответствовала минимальным требованиям социалистических партий[А.А. Корнилов «Партия народной свободы (исторический очерк)» Пг., 1917, с.7-10].

Николай Виссарионович Некрасов приехал из Ялты, где лечилась его жена, представителем таврического губернского комитета к.-д. на общепартийный съезд в Петербурге. На нём был избран постоянный состав ЦК партии из Петербургского и Московского отделов.

Только радикальные революционеры, звавшие прямо на баррикады, выражали недовольство завуалированными программными формулировками съезда к.-д., который решил явно не выдвигать требование республиканского строя ввиду фактической невозможности в настоящее время его добиться. В.С. Войтинский, бывший тогда большевиком, с негодованием приводил слова Бодуэна-де-Куртене 10 января 1906 г.: «требованием республики мы вели бы народ на путь военной диктатуры, на путь гибели. Мы должны руководствоваться соображениями разума» [«На крестинах у партии Народной Свободы. О втором съезде конституционно-демократической партии» Киев, 1906, с.5].

Водворение республики в России действительно означало не утверждение права или свободы, а самого гибельного деспотизма. Чем больше свободы – тем больше тирании, и наоборот. Это не противоположность, а прямая созависимость. Однако к.-д. подразумевали не это, а предпочтение парламентской борьбы с монархистами попыткам вооружённого мятежа, которые приведут к введению осадного положения без шансов одолеть в открытом бою монархистов и свергнуть Династию Романовых.

Борьба за утверждение демократических принципов означала развязывание гражданской войны с множеством монархистов, войны с народом. Деятели к.-д. вынуждены были признавать массовую поддержку среди рабочих монархического принципа, объявляемого ими помехой, предрассудком. Ф.Ф. Кокошкин признал, что «потребуются потоки крови» для республики [В.В. Шелохаев «Конституционно-демократическая партия в России и эмиграции» М.: РОССПЭН, 2015, с.92].

Но и к 1906 г., пролив немалые потоки с целью лишить Монарха всякой власти и подчинить его демагогическим партиям, намереваясь заставить народ царским именем повиноваться парламенту, т.е. себе, к.-д. не добились желаемого. Конституционный и республиканский принцип практически равнозначны и потому к.-д. якобы поддерживали монархию, а на самом деле стремились её дискредитировать, ослабить, нивелировать до нуля, захватить в своё полное обладание вместе со всей Россией. Так и современная партия «Яблоко» мелким шрифтом может заявлять о привлечении к себе сторонников конституционной монархии, т.к. для них важна собственная власть, а не формы правления.

Надо отметить что в исторической литературе, придерживающейся советских традиций, такие недобросовестные авторы как В.В. Шелохаев в целом совершенно превратно изображают историю к.-д. Как раньше апологеты КПСС, они превращают историю в изложение партийной пропаганды к.-д. без выяснения её несоответствий с реальностью, без выявления фактического значения её деятельности.

Милюков упрашивал своих друзей слева, как принято было в Партии народной свободы называть террористические структуры, не осуждать его тактику, которая позволит добиться парламентским путём того же, что другие социалисты пытаются осуществить через баррикады. Те же соображения поддерживал Плеханов, призывая социал-демократов к более тесному союзу с к.-д. против монархистов.

Общим для к.-д. и крайних экстремистов оставалась пантеистическая идейная база. Убеждённость что посредством революции «человек, действительно, станет Богом Вселенной». Надежды на такой переворот против Христианской Монархии возлагали на к.-д. и Г. Думу [В.М. Жирмунский «Начальная пора. Дневники. Переписка» М.: НЛО, 2013, с.252].

Пристрастие Павла Милюкова к левым террористам выдержало испытание временем. После выхода книги С.П. Мельгунова о терроре ЧК газета «Последние новости», одобрив её содержание, не согласилась с принятым наименованием коммунистического террора красным, ведь таковой обязательно революционно антигосударственный. Т.е., левые либералы и социалисты старались закрепить за понятием красного террора положительное антимонархическое содержание и одновременно не признать, что следствием победы революции является насаждение того же самого террора сверху, всей организованной мощью.

Опять-таки, историк не может не обратить внимание на актуальность наблюдений о взаимосвязи между насаждением либерализма и каждый раз возникающей в результате его провала патовой ситуации, когда демократия порождает проблемы, а не решает их. Революционный путь, в отличие от созидательной контрреволюции, всегда ведёт к ухудшению положения любой страны.

П.Н. Милюков прямо признавал, что делом всей его жизни неизменно остаётся борьба за уничтожение монархизма, и в 1923 г. по-прежнему считал, что не большевики, а сторонники Монархии – «опасность завтрашнего дня, который неизбежно наступит» [«Зинаида Николаевна Гиппиус. Новые исследования» М.: ИМЛИ РАН, 2002, с.186].

Из соображений самосохранения и исходя из эстетических формальностей интеллигентского гуманизма к.-д. не могли прямо прославлять убийства монархистов, но фактически они признавали, что такой путь борьбы необходим. В ЦК к.-д. В. Гессен в этом смысле назвал революционный террор неизбежным злом, пока Императорское правительство отстаивает свою независимую от Г. Думы политику. Ни на какие уговоры П.А. Столыпина осудить террор своих идейных единомышленников к.-д. не пошли, считая, что это уничтожит их революционную репутацию.

Партия к.-д., «опьянённая стремлением как можно скорее преобразовать государственный строй России, радовалась всем неудачам правительства и рукоплескала победам японцев в Манчжурии над русской армией. Девизом этой партии всё время было: чем хуже, тем лучше» [«Партия Союз 17 октября. Протоколы съездов, конференций и заседаний ЦК» М.: РОССПЭН, 1996, Т.1, с.136].

Можно сравнить суждения о к.-д. русских монархистов с тем как немецкие либералы в 1906 г. в Германии оценивали аграрный проект Герценштейна «как революционный, а кадетов, как революционеров» [«Голос минувшего на чужой стороне» Париж, 1926, №4, с.117].

Разговоры о принудительном отчуждении земель левыми партиями появятся в Лондоне только через 10 лет в обстоятельствах мировой войны. До этого и Англия оставалась чужда социализму к.-д.

На третьем съезде к.-д. 24 апреля 1906 г. в выступлении Н.В. Некрасова об основных положениях аграрной реформы говорится, что он сторонник уничтожения всего частного землевладения (т.е. и крестьянского). Однако Некрасов справедливо предположил, что народ не разделяет требования упразднить частную собственность, и открывшаяся на днях Г. Дума, клонящаяся к радикальному социалистическому огосударствлению земли, «не может считаться полноправным выразителем народной воли». В проекте думской комиссии Некрасову понравилось, что государственные земли передаются крестьянам «в пользование, а не в вечное владение». Оставляя окончательное решение за собранием депутатов, избранным всеобщей подачей голосов, Некрасов призвал сделать первый шаг «к полному уничтожению частной собственности на землю» [«Съезды и конференции конституционно-демократической партии. 1905-1907» М.: РОССПЭН, 1997, Т.1, с.320-321].

Одновременно с этим депутаты подчёркивали, что Императорское правительство следует ровно противоположным правомонархическим курсом на капиталистическую индивидуализацию землевладения. На своих съездах к.-д. заявляли, что более левой политики чем то, что они предлагают, и быть не может.

Возникновение отдельной либеральной партии Мирного обновления было вызвано именно тем, что к.-д. пошли на выборы в 1-ю Г. Думу в блоке с крайними левыми партиями [«Партии демократических реформ, мирного обновления, прогрессистов. 1906—1916 гг.» М.: РОССПЭН, 2002, с.150].

Образование любой из партий происходило вокруг пропагандистских рупоров, газет или журналов. Численность партии к.-д. и получение ею большого числа голосов объясняется поведением читателей крупных газет, продвигавших взгляды к.-д. Дело газетной техники, ровно как потом массового радио, телевидения, интернета, крайне далеко отходит от правды, обманом привлекая избирателей на свою сторону и формируя депутатские корпуса.

Правительство Императора Николая II принципиально не стремилось создавать государственные печатные органы помимо сугубо официальных, максимально далёких от навязывания множеству людей своих суждений. Правильно организованному государству именно так следует направлять свои усилия, а не заниматься оболваниванием масс за их же счёт. Это касается и полного отказа монархического правительства от партийного строительства. Пример превосходства над демократией, показанный Императором Николаем II, должен быть востребован, иначе распространение лжи останется основным средством достижения власти и её консервации.

Милюков вполне осознавал формулу успеха партии. «Наше истолкование смысла думской работы в передовицах «Речи» и московской «профессорской» газеты «Русские ведомости» сплотило около нас значительную часть читающей России» [П.Н. Милюков «Из тайников моей памяти» М.: Эксмо, 2015, с.516].

Здесь же лежит объяснение поражению к.-д. в 1917 г., когда газеты партии были задавлены более масштабной социалистической печатью, прежде преследуемой монархистами, а затем издаваемой за счёт разграбления России.

Этот весьма поучительный политический образец всегда превратно толкуется демократическими злопыхателями. Результаты выборов в Г. Думу отразили старания демократических партий обманом привлечь публику на свою сторону, однако никакие выборы, т.е. итоги соревнований обманщиков, никогда и близко не отражают действительных политических взглядов населения. Это общее правило, и тем более оно справедливо для монархической России.

Вооружённой рукой отбив все наскоки террористов, Император Николай II не поддался на шантаж интеллигентов-парламентаристов, а грамотно переиграл, загнав их в говорильню Государственной Думы, но не позволив превратить её в Учредительное собрание, что являлось главной целью всех левых партий, включая к.-д., возмущённых принятием Основных Законов помимо сборища депутатов. При помощи И.Л. Горемыкина угроза государственного переворота в 1906 г. была устранена.

Роспуск 1-й Г. Думы, как отмечено даже в протоколах ЦК к.-д., вызвал удовлетворение части населения, не подверженной антимонархической пропаганде и нелепым парламентаристским иллюзиям. А от другой части никто не выступил в защиту депутатов. Это, а отнюдь не выборы, отражало реальную расстановку сил, полное отсутствие у Г. Думы демократической власти. Её полномочия исходили, получали силу, только от Самодержавной Верховной власти Императора Николая II.

Царь одержал победу не над одним только парламентаризмом и демократическим принципом, но и над всеми революционными последствиями его водворения. Как правильно понимали монархисты, за парламентаризмом «таится, как естественное его последствие, кровожадная гидра безумного социализма» [В.А. Грингмут «Политические статьи» М.: Университетская типография, 1908, Вып.1, с.75].

Константин Леонтьев, противник левых славянофилов и уничтожающего Европу либерализма, предостерегал от ужасов, которые несут принципы 1789 года: «социализм рано или поздно достигнет этого и уничтожит опять равенство прав и свободу» [К.Н. Леонтьев «Полное собрание сочинений» СПб.: Владимир Даль, 2004, Т.6, Кн.2, с.13].

Таким образом, равенство и свобода отвергались не только по эстетическим соображениям несоответствия их величию и героизму монархического неравенства, но и поскольку насаждение утопического равенства вело к наиболее уродливому и злостному деспотизму. Если какие-то демократические режимы не превратились в тоталитарные тюрьмы типа СССР, то лишь потому что отказались от воплощения принципов свободы и равенства, ограничившись декоративной и декларативной их имитацией. А происходит это во многом поскольку в этих демократиях не уничтожены, а составляют значимую политическую силу, правые христиане, монархисты, националисты. Когда эти правые силы оказываются уничтожены революционерами, тогда эта гидра воцаряется. Чем более правые идеи и движения слабеют, тем далее угроза увеличивается или отступает в обратном случае.

Доныне именно демократии с президентами являются наиболее распространёнными и наихудшими политическими режимами и деспотами. Всё это примеры победы радикально левых революционных идей. Титул президента, а не Царя, Монарха, Императора, является наиболее презренным.

Конституционалисты в России потворствовали левацкому террору, но не умели и не желали бороться с ним. Борьба либералов с Самодержавной Монархией вела к водворению тирании путём насильственного насаждения свободы.

Эта же проблема весьма актуальна в РФ, где идейные преемники к.-д., идеализирующие эту партию и саму идею демократии, не отдают себе отчёта об угрозе, которые несут. Демократы говорят об опасности превращения монархии в тиранию, и любой монархист должен отдавать себе полный отчёт о той же возможной проблеме для того, чтобы она не возникла. Но когда в демократии видят цель, а не средство, её угрозы не осознаются и потому не могут быть устранены.

Н.В. Некрасов впервые стал депутатом 3-го созыва Г. Думы в 1907 г.

В первую же сессию Некрасов и ещё 100 депутатов внесли законопроект о введении земского самоуправления в Сибирских губерниях [«Законотворчество думских фракций 1906-1917 гг.» М.: РОССПЭН, 2006, с.535-537].

Весной 1908 г. Некрасов объявил проект постройки Амурской железной дороги недостаточно разработанным, «особенно в головной его части» [Э.П. Беннигсен «Записки (1875-1917)» М.: Издательство имени Сабашниковых, 2018, с.409].

9 марта 1908 г. Некрасов впервые был приглашён на заседание ЦК к.-д. для обсуждения Амурской дороги. Мнения разделились. Такие лица как Ф. Родичев отрицали всякое значение дороги, наступательное, оборонительное или хозяйственное, т.к. всё что делает монархическое правительство – авантюра, вред и удушение страны. Некрасов сказал, что готов подчиниться любому решению думской фракции, но суждения Родичева никуда не годятся и будут легко разбиты. Некрасов присоединился к тем, кто не считал возможным отрицать: «со стратегической точки зрения постройка дороги – несомненный выигрыш». Поэтому лучше выступать за строительство, но требовать, чтобы оно имело оборонительный, а не реваншистский характер.

На этом примере хорошо видна несостоятельность шаблонной партийной критики правительственной политики. Родичевых в партии хватало с избытком. Во время Первой мировой войны в партии, за неумением сделать ничего лучше, станет преобладать именно такая критика правительства Николая II, нарастая к 1917 г.

В 3-й Г. Думе к.-д. партия потеряла прежнее руководящее положение. В её фракцию вошло только 54 депутата. Продвижение своих замыслов требовало соглашений с другими партиями. Своей задачей к.-д. по-прежнему считали борьбу с т.н. административным произволом и высказывание партийной позиции, выдаваемой за истинное мнение страны.

Некрасов на партийной конференции 2 июня 1908 г. уверял, что не забывает о необходимости вести пропагандистскую активность вне стен Г. Думы, заботясь о том, чтобы принимаемые законопроекты не вредили популярности партии, а напротив, подстёгивали её. Работу в Думе Некрасов называл средством пропагандистского влияния на массы. Однако он признал, что в 3-й Г. Думе к.-д. потерпели поражение и серьёзная разработка законопроектов вместо зажигательных речей – вынужденный путь отступления для конкуренции с союзом «17 октября».

Компромиссы с более правыми партиями Некрасов считал необходимыми в проведении земства для Сибири и расширении земского избирательного закона. При необходимости Некрасов соглашался голосовать и с крайне правыми против новых министерских законопроектов, ничего принципиально не меняющих сравнительно с прежним положением. Такие мнения Некрасов выражал на конференции к.-д. 21 октября 1908 г.

9 ноября 1909 г. Некрасов закрытой баллотировкой единогласно, вместе с В.А. Карауловым, был принят в состав ЦК. Обоих взяли в качестве выразителей идей партии из Сибири, которая прежде не была представлены в руководстве [«Протоколы Центрального Комитета конституционно-демократической партии. 1905-1911» М.: Прогресс-Академия, 1994, Т.1 с.385].

И.В. Гессен в ноябре 1909 г. говорил про своего товарища по партии Милюкова: «Дума его съела. Ничего другого не видит, не понимает, что в стране есть другая работа, гораздо более живая». Не принося России никакой пользы, Милюков и к.-д. были по крайней мере обезврежены, пленены в пустопорожней Г. Думе.

Во время очередной буре в стакане, 14 ноября 1909 г., когда к.-д. на совещании парламентской фракции обсуждали лондонское выступление Милюкова, Некрасов выступил в его защиту, сказав, что объявление партии к.-д. оппозицией Его Величества было вызвано необходимостью дать ответ на то как председатель Г. Думы Хомяков в ответе на декларацию рабочей партии дал «всё Монарху и ничего» выборному представительству. Милюков согласился с объяснением Некрасова.

Законопроекты к.-д. Некрасов критиковал как недостаточно левые, к примеру, следующим образом: «меня несколько удивило категорическое утверждение московских торговых служащих о совершенстве нашего проекта относительно договора найма. Если основные его принципы правильны, то нельзя зато не видеть и его слабых деталей, каковы, напр., пункты о конкуренции с хозяевами, о столе и квартире, об уважительных причинах нарушения договора и др., которые представляют для левой критики подходящие ударные пункты и нуждаются в довольно существенной переделке. При этом, по моему мнению, желательно, чтобы обсуждение законопроекта велось в более широких, внепартийных кругах. Желание москвичей принять участие в разработке этих вопросов можно только приветствовать, но необходима параллельная работа и здесь, в СПб.».

Представитель торговых служащих Москвы отвечал, что им удавалось переубеждать в своей правоте часть социал-демократов и кого-то из них обращать в бегство, а в Петербурге серьёзных поправок никто не предлагал. Милюков, с юности симпатизировавший «Народной воле», и тут взял сторону Некрасова по уклону налево.

В 1910 г. в либеральном журнале Н.В. Некрасов обвинял депутатов 3-й Думы в нерешительности и неиспользовании средств принуждения правительства к финансовым реформам и исполнению требований в бюджетном вопросе [Н.А. Балашова «Российский либерализм начала ХХ века» М.: МГУ, 1981, с.159].

К.-д. партию правые монархисты небезосновательно именовали партией инородной свободы.

С.П. Мансырев, лидер правого крыла партии к.-д., оставил ценные воспоминания о некоторых проявлениях политической активности, выдававших его масонские приоритеты: «Н.В. Некрасов – постоянно искавший соглашательства с Керенским и даже Чхеидзе, во всех своих выступлениях по национальным вопросам усиленно подчёркивавший особенную заботливость об иностранцах» [«Историк и современник» Берлин, 1922, Вып.2, с.17].

Некрасов рано зарекомендовал себя сторонником украинской автономии в общем духе партии к.-д.

Профессора партии, которые потом благополучно служили большевикам, с 1905 г. особенно активно «стали выступать прямыми проводниками интересов» «представителей нацменьшинств» в академической среде [В. Тольц «Собственный Восток России» М.: Новое литературное обозрение, 2013, с.238].

В ноябре 1910 г. Милюков и партия к.-д. выступали в Г. Думе в пользу украинизации школьного образования. То же направление поддерживал депутат Чхеидзе [С.Н. Щеголев «История украинского сепаратизма» М.: Имперская традиция, 2004, с.328-330].

Позже к.-д. М.М. Могилянский на одном из заседаний ЦК признавал, что в поддерживаемом ими украинском движении «нельзя отрицать сепаратизма и антирусского движения», как пытались делать те кто его приукрашивал. Н.П. Василенко говорил и о финансировании украинского движения со стороны австрийского правительства (40 тыс. крон). Но обвиняли в этом не самих сепаратистов, а русских монархистов и националистов, в особенности П.Б. Струве, чьё нахождение в ЦК партии долго вызывало всеобщее недоумение. В партии предпочитали ждать пока нежелательные лица сами покинут её, не запуская процедуру исключения.

Партии к.-д. отвечал крестьянский депутат от Подольской губернии: «всякую украинофильскую пропаганду мы отвергаем, ибо никогда не считали и не считаем себя нерусскими; и с какой бы хитростью ни старались услужливые господа Милюковы вселить в нас сознание розни с великороссами, им это не удастся» [А.С. Каревин «Русь нерусская» М.: Имперская традиция, 2006, с.195].

Осенью 1910 г. к.-д. отличились от всех думских партий, даже трудовиков, отказом почтить память ученика Михаила Коханчика, убитого на Карпатах за русское исповедание веры. К.-д. предпочти поддержать польское коло и выступили с защитой интеллигента, убившего русского мученика за веру [П.Е. Казанский «Русский язык в Австро-Венгрии» Одесса: Техник, 1912, с.11-12].

9 марта 1911 г. Георгий Замысловский в Г. Думе, опровергая слова Некрасова, утверждал, что студентов-монархистов нельзя назвать столыпинскими приспешниками, т.к. организации академистов существовали всюду и задолго до появления Петра Столыпина. Правый депутат также разоблачил извращённую логику Некрасова, согласно которой существующие Высочайше утверждённые Правила объявлялись незаконными, зато нарушения их – законными. Химические атаки, поджоги, драки, оскорбительное давление на правых профессоров – все защищаемые Некрасовым преступления левых студентов получили со стороны его оппонента полное разъяснение [Г.Г. Замысловский «В борьбе с ненавистниками России» М.: Институт русской цивилизации, 2013, с.301-307].

Другой из профессоров партии к.-д. признавал после революции: «борьба студенчества с государством направилась по недомыслию против науки» [М.И. Ростовцев «Избранные публицистические статьи 1906-1923» М.: РОССПЭН, 2002].

При том что и нападения на монархический строй являлись продуктом интеллектуальной незрелости и экстремизма. Положительные изменения в государстве, связанные с общим развитием науки, иногда несправедливо отождествляются с любым политическим строем и несправедливо ему приписываются, когда террористическая революционная политика ведёт к снижению положительного влияния технического развития, падению естественного уровня развития науки. Эта разница между положением науки в Российской Империи и СССР привлекла внимание многих историков и рассмотрена в отдельных работах.

Некрасов от имени партии говорил в мае 1911 г., что к.-д. не считают забастовки студентов мерой нанесения вреда науке и культуре и тем самым поощрял их единственную доступную для учащихся меру борьбы с правительством. При этом Некрасов отметил что к.-д. в Г. Думе ведут себя более оппозиционно в голосованиях по бюджету, чем прежде. Это вызвало возражение более умеренных к.-д., не желающих превращения в нелегальную партию.

В октябре 1911 г. провалились нападки Некрасова на Императорского министра народного просвещения Л.А. Кассо. Признавалось, что он одержал в Г. Думе крупную победу над Некрасовым.

Л.А. Кассо, деятельный проводник монархических взглядов Николая II, вёл активную борьбу с либеральными пособниками революционной идеологии. Осуждение его контрреволюционной политики получило широкое распространение и позднее поддерживалось даже антисоветскими писателями, ввиду ограниченного доступа к другим историческим трактовкам. Мифическая реакционная преемственность Кассо с советской политикой – пример того как либеральные доктрины мешают полноценной борьбе с большевизмом.

К примеру, уклонявшийся от национализма к солидаризму НТС ошибочно заявлял о революционном, а не контрреволюционном антисоветском движении в СССР. А служивший в Добровольческой Армии и вошедший в президиум власовского Комитета Освобождения Народов России Ф.П. Богатырчук в 1949 г. напоминал, что Кассо разрешил студентам участвовать в шахматных турнирах, в которые тогда и оказался вовлечён автор письма «Шахматы красной пропаганды». Кассо полагал: «шахматы отвлекут их от политики» [С.Б. Воронков «Фёдор Богатырчук. Доктор Живаго советских шахмат» М.: Издатель Андрей Ельков, 2013, Т.2, с.214].

Однако если в СССР шахматы использовались как инструмент насаждения большевизма, то в Российской Империи министр Кассо использовал их для борьбы с увлечением революционным террором и социалистическим утопизмом, что должно заслуживать полного одобрения, как и другие его политические меры защиты России.

Лучше выразился Богатырчук позже в мемуарах, осудив всю совокупность либералов, работавших на разрушение Российской Империи и назвав ошибкой боязнь руководителей Белого Движения выдвинуть определённые монархические цели: «политические демократии Англии, Франции и США были теми образцами, к которым мы все стремились. Только теперь, после более чем полувекового опыта жизни при разных тоталитарных и демократических правительствах я вижу, что “проклятый” царский режим был вовсе не так уж плох». «Но тогда все либералы “жаждали крови опостылевшего старого”, которая пролилась на их же голову» [Ф.П. Богатырчук «Моя жизненный путь к Власову и Пражскому манифесту» Сан-Франциско: Глобус, 1978, с.6, 61].

Предостерегая против сотрудничества с партией «17 октября», Некрасов указывал на слабость её региональных отделов. Оценивая деятельность в Г. Думе священников-октябристов, Некрасов 20 ноября 1911 г. нашёл что они поддерживают Императорское правительство более чем правые партии. Либерализм и давний конституционализм Гучкова в глазах Некрасова не достаточен для его поддержки, поэтому он призывал голосовать только за тех октябристов, которые явно зарекомендовали себя противниками правительства.

Вовлечённый в пропагандистскую борьбу с Царской Россией Некрасов участвовал во всех крупных антиправительственных кампаниях. Он подписал обращение к русскому обществу «По поводу кровавого навета на евреев», которое было опубликовано в газете «Речь» 30 ноября 1911 г. [«Убиение Андрея Киевского». Дело Бейлиса – «смотр сил». М.: Русская идея, 2006, с.686-688].

Позднее Некрасов обвинит руководство к.-д., что оно недостаточно ярко выступало по еврейскому вопросу по поводу Бейлиса. И в украинизации Некрасов звал идти дальше чем решались к.-д.

В 1912 г. Некрасов ходатайствовал за приостановление выселения евреев из Новониколаевска [«Документы по истории и культуре евреев в архивах Санкт-Петербурга». Путеводитель. СПб.: Миръ, 2011, с.135].

Как отмечалось в газете «Утро России», к.-д. отличало от других либеральных партий выдвижение в первый ряд еврейского вопроса вне общих прав инородцев. Такую практику даже Некрасов считал дискредитирующей партию и весной 1912 г. на конференции к.-д. в ответ на очередное такое предложение обронил реплику, что «выделение отдельного вопроса наводило бы на сомнения в отношении партии к нему» [«Съезды и конференции конституционно-демократической партии. 1908-1914» М.: РОССПЭН, 2000, Т.2, с.384].

На заседании ЦК к.-д. 19 февраля 1912 г. Некрасов сообщал о намерении весной посетить Кавказ, Астрахань, Ставрополь, Николаев. Некрасову поручили собрать сведения о городах Сибири для включения их в план объезда руководителями партии. Некрасов считал, что в Сибири интеллигенция настроена левее чем партия к.-д.

11 марта на заседании ЦК Некрасов сообщил о предложении со стороны фракции Трудовой партии (Керенского) сотрудничать с фракцией к.-д. на время выборов. ЦК к.-д. поручил Некрасову и Колюбакину сообщить, что без формального соглашения руководства к.-д. с трудовиками те могут вступать в предвыборные соглашения с местными группами к.-д., если договорятся с ними.

Там же Некрасов отметил распространение в печати неверных сведений о работе конференции к.-д.

В начале апреля 1912 г. Некрасов обещал в первый же день внести срочный запрос о Ленском расстреле, выработанный бюро партии к.-д., а от себя заявил, что видит пример превышения власти и отсутствия с её стороны должных мер предосторожности. А.И. Гучков также требовал объяснений властей, допуская поддержание запросов слева. В Г. Думе Г. Замысловский страстно возражал Некрасову. Причём для подачи запросов депутаты не собрали кворума.  Из полагающихся сотен присутствовало всего несколько десятков, по чуть-чуть от каждой фракции.

В правой печати сразу указали на вину в доведении конфликта с рабочими до необходимости применения оружия английских и еврейских владельцев золотых приисков. Как показало расследование, именно владельцы предприятия притесняли рабочих и не давали им достойного содержания [М. Хаген «Ленский расстрел 1912 года и российская общественность» // «Отечественная история», 2002, №2, с.70-76].

Вопреки всему, либеральная и революционная критика сводила речь к обвинению монархических властей.

В связи с ожидаемым в начале июня первым полным окончанием срока созыва Г. Думы, Некрасов, проявляя типичную абсурдную необъективность в собственных интересах, объявлял, будто депутатские полномочия сохраняют силу даже после завершения работ 3-й Думы, вплоть до непосредственного избрания 4-й.

4 июня 1912 г. Некрасов был на заседании ЦК к.-д. Там ему поручили разработать тему железных дорог, их выкупа, частного строительства. Некрасову дали на подготовку и рабочий вопрос

Уже летом 1912 г. Н.В. Некрасов председательствовал на масонском конвенте представителей лож, собравшемся в Москве. Были представлены Петербург, Минск, Киев, Нижний Новгород. Некрасов ещё до съезда стал секретарём Верховного Совета всех масонских лож – эта должность являлась наиболее важной, как в партии большевиков позднее правили именно «секретари».

Некрасов и Керенский занимались поездками по провинции с целью основания новых лож.

Позднее, 11 января 1925 г. в газете «Дни» Керенский поправлял «Историю» Милюкова, указывая ему: «мы с Н.В. Некрасовым слишком задолго до революции знали друг друга, работали вместе». Чем и объясняется их слаженность во Временном правительстве, для которой Керенскому не нужно было завоёвывать расположение Некрасова, отрывая его от партии к.-д. к более левым социалистам. Подразумевалась давняя общая масонская работа. Игнорирование её нередко приводит историков к ошибочным выводам.

Пытаясь установить точнее роль пантеистической философии в создании революции, историки ставят вопрос, была ли печатная продукция во Франции источником революции или она наряду с самой революцией продукт чего-то иного. Отмечаются примеры падения религиозной и монархической сознательности в народе и высшем обществе, но их можно найти всегда, с ними всегда борется Церковь и Царство, нет никакого золотого века, в котором бы эта борьба с гуманистической животностью не продолжалась.

Имеется короткая попытка отвергнуть мнение О. Кошена и Ф. Фюре о якобинской и террористической деятельности масонских лож тем что у масонов, подумать только, не было «непосредственной демократии», а имелось династическое управление, строгий отбор и сильная власть. А помимо того, масонство широко распространилось в Европе в отличие от якобинства [Роже Шартье «Культурные истоки Французской революции» М.: Искусство, 2001, с.218-219].

В соответствии с этим и в ВВНР Некрасова мы не найдём демократии в структуре тайных обществ. Так раз наоборот: монархисты всегда боялись масонства, т.к. видели в нём тайных и злонамеренных деспотов.

В 1793 г. Жозеф де Местр прокомментировал широко распространившиеся среди роялистов в эмиграции представления о том, что переворот 1789 г. и последующее убийство Короля организованы тайными ложами: «если франкмасоны и послужили Революции, то разве лишь, как группа организаций, клубов что ли, в учении же и задачах франкмасонов и якобинцев нет и отдалённого тождества». Однако другой выдающийся сторонник Реставрации, Франсуа Шатобриан в «Трактате о революции» утверждал, что существует тайное учение сети лож: «посвящённые в эту тайну благоговейно оберегают её от профанов. И я – первый писатель, пишущий о злобе дня, сорвавший маску с этого кумира. Тайну эту узнал я из уст самого Шамфора, нечаянно проговорившегося об этом в моём присутствии» [«Воля России» (Прага), 1925, №12, с.115].

Часть такой тайной сети, действовавшей на территории Российской Империи, возглавлял Н.В. Некрасов.

Историк Ф. Гайда совершенно абсурдно утверждает, будто достигнутые к 1912 г. успехи масонской организации нельзя «было» (?) признать «большим успехом». Это очередной бессмысленный набор слов данного автора [Ф.А. Гайда «Власть и общественность в России» М.: Университет Дмитрия Пожарского, 2016, с.178].

Максимальное число масонских лож достигло отметки в 42. По уставу ВВНР в одной ложе должны были состоять от 7 до 14 посвящённых, но Думская ложа превысила предел. Всего в С.-Петербурге насчитывалось около 95 масонов [А.И. Серков «История русского масонства 1845-1945» СПб.: Издательство имени Новикова, 1997, с.111].

В октябре 1912 г. адвокат Керенский должен был вести защиту пойманного и судимого революционера А.И. Кузьмина, который будет его сподвижником в 1917 г. Однако перед самым началом процесса отказался от безнадёжного дела [«Красноярский библиофил». Выпуск 1987, с.24].

После некоторого перерыва, 7 ноября 1912 г. Некрасов присутствовал на заседании ЦК к.-д. Обсуждая результаты выборов в Г. Думу, Некрасов с удовлетворением отмечал успехи социал-демократов в Сибири и критиковал прогрессистов за недостаточную левизну. Некрасов поддержал лозунг всеобщего избирательного права, который высмеивал В.А. Маклаков. Для Некрасова требование всеобщего голосования – реальная политическая цель партии, а не средство демонстративной агитации.

При обсуждении возможности вхождения к.-д. в руководство чрезмерно правой, с их точки зрения, Г. Думы, Некрасов предлагал выдвинуть в секретариат не к.-д., а прогрессиста и тем не дать монархистам получить нужное им место. Входить в президиум Г. Думы для к.-д. Некрасов считал нежелательным. Милюков также выразил нежелание выдвигать в президиум представителей оппозиции.

Разговоры о проведении Некрасова в президиум ходили с самого открытия сборища депутатов. 20 ноября 1912 г. октябристы отвели кандидатуру Некрасова в старшие товарищи секретаря Г. Думы.

В начале февраля 1913 г. на очередном совещании думских к.-д. с представителями партии Некрасов сказал, что 5 лет пребывания в Г. Думе прошлого созыва убедили его: ничего от такого представительного учреждения в дальнейшем можно не ждать. Депутатов охватила апатия и они стали терять интерес к заседаниям.

Помимо Царского Совета Министров, предметом ненависти Некрасова оставался Государственный Совет. Против него «все средства хороши – до обструкции включительно».

Подбор в Г. Совет по назначению за самые выдающиеся служебные заслуги создавал слишком отчётливый контраст с избираемой Г. Думой и показывал излишний характер нижней палаты.

Относительно своей партии Некрасов поднял вопрос о новом составе ЦК, не переизбиравшемся с 1907 г., хотя многие умерли, вышли из состава ЦК или не принимают участия в его работе. Из 40 человек половина не посещала заседания ЦК.

Милюков отстаивал существующий состав ЦК, опасаясь перемен в руководстве партии и указывая на трудности в собрании съезда. Тыркова резко поддержала Некрасова, обвинив ЦК в том, что он не представляет партию, чьи отделения практически не существуют. В ЦК сливки либеральной интеллигенции говорят сами за себя и делают вид будто за ними есть какая-то сильная партия. После обсуждения Шингарёв сообщил, что Некрасов снял предложение о перевыборе ЦК.

Главной целью ЦК к.-д., считал Некрасов, надо ставить достижение всеобщего избирательного права и подчинения правительства парламенту. Остальная работа не должна мешать проведению этой программы.

Некрасов этим признал справедливость критики со стороны монархистов бесполезности самого института Г. Думы, сказав, что от неё «ничего не будет». Фактически, Некрасов стремился к государственному перевороту и полному захвату власти у Императора Николая II. Стремление уничтожить монархический правопорядок вызывало регулярные полицейские меры против подрывной деятельности партии к.-д.

Как и для всех интеллигентских идеологов демократии, массовое вовлечение народа в избирательный процесс для Некрасова оказывалось единственным средством достижения власти. Выборы – демократическая замена принципа монархического профессионализма технократии, отмена подбора элит по принципу эффективности. Чем более с каждым выборным циклом избиратели убеждаются, что демократическое голосование всюду существует в первую очередь как средство всенародного обмана, тем более нарастает в нём разочарование. Принцип демократической власти строится на лжи либо в рамках агитационной кампании, что наиболее важно, либо ещё дополнительно в подсчёте голосов. Смена кандидатов и периодичность выборов создают успокоительно ложные надежды на положительные перемены, но не являются механизмом их осуществления.

Этот механизм не возникает сам по себе, и задачей правильно выстроенной монархической политики являлось целенаправленное его формирование. Оно хорошо отслеживается по каждому десятилетию XIX века в России, и пример Царствования Николая II показывает предел рамок возможного, какой следует предпочитать утопической нереальности пропагандистских спекуляций и революционному партийному деспотизму.

Новый созыв Г. Думы по заслугам был охарактеризован П.В. Новицким 3 марта 1913 г.: «депутат Марков явился в Государственную думу, в настоящее время довольно бесполезную и малоработоспособную» [«Объединённое дворянство. Съезды уполномоченных губернских дворянских обществ. 1913-1916» М.: РОССПЭН, 2002, Т.3, с.30].

Единомышленник И.Л. Горемыкина, А.С. Стишинский ещё при обсуждении проекта учреждения Г. Думы, поддерживая мнение Императора Николая II, не возражал против избрания в депутаты множества крестьян от сельских обществ. Если от крестьян трудно ожидать сознательного отношения к законодательной работе, сказал Стишинский, «то же можно сказать и о большинстве будущих её членов» [«Петергофское Совещание о проекте Государственной Думы под личным Его Императорского Величества председательством. Секретные протоколы» Берлин, 1905, с.187].

Достаточно взглянуть на деятельность Некрасова, чтобы убедиться в этом.

20 марта 1913 г. на заседании Г. Думы при обсуждении того как Военное министерство отстаивало свою независимость от депутатов, одобрение того Н.Е. Марковым вызвало реплику с места Н.В. Некрасова: «хулиган». В ответ Г.Г. Замысловский отозвался насчёт Некрасова: «мерзавец». Председатель Родзянко возгласил, что такие выражения в Г. Думе пора прекратить и предложил исключить обоих на два заседания. Некрасов извинился перед Думой, признал свою вину и предложил своей фракции голосовать за его исключение. В итоге, хотя Замысловского депутаты исключили единогласно, за Некрасова вступились социал-демократы, чьи голоса, впрочем, остались в меньшинстве.

27 марта Некрасов и Марков выступали по вопросу о выкупе казной Московско-Киевско-Воронежской железной дороги. Н.Е. Марков особенно подчеркнул отличие монархической политики правительства Императора Николая II от грабительских устремлений социалистов. Он указал, что такой выкуп поощрит частную предпринимательскую инициативу, а не задушит, как того добиваются левые партии, ибо утвердит справедливость и законность.

Перепалка между правыми и левыми лидерами продолжилась 29 апреля, на этот раз по вопросу финансирования шоссе в Седлецкой губернии. Н.В. Некрасов ссылался на то что монастырь хочет переложить строительство дороги на правительство. Н.Е. Марков отвечал, что незначительную сумму в 30 тыс. руб. левые депутаты одобрили бы не задумываясь, если бы дорога не вела в Лесневский монастырь, и просил сжалиться над крестьянами, которые чинят эту непроезжую дорогу за свой счёт. Меж тем как монастырь был крупным просветительским и благотворительным учреждением. Он содержал школы, учительниц, амбулаторию, богадельню, аптеку, но никакие благодеяния Церкви не брали во внимание ненавидящие её социалисты.

15 мая 1913 г. в знак солидарности с Керенским и Чхеидзе, исключёнными на 3 и 5 заседаний соответственно, Некрасов вывел из зала заседаний всю фракцию к.-д. Очередной скандал с кощунственными заявлениями с кафедры устроили социалисты, пользуясь заявленным обсуждением сметы Святейшего Синода.

Попрание депутатами Г. Думы господствующего положения Церкви привело к появлению осенью разговоров в печати о возможном изъятии из ведения Г. Думы церковного законодательства на основании ст.65 ОГЗ.

На партийной конференции 25 мая Некрасов снова поднял вопрос о съезде к.-д. и новом ЦК. Некрасов уверял интеллигентов, ставших во внутрипартийных делах консерваторами, сторонниками устоявшегося порядка как положительной выстраданной и налаженной ценности, что их не ожидает захват партии «со стороны» «случайных участников». (Это факт, что демократические выборы представляют угрозу для любой структурно правильной организации, с такой опасностью всюду приходится считаться, и нередко самые отъявленные проповедники демократии вынуждены бороться с угоном своей партии или её развалом путём голосований. То, что демократический принцип может точно так уничтожить огромную Российскую Империю, привести к её захвату преступниками и проходимцами, интеллигентов не беспокоило, они тряслись за партию).

«Что касается программы, то спорность её аграрной части известна не со вчерашнего дня; если она и подвергнется обсуждению, то только в своей тесной среде. Да, наконец, бояться пересмотра программы – значит бояться самих себя. Авторитет руководителей партии настолько велик, что опасаться можно не излишнего свободомыслия членов партии, а скорее подавления их авторитетом».

Речевые обороты Некрасова многое объясняют. Едва только составив одну малочисленную интеллигентскую партию, её руководство так озаботилось о сбережении крохотной власти, что стало рассматривать свободомыслие как угрозу и убеждать в преимуществах самовластного правления. Доктрина либерализма, как всегда, оказалась фальшивой разменной монетой для агитации в народе. В узком кругу партийном кругу они откровеннее выражали суть борьбы за власть и её утверждение в собственных интересах.

Некрасов сослался на пример незыблемости старой партийной власти на то как после кооптации в ЦК его задавили авторитетом в земельном вопросе по общине. «Какого же вандализма опасаться?».

Масон А.М. Колюбакин поддержал Некрасова относительно съезда и нового ЦК против охранительных настроений Милюкова. Другие выступающие обвиняли Шингарёва в нарушении принципов демократии, насаждении олигархии, подражании характеру централизации власти в партии большевиков. Защищая существующее бессменное партийное руководство Шингарёв не считал авторитетным любой будущий «искусственно надёрганный съезд». Тыркова снова оказалась с Некрасовым за съезд.

Такая же настороженность к любой активной деятельности, независимой от партийной руководящей группы Милюкова-Шингарёва, проявилась при возникновении газеты «Русская молва» А.В. Тырковой и Д.Д. Протопопова. Как и милюковская «Речь», эта газета официально объявлялась беспартийной, но правили ею члены ЦК к.-д., считавшие нужным предоставить голос тем, кому не даёт высказаться «Речь». Хотя никаких оснований для обвинений новой газеты сторонники Милюкова не имели, возникло обсуждение, насколько правомочна такая деятельность в партии без дозволения ЦК. Рассуждали об этом все те же люди, которые то и дело обвиняли правительство в преследовании свободы слова и общественной работы.

А. Тыркова высказалась по этому вопросу в ЦК: «одни из членов ЦК имели возможность проводить свои взгляды через свою газету, почему другие не имеют такого же права? Быть к.-д-тами второго сорта для нас недопустимо».

На заседании 7 июня Некрасов выразил наглость депутатов Г. Думы, желавших вмешиваться даже в порядок выкупа железных дорог, на этот раз Московско-Казанской, таким образом, чтобы министерство финансов и 2-й департамент Г. Совета не смели без них решить вопрос отсрочки выкупа до 1930 г. ввиду предоставления Обществу дороги постройки ветвей от Казани до Екатеринбурга. Правительство принимало решение о выкупе только при необходимости, отнюдь не стремясь к принципиальной государственной монополизации железных дорог, которой по-прежнему не существовало в Империи.

Выступая 11 июня, Некрасов напомнил о проекте прошлой Г. Думы улучшить финансовое положение военного ведомства, но не всех его служащих, а только гражданских чиновников. Именно такой законопроект в 1912 г. передавался в военный совет и перешёл на рассмотрение министра финансов и государственного контролёра.

Во время объезда Сибири и Дальнего Востока Некрасов читал лекции о 3-й и 4-й Г. Думе и про областную автономию. На пленарном заседании ЦК 5 октября 1913 г. Некрасов нашёл положение к.-д. прочным только в Томске. В Красноярске раскололись левые и правые к.-д., в Иркутске партия проиграла выборы социал-демократам. Во Владивостоке, Хабаровске и в целом на восточной окраине к.-д. изначально представлены весьма слабо. Из-за разницы в настроениях Некрасов считал трудным ведение в Сибири общей тактики для к.-д. Обращал внимание на значение кооперации, «она там представляет собой громадную силу» [«Протоколы Центрального Комитета конституционно-демократической партии. 1912-1914» М.: РОССПЭН, 1997, Т.2, с.222].

Из других высказываний Некрасова можно отметить, что он считал опасным уточнение социального базиса партии и её идеологических основ. Это «может привести к расколу в партии и вызвать необходимость созыва полноправного съезда».

В начале октября 1913 г. Некрасов и Милюков высказывали близкие суждения. В Москве на совещании депутатов к.-д. и представителей партии прогрессистов оба высказывались за доведение Г. Думы до роспуска через нагнетание оппозиционных выходок. Они считали, что перевыборы дадут более левый состав.

13 октября 1913 г. А.В. Тыркова сделала в дневнике заметку, которая должна показывать характер нашего героя, раз она сочла сцену с вареньем так важной: «запомнить, как Некрасов ест варенье. Возьмёт, перевернёт ложку и языком тщательно и жадно выбирает густой сироп. Лицо сытое, широкое, спокойно-жадное. Скорее, красивое. Таких лиц не было среди к.-д. первого призыва. М.б., это и хорошо, что такие приходят». В этом психологическом этюде дважды повторено про жадность. Это свойство Тыркова увидела и дальше в борьбе Некрасова с Милюковым.

В.А. Оболенский, сам бывший левым к.-д., в мемуарах изображает Некрасова холодным двоедушным карьеристом. Но воспоминания «Моя жизнь. Мои современники» неверны не только в изображении монархистов и общих политических процессов в Империи. Определённо ошибочны утверждения князя-марксиста, будто Некрасов выступал в Г. Думе только по деловым вопросам и избегал левой политической заострённости. Такие примеры вскрывают подлинную цену сочинениям Оболенского.

Вступивший в одну из лож в 1911 г., Оболенский познакомился там с Керенским и принимал участие в организационной работе политического масонства. Но т.к. у него не было полезных контактов для заговорщиков и он не пользовался доверием Некрасова, то и не был привлечён им к государственному перевороту. Во всяком случае, Оболенский отрицает своё участие, говоря, что вышел из Верховного Совета ВВНР незадолго до 1917 г.

На заседании Г. Думы 25 октября 1913 г. Некрасов в очередной раз от имени к.-д. проявил солидарность со срочным запросом социал-демократов и протестовал против голосования по отложению рассмотрения срочности.

28 октября Общество преподавателей графических искусств устраивало заседание, посвящённое памяти заслуженного профессора И.В. Цветаева. Планировал выступить с речью Н.В. Некрасов.

На заседании 8 ноября Некрасов поддержал запрос трудовиков министерству народного просвещения, по которому выступал Керенский. Некрасов обрушился на академизм среди студентов, который перестал означать отстранённость от политики, а стал символом самой крайней монархической борьбы с революционностью.

10 ноября 1913 г. Некрасов присутствовал на заседании ЦК к.-д., где отмечалось, что по системе рассылке работ членов ЦК для организованной пропаганды во множестве газет Некрасов дал только 2 статьи (всего так распространили за 9 месяцев 102 статьи 20 авторов), растиражированные 11-ю газетами.

Централизованную постановку партийной пропаганды Некрасов поддерживал: «бюро надо сделать партийным делом с устранением непартийных журналистов, но для заведования им нужна диктаторская власть одного, а не коллегии. Это лицо должно раздавать темы. Оно должно располагать для этого дела достаточным временем». Малочисленность своих статей Некрасов объяснял нецензурностью поднимаемых им тем или узостью их специализации.

Милюков предложил назначить таким министром пропаганды Некрасова, с чем тот согласился, но в порядке смены единоличного заведывания, т.к. оно слишком обременительно. В итоге обязанности принял Шингарёв, согласный на коллегиальные формы привлечения помощников.

На заседании 15 ноября Некрасов поддержал поправку к статье наказа, которая не давала бы возможность закрывать работу комиссий Г. Думы для депутатов, в такие комиссии не входящих. Тем самым мелкие социалистические партии вроде Трудовой Керенского могли бы влезать в разработку законопроектов. Василий Маклаков выступил с протестом, указав, что эта статья сделана по французскому образцу и право на закрытие комиссий даёт Думе, а не правительству. Шингарёв встал на сторону Некрасова и социалистов, сказав, что 3-я Дума этим правом злоупотребляла. В итоге левые поправки были отклонены.

В начале 1914 г. замену в Совете Министров Владимира Коковцова на И.Л. Горемыкина Некрасов назвал показателем определённого уклона Императора Николая II вправо. Некрасов сказал, что готов приветствовать такое разъяснение «политических перспектив и горизонтов». Давая такие ответы Ксюнину, Некрасов подразумевал возможности более открыто нападать на принципы монархической политики, если они не прикрыты конституционным красноречием, как прежде при Столыпине и идеологически менее выразительном Коковцове.

11 февраля Некрасов опровергал сообщение газеты «День» о якобы состоявшейся конференции партии к.-д.: «бухнули в колокол, не справившись в святцах».

На заседании Г. Думы 5 марта 1914 г. Некрасов обрушился на активность студенческих академических организаций СРН в Харькове. Он заявил, что министру, над которым тяготеет бульварный скандал, следует оставить правительство. Как обычно, Некрасову оппонировал Н.Е. Марков, поясняя, что в Харькове полиция посмела вторгнуться в университетский двор и спасти студента, избиваемого “прогрессивной” кодлой учащихся, а ответственные за то студенты были отчислены из университета. Правые депутаты согласились поддержать срочность запроса по этому делу, дабы как можно скорее его отвергнуть и впредь им не заниматься.

По воспоминаниям А.А. Корнилова, Некрасов «с возрастающей настойчивостью» желал контакта с более левыми, не отказываясь, по мере необходимости от общения с правыми. Смена Коковцова Горемыкиным отсрочила созыв конференции партии к.-д. Они решили сперва выяснить курс Горемыкина. Конференция состоялась 23-25 марта. Некрасов требовал решительных действий, отказа от конституционных методов борьбы, Милюков не соглашался [«Вопросы истории», 1994, №8, с.115-118].

На конференции Некрасову поручили приветствовать И.В. Лучицкого в честь 50-летия его учёных занятий. Сославшись на опыт поездок по стране, Некрасов заявил о росте оппозиционных настроений против правительства, отказавшегося от столыпинских заигрываний с партией «17 октября».

Призывая покончить с безответственностью «правящих сфер», Некрасов имел в виду самого Императора, как его завуалированно обычно называли в оппозиционной печати.

Для раскачивания революционной волны Некрасов звал более интенсивно натравливать евреев и украинцев на русских монархистов, добиваться этнической федерализации: «Россия или будет децентрализована, или погибнет». Пожелал он и чтобы с рабочими интеллигенты из к.-д. занимались больше социал-демократов и отвоевали среди них первые позиции, дабы к новому мятежу к.-д. не испугались «неожиданностью и беспорядочностью как в 1905 г.». Не позабыл Некрасов призвать к борьбе «с официальным клерикализмом». И тут, по его прикидкам, к.-д. слишком размякли.

Ф.Ф. Кокошкин нашёл что зажигательная речь Некрасова поставит партию в опасное положение, если его послушаться. Почти вся конференция свелась к обсуждению пунктов Некрасова.

Газеты отмечали возглавление правых к.-д. М.В. Челноковым, Милюковым – только средних, а левые, конечно, остались за Некрасовым. Милюков жаловался на прогулы своих однопартийцев заседаний Г. Думы и специальных комиссий, на фракционную раздробленность, из-за которой представители партии в Г. Думе по одному вопросу высказывают противоположные взгляды. Самые левые депутаты, к примеру, требовали не позволять правительству никаких кредитов на оборону государства, а средние – только при условии смены внутренней политики. Более правые к.-д., дополняя разброд, предлагали одобрять военное финансирование не больше чем на год и регулярно подсовывать такие палки в колёса.

В разговорах о международном положении России признавалась приближающаяся угроза внешней войны.

Между собой партии не склонны были сотрудничать в открытую. Н.С. Чхеидзе в конце марта на вопросы журналиста «Русского слова» отвечал, что теперь не 1904 г. и октябристов типа Гучкова уже не объединить с Милюковым, а графа Беннигсена – с Некрасовым.

Э.П. Беннигсен вступил в масонские ряды в эмиграции, где русские ложи, объединявшие либералов и социалистов, уже не имели того политического значения, какое им давала думская межпартийная заговорщическая деятельность против Царского Самодержавия.

Требуя более решительной критики, Некрасов говорил об обслуживании реакционной политикой Императорского правительства «своекорыстной олигархии», в несогласии с нуждами населения и с Манифестом 17 октября, что начинает угрожать могуществу и безопасности государства [В.В. Шелохаев «Идеология и политическая организация российской либеральной буржуазии» М.: Наука, 1991, с.70].

Некрасов продолжал перепираться с Н.Е. Марковым по вопросам финансирования железных дорог и комиссий по их разработке. 22 апреля он вместе с другими депутатами сложил обязанности докладчика бюджетной комиссии.

Некрасов вспомнил о том, что в 1906 г. И.Л. Горемыкин добился Царского повеления, запрещающего жаловаться в Сенат на постановления о высылке в порядке усиленной охраны. Некрасов не поскупился и пообещал евреям «полную свободу и полные права всем, без изъятия» [А.Б. Миндлин «Государственная дума Российской империи и еврейский вопрос» СПб.: Алетейя, 2014, с.365].

В полном разладе с остальными выступающими 24 апреля, когда следовало рассматривать доклад бюджетной комиссии, Некрасов всю речь в Г. Думе посвятил еврейскому вопросу, истерически пафосно нажаловавшись на шатания в еврейской политике правительства, на введение процентной нормы для экстернов и жеребьёвку при приёме в среднюю и высшую школу. Ещё евреев якобы берут в Армию в большем проценте, чем остальное население. Этим Некрасов оправдывает постоянный и значительный недобор уклоняющихся евреев. Заканчивая проеврейскую тираду, Некрасов мелодраматично припадочно схватился за сердце и рухнул в кресло. Его дешёвая театральность отдавала большой фальшью.

Сравнительно со справедливой имперской 3% нормой, в СССР продолжительное засилье еврейства обернётся против них самих, т.к. революция всегда пожирает своих детей. При том что сталинский антисемитизм не отменил преобладания евреев в советских институтах, (диссидентка Людмила Алексеева вспоминала разговоры между преподавателями в 1968 г.: «на нашем факультете почти все евреи»), но для пополнений постепенно возникнет процентная норма для евреев в 0,3% [Марк Поповский «Управляемая наука» Лондон: OPI, 1978, с.191].

19 мая 1914 г. М.В. Челноков писал: «наши левые совсем угорели» распространяя чудесные фантазии о революционном настроении страны. «Некрасов стал совсем помешанный левый» [«Представительные учреждения» М.: РОССПЭН, 2014, с.401].

11 июня Некрасов возражал в Г. Думе против строительства зданий для управления Амурской железной дороги в Алексеевске, заявляя, что можно обойтись и двумя имеющимися управлениями.

Испытывая «чувство бессилия» в борьбе с Русской Монархией, говорил Милюков на заседании московского отделения ЦК к.-д. 27 января 1913 г., очень многие возлагают «надежды на войну». 22 марта 1914 Родичев подтвердил: «все ждут помощи от чуда (война и т.п.) извне».

Во время войны, в краткие недели “общественного” единения, Некрасов был недоволен, что партия решила поддерживать правительство и не желал быть посредником между И.Л. Горемыкиным и Г. Думой.

Земгор возглавили, войдя в состав Главного комитета: от ВЗС Г.Е. Львов (главноуправляющий), И.С. Лопухин, Д.М. Щепкин, С.М. Леонтьев и Н. Ковалевский; от ВСГ — М.В. Челноков (главноуправляющий), Н.В. Некрасов, Н.А. Артемьев, А.Г. Хрущев и М.И. Терещенко [«Россия в годы Первой мировой войны» М.: РОССПЭН, 2014, с.133].

Стремления Некрасова ехать в Армию не одобрял Шингарёв.

Н.В. Некрасов наряду с депутатом Г. Думы С.В. Востротиным и чл. Г. Совета Е.Л. Зубашевым возглавил Сибирское общество подачи помощи раненым воинам [М.В. Шиловский «Первая мировая война 1914-1918 годов и Сибирь» Новосибирск: Автограф, 2015, с.301].

Председателем комитета был Владимир Платонович Сукачев, бывший также председателем общества содействия учащимся в Петрограде сибирякам. За благотворительную деятельность Император Николай II в 1899 г. присвоил В.П. Сукачёву звание почётного гражданина города Иркутска. Некрасов входил в состав членов комитета из нескольких человек, заместителем Сукачева был Востротин. Входил в комитет и член Г. Думы Н.К. Волков. В декабре 1914 г. Некрасов подписал воззвание в котором главными целями общества было объявлена посылка на фронт хорошо оборудованных полевых госпиталей, перевязочных и продовольственных отрядов, а также организовать справочное бюро для организации сношений с родными находящихся в эвакуационных госпиталях [«Иркутские губернские ведомости», 1914, 31 декабря, с.14].

Когда в январе 1915 г. на фронте погиб масон А.М. Колюбакин, Некрасов организовал поездку для поисков его тела. Дочь Колюбакина в розысках сопровождала жена Некрасова Вера Леонтьевна.

Георгий Чулков в воспоминаниях «Годы странствий», вышедших в 1930 г. в СССР, вспоминал что с помощью Некрасова он получил доступ на фронт и был причислен к 1-му передовому сибирскому отряду Союза городов.

7 июня 1915 г. на конференции к.-д. Некрасов поделился впечатлениями о пребывании в Армии: «по отношению к правящему С.-Петербургу господствует сильнейшее недоверие: распространены самые невероятные легенды о германофильских чувствах самых высших столичных сфер, и этими легендами иногда обмениваются командиры частей со своим офицерством. Можно с уверенностью сказать, что в армии отставку Н.А. Маклакова примут с ликованием, как наказание за его германофильство» [«Съезды и конференции конституционно-демократической партии. 1915-1917» М.: РОССПЭН, 2000, Т.3, Кн.1, с.132].

Распространение заведомо ложных сведений об измене русского правительства и Царской Семьи Некрасов приводил как самый положительный факт размножения революционных настроений. Наиболее отъявленный обман позволял настоящим изменникам переманивать на свою сторону новых сторонников и готовить с их помощью государственный переворот.

12 июня 1915 г. Некрасов подал заявление о выходе из ЦК к.-д., потому что ЦК ведёт себя недостаточно лево. «Пассивное отношение ЦК к событиям, возведённый в культ нейтралитет в отношении правительственной политики и полное игнорирование жизни под влиянием преклонения перед западными образцами» было для него невыносимо (цитата из письма). Некрасов хотел действовать [А.Я. Аврех «Распад третьеиюньской системы» М.: Наука, 1985, с.213].

Сложив полномочия члена ЦК, Некрасов сделал не Г. Думу, а Москву и земские и городские союзы Львова и Челнокова основным местом приложения своих сил [Г. Чернявский, Л. Дубова «Милюков» М.: Молодая гвардия, 2015, с.289].

Вероятно, он считал, что в Москве успешнее, чем в Г. Думе, можно вести заговорщическую деятельность и укрыться от политической полиции и её агентов.

11 июля 1915 г. в Большом зале Московской городской думы совещания открыл М.В. Челноков. После Львова и Астрова выступил Некрасов. Его предательская речь сводилась к тому, что «правительство дезорганизовало страну», привело тыл к краху, и выход только в захвате в свои руки дела снабжения армии. Слушатели уверились не только в скором оставлении войсками Риги, но и Варшавы [И.И. Серебренников «Претерпев судеб удары. Дневник 1914-1918 гг.» Иркутск: Издатель Сапронов, 2008, с.136].

Историк М.М. Богословский в дневнике за 1915 г. неоднократно перечисляет примеры наблюдаемой неспособности Челнокова и выборной городской думы разрешать даже мелкие хозяйственные дела в Москве, что показывало голословный характер неумелой либеральной критики правительства. Превознося несуществующие достоинства Г. Думы и партийных кандидатов в министры, газеты натравливали публику на разрушение государственности по примеру 1905 г.

8 августа Некрасов, Волков и Востротин повторно внесли в Г. Думу законопроект о распространении на сибирские губернии положения о земских учреждениях.

17 августа была основано Особое совещание по топливу под председательством министра торговли и промышленности. В него вошёл Некрасов. Был он также и в Особой комиссии для борьбы с дезорганизацией экономики и оказания помощи жертвам войны [Д.А. Тимохина «Санкт-Петербургская организация конституционно-демократической партии в 1905-1907 гг.» Дисс. к.и.н. СПб.: СПбГУ, 2017, с.177, 189].

В появившихся списках лиц, претендующих сменить правительство Горемыкина, Некрасов претендовал на министерство путей сообщения, которое получит в 1917 г.

Громорычащий двенадцативершковый М.В. Родзянко, вошедший в Особое Совещание по обороне государства, срывал его деловую работу, требуя смены власти, т.е. её захвата самим Родзянко и его спутниками по Г. Думе – Некрасовым, Гучковым, Шингарёвым, Астровым [«Возрождение» (Париж), 1976, №189, с.96].

Современные либеральные историки с симпатией описывают устремления профессоров партии к.-д. и прогрессивного блока в 1915 г. Выглядят они как откровенная государственная измена: «учёные призывали к прекращению работы на войну [!], к разоружению [!], к освобождению страны от недемократического правительства» [Т.И. Ульянкина «Михаил Михайлович Новиков» М.: Наука, 2015, с.67].

Такое заявление невозможно совместить с тем как те же к.-д., блок и зомбированные ими историки осуждают Императорское правительство за то что оно якобы не справлялось с успешным ведением войны, и поэтому Царя и его окружение следовало сменить или ограничить во власти. Но дело, оказывается в том, что Монархия не демократична, да ещё и не разоружается перед наступлением вражеских армий.

В биографии комиссара ВКГД по Москве тут скорее ошибка не заслуживающего доверия псевдоисторика, запутавшегося в лживых противоречиях демократической пропаганды разных лет. Верным следует признать только начало подготовки свержения Императора Николая II прогрессивным блоком.

24 сентября 1915 г. на фракционном заседании Некрасов опять поднял вопрос о необходимости менять “конституционную” тактику, т.е. исключительно парламентской борьбы. «Надо снять щит и указать истинного виновника всех бед». Тем самым Некрасов призвал к прямой атаке на Царя [«Наследие Ариадны Владимировны Тырковой. Дневники. Письма» М.: РОССПЭН, 2012, с.157].

За 29 ноября Тыркова записала разговоры в ЦК о Некрасове, добивающемся перемены тактики. Далее идёт непонятная прибавка: «Английская опасность».

12 декабря 1915 г. состоялось учредительное собрание Русского общества для изучения еврейской жизни. Председательствовал граф И.И. Толстой, М. Горький значился заместителем, а Н.В. Некрасов среди нескольких членов [«Время Горького и проблемы истории» М.: ИМЛИ РАН, 2018, с.264].

Горький был фактическим основателем общества. Никаким изучением они заниматься не собирались, заботясь только о борьбе с антисемитизмом. Горький по нескольку раз рассылал наиболее популярным писателям предложение участвовать в издании сборника на еврейскую тему. Ни И.С. Шмелёва, ни А.Н. Толстого Горький ни уговорил, как ни старался. Раскритиковали Горького и сами евреи.

В эмиграции бывший сотрудник белогвардейской печати Лев Арнольдов красочно описал вызвавший у него страх и ужас приезд в Томск в 1916 г. Н.В. Некрасова, за которым виднелись призраки всадников апокалипсиса: чума, война, голод и смерть.

«Здесь началась и политическая его карьера, разгоревшись столь ярким бенгальским светом. Здесь он «отбил» у кого-то из своих коллег жену. Словом, Некрасова в Томске хорошо знали и массы студенчества, конечно, его, что называется, «носили на руках». Он был удачлив в жизни, он был либерален, он за что-то даже, немножко, пострадал от «ненавистного начальства», он делал всероссийскую карьеру, вокруг него был налёт романтики (отбил чужую жену), он был высок ростом, представителен, речист – можно ли удивляться, что его приезд в 1916 году явился для провинциального Томска событием. И вот, помню, как сейчас, вместительный зал Общественного собрания и столько народа в нём, сколько этот зал мог вместить. Будучи не только, как депутат, неприкосновенной для жандармов личностью, но, будучи, кроме того, товарищем председателя Государственной Думы (а всем нам памятно, чем была в глазах широкого общества, в 1916 году, Госуд. Дума!) он, избрав темой «Историю прогрессивного блока», говорил обо всём, о чём говорить хотел… Я не был согласен с тем положением вещей, которое отчётливо определилось в России к 16-му году. И, вот, то, что я, студент, услышал, в 1916 году от товарища председателя Государственной Думы было и неожиданно, и страшно, и нелепо. Человек, с кафедры, бросал в зал зажжённую паклю. Человек открыто, а, по условиям военного времени, и преступно, революционизировал толпу. Казалось, что он вёл всех к кратеру огнедышащего вулкана и мы уже заглядывали в этот кратер, видели бурлящую лаву, которая, вот-вот, взметнётся силой адских подземных сил кверху и низринется, испепеляя всё на своем пути, на наши головы в грозе и буре великой, непосильной для нас войны, своими же руками рыть могилу России – было от чего ужаснуться, как ужаснулся я на докладе проф. H.В. Некрасова» [Л.В. Арнольдов «Жизнь и революция. Гроза пятого года. Белый Омск» Шанхай, 1933, с.66-68].

В феврале 1916 г. на съезде к.-д. Некрасов был возвращён в ЦК. В связи с этим Ариадна Тыркова в дневнике отметила его склонность к интриге. Он «жаден к почёту и неразборчив в средствах». «Точно он не в среде своей партии». Некрасов использовал близость к погибшему на фронте масону Колюбакину для усиления своих позиций, а также Некрасов пытался провести Винавера на место председателя ЦК вместо Милюкова.

Н.В. Некрасов в своем выступлении на съезде Земского и городского союзов в марте 1916 г. поставил задачу создания, помимо Союза городов и Земского союза, новых всероссийских союзов, в том числе «торгового», а также «рабочего», «кооперативного» и др., которые должны объединиться в общий Союз Союзов «с теми же целями и заданиями, какие он имел в 1905 году» [Ф.А. Селезнев «Конституционно-демократическая партия и буржуазия» Нижний Новгород, 2006, с.159].

31 марта 1916 г. Некрасов на заседании ЦК к.-д. настроение страны нашёл пассивно революционным. Шингарёв – бессильно революционным. Раньше окончания войны революционных выступлений они не ожидали, и Милюков видел неготовность населения к революции [«Первая мировая война. Дискуссионные проблемы истории» М.: Наука, 1994, с.135].

А.Я. Гальперн вполне точно объяснял Б.И. Николаевскому, что сравнительно с другими масонами Некрасов склонялся «очень сильно к заговору», чего многие из вольных каменщиков бы не одобрили, знай они о его планах. Естественно, помимо того, что сами масонские группы были тайными ложами, существовала возвышающаяся пирамидой конспиративная иерархия посвящений. Не по причине отброшенной политическим масонством ритуальной обрядности, а ввиду целесообразного привлечения к делу заговора лишь тех, кто может быть ему полезен.

Для Некрасова такими лицами были члены Г. Думы масоны Керенский и Чхеидзе, способные выдвинуться во власть во главе социалистических партий, укрепившись перед толпами ораторскими приёмами. В финансовом мире – Коновалов и Терещенко. Но подобраться к Армии почти никто из масонов напрямую не мог – подползти прямо к генералу Алексееву удалось разве что В.В. Вырубову. Эффективнее всего Некрасов действовал через Г. Львова и М. Челнокова, а Гучкова сподвиг на заговорщическую деятельность только для манёвра, отвлекающего внимание полиции и публики от настоящего заговора.

В мае 1917 г. Некрасов на съезде к.-д. похвалился: «давно уже предвидел революцию и готовился к ней, когда большинство партии его вышучивало за это».

То что именно неприметный Некрасов был центральной фигурой всех разрозненных заговоров, соединяя их по масонской линии в одно значимое целое, верно определили эмигрантские историки ещё когда далеко не все свидетельства были обнародованы [И.П. Якобий «Император Николай II и революция» М.: Домострой, 2010, с.140].

Советские историки подтасовывали значение этой документальной книги, уравнивая её с мистическими фантазиями Г. Бостунича, но никогда не давая фактических опровержений [«Критика основных концепций буржуазной историографии трёх российских революций» М.: Наука, 1983, с.88].

С.П. Мельгунов в «Мартовских днях» признаёт готовность генералов изменить Царю согласно предварительным соглашениям с думской оппозицией. В отличие от И.П. Якобия, историк недооценивает значимость этого факта. В главе «Обманутые генералы» С.П. Мельгунов ошибочно полагает, будто вследствие такой договорённости не точен тезис ряда мемуаристов о введении М.В. Алексеева в заблуждение думскими телеграммами. Эти пункты дополняют друг друга, а не опровергают. Несмотря на готовность М.В. Алексеева к предательству вследствие предшествующего обмана, фальшивое содержание телеграмм требовалось для дополнительного убеждения генерала в противопоставлении интересов Царя и России. Хотя действительная ситуация в Петрограде была такой, что потворство революции и свержение Царя приводило к самым катастрофическим и неуправляемым последствиям.

Пропагандистские оппозиционно-демократические акции успешно достигали Ставки ВГК. Впервые изданные в 2014 г. воспоминания морского офицера Д. Ненюкова подтверждают, насколько велико там было заражение легендой о Г.Е. Распутине, а также ложными представлениями об отсталом характере бюрократического управления Империи.

Прежде таких свидетельств было опубликовано очень много и такие материалы постоянно прибавляются. Ещё один служивший в Царской Ставке офицер переписывал глупые стишки про дворцового коменданта В.Н. Воейкова и Григория Распутина:

«Теперь того кто пьёт Куваку

Ласкает двор и любит Царь»…

«Её запоем пьёт Распутин

И очень хвалит Маклаков» [«Князь Императорской крови Игорь Константинович 1894-1918» М.: Буки Веди, 2014, с.409-410].

Легенда о Распутине создавала впечатление, будто Царская Семья потеряла «способность судить о вещах по существу» «предавшись психологизмам» [П.Н. Савицкий «Научные задачи евразийства. Статьи и письма» М.: ДРЗ, 2018, с.343].

Однако именно расположение к Григорию Распутину показывает трезвомыслие, далёкое от революционного психоза.

Г.Е. Распутин занимался относительно русских ровно тем же, чем по ходатайствам евреев – барон Гинцбург, пользовавшийся своими высокими знакомствами в С.-Петербурге. «С утра до позднего вечера» Г. Гинцбург не знал «других дел, кроме представительства интересов евреев» [Г.Б. Слиозберг «Дела минувших дней» Париж, 1933, Т.1, с.266].

Но в одном случае такое поведение вызывает исключительно одобрение, а в другом бурю проклятий. Такие двойные стандарты раскрывают ложь революционной пропаганды и дублирующих её демократических историков.

Из уважения к антибольшевицким заслугам генералов, вовлечённых в февральскую революцию 1917 г., многие белоэмигранты не высказывались в полный голос о совершённом тогда предательстве М.В. Алексеева. К примеру, лишь недавно были опубликованы содержащие откровенные критические суждения одного из руководителей русского военного зарубежья генерала Э.В. Экка, который сотрудничал с герцогом Лейхтенбергским, Южной монархической армией атамана Краснова, возглавлял 4-й отдел РОВС в Королевстве СХС.

Пользуясь такой сдержанностью, капитан В. Ларионов, проживающий в Берлине, оскорбился разоблачавшей заговор Мильнера книгой И.П. Якобия и написал статью «Очередная клевета». При этом он не опроверг самых существенных обвинений по адресу М.В. Алексеева, а про Л.Г. Корнилова ошибочно написал, будто Кирпичникова награждал следующий командующий ПВО Кузьмин [«Нация» (Харбин), 1939, №22].

Ввиду неопровержимого факта участии М.В. Алексеева в заговоре, его апологеты пытаются оправдать совершившуюся измену заслуженным доверием, которое писал Государь к политике Б.В. Штюрмера, сумевшего продолжить курс И.Л. Горемыкина и вплотную приблизить победу Российской Империи в Великой войне. Адепты революционной пропаганды переворачивали эту логику в обратную сторону и предложение со стороны Государя диктаторских полномочий Б.В. Штюрмеру, а не Алексееву, не заслуживавшего такого доверия, использовалось в качестве довода в пользу заговора: «не родилась ли тогда у Главнокомандующих мысль, что Император Николай Александрович не доведёт Россию до победы» [Е. Месснер «Возражения на книгу В. Кобылина» // «Часовой» (Брюссель), 1973, №566-567, с.18].

Под влиянием лживых доводов противников Императорского правительства, у Алексеева рождалось немало мыслей. Граф Беннигсен из союза партий «17 октября» вспоминал, что генерал Алексеев, оказывая безответственное вмешательство во внутреннюю политику под влиянием некомпетентных пропагандистов (к.-д. идеолога Шингарёва), поддержал протест против повышения цен на хлеб, но это негативно сказалось на поступлении на рынок зерна от крестьян.

В то время правительство Николая II обеспечило основные показатели, требуемые для одоления военного противника. В 1915-1916 г. выпуск винтовок, винтовочных патронов и трехдюймовых пушек вырос в 10 раз, снарядов – в 20 раз, порох, средняя и тяжёлая артиллерия увеличились в 3-6 раз [«Константин Николаевич Тарновский. Историк и его время» СПб.: БЛИЦ, 2002, с.70].

Можно проследить помесячный рост производства взрывчатых веществ от 6342 пуд. в феврале 1915 г. до 100963 пуд. в марте 1916 г. Такой подъём обеспечили 2 казённых и 10 частных заводов [В.Н. Ипатьев «Работа химической промышленности на оборону во время войны» Пг., 1920, с.5].

Эмигрантские историки убедительно раскрыли причины клеветы на достижения Императора Николая II со стороны заговорщиков и их пособников из числа генералов: «победа Царя – означала собою конец мечтам о революции или дворцовом перевороте. Она означала собою мир и спокойный расцвет страны под скипетром Царя-Победителя, — она означала, — скажу откровенно, — позор и посрамление тем, кто пошёл ва-банк, став на пути между Царём и победой» [В.Н. Хрусталев «Пролог трагедии: к истории противодействия принятию Государем Императором Николаем II Верховного Главнокомандования» Париж, 1930, с.46].

Парижское «Возрождение» признавало: «генералы не устояли перед настойчивой самоуверенностью политических главарей» — Львова, Родзянко, Гучкова [И.И. Тхоржевский «Последний Петербург» СПб.: Алетейя, 1999, с.144].

Алексеев в Ставке, «если верить всему что о нём говорили, всё время играл двойную игру». Как и генерал Рузский, моментально переметнувшийся на сторону Г. Думы и революционных войск [Princess Catherine Radziwill «Rasputin and the Russian Revolution» New York: John Lane Company, 1918. P.282-283].

Граф Павел Бенкендорф в воспоминаниях, написанных летом 1919 г., прямо указывает на измену Ставки и Н.В. Рузского – республиканца, навредившего армии революционной пропагандой, и считает, что направление поезда Императора не в Псков, а в Минск, штаб генерала Эверта, привело бы к разгрому революционеров в Петрограде верными военными силами. «Ответственность за эту измену всегда будет лежать на них. Император, Верховный Главнокомандующий Армией, в присутствии врага был предан своими генералами и вынужден был уступить их принуждению» [Paul Benckendorff «Last days at Tsarskoe Selo» Gilbert’s Books, 2003].

Такие сведения широко расползлись и среди мемуаристов, далёких от центров событий, но в отличие от клеветнических сообщений, призванных подорвать монархический режим в интересах революции и демократии, сведения о заговоре генералов имеют почву фактов.

«Как известно, революция была решена в октябре-ноябре 1916 года. Заговорщики торопились, опасаясь» «победы императорских войск». Заговор включал «генералов либерального лагеря». «В настоящее время ни для кого ни секрет ни заговоры генералов против Императора, ни выстрелы Пуришкевича» [А. Волин «Молодая Россия. Конец русского погрома» Берлин: В. Сияльский, 1922, с.83].

Ввиду ограниченного числа участников революционного заговора, почти все суждения современников против Алексеева или в его защиту не имеют доказательной силы. Их доводы стоит воспроизводить только для реконструкции общественного мнения.  Реальность измены Алексеева лучшего всего доказывает его поведение 28 февраля – 2 марта в Ставке.

Истоки измены объясняет наиболее осведомлённый руководитель масонского заговора А.Ф. Керенский в первом за несколько лет публичном докладе о подготовке революции, прочитанном в Праге, признавал перед двумя тысячами слушателей: «нужно помнить, что никто иной как ген. Алексеев ещё ранней осенью 1916 года отчётливо понял необходимость для спасения армии прибегнуть к мерам, в результате которых должно было бы произойти изменение в личном составе верховной власти» [«Дни» (Берлин), 1924, 21 февраля, №392, с.4].

Нет ни одной причины, по какой Керенский стремился бы оклеветать основателя Добровольческой Армии. Напротив, с его позиции, эти революционные заслуги возвышали М.В. Алексеева и делали его более достойной персоной с демократической точки зрения.

Среди воспоминаний Керенского эмигранты считали наиболее недостоверными не указания на роль генерала Алексеева, а те, где клеветнический мотив вполне очевиден, относительно «царской семьи и Корнилова» [К.А. Сомов «Дневник 1926-1927» М.: Дмитрий Сечин, 2019, с.491].

В октябре 1916 г. Некрасов участвовал в коллективной заговорщической беседе с П. Милюковым, А. Коноваловым, Г. Львовым, М. Терещенко, С. Шидловским (всего около 15 чел.) с обсуждением необходимости свержения Императора Николая II, уничтожения Самодержавия и установления конституционной декорации [Э.Н. Бурджалов «Вторая русская революция. Восстание в Петрограде» Л.: Наука, 1967, с.77].

Речь Милюкова 1 ноября сделала его звездой первой величины в революционных кругах. По наблюдению А.В. Тырковой, 2 ноября на фракционном заседании Некрасов «льнул» к Милюкову, был «полон какой-то растерянной ласки», стараясь выразить ему поддержку после прошлых интриг. Старания Некрасова возымели эффект, и 5 ноября в Г. Думе его избрали заместителем председателя.

Позорная клеветническая речь Милюкова многими поклоняющимися этому аферисту либеральными историками оправдывается благими намерениями антимонархической борьбы. Напрасно игнорируя расчётливую продуманность этого удара, её иногда называют: «преступнейшее легкомыслие» [П.П. Менделеев «Свет и тени в моей жизни. 1864-1933» М.: Кучково поле, 2017, с.394].

Милюкова справедливо обвиняли в том, что его речь производила пораженческий эффект, убеждала в бесцельности, бесполезности борьбы с Германией, т.к. «вражеская рука тайно влияет на направление хода наших государственных дел». Милюков тем призвал всех переключиться на борьбу с Императорским правительством [А.С. Резанов «Штурмовой сигнал П.Н. Милюкова» Париж, 1924, с.6].

Жаждавшие возмездия монархисты недоумевали, почему оппозиционная Г. Дума и демократические партии не были разгромлены за эту измену Милюкова и поддержку его. Но поскольку Государь все усилия сосредотачивал на внешней войне, то провокационные попытки развязывания внутренних конфликтов, по возможности, игнорировались.

27 апреля 1917 г., вспоминая речь Милюкова, тогда им поддержанную, В.В. Шульгин утверждал, что нападение на Б.В. Штюрмера вызвано тем, будто «он хочет рассорить нас с союзниками, в особенности, с Англией».

Правые депутаты Г. Думы знали, что за пораженческой провокацией Милюкова 1 ноября стоял Бьюкенен. К.А. Тарасов писал, что после этой речи Милюков три ночи ночевал то у английского посла, то в Г. Думе, пока не убедился, что его не арестуют. «Играет огромную роль английский посол Бьюкенен, у него шпионство над всеми до такой степени развито, что ему положительно всё известно». Удалить посла из России монархистам не удалось. «Значит начало английского засилья вместо немецкого. Насколько оно будет лучше – не знаю» [«Представительные учреждения» М.: РОССПЭН, 2014, с.497].

Автор, сильно настроенный в пользу Германии и ошибочно веривший в склонность Царя, Протопопова и Распутина к заключению сепаратного мира, передаёт также слухи про получаемые Милюковым английские деньги. Бьюкенен прислал к Г. Думе свой автомобиль и лично встретил его после произнесения клеветнической речи 1 ноября, обнял и увёз в посольство во избежание его ареста [George Thompson «Der Zar, Rasputin und die Juden» Hamburg, 1922].

12 декабря 1916 г. Тыркова записала опровержение Милюковым легенды, будто он прятался от ареста в английском посольстве. Вполне может и так, но после убийства Распутина Тыркова опровергала похожий слух: «англичане, смеясь, уверяют, что даже пущены слухи об участии воен. Англ. Миссии в убийстве Распутина». А этот слух оказался верен и здесь возможно его расчётливое превентивное предупреждение, хотя информаторы Тырковой могли об этом и не знать. Бьюкенен первее всех успел сообщил близкому к заговорщикам Великому Князю Николаю Михайловичу об убийстве Распутина.

«Согласно последним исследованиям, в убийстве [Г.Е. Распутина] принимали участие Освальд Рейнер и Стивен Элли, специальные агенты британской разведки в Петрограде» [Хелен Раппапорт «Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни» М.: Эксмо, 2017, с.566].

Так что напрасно Челноков, Милюков и др. к.-д. прославляли британский парламентаризм и вели разговоры на темы: «пусть наши правые перестанут чувствовать слепое недоверие к Англии» [«Россия и Англия. Речи, произнесенные на торжественном открытии Общества сближения с Англией в Москве, 22 мая 1915 года», 1915, с.40].

Разбирающийся в таких делах военный сразу определил роль профессора литературы Бернарда Пэрса из Ливерпуля в качестве шпиона, контролёра и связника, который работает на «союзническое настроение», в т.ч. среди русских генералов [А.Е. Снесарёв «Дневник 1916-1917» М.: Кучково поле, 2014, с.206].

Переводчик басен Крылова Б. Пэрс организовывал поездку и выступление депутатов Г. Думы в британском парламенте, вплоть до того, что П. Милюков обговаривал с ним темы выступления в Лондоне с целью нанесения идеологических ударов монархистам – противникам к.-д.

Полная пропагандистских искажений биография Милюкова ошибочно указывала, будто личные знакомства Милюкова с политическими деятелями Антанты обеспечили быстрое признание революционного правительства в 1917 г. [Г.В. Вернадский «Павел Николаевич Милюков» Пг.: Свобода, 1917, с.26].

Отражая самомнение Милюкова, разделяемое его группой поддержки, это суждение выворачивает закономерность наизнанку. Милюкову придавали мнимое значение поскольку он делал то что требовалось английским и другим европейским демократическим политикам, под которых он подстраивался. Им вертели такие агенты как Пэрс, а дешёвые апологетические брошюрки не давали Милюкову подлинного политического влияния.

История противостояния Британии и Российской Империи за прошлые годы неплохо изложена в книге Е.Ю. Сергеева «Большая игра 1856-1907. Мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии» М.: КМК, 2012. Однако историк не рассматривает и потому не находит продолжения этой борьбы после 1907 г., ошибаясь относительно сроков её окончания.

А.П. Извольский свернул наследство графа В.Н. Ламздорфа, но английское наступление в Азии продолжилось в прежнем направлении [И.П. Сенченко «Персидский залив: взгляд сквозь столетие» М.: Международные отношения, 1991, с.89].

Опасением усиления России на Ближнем Востоке объясняется то что «английская политика в начале войны не была дружественной» (мнение морского министра И.К. Григоровича). Здесь просматривается преемственность с прежними английскими диверсиями против Русского Флота [А.П. Лукин «Флот: русские моряки во время Великой войны и революции» Париж: Библиотека «Иллюстрированной России», 1934, Т.1, с.16, 183-184].

Генерал-лейтенант из Главного Артиллерийского Управления вспоминал: «большая часть наших контрактов была заключена для нас Английским Правительством, причём наши интересы не были достаточно ограждены» [А.П. Залюбовский «Снабжение Русской Армии в Великую войну винтовками, пулеметами, револьверами и патронами к ним» Белград, 1936, с.6].

Британия не отличалась верностью союзникам, и если в 1917 г. Лондон предал Россию, то в ближайшие годы после победы 1918 г. в качестве вероятного военного противника Англии рассматривалась Франция, несмотря на её дипломатическую уступчивость при дележе трофеев [А.М. Фомин «Война с продолжением. Великобритания и Франция в борьбе за «Османское наследство». 1918-1923» М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2010, с.434-435].

В выпуске «Весь Петроград» за 1917 г. местом проживания Н.В. Некрасова записана Тверская ул. Дом 13 (адрес не менялся с 1914 г.).

На очередных совещаниях о будущей революции в январе 1917 г. Некрасов предрекал, что вскоре наступит революционный взрыв, и им надо будет противостоять анархии, создавая новое левое правительство (Э. Бурджалов ссылался тут на фонд ЧСК).

По сведениям политической полиции, Некрасов говорил, что не будет ни министерства доверия, ни ответственного министерства без «совершенно реальной угрозы» Императорскому правительству, т.е. без революционного мятежа.

Создавать такую угрозу должен, согласно, желанию Некрасова, будущий всероссийский рабочий, кооперативный, торговый союз, по примеру городского и земского, который присвоит себе правительственные функции.

Согласно полицейским донесениям от 28 января 1917 г., в Петрограде получила широкое распространение речь беседы Н.В. Некрасова с французским генералом Ноэлем Кастельно. Содержание её едва ли передаёт действительные слова Кастельно, но имеет смысл обратить внимание, какие суждения приписываются масону Некрасову накануне революции: «мне и моим товарищам кажется, что наше правительство больше боится наших союзников и их победы, чем Германии… Мы знаем, что подобного рода опасения недавно существовали и у союзников».

Здесь можно усмотреть осведомлённость Некрасова в участии английских агентов в заговоре против Николая II. Насчёт убеждённости, что Императорскому правительству следует бояться А. Мильнера, в том же донесении охранного отделения имелось далее следующее. Среди депутатов Г. Думы говорят, что «Бьюкенен получил будто бы из Англии очень важные и достоверные сведения, что в России вновь усилилась германская партия».

Посол Бьюкенен заранее стал готовиться к тому, чтобы покинуть Россию: «Я не в силах дольше оставаться в России: меня утомили интриги, которые ведутся во дворце против Англии: не проходит ни одной почты из Англии, чтобы я не получил оттуда указаний на то или другое выступление нейтральных германофилов».

Бьюкенен жил в Петрограде, но про мифических германофилов узнавал только по директивам из Лондона.

Эти беседы, Некрасова и Бьюкенена, составляют пару к двум другим крупным и частым слухам, заинтересовавших охранников. Это слух о событии «первой важности», т.е. о революции, которую приурочивают то к 9 января, то к 14 февраля, буквально на каждую неделю. Как мы знаем, “хлебное” движение 23 февраля было привязано к смене Василия Гурко на М. Алексеева и к отъезду Царя в Ставку. С самого нового года спусковой крючок мог быть нажат и ранее чем это произошло.

Из столь же «высоко-авторитетных» источников, косвенно отражающих подготовку спецоперации Мильнера, и полицейские сообщения об отравлении генерала М.В. Алексеева. Якобы ему дали яд, а состоящие на государственной службе врачи, зная об этом, позволяют ему умереть. Отравление осуществляет та же самая мифическая германская партия. Согласно логике заговорщиков, Императору Николаю Второму следовало опасаться как английских союзников, так и пошедшего на договорённость с изменниками генерала Алексеева.

Вовлечение в заговор Алексеева в начале 1917 г. могло отразиться в выступлениях представителей рабочих групп военно-промышленных комитетов, которые, подготавливая почву переворота, сообщали, что «армия – по их проверенным сведениям и данным – уже приготовилась и выражает намерения поддержать все выступления». В такой обработке замечены Гучков, Коновалов и Львов [«Буржуазия накануне Февральской революции» М.: Госиздат, 1927, с.94, 121, 123-124, 174].

Подозрение в отравлении Алексеева возникло закономерно, поскольку внезапная болезнь генерала, вызвавшегося стать «исполнителем», сорвала планы масонского переворота: операция, «задуманная кн. Г.Е. Львовым осенью 1916 г. не осуществилась», «предполагался арест Александры Фёдоровны» [«Дни» (Берлин), 1925, 12 марта, №713, с.1].

Керенский умалчивает, что Некрасов инициировал заговор Гучкова для прикрытия связи Алексеева с Львовым, отвлечения внимания политической полиции. Именно Некрасов и его масонская группа стояла в центре нескольких проектов переворота.

В начале февраля 1917 г., как узнавали другие осведомители Русского правительства, А. Гучков обрабатывал приехавшего из Парижа во главе французской миссии министра колоний Гастона Думерга, внушая ему, что Царское Село, т.е. Государь и Императрица, не хочет победы [«Вопросы истории», 2000, №6, с.9].

На сторону революционного заговора пытались перетянуть всех кого только можно. При ведении аналогичных переговоров в Петрограде с лидером английской миссии А. Мильнером, его долго уговаривать не приходилось. Поскольку историки не находят значимых видимых причин приезда Мильнера на Петроградскую конференцию, главной целью его визита было личным авторитетом удостоверить соучастников заговора в России об английских намерениях свергнуть Русского Императора.

На официальный запрос Палаты общин, делал ли во время пребывания в Петрограде лорд Мильнер попытки прямо или косвенно вмешаться в русские дела, 9 марта ст. ст. Бальфур, конечно, ответил отрицательно.

Интересен приводимый всеми типами источников слух, что кто-то пропагандировал рабочих идти на демонстрацию к Думе 14 февраля от имени Милюкова. Это был подготовительный вброс идей грядущего переворота с подложными именами его организаторов. В истории партии к.-д. А.А. Корнилов в марте 1917 г. сообщил: «сперва предполагалось, что движение начнётся 14 февраля», поясняя, что 23 февраля стало неожиданным «только в смысле выбора момента», для тех кто не был среди его организаторов.

Профессор М.П. Чубинский в записную книжку занёс, что 14 февраля «ожидались серьезные беспорядки, вдохновляемые частью пораженцами, часто же (как шла упорная молва) провокацией. Ждали таких забастовок, что запасали даже воду и свечи» https://www.alexanderyakovlev.org/almanah/inside/almanah-doc/71739

Ложные слухи подготавливали почву и пытались создать искусственный дефицит заблаговременно.

Активная подготовка переворота в начале февраля отмечается различными авторами: «Петроград переполнен всевозможными, противоречивыми и таинственными слухами. Говорят, готовится что-то. Но кто готовит, почему, зачем, — никто не знает!». Эти предупреждения мотивировали к скупке хлеба и заготовке запасов [Э. К. Пименова «Дни великого переворота в России. Очерки Великой русской революции» Пг.: Благо, 1917, с.6].

С начала февраля по Петрограду ходили «слухи о том, что город останется без хлеба, таинственные россказни о каких-то необыкновенных приготовлениях полиции» [С.В. Марков «Покинутая Царская Семья» Вена, 1928, с.60].

15 февраля Некрасов председательствовал в Г. Думе, когда Керенский призывал добиваться окончания войны и говорил, что министерства занимаются только тем что разрушают страну, независимо от лиц, держащих портфели.

23 февраля цепь событий закрутилась с описанной в Г. Думе министром Риттихом организованной массовой скупкой хлеба и искусственной организацией временной видимости продовольственного дефицита. Текст речи Риттиха, разоблачающий подрывные приёмы заговорщиков, был опубликован в Петрограде в последний день выхода газет – 26 числа. Ещё раз его рассказ был опубликован в итоговом издании стенографических отчётов 5-й сессии 4 созыва Г. Думы.

Следующая часть задуманных мероприятий, по одному из описаний наблюдателями-иностранцами, – появление на Марсовом поле толпы женщин, среди которых кроме работниц были студентки, учительницы, медсёстры и дамы высшего общества. К ним присоединилась группа рабочих (судя по выбранному наименованию, группа была намного менее толпы), после чего «как по волшебству, появились сотни и сотни студентов» [Х. Раппапорт «Застигнутые революцией. Живые голоса очевидцев» М.: Эксмо, 2017].

Демонстрация, приуроченная к международному женскому дню, могла не иметь прямого отношения к глобальному антимонархическому заговору. Такие демонстрации беспрепятственно и без последствий проходили регулярно.

Небывалым и необъяснимым, согласно полицейским отчётам тех дней, было регулярное возобновление забавляющихся абсурдностью своих требований демонстраций. Они явно были кем-то организованы и оплачены.

Так что волшебное присоединение к женской демонстрации сотен студентов следует понимать как начало спецоперации Мильнера. Они прикрылись женщинами для увеличения своей численности и использования их для отвода глаз на якобы народный характер начатой акции.

В зарубежной литературе о заговоре Мильнера я пока не встречал полного понимания схемы организации переворота. К примеру, шотландские авторы книги «Тайные истоки Первой мировой войны» (2014) Джерри Докерти и Джим Макгрегор, считающие себя последователями Сиднея Фея и Кэрол Квигли, пишут об английском подкупе руководителей рабочих на Путиловском заводе и других промышленных предприятиях https://firstworldwarhiddenhistory.wordpress.com/2017/10/17/the-rape-of-russia-1-out-with-the-old-order/

Приём вовлечения рабочих через их лидеров – лишь предположение. Ссылка на Гвидо Препарата о руководящей роли Бьюкенена в заговоре тем менее убедительна, поскольку Препарата это обвинение основывает на книге Л. Дегрелля «Хитлер, рождённый в Версале» (1987), изданной ревизионистским IHR [Г. Препарата «Гитлер, Inc. Как Британия и США создавали Третий рейх» М.: Поколение, 2007, с.61].

Бельгийский монархист Леон Дегрелль, доживший в Испании до 1994 г., очень плохо разбирался в положении дел Российской Империи. Историю февральской революции он в основном излагает по Л. Троцкому или подобным ему оценкам царских министров и Г.Е. Распутина.

Дегрелль считал, что британские агенты опасались заключения сепаратного мира из-за шока от убийства Распутина. «Британский посол в России был в центре схемы свержения царя». «Британское вмешательство во внутренние дела России лишило русских националистов шансов пережить наступление сил международного коммунизма» («Hitler: Born at Versailles»).

При том, насколько слабое представление имел Дегрелль о событиях в России, его суждения не имеют никакой ценности, тем более, когда он считает, будто протесты в Петрограде не имели руководства и шли против голода и войны.

Такой подбор источников не доказывает ровно ничего. Докерти и Макгрегор правы только в отрицании спонтанности февральских событий и в постановке вопроса о связи А. Мильнера с отречением Императора Николая II.

Более необычно, что историки из Глазго и Эдинбурга считают, что вторым агентом Тайной Элиты, организовавшей свержение Русского Царя, был глава Британской военной миссии в России Джон Хэнбери-Уильямс. Занимаясь биографией лорда Мильнера, я прежде этих писателей обратил внимание на их общую работу в Южной Африке, и то что он мог играть важную роль во время восстания, влияя на Ставку и начальника штаба М.В. Алексеева.

Однако своё суждение Докерти и Макгрегор вновь ничем не подкрепили, не приняв во внимание воспоминания Хэнбери-Уильямса и не приведя насчёт него существенных данных. Хотя и праволиберальное, но всё-таки ощутимо сильное расположение Хэнбери-Уильямса к Царю обусловило довольно частое обращение к его книге русского монархиста Виктора Васильевича Кузнецова, первого переводчика воспоминаний Юлии Ден «Подлинная Царица», автора «Русской Голгофы» (2003).

Другие зарубежные публикации об организации свержения Николая II А. Мильнером и обществом Круглого Стола опираются в основном на книгу А. Гулевича, подбор источников застрял на уровне 50-летней давности без движения https://issuu.com/peterpalms/docs/masquerade_in_moscow

Полная неубедительность таких доводов, наряду с советскими и либеральными теориями стихийного восстания, путаница версий воздействия немецких денег, партийных или масонских организаций в зарубежной и русской монархической историографии, году к 2005-му побудили меня разобраться со всей этой мешаниной теорий и избавиться от недостоверных предположений. Постепенно удалось выявить основные движущие силы и прорисовать чуть точнее процессы.

24 февраля протестующие выступили у Городской думы с требованием, чтобы городской голова рассказал о продовольственном положении. Их разогнала полиция [А.В. Мамаев «Городское самоуправление в России накануне и в период Февральской революции 1917 г.» М.: ИстЛит, 2017, с.179].

Согласно донесению директору Департамента Полиции А.Т. Васильеву за 24 февраля, в этот день «среди демонстрантов наблюдалось значительное число учащейся молодёжи». Был произведён первый револьверный выстрел в полицию. Отмечалось что провокационные речи среди рабочих вели «посторонние ораторы». Они требовали двигаться к Г. Думе и устранить Императорское правительство [«Февральская революция 1917 года. Сборник документов» М.: РГГУ, 1996, с.27-28].

Несмотря на то что рабочих никак не удавалось подвигнуть на это, общий план переворота с самого начала имел формулируемую студентами нацеленность. Протесты со стороны рабочих провокаторы старались вызвать распространением лживых слухов о планируемом будто бы введении выдачи по карточкам не более 1 фунта хлеба.

В путаных мемуарах масона В.А. Оболенского произведена типичная для него подмена, будто февральский бунт вызван снижением выдачи до 1 фунта. Но это не реальный факт, а средство обманного манипулирования. Рабочие протесты вызывались не действительными причинами, а революционной мифологией.

Аналогичный эпизод есть в истории французской революции, когда загадочное, не поддающееся множеству объяснений, начало волнений ко времени открытия Генеральных Штатов, связывается со словами Ревеньона, владельца мануфактуры, о возможности для рабочих жить при зарплате 15 су в день. Ревеньон, чей дом был разгромлен самым первым, объяснял, что не мог такого сказать, т.к. его рабочие получали зарплату выше в 2-3 раза. Однако относительно владельцев фабрик целенаправленно распространяли ложные слухи, которые становились причинами волнений, а не что-либо реальное [Е.В. Тарле «Рабочий класс во Франции в эпоху революции» М.: АН СССР, 1957, Т.2, с.26].

Относительно Франции лживые историки потом распространяли версии, будто само королевское правительство намеренно провоцировало революцию, чтобы её подавить. Параллелей с 1917 г. обнаруживается много. Французские революционеры ввели календарь, согласно которому вместо отдыха по воскресеньям рабочим ввели праздничный день один раз в 10 дней. К политическим целям революции рабочие нисколько не стремились, в местных революционных комитетах участия не принимали (см. также у Тарле «Рабочие национальных мануфактур во Франции в эпоху революции 1789-1799»).

После того, в 21 час 24 февраля по приглашению Н.Д. Голицына, на заседание Совета Министров от Г. Думы явились Родзянко и Некрасов и потребовали передать продовольственное дело городскому общественному управлению [Г.П. «В цитадели русской революции» Петроград, 1917, с.12].

Несмотря на компетентные разъяснения А.А. Риттиха о полном продовольственном обеспечении столицы, такая передача посчиталась возможной в случае изменения надлежащего закона Г. Советом и Г. Думой.

Выдающийся министр Императора Николая II, Риттих был сыном генерал-лейтенанта, окончившим Александровский лицей. Риттих имел богатый опыт работы в МВД и министерстве финансов, написал выдающиеся исследовательские труды по крестьянскому переселению, землепользованию и правопорядку. Его выдвижение показывало отличное качество кадровой политики Николая II, также как появление на первых ролях И.Л. Горемыкина или князя Н.Д. Голицына.

25 и 26 февраля организаторы революционных акций делали всё возможное, чтобы раскачать уличный конфликт и сильнее натравить солдат и полицию на народ. Тем не менее, несмотря на все усилия наёмных агентов, перестрелки, драки и крики, митинги и протесты не переросли бы в революцию. Не получится слишком долго срывать работу предприятий и транспорта, а 27 февраля наступал понедельник. По сведениям МВД, А.Д. Протопопов в воскресенье передавал В.Н. Воейкову о намерении рабочих возвращаться к труду. С этим вынуждены были считаться и заговорщики, организаторы военного мятежа.

Создав за минувшие три дня легенду о голоде и том что беспорядки вызваны неспособностью Царского Правительства обеспечить нужды народа, творцы создающей все мыслимые бедствия революции перешли к решающему этапу переворота – военному восстанию. По изложенным обстоятельствам, его следовало совершить именно к раннему утру 27 февраля.

Имеющиеся источники не позволяют говорить, что масонская организация Некрасова, Г. Дума или какие-либо партийные социалистические структуры стояли за студенческим хлебным акционизмом 23-26 февраля и нападениями на монархические силы в Петрограде.

Совсем иное начинается с 27 февраля. Всё военное восстание и направление солдат к Г. Думе осуществляется под прямым руководством Керенского и Некрасова, при том что солдат выводят английские агенты с раздачей солдатам по 20 рублей, но не менее важно и моральное стимулирование с дезориентацией верноподданных. Используя легенды о сепаратном мире, немецком засилье в верхах, измене Распутина и Протопопова. Солдатам планируемое свержение правительства и Николая II преподносили скорее как патриотический акт в интересах победы, нежели как способ скорейшего окончания войны. Использовался авторитет англичан как военных союзников России.

Трудно сказать, насколько Некрасов понимал, что именно происходило 23 февраля. Гучков, Маклаков, Милюков в один голос твердили, что план дворцового переворота был опережён и сорван, но Некрасову Гучков был нужен только для отвлечения от себя внимания политической полиции. Керенский в эмиграции не решился на прямые обвинения во время встречи с Мильнером в июне 1918 г. в Лондоне, но уже прямо перед организуемым Т. Престоном переворотом в Омске ноября 1918 г., Керенский предупреждал Авксентьева об опасности со стороны А. Мильнера, а после завершения Гражданской войны прямо обвинял лорда Мильнера в срыве подготовленного переворота, что относится скорее к 23 февраля, но возможно и к 27-му тоже.

Некрасов объяснений по этому поводу не даёт. Совершенно обошли тему связи с заговором Мильнера масоны, дававшие в эмиграции интервью Б. Николаевскому, т.к. стыдились этой самой тёмной страницы прошлого или сами не владели полной информацией ввиду отдельно стоящего от масонского, английского заговора. Керенский вообще мог не понимать, что Мильнер действует и против него, до самого августа 1917 г.

На частном совещании членов Г. Думы 18 июля Пуришкевич напоминал, что 27 февраля Керенский, Чхеидзе и Скобелев уговорили Думу возглавить восстание. «Благодаря Думе, действительно совершилась революция». Чему Пуришкевич выражал удовлетворение, сожалея только, что к революции примазался ИК СРСД. Родзянко тогда возмутился, что Пуришкевич назвал ИК сбродом проходимцев и предателей.

«Среди руководящих членов «штаба Керенского» и «центрального органа» были А.Ф. Керенский, М.В. Родзянко, Н.С. Чхеидзе, М.А. Караулов и А.И. Гучков. Предположительно, в его работе принимали участие П.Н. Милюков и М.И. Скобелев». Все они разместились в комнатах Н.В. Некрасова [А.Б. Николаев «Государственная дума в Февральской революции» Рязань, 2002, с.60].

Одним из самых важных эпизодов военного переворота был захват утром 27 февраля Главного Артиллерийского Управления и складов его арсенала. При этом был убит защищавший склады их заведующий генерал Матусов. Нацеленность на результат так определённа, что «восставшие войска» «с утра двинулись стройными колоннами к арсеналу» [«Как русский народ завоевал свободу. Обзор революционных событий» Пг.: Тип. С. Самойлова, 1917, с.13-14].

После этого началась раздача оружия захватным командам и штурм заговорщиками ключевых государственных учреждений.

Такую организованность будут расхваливать ещё в другом месте. 2 марта в Москве подле Городской думы английские офицеры говорили: «мы не знали что у вас такая прекрасная дисциплина», «мы счастливы, что являемся свидетелями этих незабываемых дней», «англичанам машут фуражками, их приветствуют» [«Как совершилась великая русская революция. Подробное описание исторических событий за период времени с 23 февраля по 4 марта 1917 г.» — Пг. Народоправная Россия, 1917, с.92].

В Москве такого хаоса как в Петрограде не было. Но было что похвалить и в столице. Как всё-таки красочно описан этот ключевой эпизод якобы никем не организованного стихийного выплеска народного гнева. Стройными колоннами. С утра пораньше. В самый важный пункт назначения.

Революционная печать, как правило, затемняла смысл произошедшего утром 27 февраля. Хотя казалось бы, самый важный момент следовало осветить подробнее и правдивее. Но нет, про 27 февраля пишут, будто «улицы были полны рабочих», а к ним присоединились войска. Затем «лица, руководившие, восставшими солдатами, сняли караул у Таврического дворца». Факт руководства важен, но кем были эти лица, не уточняется. И только после всего этого, в нарушение правильной хронологии, идёт упоминание о том, с чего всё началось: «ещё утром этого дня» был захват Арсенала [И. Шадрин «Свободная Россия. Дни Великой Русской революции» Казань: Тип. Окружного штаба, 1917, с.11].

Таким образом создавалось ложное впечатление о последовательности событий и их значении. Следует это исправить.

«В библиотеке сторож сказал мне, что на Литейном у Арсенала происходит настоящее сражение с ужасной стрельбой». «В швейцарской опять я услышал о крупной стрельбе на Литейном» [Сергей Прокофьев «Дневник 1907-1918» Париж, 2002, Т.1, с.640].

Химик Ипатьев правильно помнит, что захват Главного Артиллерийского Управления произошёл утром в понедельник, но он ошибается с датировкой 26 февраля. Правильно – 27-го. Его вызвал по телефону дежурный писарь Химического комитета с предупреждением о готовящемся захвате, после чего Ипатьев наблюдал как сначала в ГАУ прибыл английский атташе А. Нокс, а «через некоторое время начали доноситься звуки выстрелов, все учащавшиеся, и сильный гул приближающейся толпы». «Солдаты с выстрелами ворвались в вестибюль и начали отбирать холодное оружие офицеров Управления» [В.Н. Ипатьев «Жизнь одного химика» Нью-Йорк, 1945, Т.2, с.10].

Оказавшись в ключевом пункте революционного удара прямо перед его нанесением и проследив захват ГАУ, Нокс и Ипатьев вышли на Литейный проспект и Нокс спросил толпу, что она собирается делать дальше. Ипатьев утверждает, что не может воспроизвести весь разговор, но в его ходе мемуарист дал революционерам адрес, по которому следует найти министра Протопопова.

Учитывая явную поддержку восстания со стороны Нокса и Ипатьева, возникает вопрос, откуда могли быть получены сведения о намерении восставших захватить Арсенал до их прихода к ГАУ. Объяснением служит существование сил, управляющих восстанием, способных предупредить о захвате объектов до того как якобы стихийная революция до них доберётся. Уточнить этот момент может полная датировка всего хода движения к Арсеналу и ГАУ.

С.П. Мельгунов в «Мартовских днях» почти не заметил роль студентов, проигнорировал ключевое военное выступление утра 27 февраля, сосредоточившись на разборе действий ВКГД и СРСД.

Разгром ГАУ соседствует с дневниковой записью 27 февраля, где точно характеризуется предмет восторгов противников Николая II и Российской Империи: «всё это так отвратительно, что трудно верить глазам» [Е.Н. Сайн-Витгенштейн «Дневник 1914-1918» Париж, 1986, с.79].

Утром 27 февраля именно под председательством Некрасова в его помещениях финансовой комиссии состоялось частное совещание совета старейшин о захвате правительственной власти под вывеской Г. Думы в качестве народной власти. Некрасов начал руководить переворотом за спиной Родзянко, которого на это совещание даже не позвали. Родзянко присоединился позже и формально его даже поставили во главе ВКГД для демонстрации поддельной преемственности между законностью учреждения Г. Думы и ВКГД, хотя самопровозглашённый ВКГД не мог иметь полномочий всей Г. Думы, а законосовещательные функции Г. Думы полностью исключали возможность осуществлять исполнительную власть, т.к. это нарушало черту полномочий Г. Думы.

Некрасов предлагал открыть официальные заседания Г. Думы наперекор роспуску, с чем многие не согласились, включая Родзянко. Что не мешало в следующие дни Некрасову подписывать приказы о назначении революционных комиссаров в качестве исполняющего обязанности председателя Г. Думы. Официально Некрасов, по обнаруженным А.Б. Николаевым документам, считался заместителем председателя ВКГД, все 4,5 дня пробыл в Таврическом дворце и за это время спал только 2 часа.

Н.Д. Голицын спрашивал, не подойдёт ли на место Протопопова генерал Маниковский. По-видимому, до него дошло предложение Некрасова через информатора Куманина, который некоторое время продолжал сообщать Совету Министров о происходящем в Таврическом дворце. Родзянко, Некрасов, Дмитрюков и Савич приезжали к Н.Д. Голицыну с целью уговорить Михаила Александровича стать регентом (и тем самым заместить Государя). Понимая это, П.Л. Барк ответил, что сие будет означать окончание Царствования Николая II [В.Н. Шаховской «Так проходит мирская слава» Париж, 1952, с.200, 202].

Запись речей частного собрания депутатов Г. Думы о создании революционной власти открывается с предложения Некрасова, который, тем самым, оказывается инициатором образования ВКГД и Временного правительства.

По сообщениям, которые доходили до Москвы 28 февраля, Маниковский, предложенный Некрасовым, якобы действительно занял место Н.Д. Голицына. Так говорили в московском военно-промышленном комитете.

Некрасов участвовал в попытке санкционировать захват власти новым правительством, воздействуя на Великого Князя Михаила Александровича, который 27 февраля выехал из Гатчины, вызванный от имени Родзянко. Только после встречи с Родзянко, Некрасовым, Савичем, по дневниковым записям Великого Князя, он увиделся с Н.Д. Голицыным, М.А. Беляевым, С.Е. Крыжановским. Попытка воздействия на Императора через Михаила Александровича не удалась: Николай II отказался назначать во главе правительства Г.Е. Львова, представлявшего интересы революционного заговора [В.М. Хрусталев «Великий Князь Михаил Александрович» М.: Вече, 2008, с.350].

Вопреки надеждам защитников Империи, Великий Князь не присоединился к ним для вооружённой поддержки законного правительства и после провала воздействия на Царя уехал обратно в Гатчину.

Тем не менее, два из серии проектов Некрасова о Маниковском и регентстве провалились. Заговорщики впустую потратили множество часов и всё ещё не смогли создать иллюзии законного свержения Императора Николая II и его правительства. А Петроград погибал в хаосе.

Э. Бурджалов приводит рассказ Некрасова об этой неудаче: «в 9—10 часов вечера мы ехали обратно через революционный город. Зон уже не существовало. Сплошная революционная волна всё залила. Вооруженные автомобили много раз задерживали нас и спрашивали пропуск. Временами удовлетворялись, а временами уже имя Родзянко встречалось неодобрительно… всюду горели участки. Картина была вполне ясна».

Теперь заговорщикам оставалось рассчитывать на другую часть плана с вовлечёнными в тайные соглашения с лидерами переворота генералами Ставки и штаба Северного фронта.

Как я уже показал в предыдущих исследованиях, основной проблемой штаба заговорщиков из числа масонов ВВНР было вовлечение в верхушечный переворот с запланированным арестом Царя и Правительства слишком большого числа солдат и рабочих, которыми пытались управлять студенты. Влияния студентов хватило на захват толпами центральных правительственных учреждений, но укрепить новую власть они не могли, и она тонула в анархии.

В первом же номере «Известий Петроградского Совета рабочих депутатов» за 28 февраля в количестве более 200 тыс. экз. был напечатан никем прямо не подписанный призыв к борьбе с шайками хулиганов, которые грабят лавки и квартиры жителей города. Грабителей, бросающих тень на «дело свободы» предлагалось тащить к коменданту Петрограда в Г. Думе. Опубликован был и призыв отбирать оружие у тех, кто производит на улицах бесцельные выстрелы вместо того чтобы направлять их на монархистов.  Т.е., организаторам правительственного переворота стихийные народные выступления только мешали – революции они не делали.

Сбоку было напечатано официальное общее обращение к солдатам от партий ПСР и РСДРП, между действиями и целями которых в эти дни не имелось никакой разницы. Лозунги соединяться пролетариям и обретать в борьбе своё право сошлись и сомкнулись. Обе социалистические партии объявили, что война ведётся в интересах капиталистов, и мятеж 27 февраля – это восстание армии для прекращения войны. С другой стороны, солдат пугали какими-то невиданными террористическими карами от Царского Правительства: «Враг беспощаден. Всякий, кто изменит теперь восставшему народу, будет уничтожен врагом». Социалисты призвали захватывать телеграф, телефон, электрические станции, вокзалы, госбанк, министерства.

В прибавлении к №1 «Известий» появилось помеченное 27-м февраля обращение Родзянко от имени ВКГД с призывом щадить те же самые станции, трамваи, всё государственное и частное имущество, нанесение вреда которым грозит неисчислимыми бедствиями всему населению. Тем самым руководители переворота прямо признавали и понимали, что именно революция является основной угрозой жизни и благополучия народа.

В этих воззваниях ни слова не говорилось о мучительном голоде, который собирается как-либо одолевать революционная власть, поскольку такого голода в качестве причины переворота не существовало. Но опасения что революция может его создать, возникли своевременно.

Даже революционные издания признавали, что в февральском перевороте широко участвовали не патриоты, а бандиты, с первых же дней и часов начавшие «врываться в обывательские квартиры якобы для обысков, а в действительности для грабежа и воровства. Военными автомобилями овладели какие-то весёлые [!] люди в шинелях и без шинелей, среднего возраста и подростки [!], женщины в платочках и девицы в шляпках» [«Русское богатство», 1918, №4-6, с.233].

Те самые участники роковых смеющихся демонстрациях 23-25 февраля, запомнились не только составителям полицейских отчётов. Эти весельчаки нисколько не страдали от голода.

Как вспоминал журналист «Нового времени», «казалось, это вовсе не революция, а народное гуляние», т.е. массовое развлекательное празднество, а не стихийный акт несчастных, доведённых до последней степени отчаяния. Близорукий Ренников, заметивший студентов в роли милиционеров только в марте и назвавший Некрасова «тупым», в остальном мало что понял в произошедшем, но ни малейших признаков нехватки продовольствия он не видел [А.М. Ренников «Минувшие дни» Нью-Йорк, 1954, с.285, 304].

Опыт других воюющих стран не подтверждает связь между голодом и революцией. Сотни тысяч немцев умерли в тылу в следствие английской блокады – замалчиваемая трагедия типа голодомора и холокоста. «Однако ничто не было так далеко от революционной массовой борьбы, как голодные восстания, которые вызвал недостаток жизненных припасов в Германии». К лету 1917 г. в Германии произошло лишь несколько «уличных стычек» [«Буржуазия и помещики в 1917 году.  Частные совещания членов Государственной Думы» М.-Л.: Партиздат, 1932, с.101].

Весь мировой исторический опыт свидетельствует, что народные волнения, бунты, мятежи, не создают революцию. «Революций не бывает без политических целей» [Серж Лансель «Ганнибал» М.: Молодая гвардия, 2019, с.44]. Крайне важны факты, указывающие, вопреки советскому и либеральному талмудизму, что восстания не всегда являются следствием дошедшего до крайней степени угнетения и кризиса. Они бывают вызваны идейными соображениями [Н.Н. Петрухинцев «Внутренняя политика Анны Иоанновны (1730-1740)» М.: РОССПЭН, 2014, с.436].

Освальд Шпенглер про 1789 г. писал, что революцию делали не нищета или народное восстание, а движение идей против старого порядка. Подобно тому как философ негативно оценивал идущее на смену династическому монархизму плебейское демократическое равенство, и про 1917 г. можно сказать что идущие на смену идеи были крайне плохи.

Но как ни распространились эти утопические деструктивные идеи, наличного уровня всё же не доставало для политического переворота.

19 февраля в Петрограде М. Горький писал издателю И.Д. Сытину про духовный книжный голод в стране, но не про натуральный глад и мор. Т.е. революционные идеи в народе распространились ещё не достаточно и их приходилось затем заталкивать насильственно.

Вот ещё рассказ о месте интеллигенции в революции: «от департамента полиции толпа направилась к апартаментам Протопопова и разгромила их. Потом, судя по рассказам очевидцев из квартиры министра выходили прилично одетые, закутанные с головой женщины, неся с собой ценные предметы» [Р. Петибридж «Русская революция глазами современников. Мемуары победителей и побежденных. 1905-1918» М.: Центрполиграф, 2006, с.104].

Веселящиеся революционеры не сознавали угрозы, создаваемые ими для своего собственного будущего. Схожим образом в Германии в 1918 г. немцы не понимали, что отказ от монархического принципа означает тоталитаризм и вторую мировую войну, а евреи по-прежнему далеко не осознают прямую связь между революцией и холокостом. В огромной литературе по истории уничтожения еврейства совершенно не обозначена прямая ответственность тех кто подрывал принцип христианской наследственной монархии.

Безыдейный слепой филосемитизм антинацистской литературы порой делает чуть ли ни противоположные заявления, сравнивая весну 1933 г. с реставрацией 1814 г. [С. Хафнер «История одного немца. Частный человек против тысячелетнего рейха» СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016, с.230].

Роялисты прекрасно понимали, как тяжело расплачивается французский народ за попущенную им революцию. «Каждая капля крови Людовика XVI обойдётся Франции потоками крови». «Никогда самый кровавый деспот не играл с жизнью людей с такой наглостью; и никогда покорный народ не являлся на бойню с большей охотой» [Жозеф де Местр «Рассуждения о Франции» М.: РОССПЭН, 1997, с.25, 29].

Не менее важно учитывать, что вопреки марксистской бредятине, французская революция 1789 г. (как и февральская 1917 г.) носила антикапиталистический, а не антифеодальный характер, это была борьба с прогрессивными переменами под сеньориальным руководством, за самые отсталые и деструктивные революционные идеи [Франсуа Фюре «Постижение Французской Революции» М.: Инапресс, 1998, с.102-103].

Этому вполне соответствует характеристика Короля Людовика XVI: «молодой король, щепетильной нравственности, редкой скромности; министры, известные своей просвещённостью и безукоризненной честностью; королева, приветливость которой, прелесть и доброта смягчали строгость добродетелей её супруга» [Талейран «Мемуары» М.: Институт Международных отношений, 1959, с.98].

Аналогично, антирусские красный террор и голодомор создали преступники, свергавшие Императора Николая II.

И тут большой вопрос. Где же мемуарные, дневниковые, эпистолярные записи всех этих бесчисленных студентов и приличных дам о ключевых эпизодах истории февральского переворота? Почему они, не таясь, не расскажут о своих подвигах личные истории с интимными переживаниями, мотивами, подробностями. Видно, все они умерли со стыда или от молний вызванной ими революционной грозы. Но не выявить их роль в феврале 1917 г. – значит сфальсифицировать историю переворота.

В 1917 г. было издано очень много брошюрок разных авторов, как правило анонимных, с хроникой событий февраля. Они пересказывают одни и те же официальные газетные материалы, как будто настоящего хода действия никто не видел и не хочет знать. При старании всё подогнать под официальный стандарт и при отсутствии всякой возможности при тоталитарном Феврале написать независимую критическую документальную историю там нигде не говорится о том, кто именно выкрикивал фальшивые требования хлеба и кто направлял солдат и рабочих на захват государственных учреждений.

Революционные издательства кривовато, но признавались, что вся их макулатура составлена «посторонними [!] свидетелями» и в качестве исключения предлагали редкий очерк, написанный «ближайшими деятелями этих событий». Но, конечно, и тут нет прямых свидетельств двигателей переворота. Изложена версия будто солдаты сами по себе решили восстать. Пропагандировать в казармы единственный раз «какой-то еврей попробовал было пробраться, но Лашкевич его побил» [«Как началась революция 1917 года? Очерк, написанный солдатами учебной команды Волынского полка» Петроград, 1917, с.2, 19]

Действительно, основной причиной частичного революционного разложения войск в 1905 г. было проникновение в казармы агитаторов. Как это описывал Краснов в «Русском Инвалиде», призывая офицеров на активную борьбу за влияние на солдат, можно увидеть в составленном мною сборнике: П.Н. Краснов «Императорская Россия» М.: Традиция, 2019.

То же должно было происходить и 27 февраля 1917 г. При том что истоки революции надо искать в организаторах фальшивых хлебных демонстраций 23 февраля, военный взрыв 27 числа не менее важен. Убедительных причин верить прилизанной официальной истории не наблюдается. В отличие от ясно обозначенных хотя бы издательств составленных разными “посторонними” очерков революции, именно этот очерк совсем лишён выходных данных, и что за «редакция» подписалась за вступлением – не ясно. «Редакция» эта расхваливает эпический язык «простого солдатского рассказа», каким здесь и не пахнет.

История восстания Преображенского полка со слов офицеров и солдат была изложена И.С. Лукашом в брошюре, изданной под официальной шапкой ВКГД, и беззастенчиво превозносившей, как «работа великанов началась в Думе» [Иван Лукаш «Преображенцы» Пг.: Освобождённая Россия, 1917, с.24].

Лукаш рассказывает что в 8 утра со стороны казарм Волынцев раздались выстрелы, после чего они вовлекли в мятеж Преображенцев. Но ссылается Лукаш и на «заговоры против старого строя» среди молодых преображенских офицеров в дни перед восстанием, собиравшихся следовать примеру декабристов. Это тоже важное упоминание, революционный мятеж в Петрограде действительно походил на 1825 г. по выведению солдат заговорщиками.

Выпустил ВКГД и очерк Лукаша «Волынцы», хотя служил Лукаш вольноопределяющимся Преображенского полка. До эмиграции и службы в Белой Армии Лукаш имел левую репутацию эгофутуриста, печатавшегося в газете «Речь». Там же 1 апреля появились его очерки о восставших солдатах.

Издание ВКГД Лукаша не совпадает с эпической речью солдат учебной команды. Однако сочинителем этого “эпика” был также какой-то профессиональный литератор.

В эмиграции Иван Лукаш состоял в масонской организации, но вышел из-за её демократизма, доходящего до социализма и поддержки большевизма, в то время как Лукаш звал бороться с коммунистами всюду, от Мадрида до Москвы [А.И. Серков «История русского масонства после Второй мировой войны» СПБ.: Издательство имени Новикова, 1999, с.23].

Тогда же Иван Лукаш записал воспоминания Белого генерала А.В. Туркула, будущего участника Власовского движения.

Подлинное мнение солдат Преображенского полка попало разве что в дневник Тырковой про 3 марта: «стоит солдат-преображенец и жалуется – что же вы с нами сделали? Вы просили нас свергнуть старую власть. Мы это сделали. Так дайте же нам новую власть и порядок» (со слов заслуженного революционера Г.А. Лопатина, чей сын состоял в масонской организации Некрасова).

Заговорщики, обманом и подкупом направившие солдат на мятеж, обещали им спасение России, но революция её убила. Бесценно свидетельство о существовании руководящего интеллигентского «вы» вместо мифа о народной стихии.

Оказывается достаточно точна в критике книги П.И. Залесского «Возмездие» осведомлённость А.И. Мартынова о происхождении бунта «Петроградских запасных солдат и рабочих, хитро подстроенного нашими передовыми интеллигентами» [«Русский военный вестник» (Белград), 1927, 7 января, №74, с.4].

Большевики, склонные привирать, будто они одни настоящие революционеры, а все прочие пособники буржуазии, присочинили, будто по приказу Петербургского комитета партии в казармы учебной команды Волынского полка проник С.Я. Аллилуев. И он тем, самым, организовал вооружённое восстание 27 февраля и сверг Императорское правительство. Такое эпохальное открытие, как нечто само собой разумеющееся, проскочило в его биографии, выпущенной в 1981 г. На этом даже не стали акцентировать внимание, подумаешь, проник в казармы.

Отец новой жены Сталина, умерший в 1945 г., не успел довести свои воспоминания «Пройденный путь» до 1917 г., ко времени когда у него укрывался Ленин. Обыкновенным содержанием конспиративной квартиры описания его подвигов исчерпываются. Советская историческая энциклопедия сообщает лишь о избрании в дни революции членом заводского комитета электростанции. В других источниках об Аллилуеве и революции связь с Кирпичниковым не отразилась, являясь до нелепости поздним мифотворчеством 2-х кандидатов советских наук И.П. Донкова и С.К. Морозова.

П.Н. Милюков на съезде партии к.-д. кое-что рассказал про тот самый Волынский полк. Сначала, он вспомнил свой разговор с М.Л. Мандельштамом о том, почему 14 февраля Г. Дума не объявит себя Временным правительством. «Я сказал: да, мы это сделаем, если около Таврического дворца мы будем иметь несколько полков». Мандельштам подтвердил: «помню-помню». Милюков: «слишком долго Россия к этому готовилась. И эти полки, эти люди пришли».

Милюков рассказал, как именно они пришли. Оказывается, в 9 утра 27 февраля он наблюдал своими глазами: подойдя к «окну, я видел, как в казармах соседнего Волынского полка началось бесформенное движение, как отдельные солдаты, махая руками и шапками, звали к себе народ, проходящий мимо».

«Кто сделал это? Организованность не даётся случайно. Значит, там тоже были люди, которые готовились, которые это, стихийное как будто в самом начале, движение сумели вовремя взять в руки и дать ему голову. Господа, это были люди, которых мы знаем. В этот день передо мной явились многие из тех, которых с 1905 г. я не видал в этой роли. Это – наши товарищи слева, вместе с военными организациями. И я должен сказать, что если бы не было их доли участия в перевороте, то никакое наше предвидение и никакая наша государственная мудрость ни к чему не привели бы» [«Речь», 1917, 28 марта, №73, с.5].

Не удивительно, что А.И. Шингарёву, посаженному большевиками в тюрьму, задавали вопрос: «стоило ли делать революцию, если она привела к таким последствиям?» [«Памяти погибших» Париж, 1929, с.38].

Милюков много раз потом будет переписывать версию происхождения Февраля, сваливать вину на немецкие деньги, отрицать значение своей речи 1 ноября, утверждать, что сам вопрос о цене революции нельзя ставить, так как она неуправляема. Его рассказы менялись каждый год. Но самой первой версией оказывается эта: левая интеллигенция руководила и направляла солдатским бунтом, превратив его в государственный переворот.

Казармы Волынского полка действительно располагались подле Таврического дворца, так что проще всего организаторам мятежа было начать с него. Нечего и говорить о каком-либо самопроизвольном возгорании.

В дальнейшей своей «Истории» Милюков не приводит наблюдений 27 февраля, но «Воспоминания» говорят, что увидеть вступление в «новую стадию» своими глазами ему помог швейцар, разбудив его и указав на казармы, где солдаты размахивали руками.

Обрывки постепенно складываются в общую картину. В ноябре 1929 г. М. Горький, идеолог концлагерей, расстрелов, голодомора и организатор масштабной фальсификации истории Гражданской войны, в письме к Сталину (переслано Молотову и Кагановичу) припомнил, что для захвата Охранного Отделения и ареста его архива «с квартиры моей» на Кронверкском проспекте отправилась «группа молодёжи, возглавляли ее: некто Подгорный и рабочий завода Парвияйнен-Аксель». «Канцелярию громили, дела и бумаги выбрасывались из окон и частью уже горели», «молодёжь разогнала погромщиков» [М. Горький «Письма. Апрель 1929 – июль 1930» М.: Наука, 2017, Т.19, с.130].

Комментарии в этом издании подбираются так, будто СССР не распадался и принципы издания ПСС не изменились. Не густо фактов, но такое признание многого стоит: одна из студенческих молодёжных групп, осуществлявших захват ключевых правительственных учреждений, была сформирована на квартире Горького или там базировалась, будучи составленной где-то ещё. Именно так осуществлялся государственный переворот.

В декабре 1905 г. московская квартира Горького уже играла роль штаба вооружённого восстания, этот опыт в какой-то мере снова могли применить.

Живший неподалёку от Горького артист, к сожалению, не оставил подробного описания того как перевидал у него в дни революции «множество людей». По его воспоминаниям, в Петрограде понимали, что антимонархическим переворотом руководят «Государственная Дума, военные» [А.Д. Александрович «Записки певца» Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1955, с.360].

П.Н. Милюков позднее совершенно верно указывал что именно возглавление революции Г. Думой позволило февральскому мятежу добиться успеха, т.к. в противном случае генералы Ставки не изменили бы Царю и не перешли на сторону революции. Генерал Алексеев блокировал движение войск к Петрограду, как только узнал что новое правительство составили заговорщики, с которыми он был в предварительной связи. По этой причине и В.А. Маклаков на совещаниях депутатов весной 1917 г. называл революцию детищем Г. Думы, без которой солдаты проиграли бы к вечеру 27 февраля. Все такие мнения довольно часто собирались историками.

1 марта Некрасов распорядится выставить охрану для архива Департамента Полиции, Академии Наук, Публичной библиотеки. 2 марта он же отдавал распоряжения и о начале охраны банков. Множество документов такого рода приведено в докторской диссертации А.Б. Николаева. Там даётся перечень приказов Некрасова об арестах, должностных назначениях, о железнодорожном обеспечении, об отмене цензуры газет, есть пикантная история о выдаче Некрасовым 28 февраля 974 руб. для прокорма солдат в Таврическом дворце. Эти деньги Некрасов вытащил из кошелька, отобранного у арестованного полковника. Вся социалистическая революция в миниатюре: масоны залезут вам прямо в карман.

Финансовая комиссия СРД из другого чужого кармана получила в своё распоряжение золотые часы. Пожертвовавший их солдат пожелал остаться “неизвестным”. За один день революции для СРД украли четыре автомобиля.

22-летний студент Петроградского университета Владимир Иванович Хлебцевич был застрелен в украденном автомобиле защитниками Монархии в ночь на 28 февраля [«Огонёк», 1917, №14, с.216].

В Москве, описал священник Иоанн Восторгов, также автомобили в первые дни переворота развозили красных офицеров «купно с жидами, фармацевтами, фельдшерами, со всей сволочью из интеллигенции». Другой описанный в его воспоминаниях автомобиль «увешан студентами и курсучками» [В.П. Булдаков, Т.Г. Леонтьева «1917 год. Элиты и толпы: культурные ландшафты русской революции» М.: ИстЛит, 2017, с.372].

Роль автомобилей отмечена в первом же решении ИК СРСД 28 февраля, где после пополнения своего состава сразу следует распоряжение организовать свой автомобильный отряд. Здесь ИК подражал примеру ВКГД, опаздывая на один день. Обращение ко всему населению и остальные действия ИК по очерёдности и важности уступают автомобильному отряду.

Помимо кражи частных автомобилей, в Петрограде взломали главный военный гараж. Грабили склады, гаражи и мастерские автомобильной и электротехнической школ. Из гаража автомобильной школы пропало 53 автомобиля. После переворота машины оставались в неизвестных руках, и 26 марта Гучков выпустит воззвание с просьбой вернуть их. Месяц спустя просьба отдать машины с перечислением их номеров была повторена.

Эти военные автомобили и упоминаются в «Русском богатстве» как занятые смеющейся молодёжью и непонятными личностями средних лет. Они создавали вооружённые группы, которые управляли революцией, являя определённую организацию. По рассказу в 1933 г. участника мятежа: «стали соорганизовываться, привезли целый автомобиль винтовок». «Мне дали отряд, молодёжь одна попалась, стал я их учить стрелять». «Отряды несли охрану возле складов от мародёров» [О.Ф. Берггольц «Мой дневник 1930-1941» М.: Кучково поле, 2017, Т.2, с.209].

Выявляя первостепенный характер использования автомобилей в структуре заговора, важно отметить убийство генерал-майора А.Г. Дубницкого, директора Путиловского завода. 28 февраля к его конторе подъехал автомобиль. В нём сидели несколько человек в казачьей форме, которые заставили ехать с ними в Г. Думу Дубницкого и его помощника генерала Борделиуса. Однако эти неизвестные убили обоих и спустили тела под воду. Только в начале мая тело Дубницкого всплыло, было обнаружено и опознано.

Директора завода убили не восставшие рабочие. Согласно версии, опубликованной в журнале «Часовой», они были заколоты и застрелены солдатами и матросами, располагавшими крытым автомобилем [А.Г. Ефимов «С Ижевцами и Воткинцами на Восточном фронте» М.: Айрис-пресс, 2013, с.436].

Получение автомобиля указывает на предрешённый организацией, управлявшей революцией, арест. Действовала та же рассудительная тайная сила, которая многое делала молча и неприметно для возникновения и победы революции. Описанное в 1937 г. расходится в нескольких деталях с первыми новостными публикациями за 1917 г., но если воспоминания верны в общих чертах, то убийство не входило в план, и те кто возглавляли солдат, потеряли управление.

Д.Д. Гримм, назначенный комиссаром ВКГД по Мариинскому дворцу, вспоминал в эмиграции, что сразу получил «откуда-то» украденный автомобиль.

Три автомобиля подогнали к казармам Преображенского полка на Миллионной, чтобы привести возглавлявших бунт офицеров в Таврический дворец. Один из этих автомобилей принадлежал депутату Г. Думы С.И. Шидловскому, – рассказывал Иван Лукаш.

Во время мятежа монархисты убили студента Горного института Т.С. Осенникова. Целая группа еврейской молодёжи была позднее захоронена на Преображенском еврейском кладбище: Копельман, Фрейдин, Абельсон, Хейн, Шнейдеман. Отмечалось, что они были убиты в первые дни революции, т.е. были наиболее активными её участниками [«Речь», 1917, 8 марта, №57, с.6].

Из официальных 1382 убитых указывают на 869 военных, 237 рабочих и 276 иных граждан. Роль рабочих никак не назвать первостепенной.

Состоявшая в феврале в ЦК меньшевиков Л.И. Аксельрод не собиралась скрывать, что «доминирующую роль в качестве физической силы революции играло вооружённое крестьянство», а пролетариат лишь шёл за ним, не будучи авангардом движения [«Дело. Еженедельный социал-демократический журнал» (Петроград), 1918, 18 (31) марта, №1, с.6].

Следовательно, события 23-26 февраля с вовлечением студентами в протесты рабочих не составляли революционной угрозы для Императорского правительства, которое успешно справлялось со своими обязанностями до военного мятежа 27 февраля. Меньшевики неоднократно потом повторяли эту мысль, что обывательская толпа, т.е. народ, до 27 февраля оставалась далека «от всякого политического творческого действия».

Рабочие демонстрации 9 января 1917 г., превратившиеся в «почти всеобщую забастовку в Петрограде», не возымели «ни малейшего действия на общественное движение», не имели никакого революционного значения [«Канун революции. Из истории рабочего движения» Пг.: Ком. Соц.-Дем. меньш.-обор., 1918, с.9].

Это вполне можно сказать и о неорганизованных движениях рабочих 23-26 февраля. Управление частью рабочих через студентов в эти дни создавало увеличение проблем, но и с ними военные власти Петрограда благополучно справлялись. До управляемого солдатского бунта, ответственность за подавление которого сразу переходила от местных сил к высшему военному командованию.

Газета М.А. Суворина, в передовых статьях обвинявшая в финансировании социалистических партий и революций крупнейших еврейских банкиров вроде Я. Шиффа, приводила более конкретные факты о том, как и кем организовывалось восстание в Петрограде: «есть тысячи живых свидетелей, которые могут порассказать и доказать участие евреев в первых же выступлениях рабочих и солдат. К нам, в типографию «Нового Времени», в первые же дни бунта, в присутствии пишущего эти строки явился молодой еврей с браунингом в руках и охраной из двух вооружённых солдат, георгиевских кавалеров, с требованием отпечатать прокламацию “долой войну!”. Его попросили спрятать браунинг, предупредив, что против браунинга есть браунинги и решительно отказали в его требовании. Солдаты никакого участия в переговорах не принимали и не оказывали ни малейшей поддержки своему руководителю и с ним вместе ушли» [«Г. Пасманик и солдатский бунт» // «Новое время» (Белград), 1923, 30 марта, №578, с.2].

Разгром типографии «Нового времени» в советском издании датируется 25 февраля [В. Максаков, Н. Нелидов «Хроника революции. 1917 год» М.-Пг.: Госиздат, 1923, Вып.1, с.11].

Но надо отметить, что в отличие от рабочих, солдаты в подчинении студентов могли появиться только с 27 февраля. Часто сидевший, согласно воспоминаниям архивистов, в ЦГАОР Максаков, очевидно, ошибся, ориентируясь на прекращение напечатания газеты, которое зависело от срыва выхода рабочих, до состоявшегося позже разгрома.

То что у ворот Таврического дворца находились «молодые люди еврейского типа» вспоминал и убитый антисемитами В.Д. Набоков [«Архив русской революции» М.: Современник, 1991, Т.1, с.17].

Факт руководства над солдатами студентов, без которых никакой революции в феврале 1917 г. не произошло бы, после всех системно выявленных мною за последние годы свидетельств, более не подлежит сомнению. Менее надёжной является деталь об антивоенной направленности организаторов бунта. Возможны ошибки памяти с наложением на первые дни позднейшей ошеломляющей большевицкой наглости, бывшей прежде под полным запретом и потому привлекающей с момента появления больше внимания. Однако есть ряд источников, по которым просматривается закономерность чисто еврейской склонности вести в февральские дни антивоенную пропаганду. Прежде я уже предполагал, что различные группы общей сети или независимо могли выдвигать разные лозунги для охвата представителей противоположных убеждений и направления их в одну антимонархическую сторону. Для основного руководства мятежом характерны провоенные настроения. Многие студенты, считающиеся противниками войны, не желали поддерживать и усиливать Царскую Россию. Включение в революцию снимало это кажущееся противоречие настроений.

Официальный организатор восстания Волынского полка подпрапорщик Т. Кирпичников 29 марта выпустил воззвание с призывом единодушно подчиняться Временному правительству и не допускать измену «делу наших мужественных, благородных, свободных союзников». 13 апреля был опубликован рассказ 25-летнего унтер-офицера Кирпичникова, согласно которому, побуждая начать мятеж, он призывал стрелять «в тех кто продался немцам».

10 мая Г. Львов получил от Кирпичникова заявление, в котором «братанье на фронте и попустительство в тылу» назывались тяжкими преступлениями. Да и позднее Кирпичников вроде бы оказался на стороне против большевиков, хотя Белые его и ненавидели. То что его расстрелял А.П. Кутепов показывает, насколько непримиримо было настроено к феврализму правомонархическое ядро Добровольческой Армии.

На частном совещании Г. Думы в кабинете Родзянко 2 мая В. Шульгин вообразил себе, будто роковым недосмотром упущен шанс воспользоваться взрывом революционного энтузиазма в момент переворота, до разложения армии. Однако Шульгин ошибочно наложил провоенные мотивы совершения переворота в Петрограде на настроения фронта, где никакого буйства чувств, помимо погромного разложения, известия о свержении Николая II не вызвали.

В мае 1918 г. Д. Заславский, придерживавшийся тогда антибольшевицких взглядов, считал, что заключение мира с немцами позволило бы Николаю II сразу подавить мартовскую революцию. Просоюзнический характер переворота явно подчёркивается его идеологами.

Политически взгромоздившись над всеми, Некрасов начал распоряжаться складами с продовольствием и имуществом. Раздающий оружие, технику и продукты становился средоточием власти.

Через полтора месяца после переворота А.В. Тыркова в статье «Питательные пункты» перечисляет тех кто наполнил залы Таврического дворца днём 27 февраля: «солдаты, женщины, студенты, рабочие, мальчишки, интеллигенты с винтовками в руках». Ввиду преобладания численности солдат они поставлены на первое место по значимости, рабочие сильно позади. О ведении руководящей работы сказано ясно: «барышни и студенты с восторженными лицами и алыми значками носились по городу в явно не принадлежащих им автомобилях, и возили тоже явно не принадлежащие им мешки с провизией». Поскольку солдаты покинули казармы, дабы они туда не вернулись, следовало создать питательные пункты, которые позволят закрепить над солдатами новую революционную власть. «Пункты устраивали учительницы и сторожа, студенты и солдаты, совсем юные девочки и старые девы». Отмечено, что Технологический институт, игравший важную роль центра организации революции, частично взял на себя и продовольствие, обеспечивая питание около 5-10 тыс. солдат в день из 200 тыс. В одном месте всех нельзя было разместить, поэтому устроили несколько таких крупных пунктов, а всего 160 – помельче. 70 из них контролировала одна общестуденческая организация. Источником оплаты продовольствия Тыркова, прямо указав выше на грабеж, затем называет народные пожертвования и уточняет, кто именно собирал средства: «толпа щедро сыпала деньги в студенческие фуражки». «Студенты-технологи вынесли на своих плечах такую огромную работу, что им можно было бы выдать военную медаль за усердие». Они же собирали медикаменты, вели бухгалтерскую отчётность и пропаганду, объясняя солдатам цели революции: «на столе стоит студент и срывающимся голосом говорит о самодисциплине, о свободе, о том, что великая республика не поддастся немцам» («Речь, №85).

Последовательные революционеры-февралисты из их числа пошли и за большевиками. Аппарат ЧК составляли «большей частью латыши или евреи, студенты, изредка, женщины» [Г.Я. Аронсон «На заре красного террора» Берлин, 1929, с.68].

Каждую из социалистических партий следует рассматривать как организованную преступную группировку, которая претендует на захват частной собственности всей нации. В. Ленин оказался величайшим в мировой истории грабителем банков. Но это ему удалось только благодаря революции Мильнера и Некрасова.

В №2 «Известий» от 1 марта придумали экстравагантное объяснение, где революционные грабители нашли в городе столько хлеба. Оказалось, всё дело в том, что извозчики кормили им лошадей, т.к. хлеб в столице Российской Империи на третий год мировой войны был дешевле фуража. Блистательно. Это каждый должен знать о последних днях Царствования Николая II – сравнительно с позорным падением СССР.

То что 23 февраля в Петрограде был голодный бунт, «Известия» вспомнили только 2 марта – единственной фразой, и позабыли ещё на неделю, пока 10 марта не пояснили, что на третий год небывало тяжёлой войны жители Петрограда решили свергнуть вековые монархические устои т.к. на улицах столицы появились очереди за хлебом. Не голод, а лишь “хвосты”.

С тех пор нет ни единой мемуарной истории о несчастных матерях, продававших последнее тряпьё чтобы накормить деток, нет дневниковых или эпистолярных заметок о испытываемом страдании от пожирающего тебя изнутри истощения. Множество источников даёт и близко не схожее с тем что при сталинском истребительном голодоморе в документах звали «значительное увеличение фактов отсутствия хлеба у колхозников и единоличников», ухищряясь избегать самого слова голод[П.М. Полян «Историомор, или Трепанация памяти» М.: АСТ, 2016, с.116].

«Бывал, временами, недостаток в хлебе, часто добывание его требовало значительной затраты времени, но всяких других питательных веществ, как то капусты, картофеля было вполне достаточно и голода, в прямом смысле этого слова, никто не испытывал. Теперь известно, что в Берлине и других немецких городах продовольственное положение в то время было несравненно хуже, но народ терпел. Терпел бы его и наш народ, привыкший к терпению», «но были силы, которые не только не хотели, чтобы он терпел, но, напротив того, жаждали вызвать его неудовольствие». Англия не хотела давать «Константинополь – дверь в Индию» [«Русская Летопись» Париж, 1925, Кн. 7, с.157, 159-160].

«Наличие излишков хлеба даже во время первой мировой войны не отрицает никто из исследователей» [В.Г. Тюкавкин, Э.М. Щагин «Крестьянство России в период трёх революций» М.: Просвещение, 1987, с.47].

В силу этих излишков были заключены договорённости о доставке в Англию и Францию к середине июня 1917 г. 15 млн. пудов пшеницы. Исполнение было сорвано революцией.

Инерция революционной пропаганды всё ещё преобладает и активно поддерживается всеми демократически режимами. В наше время историк М.А. Давыдов почти в одиночку регулярно разоблачает являющих печальное зрелище консервативных советских приспособленцев на службе новой КПСС: «война опровергла все пессимистические прогнозы относительно её влияния на сельское хозяйство и жизнь деревни» [«Проблемы реформирования России на рубеже XIX-XX вв.» СПб.: ЕУ, 2018, с.147].

Настоящий голод выглядит как в описании М. Горького к годовщине триумфа демократии: в марте 1918 г. из Петрограда «все бегут», «на улицах лежат дохлые лошади, их грызут собаки, а обыватели ходят и завидуют собакам», «сильно мрут дети». «Никогда ещё и никто не обманывал так нагло рабочий класс, как обманул его Ленин».

Нет ни одного объяснения смеющихся демонстраций со стороны отрицателей исчерпывающе раскрытого мною в книгах «Генерал Краснов» и «Революции и заговор» плана операции Мильнера. Чувствительным натурам не очень интересны собранные мною независимые источники. Просто им лично не по душе, что лорд Мильнер мог стоять за свержением Русского Царя, однако никакой альтернативной версии событий 23 февраля никто предложить доселе не сподобился.

Пусть хоть скажут, что искусственную скупку хлеба приурочили ровно к отъезду Императора Николая II в Ставку извозчики. А 27 февраля деньги солдатам раздавали тоже извозчики – от недовольства что их зажимает конкуренция трамвайных линий. Чем не версия? Лучше чем ничего. И 25 февраля стреляли в полицию из револьверов и бросали гранаты, провокативно вызывая ответные выстрелы в толпу, они же.

Однако, хотя трамваи и были целенаправленно выведены из строя в первую очередь, та же участь настигла и извозчиков. Систематично прекратили всякие перевозки на санях 25 февраля по такой деловитой схеме: «три каких-то субъекта, одетые в кожу, вида полуинтеллигентного», «подрезали у лошадиной морды вожжи. Всё – молча» [С.К. Маковский «На Парнасе Серебряного века» Нью-Йорк: Орфей, 1986, с.174].

Вот они снова – все “признаки” стихийного народного бунта – втихомолку, спокойно, по плану.

С помощью Юлии Ден и других верных лиц Царица Александра выяснила и 26 февраля написала Государю о системе организации мятежа: «вся беда от этой зевающей публики, хорошо одетых людей, раненых солдат и т.д., — курсисток и проч., которые подстрекают других. Лили заговаривает с извозчиками, чтобы узнавать новости. Они говорили ей, что к ним пришли студенты и объявили, что если они выедут утром, то в них будут стрелять» [«Николай Второй в секретной переписке» М.: Алгоритм, 2005, с.705].

Николай II и Императрица Александра Фёдоровна оперативно получили сведения о том, как и кем организовывалась революция, а большинство историков спустя сто с лишним лет ничего не желает знать о центральной роли студенчества и всём подлинном ходе переворота, обходясь крайне узкой источниковой базой и не на шаг не отступая от пропагандистского омофора, прикрывавшего наиболее важные события Февраля.

Иностранный наблюдатель описывает как изменник Кирилл Владимирович «пришёл выразить свои симпатии революционному правительству», «место великого князя занял агитатор-революционер. Размахивая руками, он потребовал немедленно установить демократическую республику. Ему тоже захлопали и качали с не меньшим удовольствием, чем великого князя». «Как трогательны были бы речи этих студентов-социалистов и их руководителей, если бы не были так опасны!» Один из студентов кричит: «Сначала нужно покончить с войной! Пусть русские, австрийские, немецкие, французские пролетарии протянут друг другу руки!» [Л.Х. Грондейс «Война в России и Сибири» М.: РОССПЭН, 2018, с.84-85].

Прибытие Великого Князя Кирилла Владимировича пополнило рубрику «Рост революционной армии» «Известий Петроградского Совета». Он призвал создать новое настоящее правительство, т.е. свергнуть прежнее, объявляемое им нелегитимным.

Великий Князь Павел Александрович 2 марта писал Кириллу: «мы должны быть на чеку и всячески всеми способами сохранить Ники престол». Даже 3 марта в письме к Родзянке сын Царя-Освободителя настаивал на необходимости вернуть конституционную корону Николаю II: «Государь несомненно поведёт войска к победе». Однако Кирилл не сделал ни одного аналогичного шага. 2 марта Павлу Александровичу Кирилл отвечал, что предпринимал попытки, но не сумел договориться с Михаилом Александровичем о совместных действиях: «я был все эти последние дни совершенно один, чтобы нести всю ответственность перед Ники и родиной, спасая положение, признавая новое правительство» (опубликовано в 1922 г. в «Научных Известиях» В.Н. Сторожевым).

Фактически, Кирилл выразил только поддержку революции, направленной на свержение Государя, чем никого не спасал, лицемерные слова об ответственности оставались пустым звуком, а солидарность с Павлом «относительно вопроса, который тебя беспокоит» выражена намеренно обтекаемо неясно. Кирилл подразумевал общее нежелание передачи престола Михаилу Александровичу ввиду его морганатического брака. В этом, а не в сохранении Николая II на Престоле, Кирилл соглашался с мнением других Романовых и пытался давить на отречение Михаила, ссылаясь на мнение семьи. Великий Князь Павел Александрович считал недопустимым даже Регентство Михаила. Но Кириллу не удалось добиться быстрой капитуляции Михаила для предъявления своих наследственных притязаний.

Осведомлённый о заговоре Мильнера Берти в Париже писал 3/16 марта, что Кирилл поддержал Г. Думу с целью выдвинуть свою кандидатуру на престол [Ф. Берти «За кулисами Антанты. Дневник британского посла в Париже. 1914-1919» М.-Л.: Госиздат, 1927, с.136].

Это возможный мотив соучастия Кирилла. С ним можно согласовать неожиданную дату рождения Князя Владимира Кирилловича в августе 1917 г. (он доживёт до встреч с т. Путиным). Две дочери Кирилла появились в 1907-м и 1909-м. Если ему пообещали Трон, то понятно почему понадобилось срочно попытаться закрепить наследование по мужской линии. Не трудно прикинуть, что эта договорённость с Кириллом достигнута в то же время, что и с М.В. Алексеевым, согласие которого запустило механизм переворота.

Согласно ещё одним слухам, именно английский посол Бьюкенен советовал Кириллу нанести удар по Династии – это означает предварительную договорённость, в которую должна была входить вся операция по свержению Николая II [М.Э. Клейнмихель «Записки» М.: АСТ, 2014, с.276].

Апологеты В.К. Кирилла в эмиграции подменили верность идеям Императора Николая II безоговорочным преклонением перед Кириллом Владимировичем. В результате они преимущественно разводили ссоры с другими русскими монархистами, грубо ругали Ивана Ильина, предпочитали Деникина РОВСу, Высший Монархический Совет возводили в агенты мирового масонства, социализм ставили в пример капитализму и прославляли изменнические идеи младороссов [«Луч» (Белград), 1932, №24-34]. Младоросская печать, в свою очередь, сплошь перепечатывала или пересказывала «Правду» и другие советские газеты [«Слово» (Сан-Паулу), 1939, №269-272].

Знающий о вовлечении в заговор М.В. Алексеева автор хвалил борьбу Кирилла «против роли Распутина. Кирилл Владимирович – человек вполне честный и чуткий» (с революционной точки зрения). Это написал тот же, кто сделал запись: «заговорщики, работая в армии, на верном пути» [М.К. Лемке «250 дней в царской ставке. 1916» Минск: Харвест, 2003, с.487, 567].

Один из бесчисленных агентов Мильнера в Петрограде Альберт Стопфорд был хорошо знаком с матерью Кирилла и его братьями. Он вывез их драгоценности после революции [Г.Н. Корнева, Т.Н. Чебоксарова «Великая Княгиня Мария Павловна» СПб.: Лики России, 2014, с.150].

А. Стопфорд работал прямо на военное министерство Мильнера, будучи также ювелиром, дипломатом и, находясь в связи с Ф. Юсуповым, имел отношение к убийству Г.Е. Распутина.

Его воспоминания указывают на связь с масоном Терещенко. В день начала беспорядков 22-23 февраля они встречались во французском посольстве. В следующие дни Стопфорд присоединялся к уличным демонстрантам. Пишет про неизвестный источник стрельб из ружей, которые зовёт провокационными [Albert Henry Stopford «The Russian diary of an Englishman, Petrograd, 1915-1917» London: Heinemann, 1919. Р.101-104].

Английский писатель Г. Вальпол 27 февраля «пробегал под пулями», «везде стрельба», «во многих местах раздавали оружие». Скорее всего он тоже участвовал в операции Мильнера, несмотря на то что в записи за 3 мая, опубликованной в сокращённом виде, Г. Вальпол «в бешенстве», «вся его надежда гибнет», «Россия гибнет» [К.А. Сомов «Письма. Дневники» М.: Искусство, 1979, с.174].

Такие же чувства должен был испытывать каждый участник февральских событий, обманом вовлечённый в революционный слом России. Руководители мятежа имели мотивы и цели, как правило, расходившиеся с официально объявленными для исполнителей. Вырвавшийся неуправляемый демон революции сорвал все оптимистичные планы. Безусловно, если не все, то многие английские агенты, организовывавшие переворот в Петрограде, действительно верили в необходимость таким способом сорвать заключение сепаратного мира Николаем II. Но их действия не предотвратили такую угрозу, а создали её.

Вальпол в 1916 г. возглавил отдел британской пропаганды против Германии. Ему подчинялось 12 человек. Относительно февральского переворота дневниковые записи Вальпола за первые три месяца отсутствуют. В официальном отчёте 7 (20) марта, написанном по поручению Бьюкенена, утверждалось, что с отречением Николая II «стало ясно что русская революция завершилась» [Anthony Cross «The secret city Hugh Walpole, Russia and his novel about Petrograd (1919)» // «Journal of European Studies», 2005, №35. P.320]

27 февраля по воспоминаниям офицера, бывшего в Петрограде: «на улицах появились автомобили с вооружёнными солдатами и какими-то штатскими людьми, разбрасывавшие прокламации Комитета Государственной думы о свержении правительства и принятии государственной власти последним». Сторонники революции, полковник Якубович и полковник Туган-Барановский возлагали все на надежды на Керенского. «Они уверяли, что Керенский, и только он один, в первые дни революции спас положение и устранил возможность настоящего военного бунта, который сопровождался бы поголовной резнёй» [М.А. Иностранцев «Конец империи, революция и начало большевизма» М.: Кучково поле, 2017, с.268, 278].

Это справедливо только в том смысле что масонская организация направляла мятежников на захват власти, на который сам по себе, без надлежащего руководства, бунтовщики пойти не могли. Только в этом смысле действия Керенского сравнительно с акцией Мильнера носили более умеренный, если можно так выразиться, характер.

Интересно отметить, что Керенский с августа 1914 г. по 23 февраля 1917 г. откровенно высказывал своё убеждение, что необходимо «всеми силами протестовать против этой войны» [«Былое» (Париж), 1933, №1, с.34].

Такие же мнения в духе Ленина разделяли с 1914 г. многие представители партии с.-р., в которую вступит Керенский [Р.В. Иванов-Разумник «Испытание огнём» Пг.: ПСР, 1917].

Однако стоило Керенскому прийти к власти, он стал активно поддерживать ведение войны, чтобы победу одержала революция, а не Монархия.

М.А. Иностранцев придерживается версии, что приказ №1 был привезён из-за границы. Насчёт этого проговаривался и Гучков, что следует относить скорее ко всей спецоперации Мильнера, а не к одной революционной бумажке, чьё происхождение более-менее установлено и не так существенно как причины по которым приказ мог получить силу.

28 февраля. Дневник гимназиста 15 лет. «Около Технологического института особые скопища народа. Едет несколько грузовых автомобилей с солдатами и телячьими тушами, а солдаты, кроме того, держат в руках за шеи несколько гусей. Около института студент забрался на большой ящик и оттуда говорил речь «о прогнившем самодержавии и кровавом Николае». Другой технолог на окне своего института вывешивает плакат, призывающий публику пожертвовать на нужды солдат и «борцов за свободу». Через ½ часа против института уже стоят длинные столы, на которых лежат солёные огурцы, хлеб и колбаса, а солдаты подходят и подкрепляют себя закуской. Приезжает несколько автомобилей с пулеметами из Петергофа. За ними следует рота солдат и экипаж крейсера «Аврора». Студенты предупреждают солдат, что около Сенной площади откуда-то стреляют весьма упорно городовые».

1 марта «около Технологического института особо большое оживление. Подходят новые войска. Прошла Гатчинская авиационная рота со знаменем и офицерством» [«Российский Архив», 1999, Т.IX, с.529-532].

Следует каждому знать, что Технологический институт образовал некий «Центральный Орган» из 16 человек «в первые дни революции» и выполнял «трудные задачи» «огромной центральной базы города» [«Известия», 1917, 10 марта, №11, с.4].

Ведущую роль рабочих в революции пока ещё никто не озаботился сфальсифицировать. Настоящие движущие силы переворота несомненны.

Историки должны были уделить этому центрального органу столько же внимания, сколько ВКГД и СРСД. Но этого не произошло. В документальных сборниках о феврале 1917 г. неподобающее место уделялось советским прокламациям, не оказывавшим на ход революции никакого влияния, лишь реагировавшим и подстраивавшимся под него.

В результате сто лет спустя в трёхтомной многотысячестраничной истории института автор-составитель С.К. Лопатина пересказывает нелепости советской пропаганды про буржуазную революцию и отмечает лишь признание Советом Технологического института ВКГД и выражение готовности ему подчиняться. Следующая запись и вовсе оказывается простодушной фантазией, самодурственно надуманной из-за нежелания искать сведения о реальных событиях: «к концу февраля 1917 г. учебная жизнь в Технологическом институте замерла. Голод, холод, эпидемии нанесли большой урон. Студентов было мало: многих призвали в армию, другие устроились на работу; немало учащихся разъехались по домам из-за тяжёлых бытовых условий в городе» [«Технологический институт. ХХ в.» М.: Рутения, 2018, Т.1, с.52-53].

То как «в ледяных аудиториях, дрожа от холода, читали профессора маленьким группам студентов», смерть, при большевиках почти настигнувшая высшие учебные заведения, оказавшиеся неспособными отстаивать свои драгоценные свободы перед лицом подлинного зла, относится к гораздо более позднему времени гражданской войны, оттока всего населения из Петрограда [Сергей Жаба «Петроградское студенчество в борьбе за свободную высшую школу» Париж: Я. Поволоцкий, 1922, с.27]

Выдуманные раньше времени голод и эпидемии не могли нанести никакого урона, пока никто не разбегался из столицы от холода. Подлинная история февральского переворота максимально далека от такого абсурда. Только сообщение о размещении в Технологическом институте с 1 марта 6000 солдат из Петергофа и Ораниенбаума имеет отношение к правде, но скрывает ведущую роль института и студенческой организации в дни 27-28 февраля и в руководстве восставшими солдатами в Петрограде.

Исключительно важным оказывается обстоятельство, что не в Г. Думу первым делом прибыл Великий Князь Кирилл. Вовсе нет, в Петрограде он заехал «к революционному комиссару в Технологический Институт, а оттуда в Таврический Дворец. И там, и здесь, он заявил, что присоединяется к революции» [«Слово» (Париж), 1922, 4 сентября, №11, с.2].

Эта деталь не оставляет сомнений в предварительном сговоре с главными организаторами революции и даёт основание полагать, что именно осведомлённость о месте Мильнера в февральском перевороте и значении его центрального органа в Технологическом институте побудила Кирилла Владимировича 17 апреля 1920 г. написать Князю Императорской крови Гавриилу: «теперь они наши злейшие враги – англичане, нет той гадости, которую они не сделали над нашей Родиной. Но расплата впереди!» [«Константиновичи Российского Императорского Дома Романовых в изгнании. 1917-1950» М.: Буки Веди, 2017, Кн.II, с.38].

Обещания, которые давали Кириллу для вовлечения в заговор, безусловно, были нарушены, чем объясняется его негодование.

Возможно истолкование записи, отсылающее к предательству Белого Движения. Противники Монархии любят спекулировать на том, почему большевизм победил именно в России. Однако, когда революционеры пытались установить своё господство в Европе, приходили русские монархисты, объединялись все европейские правые силы, чтобы низвергнуть социализм. В 1917 г. и позже такой же поддержки Реставрации русские не получили.

Как подытожил для русских монархистов барон М.А. Таубе, «ни одна из европейских держав не идёт с нами по пути восстановления монархической России; наоборот, каждая из них ставит те или иные препятствия делу возрождения», зато большевики находят поддержку со стороны «международного капитала, со стороны Антанты» и Германии.Михаил Таубе при этом отдельно от всей Антанты называл особой сходной группировкой Англию и «масонско-еврейский интернационал» «в качестве агрессивных мировых сил, активно направленных против России» [«Труды учредительной конференции Русского Народно-Монархического Союза (Конституционных Монархистов)» Мюнхен: Восстановление, 1922, с.6-7].

Левые либералы писали примерно в то же время: «возрождение монархической России предполагает восстановление России в её прежних границах. Это обстоятельство противоречит интересам Антанты, которая, после падения большевиков, будет всячески содействовать сепаратистским стремлениям окраин» [«Последние новости», 1921, 18 сентября, №437, с.3].

Такая британская политика явилась бесспорным фактом в годы Гражданской войны, что лишает всякой силы мнение, будто руководящие лица в Лондоне не могли принимать те же решения и в феврале 1917 г.

Программой Мильнера, выраженной в декабре 1917 г. в письме к Ллойд Джорджу, было: «Гражданская война или хотя бы продолжение хаоса и беспорядка представляли бы для нас выгоду» [Е.Ю. Сергеев «Большевики и англичане» СПб.: Наука, 2019, с.606].

Со всей очевидностью надо утверждать, что такой цели лорд Мильнер придерживался и в феврале 1917 г.

Ближайший его единомышленник Филипп Керр написал в 1925 г. в некрологе: «Лорд Мильнер верил в Британский Мир, как прежде те, кто стремился к Pax Romana». Так именуется идеал военного и административного республиканского силового господства: «проблема жизни лорда Мильнера заключалась в том, как примирить эту великую традицию с демократией».

В ходе Первой мировой войны Мильнер разделял суждение Керра о том что целью боевых действий является господство «демократических народов», политическое утверждение либерального миропорядка. В то время как Российская Империя Николая II оставалась Самодержавной и Христианской Монархией, а не либеральной демократией, являя важный альтернативный идеологический полюс.

В начале 1917 г. «Мильнер и его люди внезапно оказались фактически во главе британского правительства». Приветствуя февральский переворот в Петрограде, Керр написал Ллойд Джорджу, что союз с Царской Россией делал «экстраординарно сложной для британского правительства борьбу за демократию» [David P. Billington Jr. «Lothian Philip Kerr and the Quest for World Order (Contributions to the Study of World History)» London: Praeger Security International. 2006. P.18, 39, 45, 50].

Согласно официальному отчёту парламентских дебатов от 21 марта (3 апреля) 1917 г. Бонар Лоу лично опровергнул суждение, будто А. Мильнер поддерживал Императора Николая II, и указал на обратное: «Я не знаю никаких утверждений относительно такого впечатления. Но видел заявления наших врагов о том, что благодаря лорду Мильнеру Царь был низвергнут» https://api.parliament.uk/historic-hansard/commons/1917/apr/03/lord-milners-visit-to-petrograd

Под врагами можно понимать прозвучавшие разоблачения от ирландцев в парламенте, но и от германцев тоже.

Центр организации переворота, Технологический институт и в 1905 г. был пунктом мятежа, семёновцы полковника Мина проводили его осаду [«Воспоминания о Н. Тихонове» М.: Советский писатель, 1986, с.10].

14 февраля 1917 г. протестный митинг в Петрограде организовали студенты Политехнического института, а именно эту дату японский историк считает началом революции. Верить поклоннику Авреха и ученику Бурджалова мало в чём стоит, но каждую активность студентов следует отслеживать для правильных выводов [Харуки Вада «Политическая история России» М.: АИРО-XXI, 2018, с.54, 535].

Большевик В.А. Костицын в воспоминаниях «Моё утраченное счастье» М.: НЛО, 2017, рассказывает о своих действиях на Офицерских теоретических курсах при Политехническом институте. «Я вышел к воротам, где стояла огромная толпа солдат и студентов, и обратился к ним с предложением немедленно образовать комитет для управления территорией Лесного. Мне в помощь было избрано несколько студентов, и мы приступили к делу настолько удачно, что к вечеру организованная нами милиция уже занимала ряд постов в районе». Управление рабочими через студентов уже существовало помимо Костицына, который лишь воспользовался их руководящей системой.

Согласно различным подсчётам, 2500 студентов Петроградского университета были активными участниками переворота. Общее же число студентов от каждого из институтов насчитывают от 10 до 30 тысяч. Это огромная сила. «Студенты были организаторами митингов и демонстраций рабочих» [А.Ф. Кривоноженко «Петроградский университет в 1917-1922» Дисс. к.и.н. СПб.: СПбГУ, 2014, с.30-31].

От этого остаётся уже немного до понимания кем и как был организован весь антимонархический переворот.

В советской литературе тоже имеется замечание, что рабочих первыми поддержали студенты Петроградского университета: «они организовали демонстрацию» [«Свержение самодержавия» М.: Наука, 1970, с.107].

Первенство протеста рабочих здесь всё же подтасовано, но факт организации крайне важен.

Огюстен Кошен в таких случаях указывал, что историки революции, удовлетворяющиеся внешним описанием толп, «ничего не понимают. Они отмечают факты, а движущие силы, средства ускользают от их глаз» [О. Кошен «Малый народ и революция» М.: Айрис-пресс, 2004, с.144].

Журналистка и переводчица Эмилия Пименова в «Очерках» истории переворота, изданных в том же 1917 г., сообщала, что согласно донесениям Царю, «студенты и хулиганы взбунтовали молодых солдат» (с.38). На фотоснимках с соответствующими подписями фигурировали «студенты-милиционеры», которые конвоировали задержанных полицейских. Композитор Сергей Прокофьев в дневнике за 28 февраля описывает такие же сцены: «два студента влекли под руки толстого седого человека в штатском, а за ними валила разъярённая толпа».

Бывший юнкер Константиновского артиллерийского училища в Петрограде запомнил пример, как попытка организованного ареста не удалась, но она показывает кто пытался управлять восставшими 27 февраля. «Одна курсистка» призвала солдат, поднявших на штык полицейских: «не убивайте сами, не творите самосуд, а ведите его к начальству» [«В.А. Розинский «Очерки по истории Гражданской войны 1917-22» Мельбурн, 1977, с.4].

Студенческие структуры, пытавшиеся управлять восстанием, с самого начала имели над собой власть, к которой апеллировали. Владимир Розинский в воспоминаниях допускает влияние на солдатский бунт иностранного золота (немецкого), во всяком случае ничего невероятного в подкупе не видит.

Многие свидетели не понимали значения того что видели. Пришвин, заметив барышню с рыжей косичкой, сидевшую в автомобиле с вооружёнными пулемётом солдатами и кричавшую ура, написал о ней: «там зачем-то сидит». Такова и запись о центре организации революции: «в Университете организуются санитарные отряды и питательные пункты, тут все новости: что Багдад взят, что распущены Дума и Совет, что телеграмму царю послали» [М.М. Пришвин «Дневники 1914-1917» СПб.: Росток, 2007,  с.371].

Другой дневник, курсистки, 28 февраля: «Университет, полузадушенный тиранией правительства, гостеприимно открыл двери для всех желающих работать. Допустил в свои заколдованные недра постороннюю публику и занялся помощью бедным борцам. Тотчас во все стороны из «alma mater» полетели питательные и санитарные отряды подачи первой помощи и кажется ни один район не остаётся без помощи. Всюду заботливая рука протянулась, подавая помощь, конечно в возможных для неё пределах. Повстанцы захватили сейчас в свои руки весь город» Про 27 февраля: «Прибежал какой-то студент, громко заявил, что он из думы и привёз свежие новости». http://prozhito.org/notes?date=%221917-01-01%22HYPERLINK «http://prozhito.org/notes?date=%221917-01-01%22&diaries=%5B2078%5D»&HYPERLINK «http://prozhito.org/notes?date=%221917-01-01%22&diaries=%5B2078%5D»diaries=%5B2078%5D

Среди бумаг Военной комиссии ВКГД имеются датированные 28 февраля донесения студентов, распоряжающихся направлением воинских частей для арестов и захватов: «санитары лазарета зимнего дворца просят прислать туда отряд войск, чтобы арестовать скрывающихся там лиц», «дворец сейчас ни в чьей власти. Часовые сняты, но внутри ещё стражники старого правительства. По поручению санитаров. Студент Д. Ив.» http://statearchive.ru/871

М.Е. Кольцов, звавший всю Россию кислой невыспавшейся старухой, вспоминал о Военной комиссии ВКГД: «студент в простреленной фуражке кричит: — Товарищи, назначьте нам санитарную комиссию, иначе революция погибнет» («Февральский март»).

Это наиболее ценное свидетельство из всех его вызывающе нелепых претенциозно глупых фельетонов, которые только большевикам казались неотразимыми [Г.В. Адамович «Литературные заметки. 1932-1933» СПб.: Алетейя, 2007, с.205-206].

В официальном «протоколе событий», составленном ВКГД, есть крайне важная деталь: 27 февраля к 13 ч. к Таврическому дворцу явились «около 25 000 войск, студенты Военно-медицинской академии, чтобы узнать, желает ли Государственная дума присоединиться к движению».

Более поздние воспоминания эсерки, распространявшиеся в самиздате до зарубежной публикации, расшифровывают роль студентов-медиков: «часто к нашей столовой подкатывали грузовики, полные людей. Каждым [!] из них вместо командира руководил студент Военно-медицинской академии. В эти первые дни медики заменяли и офицеров, и врачей» [Е. Олицкая «Мои воспоминания» Франкфурт-на-Майне: Посев, 1971, Т.1, с.72].

Ещё один мемуарист, бывший в Петрограде: «у бунтовщиков не оказалось офицеров, которых на Выборгской стороне заменили студенты старших курсов Военно-медицинской академии» [Сергей Рафальский «Что было и чего не было» Лондон: OPI, 1984, с.50].

Так выясняется, что эти студенты не просто находились в толпе на вторых рядах и ролях, а привели войска к Г. Думе и тем самым сделали ВКГД революционной властью.

Студент-медик Яков Рапопорт на склоне лет рассказывал американскому журналисту, как при раздаче оружия он получил пистолет, винтовку и задание идти арестовывать министров Императора Николая II, что он и делал [Д. Ремник «Могила Ленина» М.: АСТ, 2017, с.117].

Вот что выясняется по дневникам, первым газетным публикациям и мемуарам, вышедшим независимо от лживой идеологии СССР.

Советская литература всё это, если прямо не фальсифицирует, то так или иначе вынужденно подтверждает.

Моисей Фридлянд, упомянувший в Таврическом дворце «несчётные вереницы солдат, офицеров, студентов, девушек» без рабочих, утверждал в 1920 г., что сам он, 18-летний студент Психоневрологического института, выполнял прямые распоряжения Керенского в Военной комиссии ВКГД, в том числе и арестовывая царского министра. Студентов со спецзаданиями развозили грузовики. «Рядом со мной паренёк с Выборгской крепко держал девушку в платке, весёлую и усталую. Оба хохотали при каждом толчке грузовика». То что юный политкомиссар Фридлянд арестовывал какого-то безымянного министра позднее подтверждал и бундовец Д. Заславский, сильнее маскируя события и подменяя отрядом рабочих руководство конвоем солдат [М.Е. Кольцов «Фельетоны и очерки» М.: ГИХЛ, 1961, с.7, 11, 399].

Министров на каждого не хватит, но всех важных сановников полагалось нейтрализовать и у Керенского был кем-то приготовленный список имён с адресами.

Для ареста генерала Курлова был выделен один из таких редких и ценных для организации переворота автомобилей [П.Г. Курлов «Гибель Императорской России» М.: Современник, 1991, с.247].

Похоже, солдат, исполнителей ареста, специально обманывали, к примеру, называя предназначенного к аресту члена Государственного Совета, заместителем министра. «Как же это так!..», – терялись в таких случаях введённые в заблуждение солдаты. Однако студенты в качестве руководителей, политкомиссаров, контролировали ситуацию: «Наденьте пальто, вас увезут сейчас, – проговорил студент, шедший перед ним и что-то сказавший на ухо объявившему об аресте солдату» [Н.А. Лаппо-Данилевская «Развал 1916-17» Берлин: Глагол, 1921, с.367-368].

Бежавший от чекистов Иван Солоневич, пытаясь на ходу сориентироваться в эмигрантской литературе, во многом ошибся в «Великой фальшивке февраля» – в первую очередь в оценках элитарного слоя русской бюрократии, повторяя достойные какого-нибудь В.В. Шульгина абсурдные представления об уникальности П.А. Столыпина сравнительно с Б.В. Штюрмером. Не прав он и отрицая английский план изъятия России из числа победителей, о чём много писали в Русском Зарубежье. «Сторонники теории английской интриги не приводят никаких фактов» [И.Л. Солоневич «Россия и революция» М.: ФИВ, 2007, с.325].

Отчасти претензия справедлива, поскольку до раскрытия мной схемы привлечения студентов, скупки хлеба, распределения денег, автомобилей и оружия, оставалось неясно как именно действовала организация Мильнера. К тому же, заговорщики заметали следы, привлекая внимание к Гучкову, а не Некрасову, и к английскому посольству, а не военной миссии Самюэля Хора, в распоряжении которого находились сотни британских агентов. Они, в отличие от дипломатов, оказали заговору реальную техническую помощь, которую проглядел Солоневич вместе с пунктами организации революции через студентов. Так же игравший ключевую политическую роль в 1918 г. в Екатеринбурге британский консул Томас Престон ускользнёт от внимания большинства историков.

То что Англия активно пропагандировала принципы свободной торговли не может служить опровержением обнаружённых экономистами неожиданных фактов, что на самом деле её таможенные барьеры превосходили имевшиеся в других странах, которые такой агитацией и саморекламой не занимались. Необходимо проверять соответствие между словами и действиями.

Фактическую историю переворота не изменит, выиграл ли от падения Российской Империи хоть кто-нибудь, или проиграли решительно все: «не выиграла Англия, которую большевики сейчас взрывают в Индии» [И.Л. Солоневич «Вопрос о терминах» // «Голос России» (София), 1937, 20 апреля, с.1].

Сторонники социалистических и либеральных партий, а также враждебные России иностранные державы вполне осознавали последствия падения Самодержавной Русской Государственности. Но в силу следования своим основополагающим пантеистическим и демократическим доктринам, а также иным политическим идеям (в частности, масонским), уничтожение врага стоило любой цены.

Как замечательно пишет недавний министр обороны США, работавший с Х. Клинтон,«авторитарные правительства свергаются, а власть оказывается в руках не умеренных реформаторов, но куда более организованных и гораздо более безжалостных экстремистов – так было во Франции в 1793 году (царство Террора), в России в 1917-м (большевики), в Китае в 1949-м (Мао), на Кубев 1959-м (Кастро) и в Иране в 1979 году (аятолла Хомейни). На самом деле трудно вообразить себе сколько-нибудь значимое исключение из этого ряда» [Р. Гейтс «Долг. Мемуары министра войны» М.: АСТ, 2014, с.675].

Аналогично с революцией А. Мильнера и Н. Некрасова, Ф. Кастро пришёл к власти в 1959 г. при поддержке США, заинтересованных в свержении Батисты, в ходе борьбы «главным образом интеллигенции и студенчества», а не крестьян-бедняков, как стали врать кубинские коммунисты [Дмитрий Поспеловский «Тоталитаризм и вероисповедание» М.: ББИ, 2003, с.504]. Фидель Кастро тогда клялся «в любви к демократическим традициям США, к американскому президенту» [Г. Чернявский, Л. Дубова «Эйзенхауэр» М.: Молодая гвардия, 2015, с.344].

В романе, посвященном Власовскому движению, хорошо отражено направленность воздействия революционного кипения 1960-х в США: «рабочий социализм – ласточка, которая не сделает весны. Дайте нам молодёжь, студенческую молодёжь, молодёжь всех классов, а главное из верхнего, богатого, сытого-пресыщённого! Вот — материал!» [Ариадна Делианич «Туманы» Сан-Франциско: Глобус, 1980, с.498].

В 1969 г. Рейган говорил о миллионных убытках и жизненных потерях в результате действий революционного студенчества. «Подростки, не достигшие и 18 лет, составляют половину тех, кто нарушает закон» [Р. Рейган «Откровенно говоря» М.: Новости, 1990, с.40].

Ричард Пайпс в воспоминаниях «Я жил» предполагает, что студенческой революцией 60-х в Гарварде руководили более старшие радикалы, вплоть до сталинистов, противников демократии. Студенты пытались переодеваться в рабочих и заявлять, будто представляют их интересы.

Как вспоминают белогвардейцы, состоявшие на полицейской службе, в 1945 г. и ранее в Шанхае при китайских забастовках на фабриках и демонстрациях рабочих «главными подстрекателями всегда бывали студенты местных университетов» [Е.М. Красноусов «Шанхайский Русский Полк» Сан-Франциско: Глобус, 1984, с.325].

Точно так и рабочие в Петрограде не играли первой роли в революции.

Организаторы переворота понимали, как всюду работает эта внутренняя моторика восстаний. В очерке «Маркиз А. Велепольский, его жизнь и политика» о революционных событиях в Польше можно встретить наблюдение: «существует безусловное, слепое послушание толпы в отношении к первому встречному студентику». «Один из летучих листков обозвал это состояние общества студентократией», «это послушание публики к самоназванным руководителям» [В.Д. Спасович «Сочинения» СПб.: Право, 1913, Т.10, с.249].

Но от всех остальных восстаний февральское 1917 г. отличает высшая степень организованности, финансирования и включения в заговор военных элит. Без этого их бы постигла судьба прежних бунтов.

Совет Рабочих Депутатов образовался в Таврическом дворце вечером 27 февраля, возглавили его путём самоназначения масоны Чхеидзе, Керенский и Скобелев. 28 февраля в 14 ч. собрание студентов произвело дополнительные выборы в так называемый Совет Рабочих Депутатов, который и без того уже был полон интеллигенцией.

Исполнительный комитет СРД пополнялся по принципу авторитетности «лиц левого направления», как сообщалось в выдержке из протокола заседания за 28 февраля.

Вот для чего всегда нужна демократия: заявив о мнимом представительстве закулисно формируемых партий, умелые мошенники в состоянии получить незаслуженные политические полномочия и распоряжаться судьбами тем большего числа людей, чем более им удастся обмануть.

Сформированный по принципу представительства руководителей социалистических партий с прибавкой авторов приказа №1, первый список Исполнительного Комитета будет опубликован только через месяц, 29 марта. В нём красуются такие авторитетные левые как Сталин и Молотов.

ИК СРД постановил обеспечить финансирование СРД деньгами ВКГД. Этот фактик вновь показывает, что руководство переворотом велось через ВКГД Некрасова, что и доказано лучшими исследователями темы, от которых советские историки типа Бурджалова весьма далеки.

Приказ ИК о создании рабочей милиции на заводах вышел 28 февраля, когда студенческая милиция ВКГД днём ранее уже организовала захват столичных государственных учреждений и пыталась охранять их от буйствующих толп солдат и рабочих. Этот приказ ИК фактически не был исполнен и не сыграл никакой роли в революции.

Не претендуя на своё первенство, ИК СРД затем объединил центральный орган рабочих комиссариатов с думской организацией гражданской милиции. Те и другие силовые структуры революционной власти состояли почти из одних студентов, поэтому такое распоряжение было подписано студенческими группами социалистических партий, на этот раз в один строй записались не только ПСР и РСДРП, но и Бунд.

В следующем их воззвании к революционному студенчеству говорилось: «наша задача, товарищи, помогать организации всех революционных пролетарских и солдатских масс, чтобы в нужный момент была налицо та организованная сила, которая могла бы оказать противодействие возможным антиреволюционным попыткам. Предлагаем вам, товарищи, всячески содействовать прояснению сознания рабочих и солдатских масс, звать рабочих в народную милицию и самим идти туда» [«Известия», 1917, 2 марта, №3, с.4].

Печатный орган Совета рабочих и солдатских депутатов не подумал обратиться при этом к самим рабочим и солдатам, поскольку, как я подробно доказал раньше в длинной серии разработок, студенческие организации были единственной революционной силой и только посредством студентов происходило направление уличных толп в какую-либо определённую сторону. Здесь это снова подтверждается напрямую. Единственно, как могли попасть солдаты и рабочие в органы революционной власти – только если студенты уговорят их туда пойти.

Новая милиция, разумеется, оказалась «во много раз хуже» прежней. В неё стали попадать уголовники и она сама стала источником грабежей [В.П. Аничков «Екатеринбург – Владивосток 1917-1922» М.: Русский путь, 1998, с.31].

Возвращение московским градоначальником прежнего штата сыскной полиции в марте 1917 г. и убережение им жандармов считалось, по выражению Валерия Брюсова, избавлением «от ужасов» [«Литературное наследство» М.: Наука, 1976, Т.85, с.32].

В Москве к организации уголовного розыска был привлечён бывший Петроградский начальник сыскной полиции В.Г. Филиппов, его и другого бывшего начальника сыскной полиции А.А. Кирпичникова привлекли к организации уголовной милиции и в Петрограде.

В рубрике «Телеграф и телефон» на 3-й странице №3 «Известий», там же где приказ по гарнизону №1, можно найти кем-то надуманное сообщение: «в Берлине 3-й день идёт кровавая революция». Интересно, кому именно понадобилась такая дезинформация, которая шла на руку углублению революции в противовес опасениям что она может повредить ходу войны с Германией.

Согласно одной обмолвке приехавшего из Швейцарии Г.Я. Сокольникова (Бриллианта) на заседании Петроградского Совета, «в решающий момент» «февральской революции Гучков говорил о приближении немцев к Петрограду» [«Известия», 1917, 3 ноября, №215].

Такие слухи о прорванном фронте под Ригой и наступлении Германии упомянул 6 марта журналист А. Ксюнин в статье «Революция, в которую не верили», без связи с Гучковым.

В первые же дни февральского переворота, вспоминают собеседники Гучкова, он говорил: «Россия погибла. Мы катимся к пропасти» [С.А. Волконская «Горе побеждённым» Париж: Oreste Zeluk, 1934, с.12].

П.А. Половцов, вызванный студентами к коменданту Энгельгардту, вспоминает речь Гучкова: «наше несчастье заключается в том, что революция сделана чернью, а не интеллигенцией и поэтому теперь, естественно, интеллигенция не может взять власть в руки, ибо не она управляла силами, совершившими переворот; так сказать, опоздала. Революция, к сожалению, произошла на две недели слишком рано. Существовал заговор» для ареста Царя [П.А. Половцов «Дни затмения. Записки главнокомандующего войсками Петроградского военного округа» Париж: Возрождение, 1928].

Действительно, устроенная А. Мильнером революция упредила эфемерный заговор Гучкова, а также опередила и реальный заговор Некрасова, который спешно пришлось осуществлять с 27 февраля, чему Гучков способствовал, не являясь высшим руководителем и не понимая что именно происходит. События 23-26 февраля с “голодными” демонстрациями и натравливанием рабочих на полицию управлялись не масонской организацией. Оба заговора, Мильнера и Некрасова, использовали Гучкова, не посвящая в свои планы.

С Половцовым, тесно связанным с Гучковым, был близок агент Мильнера Альберт Стопфорд. Сын бывшего государственного секретаря генерал Половцов не только не отлипал от Гучкова, но и был в хороших отношениях с английским корреспондентом Р. Вильтоном, передал ему прокламации, распространяемые на фронте немцами против Англии. В них разоблачалась её роль в свержении Николая II, о чём Половцов не договаривает. Об английском влиянии на революцию писали и газеты для немецких читателей.

Петроградская «Речь» 18 марта пересказала содержание таких публикаций: «о том, что революция могла быть произведена стихийным порывом, никто не думал. Старались найти тонкую интригу. Подозрения падали на ненавистного британского посла, сэра Джорджа Бьюкенена». Газета партии к.-д. умалчивает, что такие обвинения выдвинуты против Мильнера в британском парламенте, и сами жители Петрограда знали, говорили и писали об английской организации революции. В немецкой печати хватало ложных извещений, но многие детали воспроизводились точно: «пущенный у нас кем-то слух о смерти Штюрмера попал и в немецкие газеты».

Сообщение, что Б.В. Штюрмер ночью умер, записал Альберт Стопфорд в «Дневнике англичанина». Оно есть и в дневниках русских. В.П. Кравков, 7 марта: «Вчера получено известие, что Штюрмер — подох! Поторопился, очевидно, сам прикончить с собой» [«Великая война: сто лет» СПб.: Нестор-История, 2014, с.313].

В Германии газеты мгновенно разместили сообщение о выезде в Кронштадт Пепеляева ночью 1 марта, так что «приходилось удивляться осведомлённости немцев». Подтверждая такие факты, петроградская печать не признавала немецкие утверждения, что «косвенной причиной произошедших событий является английский посол, не жалевший денег на агитацию в пользу переворота» [«Вечернее время», 1917, 6 марта, №1763, с.3].

По более поздней оценке эмигрантов, находящихся в Берлине, «значительная часть немецкой прессы» рассматривала февральскую революцию «исключительно как интригу Антанты» [«Последние новости» (Париж), 1921, 23 марта, №282].

Когда на 7 годовщину Февраля газета Керенского «Дни» возвела утверждения Ленина о заговоре английского капитала против Николая II к прокламациям германского генштаба, это было ложное объяснение происхождения сведений о заговоре Мильнера. Однако немецкие газеты неточно передавали, в чём именно выражалось английское влияние: оно не являлось косвенным, проводилось не через Бьюкенена, и деньги тратились преимущественно не на агитацию, а на прямые захватные действия.

Ленин и немцы тут не важны. Бухарин, который в начале 1917 г. вместе с Троцким был в Нью-Йорке, выступая в Большом театре, уверял слушателей, что февральская революция «наша», т.е., большевицкая, и подтверждал сведения об операции Мильнера: «Николаю Романову ставил в своё время подножку и английский посол, сэр Бьюкенен» [Н.И. Бухарин «К десятой годовщине февральской революции» М.-Л.: Госиздат, 1927, с.7].

Бухарин, этот кумир левых либералов, призывал «бить в морду каждого буржуя» [«За рамками тоталитаризма. Сравнительные исследования» М.: РОССПЭН, 2011, с.416].

В меру откровенно написал и советский историк М.Н. Покровский, который не пощадил и “великую” октябрьскую революцию, справедливо уравнивая её с любым дворцовым переворотом, решаемым через включение в заговор военных:

М.Н. Покровский: «для меня и тогда и теперь было ясно, что при современных технических условиях, вооружённое восстание может рассчитывать на успех только при разложении большинства вооруженных сил и переходе на его сторону части вооруженных сил, и это в целом подтвердилось опытом февральской революции 1917 г. и Октябрьской. В феврале 1917 г. без перехода гвардейских полков на сторону народа ничего бы не вышло, а в Октябре все бои шли за артиллерию, на чьей стороне будет артиллерия, но нам удалось разагитировать артиллерию, и в конце концов, вся она до 11-дюймовых орудий оказалась в наших руках. Это было для боя решающим, сразу и окончательно стало ясным, что юнкера будут разбиты, хотя, как военная масса, они были вооружены лучше нас; но, у них не было пушек» [«Историк-марксист», 1926, №1, с.250].

Непосредственно в дни восстания то же отметил М. Горький 1 марта в письме Е. Пешковой: «ясно вижу, что кадеты и октябристы делают из революции военный переворот. Сделают ли? Кажется, уже сделали».

В показаниях Н.В. Некрасова следователю НКВД 13 июля 1939 г. осторожно сообщается, что «в момент начала Февральской революции всем масонам был дан приказ немедленно встать в ряды защитников нового правительства, сперва Временного комитета Государственной Думы, а затем Временного правительства. Во всех переговорах об организации власти масоны играли закулисную, но видную роль» [Ю. Бегунов «Тайная история масонства» М.: Яуза, 2006, с.182].

Эти свидетельства не вполне откровенны и, по аналогии с типичными следственными материалами того времени, являются предметом коллективного творчества с чекистами, когда говорится о приоритете движения народных масс и большевиков.

По признанию Некрасова, он заранее изучил устройство Петроградской телефонной станции для её захвата. Тем самым Некрасов получил ещё одну из возможностей управлять революцией. Сравнительно с его ролью весьма не убедителен и прямо ошибочен подбор сообщений о первенствующей роли в организации переворота Гучкова и ЦВПК вместо студенческих структур (о них многие остаются не осведомлены). Подтверждая, что тогда играли роль «масоны, и английские и германские агенты», лучший из современных историков напрасно не раскрывает размер английского участия и не выявляет неизвестное немецкое. Однако совершенно верно говорит о несостоятельности версии стихийного восстания и о том, что развитие революции пошло по нежелательному для заговорщиков пути [С.В. Куликов «Февральская революция спустя сто лет» // «Вестник Санкт-Петербургского университета. История», 2017, Т. 62, Вып.4].

В ночь с 1 на 2 марта Некрасов, согласно постановлению ВКГД, впредь до созыва Учредительного собрания стал временным министром путей сообщения.

Обеспечивая оборону революции, 2 марта Некрасов отправлял телеграмму в Лугу: «Луга, районный комитет. Движение войск на усмирение Петрограда обещано остановить. Прошу сообщить подробности. Товарищ председателя Временного Комитета Некрасов». Из телеграмм, опубликованных в газете «Речь» 11 марта, есть также уведомление Некрасова: «Киев. Великому князю Александру Михайловичу. Великая княгиня с детьми вполне благополучна, охраняется надёжными людьми» (зная взгляды и мемуары Александра Михайловича, можно предполагать причины забот Некрасова).

Помимо руководства через телефон и телеграф, Некрасов много выступал с речами перед толпами. В.Д. Набоков запомнил, что 2 марта Некрасов уже посадил охрипший голос.

В либеральном английском журнале «Nineteenth century and aftеr» за май появилась статья Джона Поллока (сын известного юриста Фредерика Поллока, оксфордского профессора), который провёл в Российской Империи два года, ездил в Москву и Киев, а во время революции был в Петрограде. Поллок в статье, помеченной 11 (24) марта, назвал источниками революции провокацию Протопопова и немецкие деньги, розданные социал-демократам. Тем самым, переворот считался им искусственно организованным различными силами, враждебными России.

«Вот как просто – провокация и подкуп! – объясняет он всемирное событие», – прочтя его статью, негодовали в газете «Дело народа» эсеры, угрожавшие тогда, в полном согласии с большевиками, всемирной революцией буржуям. Эсеры подозревали тут намерение скомпрометировать революцию и подорвать дружбу с Россией. За оскорблённую Поллоком честь революции заступились и советские «Известия».

Легенда о деньгах Протопопова создавалась для прикрытия английских денег Мильнера. Факты подкупа были столь несомненны, что их надо было объяснить другим источником.

Пропагандистский агент Бернард Пэрс, вернувшись из России, распространял в Англии версию, будто «произошедший коллапс создан немцами, которые нашли агентов и убедительные доводы» (письмо Ф. Керру 1 марта 1918 г. н. ст.).

Разработку легенды вели различные заговорщические силы. Уже в декабре 1915 г. ту же идею о провокации выдвигал председатель биржевого комитета П.П. Рябушинский на обедах у которого проходили совещания с депутатами Г. Думы и щла подготовка штурма власти. Уже тогда утверждали, что И.Л. Горемыкин стремится вызвать революцию для заключения сепаратного мира и спасения Династии.

Английский военный атташе А. Нокс вспоминал, что постоянно слышал в Петрограде, как Горемыкин подольстился к Царице и предложил ей бороться за заключение сепаратного мира.

Генерал Василий Гурко с полным знанием дела опровергал слухи, касающиеся Императрицы и правительства Государя: «не было не то что “огня”, но даже и “дыма”». «Можно допустить, что распространение ложных слухов было умышленным и злонамеренным» [В.И. Гурко «Война и революция в России» М.: Центрполиграф, 2007, с.283-287].

Представители Британии не только слушали такое среди заговорщиков, но и сами являлись распространителями подрывных слухов. М. Горький писал В. Короленко 21-22 октября 1916 г.: «один английский корреспондент уверенно говорил мне, что он знает происхождение этих прокламаций и что, по его мнению, правительство искусственно поддерживает анархию в стране, дабы получить право воспользоваться тем пунктом союзного договора, который предусматривает народные волнения в России как повод для неё к заключению сепаратного мира» [М. Горький «Письма. 1916 – май 1919» М.: Наука, 2006, Т.12, с.81-82].

Хорошо бы знать, что это за корреспондент, но судя по всему, именно так загодя готовилась операция Мильнера: указывался ложный источник денег на революцию и одновременно производилась вербовка за революцию против Царя-“изменника”.

Среди кладези петроградских сплетен в мемуарах можно найти сообщения, как посол Бьюкенен якобы лично говорил Николаю II что «у него есть неопровержимое доказательство существования заговора, цель которого – заключение сепаратного мира, а нити заговора ведут к Императрице». «Позже я узнала, что заявление посла было основано на донесении английской разведки» [Е.А. Нарышкина «Мои воспоминания. Под властью трёх царей» М.: НЛО, 2014, с.379-380].

События, описанные в наполняющих мемуары нелепых слухах, вроде того что А.Д. Протопопов купил у Г.Е. Распутина МВД за 50 тыс. рублей, не происходили, но сами такие ложные пересуды реальны и отражают фактические действия тех, кто эту дезинформацию распространял, и их намерения.

Кто-то в октябре 1916 г.  пытался приткнуть 50 тысяч доктору Бадмаеву, который отказался их брать, о чём и сообщил в письме Г.Е. Распутину [П.А. Бадмаев «За кулисами царизма» Минск: Харвест, 2001, с.38].

Точно так и Бьюкенен не мог себе позволить прямого обвинения в разговоре с Русским Императором. Но ссылки на авторитет Бьюкенена и английской разведки помогали заговорщикам производить вербовку и вести подрывную работу против Царя.

При публикации дневника Е.А. Нарышкиной в газете «Последние новости» П.Н. Милюков в 1936 г. подтвердил, что донесения английской разведки о сепаратном мире существовали, но не знает на чём они основывались.

А.В. Тыркова в марте 1959 г. в одном из писем вспоминала, что английский морской атташе в Петрограде капитан Гринфилд желал поражения России и не скрывал этого от неё и мужа-англичанина. Не уверен, насколько полны были её представления о грандиозном заговоре Мильнера, однако в том же году она просила редактора «Нового журнала» в Нью-Йорке М. Карповича не печатать свидетельства о поощрении революции английским посольством и о том что дом Гарольда Вильямса «был прибежищем тайных дипломатических сговоров» с революционерами. Похоже, именно так всё и было, настолько противоречивы материалы, посылаемые ею разным корреспондентам, и нелепые попытки отрицаний со ссылками на специально для этого написанные лживые воспоминания Бьюкенена.

Тыркова была тесно связана с Самюэлем Хором, техническим организатором февральской революции в Петрограде, в эмиграции регулярно была на его обедах. 28 сентября 1933 г. написала про масштабы его устремлений сохранить Индию, а значит и всю Британскую империю: «стальная напряжённость. Он летит как стрела. Большое честолюбие, но и цели ставит большие, не боится самого трудного». Заместителем Хора, госсекретаря Индии, стал идеолог «Круглого Стола» Лотиан Керр, в те годы с симпатией отзывавшийся о сталинизме, а потом добивавшийся умиротворения Хитлера. Биограф Керра, возможно несколько преувеличенно, считает его самым загадочным из участников «Круглого Стола».

Пределы осведомлённости Ариадны Тырковой, оставившей про Некрасова больше мемуарных заметок чем кто-либо иной, простираются так далеко, что она даже указывала в сентябре 1919 г. Н.И. Астрову на ошибку недооценки черносотенной риторики: «еврейский капитал действительно является мировой силой, которая, между прочим, имеет большое влияние и на международную политику в русском вопросе».

Сотрудник британского посла Ф. Линдли отметился непременным ритуальным опровержением, указывающим на широкое распространение в России и Зарубежье сведений о заговоре Мильнера: «она разразилась случайно, как результат хлебного бунта, а не как результат хорошо спланированного заговора» [А.В. Быков «Фрэнсис Линдли: британский дипломат и русская революция» // «Новый исторический вестник», 2011, №4, с.66].

Историки указывают, что Бьюкенен в донесениях в Лондон «был склонен недооценивать опасность революции», что вполне логично. Нет обоснованного перехода к категоричному отрицанию: «утверждение, что человек, занимающий положение Бьюкенена, мог иметь отношение к свержению династии, даже если бы он этого хотел, является полным абсурдом, но слухи обычно не подвергаются тщательному изучению» [Роберт Уорт «Антанта и русская революция» М.: Центрполиграф, 2006, с.31, 43].

Меж тем, только тщательно изучение каждого такого свидетельства позволит установить, складываются ли они в общую картину и согласуются ли с другими источниками.

Если взять не мемуары Бьюкенена, а его выступление в Русско-английском обществе 10 апреля 1917 г., то можно получить следующие представления о его взглядах и действиях. Бьюкенен напомнил, что он приветствовал речь Милюкова 1 ноября, «которой был вогнан первый гвоздь в гроб старого режима. Я сказал тогда, что мы не только должны довести войну до победного конца, но что окончательная победа должна быть выиграна над врагом в нашем собственном лагере. Теперь я могу, мне кажется, поздравить русский народ, что он очень быстро и вполне разделался с этим врагом». Бьюкенен подчеркнул, что война «помогла вам выиграть вашу свободу», а «старый режим был непреодолимым препятствием» для установления тесного соглашения английского правительства с Россией («Речь» №83).

Хотя надо признать, что многие прославления февральского переворота делались неискренно и вынужденно, однако вполне возможно и то что напротив, до весны 1917 г. Бьюкенен не мог публично раскрыть свои действительные устремления к свержению Русского Самодержавия в соответствии с английскими интересами, и только революция позволила ему более не кривить душой. Даже одной этой речи достаточно для возникновения подозрения относительно английского участия в организации революции, а в совокупности со всеми другими источниками, есть все основания видеть в словах Бьюкенена соответствие его мыслям и поступкам.

Во время другого выступления в зале фондовой биржи Бьюкенен сказал: «я всегда старался при старом режиме бороться с силами реакции» и убеждал Николая II отказаться от самодержавной власти: «в 20-м веке безответственное самодержавие является нетерпимым анахронизмом. Моя собственная страна – самая свободная во всём свете» («Речь», №125).

Другие газеты подтверждали рассказы Бьюкенена: назначение Б.В. Штюрмера, согласно взглядам посла, означало «окончательную победу немецкой партии» на пути к сепаратному миру. «Умный и энергичный сэр Джордж Бьюкенен оказался в этот психологический момент the right man in the right placе» и повёл борьбу с правительством Николая II. Речь Милюкова была частью этой схватки, «только отголоском» мнений «в Париже и Лондоне» [«Вечернее время», 1917, 11 марта, с.3].

Отбыв в Лондон, Бьюкенен высказывался примерно также. На обеде в русско-британском клубе от него услышали, что «развращённая бюрократия, в руках которой была сосредоточена вся власть, проявила свою неспособность вести войну и организовать средства страны». Бьюкенен ещё прибавил что Императорское правительство мешало тем, кто мог проявить необходимую энергию [«Заря России» (Москва), 1918, 6 (19) мая, №24, с.2].

Хотя в 1917 г. никаких спасительных сил помимо свергнутых монархистов в России не оказалось, наличие представлений  о их наличии объясняет почему Бьюкенен был заинтересован в совершении революции.

Мнение, что февральский переворот был организован агентами Британии в целях предотвращения сепаратного мира, поторопились осудить советские «Известия» уже 12 мая 1917 г. Если тогда отмечалось что «многие» придерживаются этой версии, то в последующие годы бурные события гражданской войны заслонили очаг её разожжения. Однако в первую весну виновники у всех на слуху.

М.В. Родзянко в опубликованных в 1919 г. воспоминаниях поспешил «решительно опровергнуть возводимое на почтенного английского посла сэра Бьюкенена обвинение, что он был душою переворота и революции и своей деятельностью воодушевлял и помогал революционным элементам» [Г. Лелевич «Как они “делали” революцию» М.: Красная новь, 1923, с.8].

А.Е. Снесарёв 11 апреля 1917 г. записал в опубликованном ныне дневнике, что военный писатель А.Е. Вандам, превосходно разбирающийся в мировой геополитике, «ещё раньше» чем сделана о том пометка, сообщал ему, что в Петрограде «революцию сделала Англия (лорд Мильнер), но не предусмотрела разнузданного конца». Снесарёв, бывший во время переворота на фронте, не поверил в измену союзника, зато самые бредовые слухи о Г.Е. Распутине, его политической и сексуальной жизни будущий красный командир удостаивал полного доверия, как и его собеседник А.Д. Нечволодов, бывший военный агент в Японии, чья критика экономической политики С.Ю. Витте основана на ложных источниках и до сих пор вводит многих читателей в заблуждение.

Разница между газетами, дневниками и мемуарами многое объясняет. Легенда о борьбе с сепаратным миром использовалась для объяснения, почему английские агенты играют ведущую роль в революции. Когда она уже совершена, сомнительный ложный аргумент заменяется в пропаганде Временного правительства более внушительным мотивом якобы всенародной борьбы с монархической властью. Джона Поллока интересы пропаганды петроградских властей не интересуют и потому он прямо воспроизводит оригинальную, оскорбительную для революционеров, но подлинную первую версию организаторов мятежа.

Ранняя легенда о голоде сохраняет свою силу, но в первые дни февральского движения она, напротив, немногих могла увлечь на борьбу и создавала разоблачающие самих себя смеющиеся демонстрации.

Борьба с сепаратным миром не вошла в официальные мифологемы Временного правительства, когда оно утвердилось. Но свидетели и участники февральского движения запомнили объяснение, которое давали организаторы мятежа, и с достойным внимания историков упорством указывали на угрозу сепаратного мира со стороны Императорского правительства, с которой все боролись.

В дальнейшем появлялись новые удобные мифы, измену Царя и Протопопова стали заменять или дополнять «отовсюду» распространяемыми «с провокационными целями», для разжигания погромной ненависти к Православной Церкви, легендами о пулемётах. «Я сам, в дни Февральской революции не раз ходивший по улицам, ничего подобного не видел и не слышал про стрельбу с колоколен из пулемётов» [Протоиерей Михаил Чельцов «Воспоминания смертника о пережитом» 1995, с.21].

В книгах серии «Генерал Краснов» я уже давал подборку самых первых свежих воспоминаний о том что свержение Монархии проводилось под лозунгами предотвращения несуществующей измены правительства, а не из-за голода или других тягот тягот войны. Добавляю теперь то же самое, но менее известное:

«Правительство в акте чистого отчаяния к своей явной вине и недостаткам прибавило открытую провокацию. Остановив доставку продовольствия в Петроград, оно намеревалось вызвать беспорядки в столице, которые должны были послужить предлогом для роспуска Г. Думы и создания настоящей диктатуры, вероятно, в лице Протопопова или “сильного” генерала, и в довершение всего заключить сепаратный мир. Ефремов сказал мне, что встречал телеграммы на этот счёт: «почти все перевозки в Петроград прекратились. Всё идёт хорошо». Ниже подпись министра.

Форма, которую приняла провокацию, вызвала стихию, которая сделала революцию. Дума была способна произвести государственный переворот и Ефремов говорил мне что это всегда было предпочтительным вариантом, — только если пролетариат заплатит за это своими жизнями. И рабочие сделали это совместно с петроградским гарнизоном. Эти два факта много значат; последний дал победу революции; оба вместе определили демократический характер произошедшего» [Christian Lange «Russia, the revolution and the war: an account of a visit to Petrograd and Helsingfors in March, 1917» Washington: Carnegie Endowment, 1917. P.10].

И.Н. Ефремов входил в международные межпарламентские организации, сотрудничал с британскими депутатами, состоял в ВКГД и масонской ложе думских депутатов, и он лично распространял легенду о провокации Протопопова, революционной борьбе с сепаратным миром и пораженческим саботажем. Согласно этой версии, операция Мильнера 27 февраля не противоречила масонским планам, а была с ними согласована (но не 23 февраля).

Мнение, что революцию создала провокация правительства, озвучили все газеты. «Горемыкины, Штюрмеры, Щегловитовы, Протопоповы вызвали народ на восстание в расчёте подавить его, залив Россию кровью» [«Новое время», 1917, 7 марта]. «Ждали только удобного случая, чтобы открыть огонь, и потом сказать: «В стране неспокойно. Надо кончать войну». Такой был расчёт» [«Вечернее время», 1917, 6 марта].

Предводитель Бунда М.И. Либер (Гольдман), вошедший в ИК СРСД, на съезде меньшевиков 30 ноября выразился более туманно: «после 27 февраля царское правительство обвиняли, что оно продавало страну, стремясь к сепаратному миру» [«Новое народное слово» (Петроград), 1917, 3 декабря, №3, с.4].

Поскольку обвинения выдвигали и до 27 февраля, использование этого мотива в качестве основного в день военного переворота имеет дополнительное значение.

Согласно пересказу разговора Керенского с Колчаком, Керенский ставил себе в качестве первейшей заслуги избавление от сепаратного мира: «революция – именно она – отодвинула от нас этот позор». В качестве обоснования Керенский ссылался на внешние источники: «Картина, которую весь мир с тревогой наблюдал.  Перед страной стоял роковой вопрос: или сепаратным миром спасти себя от ужасов надвигающейся анархии, забыв о союзниках, или, рискуя всем, продолжать войну во имя великих общих мировых задач. И я вам определённо говорю – правительство Протопопова и Ко стояло именно на первой точке зрения. Оно вело нас к сепаратному миру во имя спасения самодержавия» [А.П. Лукин «Флот» Париж, 1934, Т.2, с.122].

Дословной точности воспроизведения тут быть не может, но упорная мотивировка прямо совпадает с первыми лозунгами переворота, о которых все знали. По-видимому, английские агенты являлись тем “всем миром”, который внушил Керенскому великую миссию спасения союзников. Керенский первое время полагал что по этой причине англичане добивались свержения Императора Николая II, не представляя себе другого объяснения.

Так рассуждает и П. Милюков: «в течение первого месяца после переворота и в России, и за границей верили (а в Германии “верили и трепетали”), что революция развяжет и сорганизует народные силы для победоносного окончания войны» [«Последние новости», 1921, 8 октября, №454, с.2].

В марте 1917 г. не понравились эсерам и нелицеприятные описания революции, сделанные английским журналистом Робертом Вильтоном. Подробнее о нём следует смотреть очерки «Свидетель Русской Агонии», где Сергей Фомин указывает, что разница между английским и русским изданиями «Последних дней Романовых» объясняется использованием переводчиком французского текста. Следовательно, ранее обнаруженные мною сокращения, касающиеся британского консула в Екатеринбурге Томаса Престона, произведены лично Р. Вильтоном.

Л. Клячко и другие левые словописцы 26 марта поместили протесты против телеграмм Р. Вильтона в «Таймс», который «в дни революции» передавал якобы лживые сообщения о ней, занимался «преступной агитацией против еврейской нации». Позднее Вильтон сопровождал министра Гучкова в поездке на Западный фронт. Его впечатления о революции были направлены против «истерической еврейской молодёжи». Зато большевицкую «Правду» эсеровское «Дело народа» предлагало читать вместо всех буржуазных газет, к ней претензий пока не предъявлялось никаких. Социалистический фронт в февральско-мартовские дни работал сообща, то была их общая революция, и партии разошлись только в борьбе вождей за власть и за различные вариации социализма.

Однако Вильтон участвовал и в прославлении переворота. Он подписывался под ликованием: «наконец-то пресса свободна». «Свои газеты издают социалисты и солдаты», революционеры патриотичны и преданы Антанте [В.В. Кузнецов «Русская Голгофа» СПб.: Нева, 2003, с.304].

Знакомый Вильтона и Локкер-Лампсона А. Стопфорд тоже писал про еврейских студентов, которые сбивали двуглавых орлов с магазинов и над Яхт-клубом. По мемуарам Ренникова, М.М. Винавер возмущался, что евреи «глупо и вредно» «лезут вперёд» с криками и погромами вывесок магазинов.

Р. Вильтон вспоминал, что у него над головой свистели пули, когда Д. Бьюкенен вернулся в Петроград. Предварительный отъезд посла перед началом опасного мятежа похож на принятые меры предосторожности.

Удивительно, насколько опрометчиво историк С.В. Фомин предполагает, что, если бы А. Мильнер организовывал революцию, то непременно должен был лично присутствовать в Петрограде. Фигуры такого ранга личного участия в низовых операциях никогда не принимают. Появление настолько слабых доводов в пользу альтернативных интерпретаций февральских событий указывает на отсутствие по-настоящему проработанной аргументации.

По воспоминаниям Гиммера, Некрасов вёл переговоры с Исполнительным комитетом Совета рабочих депутатов. На общем собрании ВКГД и представителей ИК – масонов Н.С. Чхеидзе, Н.Д. Соколова, Н.Н. Суханова и не масона Ю.М. Стеклова Некрасов, Родзянко и Милюков одинаково ужасались анархии в Петрограде. Некрасов не отличался от них, т.к. анархия уничтожала власть, захваченную в результате масонского государственного переворота. С Некрасовым соглашались и масоны из ИК.

На этом собрании обсуждалось образование Временного правительства, каким по названию формально не являлся ВКГД, хотя он и захватил функции правительства. Из выступающих, что интересно отметить, Милюков более откровенно, чем Шульгин, выступал за установление конституционной монархии с управляемым и не опасным для лидеров партий Алексеем Николаевичем. Для Шульгина важнее были вопросы об армии и победе, и в отличие от настоящих монархистов, неразрывность вопроса о монархии и победе он не понимал. Выступления Некрасова Гиммер не запомнил. Некрасов выглядел спокойно, значит, считал, что вполне контролирует ход переговоров в желательном ключе, будучи против даже декоративной монархии, которая подлежала упразднению по идеологии масонства как лишняя [Н.Н. Суханов «Записки о революции» М.: Политиздат, 1991, Т.1, с.147-151, 192].

Избранное Императором Николаем II оформление собственного низвержения преследовало благородную цель предотвратить ленинское превращение мировой войны в гражданскую: «любовно и достойно отрекается он от престола предков, благословляя брата» [П.С. Уварова «Былое. Давно прошедшие счастливые дни» М.: Изд. Им. Сабашниковых, 2005, с.198].

«Отречение его было действительно, как сказал он позже нам, — “следствием его решения”, принятого под влиянием представлений высшего командного состава армии, вне всякого влияния речей посланцев Думы» [Н.М. Тихменёв «Из воспоминаний о последних днях пребывания Императора Николая II в Ставке» Ницца, 1925, с.18].

То есть, именно усилиями генералов Алексеева и Рузского Николай II был свергнут. Лишение его Самодержавной власти не являлось добровольным, в отличие от обоснованного отказа от плена конституционных формальностей у вражеских партий. Генералы совершили революцию, воспользовавшись попыткой правительственного переворота в Петрограде. Так эти процессы различаются терминологически относительно Верховной Монархической и исполнительной власти.

Некоторые чины Ставки не желали признавать свою ответственность и стремились переложить вину с себя, вспоминая что в окружении М.В. Алексеева «Кн. Голицына и ген. Хабалова обвиняли в трусости и бездействии власти» [В.М. Пронин «Последние дни Царской Ставки» Белград, 1929].

На самом деле в такой трусости и измене следует обвинять Алексеева и Ставку, ежели Алексеев ни на что не годен, вернувшись к работе больным. Ведь Алексеев не старался подавить бунт, а долго выпрашивал ответственное министерство у Царя, а потом убеждал командующих фронтами в ложной необходимости отречения Императора, рассылая им фальсификат из революционных телеграмм. Без измены генералов Алексеева и Рузского, бунт потерпел бы поражение.

Попытки указать на ошибки защитников М.В. Алексеева каждый раз приводят к повторению известного сценария: «Пронин явно впадает в истерию: всё клевета, всё неправда» [С.Д. Позднышев «Во имя правды. Ответ моим хулителям» Париж, 1954, С.17].

Пронин, выгораживал Алексеева весьма странно, в русле революционной проповеди и советских антинаучных писаний сочиняя «бесталанность, волевое и нравственное разложение слоя», в среде которого «множились заговоры против Государя и Государыни», говоря про предложения Алексеева летом 1916 г. согласиться на требования ответственного министерства. Позднышев совершенно логично замечает, что в таком случае и в феврале 1917 г. Алексеев с самого начала был на стороне захвата власти Г. Думой, а не за Императора Николая II.

Пытаясь разобраться в позиции оппонента, Позднышев пришёл в совершенное недоумение от неуместности полемических приёмов мемуариста, излюбленного среди защитников Алексеева:

«Догадка Пронина о том, что я хотел внушить читателю мысль о заговоре в Ставке наивна, смешна и нелепа. Чтобы знать мнение ближайших сотрудников, ген. Алексееву не было необходимости вести конспирацию и устраивать заговоры. Давая подобное освещение мною написанному, полк. Пронин оказывает медвежью услугу тому делу, ради которого он выступил в боевой поход».

Т.е., перестрахочными опровержениями заговора, когда не о нём шла речь, Пронин только усилил подозрения о его сокрытии.

Прямой последователь этих дурных апологетических традиций, прикрывающих и оправдывающих измену генералов клеветническими обвинениями в адрес Императора Николая II и его сотрудников, современный историк К.М. Александров, дискредитируя имя «Белого Дела», продолжает выпускать одну за другой статьи о М.В. Алексееве, в которых он делает вид, будто с моей стороны не было предоставлено доказательств измены, которые Кирилл Михайлович беспомощно игнорирует.

Прошедшие несколько лет от нашей дискуссии и более обстоятельного разговора с В.Ж. Цветковым – вполне достаточный срок, чтобы найти себе серьёзные обоснования, научиться более тщательно подбирать выражения и потом их отстаивать. Но качественный уровень статей Кирилла Александрова об Императоре Николае II и февральской революции 1917 г. остаётся катастрофически низок.

Бедный старый Кирилл Михайлович напрасно считает, что от множества статей в них что-либо прибавится осмысленно правильного. Такое дублирование одного и того же лишь выявляет наиболее неприглядные его качества, ассортимент заблуждений становится всё более недостойным серьёзного писателя, отлично разбирающегося в истории Власовского Движения, но ничего не соображающего в чуждых ему областях императорской правительственной политики и революционной результативности.

В попытке опровергнуть основные положения статьи Владимира Буша «О книге В.Ж. Цветкова «Генерал Алексеев»», К.М. Александров уверяет, будто «все назначенные императором высшие должностные лица» «в дни февральского кризиса оказались совершенно никчёмными деятелями» [К.М. Александров «Мы оплакиваем смерть Великого Мужа» // «Посев», 2017, №11, с.15].

Согласно не предположению даже, а самому категорическому заявлению нашего “просветителя”, поимённо Председатель Совета Министров Российской Империи Князь Николай Голицын, Военный министр генерал Михаил Беляев, министр Внутренних Дел Александр Протопопов, командующий Петроградского Военного Округа Сергей Хабалов – негодные, бесполезные, никому не нужные люди. Но вот начальник штаба ВГК М. Алексеев – это Великий Муж.

Можно весьма подробно излагать, кем являлись упомянутые К.М. Александровым министры и генералы, как именно разворачивались революционные акции февраля 1917 г. Мне приходилось делать это в «Генерале Краснове» с самым определённым выводом, что противостояние властей с 23 февраля полностью соответствовало полицейской практике, и оказывалось весьма эффективным вплоть до раннего утра 27 февраля, когда бунт казарм, направленный на захват арсенала Артиллерийского Управления, сделал невозможным подавление управляемого через студентов мятежа полицейскими силами. Как и в революцию 1905 г., их следовало раздавить крупными военными внешними силами.

Заявление о никчёмности русских военных и политиков, стоящих во главе Петрограда, является исчерпывающим доказательством полного непонимания К.М. Александровым происходящих событий. Бедный старик просто не соображает о чём пишет. Он и близко не касается подлинных событий, манипулируя отвлечёнными формулами, которые имеют революционный идеологический источник. Раз вся монархическая власть – пустое место, значит её следовало свергнуть, туда ей и дорога. Раз там все никчёмные люди – понятно кем является назначивший их Николай II. По сути дела, к этому одному примитивному тезису сводятся невежественные сочинения Кирилла Александрова о февральской революции.

Кирилл Михайлович напрасно полагает, что он, даже вооружённый всеми своими излюбленными анахронизмами, способен сообразить, как именно следовало поступать на месте Н.Д. Голицына и С.С. Хабалова. Где ему, запутавшемуся в трёх соснах, даже правильно составить последовательность датированных событий. И уж совсем не по силам верно их оценить.

Наш путаник обвиняет М.А. Беляева в введении Царя в заблуждение «до дневных часов 27 февраля». Т.е. о восстании казарм, их походе стройными колоннами к захвату оружия арсенала, состоявшемся утром 27 февраля, следовало докладывать не днём, а до того, как оно состоялось.

Всё что присылали Царю М.А. Беляев и А.Д. Протопопов полностью соответствовало действительности. Там излагалась подлинная хроника событий в Петрограде. Ни малейшего преуменьшения или искажения они не делали. К.М. Александров допускает нелепейший анахронизм, полагая будто они обязаны были нечто предвидеть. Но это – полная дезориентация К.М. Александрова в историческом пространстве. Что исчерпывающе видно из данной работы по Н.В. Некрасову и выяснению хода событий в Петрограде.

Я уже обо всём этом приводил непомерно много свидетельств в ряде статей и книг, поэтому можно ограничиться вполне типовой записью крайне антимонархически настроенного В.А. Оболенского: «Все были уверены, что начавшийся в Петербурге бунт будет жестоко подавлен… 26 февраля Керенский был уверен в том, что не сегодня завтра его арестуют». Или В.Д. Набокова: «ещё 26-го вечером мы были далеки от мысли, что ближайшие два-три дня принесут собою такие колоссальные, решающие события» [В.М. Хрусталёв «Романовы. Последние дни Великой династии» М.: АСТ, 2013, с.240].

Н.Н. Суханов про 23 февраля писал: «такие беспорядки проходили перед глазами современников многие десятки раз». К вечеру 26 февраля среди лидеров социалистических партий пошли разговоры: «движение в войсках сходит на нет», «нет и не будет никакой революции» [С.П. Мельгунов «Мартовские дни 1917 года» М.: Вече, 2006, с.28].

Нет ни одного основания утверждать, будто М.А. Беляев в чём-либо ввёл в заблуждение Николая II. Кирилл Михайлович напрасно полагает, что все вместе с ним заблуждаются относительно событий до 26 февраля включительно.

Сочинитель самого неумелого вздора, К.М. Александров имеет глупость назвать Голицына, Беляева, Хабалова, Протопопова – никчёмными в дни февраля. Обнаглевший историк имел вдоволь времени вникать в последовательность событий, но не желает приложить самые минимальные усилия. Вбрасываемый им информационный мусор – подлинно никчёмный трёп. И его очень много.

Вечером 27 февраля М.А. Беляев отправил в Ставку телеграмму о невозможности подавить военный мятеж имеющимися у него силами: «необходимо спешное прибытие действительно надёжных частей». Это самое правильное понимание ситуации.

В обязанности М.В. Алексеева входило направить военные силы на подавление восстания. Нельзя сказать, что его кто-то не проинформировал, как выдумал К.М. Александров относительно Николая II и М.А. Беляева. По мнению Кирилла Александрова, министры все были никчёмными. Так посмотрим, как справился с восстанием тот, кто должен был с ним разобраться. Или М.В. Алексеев тоже пустое место?

По мнению К.М. Александрова, вовсе нет. Он стремится доказать, будто никчёмный Николай II виновен в том, что войска не были отправлены. 28 февраля Царь, находившийся в поезде после выезда из Ставки, забыл «что командует многомиллионной армией».

А как же начальник штаба в Ставке? Он там совсем никчёмный, что ли? Он-то почему не командует. Это ему по должности положено.

К.М. Александров считает, что Николай II во второй половине 28 февраля «должен был немедленно признать самочинный ВКГД мятежным органом». «Повеления следовало направить в Ставку, командующим военных округов».

Это не менее великолепно, чем прежний полёт фантазии бедного старика. Как всё просто, оказывается. Сразу видно, чем отличаются никчёмные люди от Великих Мужей – К.М. Александрова и М.В. Алексеева. Ну и дурак же Николай II. Лучше скорей коронуем Кирилла Михайловича. Или побежим голосовать за его единомышленников.

И хорошо бы послушать умного человека, явно способного отличать никчёмных людей от Великих Мужей.

Вот только начальник штаба, кто находился в Ставке в обе половины 28 февраля, такого не признал и не разослал. А 1 марта Алексеев объявил ВКГД Временным правительством, хотя само ВКГД этого ещё не сделало.

К.М. Александров не думает обвинять Алексеева в том, что тот перешёл на сторону мятежников и стал государственным преступником. Нет, К.М. Александров обвиняет Николая II, что он в поезде, представьте себе, «спал, кушал и занимал даже разговорами ближайших лиц Свиты». Монархам нельзя спать, есть и разговаривать – это явный признак никчёмных людей. Ещё нельзя заниматься охотой, играть в домино, доверять жене и заводить друзей без разрешения либеральных фракций в парламенте.

Откуда в голове бедного старика берётся в неимоверных количествах весь этот позорный клеветнический бред, понять нетрудно. Ему нужно оправдать измену генерала Алексеева любой ценой. Отсюда приходится записывать всех напропалую в никчёмные люди. Игнорировать последовательность событий в революции. Воображать гениальные меры спасения России.

Завравшиеся типы вроде К.М. Александрова ничуть не лучше той сволочи, что день и ночь распространяет безумный бред про белых генералов – февралистов, как будто красные – не февралисты. Нельзя не заметить, как такое “осмысление” Белого Движения сейчас заталкивают в глотки всюду, рассказывая тут же про “предателя” Солженицына и такого же изменника родины Навального. В этом же смысловом ряду сталинский культ 9 мая, укронацисты, евросодом и что там ещё сейчас в комплекте юного пионера в СССР №2.

Если К.М. Александров напрасно думает обелить репутацию М.В. Алексеева, покрывая его измену сказками про Николая II. Одна ложь не одолевает другую, а только потворствует красной пропаганде.

Надо показать, какой была история февральского переворота и чем явилось Белое Движение – контрреволюция русских националистов, включавшая коалицию с разными антисоветскими силами.

Социалистическая революция февраля 1917 г. получила дальнейшее развитие большевиками. Белое Движение – главная враждебная сила, направленная против революции. М.В. Алексеев не является основателем Белого Движения, им следует считать генерала Краснова. Алексеев и не самая значительная фигура среди русских контрреволюционеров. Невозможно приравнять всё Белое Дело к нему одному, и к тому же к февральской измене, а не к деятельности после октября 1917 г. Белое Дело в феврале 1917 г. не начиналось. Но предшественниками Белых в феврале следует считать, безусловно, Императора Николая II, Князя Н.Д. Голицына, С.С. Хабалова, А.Д. Протопопова, М.А. Беляева – гнусно оклеветанных К.М. Александровым. А до них почитать предтечей белогвардейцев каждого монархиста, боровшегося с революционным течением.

Да, 1-2 марта 1917 г. М.В. Алексеев обеспечил успех февральского, а следовательно, и октябрьского переворота. Но делал это как изменник, а не как Белый генерал. Зато с ноября 1917 г. Алексеев двигался в обратном направлении. Потеряв разрушенную по его вине Армию, он попытался собрать её заново на добровольческих началах. Это деятельность, полностью противоположная изменническому феврализму. То и другое является фактом, что неопровержимо и не противоречиво из-за неодномоментного разнесения во времени.

Д.Н. Дубенский, у которого Кирилл Михайлович заимствовал весьма полезные сведения про сон и еду Императора, написал и нечто другое: «генерал Алексеев мог и должен был принять ряд необходимых мер, чтобы предотвратить революцию», – то есть, подавить её. Ибо восставшие в Петрограде не свергли Николая II – они не могли этого сделать, поскольку он находился вне их досягаемости благодаря принятию ВГК. Они лишь дезорганизовали центральную правительственную власть, захватив помещения министерств. А революцию сделал М.В. Алексеев: «У него была вся власть». «Фронт находился в его руках». «Но с первых же часов революции выявилась его преступная бездеятельность и беспомощность» [«Отречение Николая II» М.: Советский писатель, 1990, с.43].

В отличие от бессмысленных обвинений Императора Николая II в том, что он в поезде кушал, эти претензии к М.В. Алексееву имеют силу, но не без оговорок. Явная неточность кроется в том, что сопровождавший Царя Дубенский эти свои обвинения в воспоминаниях относит к 25 февраля. Он допускает серьёзную ошибку, т.к. Дубенский, как и К.М. Александров, не вполне представляет себе, что именно происходило 25 февраля в Петрограде.

Алексееву не нужно было принимать участие в борьбе с революцией 23-26 февраля. С этим весьма успешно справились Голицын, Хабалов, Протопопов, Беляев, чьи заслуги следует непременно всякий раз благодарно признавать.

Участие Алексеева потребовалось с того момента 27 февраля, когда точное указание на потребность в военной помощи прислал в Ставку министр Беляев.

Обязанностью историка является указывать на такие ошибки мемуаристов, в противном случае мы вечно будем плутать в их заблуждениях по любому поводу. Таких ошибок очень много у любого автора воспоминаний. К.М. Александров, не способный проанализировать совокупность данных и сделать правильный вывод, поправив мемуариста, допускает ту же неточность, что и Дубенский, но и ещё более умножает её из-за своей никчёмной склонности распространением лжи оправдывать поведение М.В. Алексеева.

Я не собираюсь повторять ошибки К.М. Александрова и объявлять Михаила Алексеева пустым местом. Хотя дискуссия о его военных способностях и достижениях ведётся давно, примеры полного отрицания достоинств Алексеева полезны лишь для демонстрации клеветникам их собственной дурости. Если одни болтуны способны любого императорского министра и чиновника назвать ничтожным для превознесения Алексеева, то почему бы ни отплатить им тем же и не поставить подлецов в то же положение.

Имеется куда более убедительное объяснение поведению генерала Алексеева, нежели бездарность. То, с чем К.М. Александров годами ничего не может поделать – указание участников заговора о предварительном согласии Алексеева на участие в революционном перевороте. Эти сведения, какие Кирилл Михайлович, неспособный отличить 26 февраля от 27 февраля, ни в чём не опроверг, показывают, что мифологизированный врагами Престола Алексеев не то что бездействовал, а прямо перешёл на сторону ВКГД, разделяя их демократические цели. Вот почему произошла разительная перемена между телеграммами 1813 и 1833.

В той же оглушительно саморазоблачительной статье про «Великого Мужа» К.М. Александров идёт дальше и несёт сплошную околесицу на паре соседних страниц.

Сочинённое им про М.В. Родзянко – очередное свидетельство, что бедный старик забурился жить в свой выдуманный мир.

М.В. Родзянко Кирилл Александров никчёмным человеком, которому М.В. Алексеев ошибочно доверился, не считает. Но, по обыкновению, во всём решает обвинить Императора Николая II. И получается снова невероятный вздор.

«Почему тогда Николай II столько лет безропотно терпел «мелкого интригана» на посту председателя IV Государственной думы? Что же это за император Всероссийский, у которого «бесчестный проходимец» возглавлял Думу?.. Почему же царь оказывал ему знаки внимания, обсуждал с Родзянко вопросы государственной политики, принимал его на Высочайших аудиенциях и даже представил наследнику престола?..»

Бедный старик (регулярно возвращаю К.М. Александрову его характеристику Н.Д. Голицына в журнале «Звезда»), видно, запамятовал, что Монарх не назначал председателей Г. Дум. Государь считал многочисленные утопические ожидания от парламента бессмысленными мечтаниями и в принципе не желал учреждать Г. Думу. Предвидеть, что её наполнят лжецы и мошенники, не трудно, если взглянуть на парламент любого созыва и характер действия демократического избирательного механизма.

Смысл выборного учреждения, Г. Думы, заключался в том, что она сама назначает своего председателя, который становится её публичным лицом и несёт ответственность за её деятельность.

Каждому председателю Г. Думы, независимо от его личных качеств, по должности предоставлялось право на аудиенции у Императора. В уставе значилось: «Председатель Государственной Думы всеподданнейше повергает на Высочайшее благовоззрение о занятиях Думы».

Обязанность соблюдать законодательство и исполнять политические обязанности – значит терпеть всяких мерзавцев по официальному протоколу. Опять-таки, можно долго приводить все негативные характеристики, полученные Родзянко за его деятельность в качестве председателя Г. Думы. Вся эта критика изобличает выборный демократический принцип, чего и добивался Император Николай II, когда учреждал Г. Думу. Для того, чтобы не видеть Родзянко, следовало разогнать всех депутатов-проходимцев. Но в этом и не будет особенной нужды, если каждый по их публичной деятельности убедится в их никчёмности и не станет придавать им значения.

Как известно, граф Фредерикс на допросе ЧСК передал реакцию Николая II на лживые сообщения Родзянко, что не следует реагировать на его очередной вздор. Хотя в точности выражений Фредерикса можно сомневаться и не надо использовать его изречение как доподлинно точное выражение, но отношение Монарха к недалёкому лживому подлецу Родзянко оно вполне выражает.

Совершенно заслуженно в последние годы жизни в Белграде Родзянко получал от белоэмигрантов преимущественно «знаки неуважения и протеста», «всевозможные оскорбления и издевательства» [С.Н. Палеолог «Около власти» М.: Айрис-пресс, 2004, с.203].

К.М. Александров глубоко ошибается, считая, будто донесения Родзянко лучше передавали обстановку, чем донесения Голицына и Беляева.

Текст Родзянко составлен из революционной лжи, распространение которой служило главным из приёмов достижения целей переворота. Родзянко врал, будто нехватка продовольствия служила главной причиной беспорядков, а правительственная власть показала свою никчёмность. Это основы революционных верований, без которых вся конструкция лжи рассыпается.

Важнейшее, на все времена, уничтожение революционной мифологии продемонстрировали самые обоснованные обращения Хабалова к населению Петрограда о наличии необходимых объёмов продовольствия и том что не следует верить обманщикам, использующим ложные слухи для организации беспорядков. Исчерпывающе разоблачил ложь Родзянко министр земледелия Риттих во время выступления в Г. Думе 25 февраля.

К.М. Александров, распространяющий в интересах красных сплошной революционный обман, может, как и любые его единомышленники, и дальше жонглировать лживой подлостью, в которой нет недостатка. Но стоило привести выше примеры, демонстрирующие бессмысленность всех его словопрений о февральском перевороте.

Надо вернуться к деятельности Некрасова, изучение биографии которого, в дополнение к жизнеописаниям русских монархистов, даёт понимание истории революции.

3 марта, когда в Петроград пришло сообщение об отречении Императора Николая II, Милюков произнёс речь в Екатерининском зале Таврического дворца. Заявив что история не знает более глупого правительства, чем низвергнутое, он пообещал что Керенский воздаст справедливое возмездие Штюрмеру, Сухомлинову и другим министрам, Гучкова отныне назвал своим политическим другом, заявил будто имя никому не известного масона Терещенко «громко звучит на юге России». А про Некрасова Милюков сказал, что он особенно любим «нашими левыми товарищами».

3 марта Некрасов сообщил полковнику Энгельгардту, что Гучков подал в отставку. В то время генерал Алексеев непременно желал переговорить с Гучковым или Родзянко, но было не до него. Довольно скоро Гучков взял отставку назад [«Красный Архив», 1927, Т.22, с.39].

Тыркова упоминает намерение Гучкова уйти рядом с такой сценой за 3 марта: «Нокс поймал-таки Соколова, который уверил его, что солдаты все за продолжение войны» (автор приказа №1, оказывается, полностью на стороне британского военного атташе, причастного к захвату ГАУ).

Генералы Рузской и Брусилов, как сообщалось 3 марта, прислали телеграммы о своём присоединении к ВКГД. Представитель английской армии от имени Бьюкенена приветствовал не только ВКГД, но и СРД.

По воспоминаниям Суханова, 4 марта Некрасов рассказал ему об образовании комиссии для расследования преступлений арестованных министров.

4 марта Некрасов просил В.Д. Набокова и Н.И. Лазаревского написать воззвание Временного правительства к стране. Ради этого Некрасов оставил совещание в министерстве путей сообщения и провёл их в свою министерскую квартиру. Схематично воззвание было задано самим Некрасовым. Результат их работы проходил согласование во Временном правительстве.

Формальный премьер Г.Е. Львов В.Д. Набоковым зовётся «воплощением пассивности», чем объясняется, почему он подходил для своего места больше Родзянко. В момент захвата власти Керенский, Некрасов и Терещенко получили рычаги формирования правительства, и при Львове Некрасов, занимая второстепенное МПС, мог руководить важнейшими делами тайком, избегая тем самым  риска ответственности.

Согласно протоколам заседания Исполнительного Комитета, 6 марта было принято предложение Некрасова делегировать от СРСД одного представителя в комиссию по выработке нового устава для железнодорожных служащих. По той же записи, Гучков уклонялся от общения с ИК, а масон Чхеидзе докладывал ИК о своих переговорах с Временным правительством относительно ареста Дома Романовых. Пока узурпаторы планировали не препятствовать возращению Императора Николая II в Царское Село, однако минимум один министр, не названный по имени, уже заверил Чхеидзе в готовности произвести арест Государя. Такими арестами занимался Керенский.

От должностей были отстранены заместители министра путей сообщения Борисов и Колыров.

Железнодорожный служащий В.П. Рейслер, отказавшийся занять место заместителя министра путей сообщения из соображений верности присяге Императору Николаю II, был арестован и провёл в тюрьме все полгода при Временном правительстве [Н.А. Громова «Дело Бронникова» М.: АСТ, 2019, с.112].

По выражению С.П. Мельгунова, который ещё при Временном правительстве протестовал против повсеместного революционного произвола, за свержением Царя последовали «дни почти всеобщего общественного психоза, нарушения законности и права» [«Вокруг редакционного архива «Современных Записок». Париж 1920-1940» М.: НЛО, 2010, с.209].

Белоэмигрантам хорошо запомнилось, насколько оказались правы те кто сразу дал Февралю самую критическую оценку. «По снегу ездят лошади с красными бантами, все надели красные банты, сияют и верят, что так, без труда и борьбы, всё свалилось с неба. А к нам пришел старый умный малороссийский деятель и в ответ на все восторги говорит: “- А знаете, чем сейчас только можно спастись? — Чем? — А палкой по голове”. Все в недоумении отшатнулись от этого единственно не поддавшегося обману человека» [«Диаспора», 2003, Вып.3, с.535].

Задача полного изживания феврализма остаётся неизменно актуальной с тех дней.

Согласно докладу Некрасова 7 марта Временное правительство амнистировало железнодорожных рабочих, пострадавших за участие в забастовках.

Приняв у себя сразу многих журналистов Петрограда и провинции, Некрасов пообещал заняться демократизацией и децентрализацией, привлекать к своей работе депутатов Г. Думы. Существующие управления железных дорог Некрасов планировал заменить округами с представительством рабочих союзов и общественности.

Положение путей сообщения в условиях революции он назвал мрачным в целом и местами ещё более тёмным. Грузовые перевозки вновь расстроились из-за метелей.

10 марта Некрасов председательствовал на особом совещании по перевозкам. Его преждевременно расхвалили как первого министра, пользующегося общественным доверием.

Г. Львов, Некрасов и Терещенко 10 марта избраны в контактную комиссию, осуществлявшей взаимодействие Временного правительства с ИК СРСД. По воспоминаниям Суханова, на общих собраниях активно выступали Терещенко и Г.Е. Львов, но Некрасов был «действительным лидером этих заседаний».

После того как вечером 10 марта состоялось собрание планируемой радикально-демократической партии Горького, Бернацкого и Д.П. Рузского, 11 марта в письме М. Горького отразилось его мнение о составе нового правительства: «люди вчерашнего дня, даровитых людей в нём трое: Львов, Керенский, Некрасов; на этой тройке далеко не уедешь. Нужно поддерживать их».

На заседании 12 марта Временное правительство обсуждало доклад Некрасова о царских поездах и железнодорожных путях. Три поезда решили оставить для представителей иностранных держав, а два упразднить. Особые ветки передали для пассажирского или товарного движения.

Масон А.Я. Гальперн был назначен в консультацию при министерстве юстиции. Новость ставила его в ряд назначений товарищей министров по значимости [«Дело народа», 1917, 15 марта, №1].

Во главе МПС Некрасов вёл себя довольно безответственно. Считая своё главное революционное дело свержения Монархии завершённым, он не старался распоряжаться завоёванной технической властью министра, требующей полноценной профессиональной квалификации, усиленной активности, не имеющей ни малейшего отношения к демократии и революции. МПС не давало ему ни популярности, ни подлинной власти, которая основывалась не на занимаемом официальном положении, а на масонских закулисных связях.

Текущие дела Некрасов поручил ведению молодого инженера, недавнего студента, а сам, почивая на лаврах революции, ухаживал за дочерью предыдущего директора Технологического института В.Д. Зерновой, которая недавно закончила гимназию и стала третьей женой Некрасова. Его шаферами были Керенский и Терещенко. Но ночам Некрасов с женой развлекался в кабаре «Привал комедиантов». Ездил он в автомобиле Императора. Рассылку распоряжений и указов Временного правительства он поручил младшей сестре своей жены, гимназистке. Канцелярию Некрасова составляли студенты и курсистки [Г.Н. Михайловский «Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства» М.: Международные отношения, 1993, Т.1, с.349].

Технологический институт после переворота продолжал выполнять важные функции. В нём выдавали справки о раненых и убитых. Справочное бюро при нём собирало также справки о местонахождении воинских частей, прибывших в Петроград для присоединения к революции.

20 марта после продолжительного совмещения депутатского мандата и министерской должности, Некрасов всё же отрапортовал Родзянко о сложении должности его заместителя по Г. Думе.

Измена Императору председателя Г. Думы нашла денежное исчисление. По сообщению газеты «Речь», в середине марта комитет петроградских коммерческих банков передал для Родзянко 1 млн. руб. на нужды революции, представив траты на его личное усмотрение.

Забавно отметить, как ельцинский телевизионный идеолог поместил взгляды своего противника, будущего путинского подпевалы Ст. Говорухина между М. Родзянко и Л. Корниловым. Очень красочная компания вышла [О. Попцов «Хроника времён “царя Бориса”» М.: Совершенно секретно, 2000, с.424].

В августе 1918 г. Белый атаман П.Н. Краснов принудительно вышлет вон М. Родзянко за противодействие его реставрационно-монархической политике. Как вспоминает сестра милосердия М.А. Нестерович-Берг в изданной в Париже «Возрождением» в 1931 г. книге «В борьбе с большевиками», казаки хотели выпроводить Родзянко с Дона ещё при атамане Каледине. Зато П. Милюков на гроб Родзянко 3 мая 1924 г. пошлёт телеграмму в Белград, назвав покойного «исполнителем великой миссии – освобождения России от самодержавного режима».

Революционное состояние ажиотажа быстро схлынуло. Через две недели после свержения Императора в газете партии к.-д. Б. Эйхенбаум уже негодовал от того, как столичный обыватель «возмущён поведением Совета депутатов», «огорчён неорганизованностью милиционного и продовольственного дела», «мрачно смотрит на будущее», – тот самый народ, который якобы совершил революцию. Будущий советский литературный прислужник мгновенно выдвинул тоталитарное требование, которое одно могло спасти революцию: «обыватель должен исчезнуть с самодержавием» («Речь», №63)

Только тоталитарными методами можно было сломить русскую культуру, придерживающееся которой «население плакало и выражало надежду что Николай вернётся…» [«1917. Гроза над Енисеем» Красноярск: Поликор, 2017, с.259].

Многие русские правильно увидели в форме низвержения Государя непоколебимое отстаивание им идеи Самодержавия. К началу апреля 1917 г. стало ясно: «от России почти ничего не осталось». «Многие (и очень глубокие мыслители из православных)» «жалеют» «самодержавие» [«Письма – больше чем воспоминания». Из переписки семьи Семёновых-Тян-Шанских и сестёр А.П. и В.П. Шнейдер. М.: Новый хронограф, 2012, с.273, 276].

«Именно православное духовенство всячески противилось новым политическим и церковным веяниям, поминая за богослужением царя и держа себя так, как будто ничего и не случилось» [М.И. Одинцов «Патриарх Сергий» М.: Молодая гвардия, 2013, с.73].

В крупных городах священников, продолжавших молиться за Царя при богослужении, арестовывали, но по всей России идейный раскол показал наличие сильных контрреволюционных настроений, которые в дальнейшем выльются в Белое и Власовское движение.

Английский генерал А. Нокс в Палате Общин в июне 1926 г., осуждая СССР и большевизм, рассказывал, что в октябре 1917 г. в русских деревнях крестьяне избивали тех, кто говорил о свержении Императора Николая II.

Память, что «Николай был хорошим царём» сохранилась у многих иностранцев, посещавших Российскую Империю до 1917 г., и советские оккупанты встречали такие высказывания в Восточной Европе после мая 1945 г. [Л. Рабичев «Война всё спишет» М.: Центрполиграф, 2010, с.221].

Водворение тоталитаризма (социализма) включало создание образа врага и преследование всё более расширяющихся групп лиц за их убеждения или сословную принадлежность. Сначала врагами назначались противники революции, потом равнодушные, затем революционеры не подходящего узурпаторам типа.

21 марта министр Некрасов в Москве посетил комитет общественных организаций где кланялся воле народа и Учредительному собранию, собрать которое решено в Петрограде. Некрасов не согласился с мнением Милюкова о целях войны, но, с другой стороны, не нашёл «психической атмосферы» для начала мирных переговоров. Также наметилось создание министерства труда – мечта социалистов, оказавшаяся вскоре пустой.

Там же Некрасов рассказал о своей поездке в Ставку. По его словам, он отправился туда по инициативе самого военного командования в Могилёве. Обсуждались вопросы фронта и тыла. Некрасова сопровождал директор его министерской канцелярии Н.И. Корженевский (в дальнейшем он работал в правительстве атамана Краснова).

В честь дня похорон убитых в ходе революции 23 марта Некрасов освободил от работы своё министерство.

Наблюдатели подчёркивали, что Некрасов демонстрировал свою большую близость к Керенскому. В Москве он протестовал против легенд о многовластии, о пленении Временного правительства и объявил, что для них «свято» единение и связь с СРСД [«Революция 1917 года глазами её руководителей» Рим, 1971, с.264-265].

В 16 ч. 24 марта Некрасов в московском отделении путей сообщений Земгора произнёс речь, в которой пообещал вернуть с фронта квалифицированных рабочих. Признавая неадекватность революционных требований рабочих к повышению зарплат, которая ведёт к краху всю экономику, Некрасов объяснил её тем что рабочие ещё не разобрались в правильности требований, и к этому надо относиться спокойно.

Революционный утопизм упований на народный инстинкт и самоорганизацию, которые противопоставляли бюрократической иерархии, в 1917 г. оказался полностью несостоятелен. Насильственное насаждение демократии, свободы и гуманизма привело к самого преступному деспотизму.

Как и предупреждали монархисты, единомышленники К.П. Победоносцева, «государственное единство зиждется на сложной гармонии неравенств, и все попытки основать единство на равенстве ведут лишь к разъединению и раздору, к насилию и рабству» [С.А. Рачинский «Народная педагогика» М.: Русская цивилизация, 2019, с.421].

«Революционное безумие ведёт лишь к принижению закона и свободы» [Б.Н. Чичерин «Польский и еврейский вопросы» Берлин, 1899, с.15].

25 марта открылся съезд партии к.-д. 26-го вечером и 27-го на нём выступал Некрасов. Ф.И. Родичев, произнося речь на съезде, спрашивал сторонников сепаратного мира: «для чего вы именно в 1917 сместили самодержавие?» (которое, по его представлению, добивалось такого мира). Поскольку «Англия спасла нас от германского порабощения», утверждал Родичев, Россия не может претендовать на Константинополь. Родичев ссылался к тому же на английские кости, уложенные на Галлиполи.

26 марта погиб сын масона и председателя СРСД Н.С. Чхеидзе. 16-летний С. Чхеидзе, как сообщали в новостях, выстрелил в себя случайно, разряжая винтовку. Это произошло на квартире отца на 8-й Рождественской улице. По версии, изложенной в «Известиях», детали расходятся: возраст 15 лет, выстрел в лоб был произведён также случайно, но при игре с револьвером. И дома у школьного товарища. Случай можно расценивать как иллюстрацию роли студентов и подростков в качестве движущей силы революционного захвата власти и основной вооружённой опоры масонского Временного правительства.

В речи Некрасова на съезде к.-д. были банальности о вине старого правительства и его бюрократической рутине. Некрасов хвалился, что революция смела межведомственные преграды и министерство теперь работает с фантастической скоростью, а социалистической анархии нечего бояться, нужно «как можно меньше паники». Узурпированную власть Некрасов клялся никому не отдавать, в отставку не подавать – власть от него получит только обратно народ (т.е. вырвет такой же вооружённый мятеж). «Я всегда был оптимистом, оптимистом, вероятно, уйду и в могилу» (а это вряд ли). «Не бойтесь, главное, – не бойтесь», – Некрасов врал так лихо и запальчиво, что М.М. Винавер от имени всего съезда выразил ему глубокую благодарность за внушённую бодрость и веру в благотворность плодов свободы. Потрясённым бурей революции партийным делегатам такой веры недоставало.

Сколь долго интеллигенция ни заигрывала с инородцами и иноверцами, партии профессоров не удалось снискать ощутимого расположения. 27 марта временный центр бюро российских мусульман объявил, что «многомиллионная мусульманская демократия, лишённая уродливой избирательной системой голоса в бывших государственных думах, никогда не видела в партии к.-д. выразительницы своих политических интересов» [«Великая российская революция 1917 года и мусульманское движение» М.: ИРИ РАН, 2019, с.56].

Совсем оторваны от реальности рассуждения некоторых либеральных историков о якобы допущенной в 1917 г. ошибке в решении созыва Учредительного собрания вместо Г. Думы. Будучи учреждением монархической власти, Г. Дума подлежала упразднению со всеми прежними институтами и не могла иметь революционного авторитета для возглавления движения. ВКГД управлял через студентов солдатами и рабочими, поскольку имел механизмы создания и направления мятежа, а не в силу популярности, которая обеспечивает демократическую власть.

Мифология о способности Г. Думы заменить Царя имела отношение к конституционным иллюзиям, а не революционной утопии. Понимая это, ради спасения собственной партии, а не Династии Романовых, Милюков в начале марта пытался отстаивать сохранение монархии.

Некрасов лучше Милюкова, к.-д. и всей Г. Думы сумел соответствовать общему течению февральской революции, подстраиваясь под её настроения и тем усиливая свою опору. Падение Некрасова состоится только когда исчерпает себя и пойдёт ко дну более неуправляемый феврализм.

28 марта состоялся съезд из 400 советских делегатов из 82 городов. В этот же день торжественно отмечали публикацию акта об отказе от аннексий, а на утро Некрасов, Керенский и Чхеидзе торжественно встретили на вокзале прибывшую из Сибири Е.К. Брешко-Брешковскую и привезли её в Таврический дворец.

Сравнительно с тем как сумели обеспечить полный контроль за Временным правительством Некрасов, Керенский и Терещенко, Н.С. Чхеидзе оказался менее способным политиком и не удержал власти в ИК СРСД. Если в первые дни переворота обе самопровозглашённые структуры, СРД и ВКГД действовали согласованно, то затем Чхеидзе оттёрли от управления и он сдал власть Троцкому прежде чем Керенский.

Троцкого в Канаде арестовала английская внутренняя разведка. Но освободили и отправили дальше в Россию по ходатайству английской же, внешней разведки [Р. Крумм «Исаак Бабель. Биография» М.: РОССПЭН, 2008, с.37].

Февральский переворот привёл к тому что именно к русским со всего мира съехались радикальные интернационал-социалисты. Россия «теперь спасает Европу, принимая на себя удар её социализма, страшный удар!» [М.М. Пришвин «Дневники 1920-1922» М.: Московский рабочий, 1995, с.36].

К 1 апреля Некрасов распорядился по установить по всем железным дорогам первоочерёдность перевозки земледельческих машин, направляемых по адресу земств, кооперативных обществ, городских управ и других организаций, для подготовки к предстоящим полевым работам.

«Некрасов смотрит именинником, всё уверяет, что нет ни давления, ни двоевластия», – написала Тыркова 3 апреля.

Бесчинства и насилия, которые продолжали творить неуправляемые группы революционных солдат, заставили Г. Львова, Некрасова и Гучкова 4 апреля выпустить воззвание о захвате чужих мест в пассажирских вагонах, разбитых окнах, вагонах, переполненных до того, что лопаются рессоры. Машинисты и железнодорожные служащие выслушивают угрозы в свой адрес. Нравоучительное воззвание убеждало соблюдать железнодорожные правила, распоряжения служащих и тем самым показать себя достойными «добытой вами свободы». По содержанию воззвание Временного правительства относилось исключительно к ведомству Некрасова, а имена Гучкова и министра-председателя были присоединены для солидности.

Некрасов продолжал чистку своего министерства, избавляясь от прежних сотрудников С.В. Рухлова.

На улицах Петрограда продолжали раздаваться выстрелы из револьверов и ружей, розданных 27 февраля.

8 апреля Некрасов выступал на 2-й всероссийской конференции железнодорожных служащих. Её председатель эсер В.Н. Переверзев, говорил о необходимости избежать порчи продовольственных грузов и о неудовлетворительном состоянии текущей системы перевозок. Решать её предлагалось, отдав власть местным железнодорожным комитетам, организованным непременно на выборном начале. Некрасов горячо поддержал идею демократизации и сочинил, будто провозоспособность после революции увеличилась. На самом деле ему нечем было похвалиться.

После выступал Керенский о том, будто между Г. Думой и железнодорожниками «была полная солидарность», позволившая блокировать движение Царского поезда (этим занимался Некрасов), и, куда без этого, вновь о том, как всеобщая демократизация приведёт Россию к величию. В заключительном слове Некрасов признал «великую роль» Керенского в перевороте, назвал Керенского стоящим над Временным правительством в качестве “руки демократии”, а сам поклялся, что не покинет Керенского в кабинете министров и «всегда» будет сидеть в правительстве вместе с Керенским. Заявка на свою несменяемость и руководящую роль была сделана смелая и, как покажет время, она не осталась пустым звуком, в отличие от болтовни о делах путей сообщения.

Выступая на собрании партии к.-д. в Москве 9 апреля, Некрасов, не называя прямо партии большевиков, предостерегал: «страшна та проповедь насилия, которая ныне раздаётся на Каменноостровском проспекте» [Л.М. Спирин «Россия 1917 год» М.: Мысль, 1987, с.171].

В Александровском зале Городской думы 10 апреля Некрасов приветствовал посла США Д. Френсиса на заседании Общества сближения с Америкой. Некрасов заявил, что Россия получила от вступления в войну Штатов моральную поддержку, а не материальную, но Некрасов уверился, что демократии обязательно победят Вильгельма II.

Банкир Я. Шифф во всеуслышание пообещав содействовать приливу американского капитала в Россию, занял Временному правительству через барона А. Гинцбурга только 1 млн. руб. Столько же дал Л. Ротшильд, что составляло незначительную сумму сравнительно с раздуванием внутреннего долга. В действительности революция положила начало самому массовому бегству капитала, которое подорвало возможности для развития экономики и привело к началу масштабного социалистического огосударствления предприятий.

В тот же день 10 апреля Некрасов успел выступить и рассыпать комплименты перед Бьюкененом в зале Калашниковской биржи. «Вспомним ядовитые толки, что Англия мало помогает своим союзникам в этой войне. Но Англия показала, что она всей мощью вошла в войну и сделала даже больше, чем могла», – срывал аплодисменты Некрасов. Он сделал ещё один укол в адрес новоприбывшего Ленина, сказав, что пассажиры пломбированного вагона хотят увести революцию от Англии к соглашению с Германией.

При Николае II Ленин, Троцкий, Свердлов и Сталин сидели в Швейцарии, Нью-Йорке и Туруханском крае и никому не могли навредить. Февральская революция сделала их вождями могущественного террористического движения.

11 апреля состоялась очередная встреча советской контактной комиссии с Временным правительством. Некрасов, по воспоминаниям Церетели, спрашивал о посещении Минска и создавал впечатление полной гармонии между собравшимися в Мариинском дворце. Впервые там появился Виктор Чернов.

Некрасов открыл совещание по улучшению материального положения железнодорожных служащих, половина которого была составлена из представителей СРСД. Они собрались начать с минимального размера зарплаты. Встретившись с Г.В. Плехановым, Некрасов уговорил его возглавить эту комиссию и взвалил на него всю ответственность.

По воспоминаниям В.А. Оболенского, Некрасов собирал у себя в гостях левых к.-д., включая Винавера, которых пытался настроить в свою пользу и убедить отойти от поддержки Милюкова.

Архиепископ Никон в письме за 13 апреля сообщал, что теперь цензуру церковных книг производят студенты и рабочие. Приходится следовать их требованиям, «иначе живо – арест, уничтожение и конец». «Вот вам и свобода. Свобода сатане давить на Церковь и её служителей» [«Российское духовенство и свержение Монархии в 1917 г.» М.: Индрик, 2008, с.252].

Традиции революционной печати были продолжены в Зарубежье социалистической редакцией «Современных Записок», прославляющей февральскую революцию и учредительное собрание. Исключению подвергались даже самые невинные упоминания о евреях, которые можно было счесть антисемитскими, «задеть повышенную чувствительность» евреев [Марина Цветаева, Вадим Руднев «Надеюсь, сговоримся легко». Письма 1933-1937. М.: Вагриус, 2005, с.41].

Любой талантливый писатель лишался возможности печататься, если начинал высказывать не подходящие эсерам взгляды. Иван Шмелёв был отрешён за монархизм, Иван Солоневич – за критику СССР, Сирин – за неприглядное изображение Чернышевского. Негодуя от неудач редакционной попытки свести вместе социализм и христианство, эсеры втайне между собой ругательски поминали мракобесами и теократами многих своих авторов: Семёна Франка, Василия Зеньковского, Георгия Флоровского – за их выдающиеся религиозно-философские работы, обнуляющие значение как социализма, так и демократии. Не то что правые мыслители, но даже и Зинаида Гиппиус лишена была возможности высказывать свои суждения в полный голос и писала В.Ф. Ходасевичу, что лучше печататься в «Двуглавом Орле» Высшего Монархического Совета, чем в «поганых» «Современных Записках» [«Современные записки» Париж 1920-1940. Из архива редакции. М.: Новое литературное обозрение, 2011, Т.1, с.105, 110, 366, 468].

С момента принудительного насаждения демократии под угрозой террора революцию вынуждены были прославлять военачальники, чтобы их слушались солдаты, церковные иерархи, чтобы их не отправили на покой, писатели, чтобы их печатали.

«С момента февральской Революции, которая застает меня в Москве, ни одна моя статья не может найти себе места ни в одной редакции ни одного направления». «Чувствую всё время интеллигентскую ложь» о революции [М. Волошин «Собрание сочинений» М.: Эллис Лак, 2008, Т.7, Кн.2, с.236, 251].

Поэтому сочинения Волошина о 1917 г. высоко ценил В.М. Пуришкевич, встретившись с ним на Белом Юге.

14 апреля Некрасов предложил Временному правительству выделить 1 млн. руб. для выдачи пособий организующимся железнодорожным профсоюзам. Самые заурядные действия Некрасов утопически превозносил, противопоставляя старому режиму, управлявшемуся через административные воздействия. Профсоюзы ничего не могли дать для дисциплины, охраны безопасности и строгого порядка, чаемого Некрасовым в полном противоречии с его обличениями монархического строя.

350 тыс. руб. Временное правительство дало Некрасову для обустройства г. Мурман.

16 апреля Некрасов выступил на собрании, организованным Литейным районным комитетом к.-д. и сообщил об усилении недовоза продовольствия в армию. Призвав собравшихся в театре заняться тем, что не по силам Временному правительству, Некрасов предложил войти в сношения с крестьянами и помещиками, дабы побудить их усилить подвоз. Говоря, что Ленин и его последователи ведут «страшную игру», Некрасов поклялся в верности союзникам. Выступавший после него социал-демократ С.А. Кливанский поддержал критику Ленина, сказав, что для того буржуй Некрасов и даже Плеханов.

По результатам прошедшего в Москве съезда врачей-путейцев от водных и железных дорог Некрасов выслушал доклад о проекте устава союза врачей.

В.Н. Фигнер и М.П. Сажин приходили к Некрасову просить содействия комитету помощи освобождённым ссыльным для их возвращения. Сажину Некрасов предоставил удостоверение с тем чтобы должностные лица оказывали ему необходимую помощь [«Новая жизнь», 1917, 18 апреля, №1, с.4].

19 апреля Некрасов и другие министры принимали делегацию 3-й действующей армии в количестве аж 58 человек.

При обилии таких приёмов, с 17 по 20 апреля Некрасов не нашёл время для делегации от конференции железнодорожников. В ответ на дальнейшие жалобы о низком заработке Некрасов сослался на недостаток денег в казне [И.М. Пушкарёва «Железнодорожники России в буржуазно-демократических революциях» М.: Наука, 1975, с.349].

Признавая свою неспособность поддерживать порядок пассажирских перевозок, телеграмму о несоблюдении железнодорожных правил Некрасов отправил военному министру Гучкову и ИК СРСД, перекладывая проблемы на них.

Г.Е. Львов вспоминал, как на заседание Временного правительства явился генерал Бискупский с делегацией георгиевских кавалеров и произносил «трафаретные приветственные фразы революционного пошиба», а Львов, оглянувшись на Милюкова и Некрасова, ответил теми же банальностями. Всё к этому сходилось: новая власть оказалась горазда на одни речи. В Англии (февраль 1919 г.) Керенский писал «О князе» про интеллигенцию: «тот, кто так ещё недавно невольно подтягивался, встречаясь с звездоносными представителями старой бюрократии – будь то даже Штюрмер или Щегловитов! – начал держать себя с этой новой, “своей” властью немножко – “неглиже с отвагой”» [Г.Е. Львов «Воспоминания» М.: Русский путь, 1998, с.37, 301].

Некрасов стремился «поймать революционную волну и на её гребне основать влияние и власть». Сочетание волевого усердия с беспринципностью позволило его однопартийцу говорить про «маккиавеллизм Некрасова» [Б.Э. Нольде «Далёкое и близкое» Париж: Современные записки, 1930, с.148].

Осведомлённый сотрудник МИД Г.Н. Михайловский потом писал, что «поведение» Некрасова имело для отставки Милюкова такое же значение, как и уличные протесты, вызванные его захватными планами. Некрасов вёл политическую интригу и прямо «предал» Милюкова.

В частности, он и Керенский заявили, что интервью Милюкова насчёт захвата проливов – его личное мнение, а не правительства.

В.Д. Набоков также указывал на интриги Некрасова, который притворялся искренним и простодушным, умел казаться сторонником Милюкова, а на самом деле вёл против него «подземную войну» преследовал неявные цели, используя свои умственные способности и нарушая политическую этику сумел добиться главного – играть «первую роль» во Временном правительстве.

Утром 20 апреля Некрасов на пару с Г. Львовым снова встречался с представителем советской контактной комиссии, обсуждали ноту Милюкова. Некрасова и Львова больше всего беспокоило не достижение победоносного окончания войны, а чтобы слова о таком ИК СРСД не воспринимал как враждебный акт по отношению к себе. Церетели вспоминает, что Некрасов, часто осуждавший бестактность Милюкова, пока не торопился ставить вопрос о его отставке и уходе всех министров к.-д.

21 апреля около 15 часов с окраин города двинулись массы вооружённых рабочих. По данным штаба округа, на Невском проспекте эти неизвестно кем организованные рабочие с антивоенными лозунгами стреляли в демонстрацию из солдат и публики, выражавших поддержку Временному правительству. Лавр Корнилов 21 апреля пытался вывести на улицу броневой дивизион и Михайловское артиллерийское училище, из-за чего в итоге получил отставку. Уход Корнилова объясняли давлением СРСД на правительство Г. Львова.

Толпа возле Мариинского дворца требовала, чтобы с ней говорили министры. В сам дворец проникали студенты и офицеры в качестве делегатов протестующих.  Некрасов произнёс с балкона: «кучки людей не могут смутить временного правительства. Крики этих кучек некоторые пытаются выдать за голос всего народа. Но правительство уверено в поддержке народа и исполнит свой долг». Позднее выступил Милюков.

Некрасов и Церетели выработали правительственное заявление относительно ноты, которое было опубликовано вопреки желанию Милюкова. Мгновенно был развеян много лет поддерживаемый Милюковым миф о том, что он и его партия воплощают общественное доверие, внесут умиротворение и закопают ров между правительством и народом. Сказка, выдуманная богом бестактности, годилась только для газетных передовиц «Речи».

Столь же ничтожны как Милюков были и кандидаты в министерские кресла из рядов социалистических партий. Всю жизнь привыкшие вести пропаганду в газетах, они не очень и стремились к возложению на себя определённых обязанностей, боялись ответственности, не зная и не понимая что делать.

Подготовляемые революционные законопроекты не выдерживали серьёзной критики. «Н.В. Некрасов, выслушав мои замечания, сразу сдал все свои позиции, согласился с тем, что внесённый им законопроект никуда не годится» [Д.Д. Гримм «Воспоминания. Из жизни Государственного Совета 1907-1917» СПб.: Нестор-История, 2017, с.224].

22 апреля 1917 г. на собрании в актовом зале Александровского лицея Некрасов назвал Временное правительство символом государственности. В тот же день, когда Некрасов упрекнул Н.В. Савича, что он ловит мало взяточников, Савич ответил, намекая на известную ему роль Некрасова в масонском заговоре: «знаете, г. министр, взяточника поймать не так легко, как императора свергнуть» [Б.В. Никольский «Дневник 1896-1918» СПб.: Дмитрий Буланин, 2015, Т.2, с.287].

По воспоминаниям Ираклия Церетели, Г. Львов отказался принять после Милюкова МИД, которое «охотно» забрал Терещенко. Социалисты хотели видеть на этом месте Некрасова, которого находили очень одарённым и очень левым. Формально отговорившись неподготовленностью, которой мог бы похвастаться любой новый министр, Некрасов навязал кандидатуру Терещенко, революционный авторитет которого поддерживался утечками о его участии в заговоре по устранению Императора Николая II [И.Г. Церетели «Кризис власти» М.: Центрполиграф, 2007].

Англичане, которые перед самым переворотом обещали Царскому правительству выслать или мобилизовать революционеров-эмигрантов, теперь заявили о их репатриации в России в знак революционной дружбы. 22 апреля британское посольство сообщило что эмигрантов уже отправили в судне на Берген и оберегают от немецких подводных лодок.

В начале мая скоро ожидался исход из Временного правительства других представителей партии к.-д. вслед за Милюковым, относительно Некрасова политические обозревали верно предсказывали, что он скорее выйдет из своей партии, нежели покинет кабинет министров.

Так запомнил конфликт и Бубликов. Несмотря на «крайнее негодование» журналистов по адресу Некрасова и его демагогии, долгое время не выходила ни одна статья против него. «Замалчивали всё». «Некрасов был, одно время, чуть ли не самым популярным человеком в России (пока во время первого кризиса Временного Правительства не предал свою собственную партию ради сохранения за собою министерского портфеля)» [А.А. Бубликов «Русская революция» Нью-Йорк, 1918, с.46, 72].

Англичане были невысокого мнения об использованных ими для сокрушения Империи масонских лидерах. «Они оба, и Терещенко, и сам Керенский всего лишь мальчишки, и их переполняет юношеский энтузиазм!», писал Нокс 7 (20) мая 1917 г. [А. Нокс «Вместе с русской армией. Дневник военного атташе» М.: Центрполиграф, 2014, с.555].

По другому мнению, датированному 1920-м годом, Терещенко «блестящ как никто, но, к сожалению, мало в нём глубины, серьёзного отношения к делу. Его погубило в молодости – его богатство» [К.Н. Гулькевич «Письма к Олафу Броку 1916-1923» М.: НЛО, 2017, с.191].

Его состояние современники оценивали в 15 млн., а самого Терещенко именовали за культурные ориентиры русским европейцем, он зарекомендовал себя среди меценатов [Андрей Белый и Эмилий Метнер «Переписка 1910-1915» М.: НЛО, 2017, Т.2, с.445]. Историки насчитывают личное состояние Терещенко более крупным – в 70 млн. руб. [«Репрессированная интеллигенция 1917-1934 гг.» М.: РОССПЭН, 2010, с.46].

Терещенко, будто бы финансировавший масонскую революцию, на месте Милюкова в МИДе отметился безудержной болтовнёй, приёмом уличных толп. Не интересовался иностранными делами и не вникал в них, сосредоточившись на влиянии на общую политику Временного правительства в пользу Некрасова и Керенского [В.Б. Лопухин «Записки бывшего директора департамента министерства иностранных дел» СПб.: Нестор-История, 2008, с.304-305].

Такую тактику избрал и Некрасов, забросив своё министерство – общая революционная практика. Когда Некрасов и Терещенко продавили вхождение Ир. Церетели в правительство, он согласился, только получив от Г. Львова специальные гарантии что не будет заниматься делами министерства почт и телеграфов, а только общеполитическими решениями и Советом РСД. Напрасно С.Ф. Ольденбург призывал Церетели «прекратить теперь же почтово-телеграфную разруху» – обращение не по адресу.

Временное правительство не сумело раскрыть никаких преступлений царских министров и чиновников, хотя революционная пропаганда бесконечно врала о их измене и вредительстве. Единственное что надумал Некрасов, это возобновить уголовное преследование за взяточничество, которое было уже раскрыто царской ревизией в далёком 1909 г.

В 11 часов 22 апреля Керенский, Некрасов и Коновалов пришли к Г.Е. Львову. Некрасов и Терещенко взяли на себя переговоры с ЦК партии к.-д. и к 15 часам уже вернулись к Львову и остальным министрам с решением об окончательном уходе П.Н. Милюкова. Тогда же Некрасов представил подготовленные им 8 пунктов декларации правительства.

• О стремлении к скорейшему установлению общего мира без аннексий и контрибуций
• О нежелании допускать поражения России и союзников от Германии.
• О проблеме хозяйственной разрухи.
• Что переход земли к трудящимся будет обеспечивать Учредительное собрание.

Ещё были пункты про борьбу с контрреволюцией, анархизмом, про желание полного доверия. Г.Е. Львов объявил, что будет настаивать на полном приёме проекта декларации Некрасова. Возражений ни от кого не последовало.

В честь годовщины открытия 1-й Г. Думы 27 апреля Некрасов произносил очередную речь в Михайловском театре, предостерегая от повторения ослабляющих революцию раздоров и расслоений. Он требовал отказаться от недомолвок и прямо сказать: сепаратного мира не будет. Такими же речами Некрасов занимался чуть ли ни каждый день на различных собраниях. Регулярно он давал и распоряжения служащим железных дорог оказывать эмиссарам СРСД содействие, принимал делегатов с фронта.

Церетели, полемизируя с Шульгиным, противопоставлял Некрасова Гучкову и Родзянке, одновременно беря под свою защиту и Ленина [W.H. Roobol «Tsereteli, a Democrat in the Russian Revolution. A Political Biography». Netherlands: Martinus Nijhoff, The Hague, 1976. P.117].

В начале мая в результате переговоров с Временным правительством ИК СРСД постановил решением всех фракций, кроме большевиков, одобрить пополнение состава министров социалистами. Как и большевики, многие эсеры первоначально опасались компрометировать партию коалиционными соглашениями и прямым принятием ответственности за гибнущую революцию. Соблазн немедленной власти пересилил более туманные перспективы будущего единоличного партийного правления. Чернов был избран в качестве эсеровской замены Шингарёва, оказавшегося беспомощно неумелым министром. Навыки демагогических депутатских речей не помогли Шингарёву в решении политических вопросов, что показало полную неправоту его прежних многолетних претензий к монархической власти.

В качестве министра земледелия А. Шингарёв добился введения государственной монополии на хлеб и разрабатывал пакет других монополий, оправдывая наступление социализма тяжкой необходимостью. Такие меры полностью противоречили безответственным утопическим партийным требованиям к Императорскому правительству передать всё в руки общественных организаций.

Впервые опубликованные в 2016 г. «Записки члена Государственной Думы» октябриста А.В. Еропкина заполнены поразительно легкомысленным словоблудием, типичной для депутатов несуразной фантазией о русской государственности и чиновничестве. Но своих коллег по Г. Думе, таких же пустозвонов, как он сам, сколько-то знает, представителей партии к.-д. сносно характеризует. Шингарёв, по его словам, явился «злым гением, каким-то прообразом большевистской власти». О Некрасове подробно Еропкин не пишет, но оценивает его так же негативно, как и других к.-д. Сравнительно с ними Еропкин начинает осторожно хвалить уже и царских министров, о ком прежде отзывался столь же по-большевицки и либерально как любой Ленин и Шингарёв.

Затем возникли трудности при распределении должностей. Некрасов вспоминал, что тупик переговоров было решено (видимо, руководящей масонской группой, т.к. формальный председатель Г.Е. Львов ничего не решал и не претендовал на власть) «перейти к режиму единоличной диктатуры, воплощающей в себе всю власть. Уже приглашены были специалисты-государствоведы, чтобы юридически оформить переход власти, как вдруг – рассказывал впоследствии Некрасов – произошло чудо: удалось достигнуть полного соглашения» [«Год русской революции» М.: Земля и воля, 1918, с.73].

Отстраняясь от партии к.-д., Некрасов 3 мая предупреждал что не собирается оставлять власть, т.к. расхождения с линией партии для него не внове. Ими объяснялся временный выход из ЦК. Находясь во власти Некрасов также часто не соглашался с мнениями представителей партии. Когда эти слова попали в печать, Некрасов перестраховался и написал письмо в редакцию «Речи», обратив внимание и на солидарность с к.-д., сообщив, что пока решение ЦК для него приемлемо, и выход из партии не требуется.

Хотя не первый месяц для него готовился запасной аэродром в виде радикально-демократической партии, Некрасов не хотел лишний раз рисковать. Отстаивая своё место партии, Некрасов также написал письмо заместителю председателя ЦК к.-д. Винаверу, уверяя его, что разногласия с ЦК касаются исключительно внешнеполитической тактики и связанного с ней подбора подходящих министров. ЦК разрешил Некрасову остаться в правительстве, но, зная про «сомнения и даже прямое порицание», Некрасов просил ЦК при желании обсудить его действия и заслушать объяснения. Предложение было принято и ЦК назначил комиссию для выслушивания объяснений Некрасова.

5 мая Псков покинул генерал Н.В. Рузской, одна из ключевых фигур февральского заговора. В его честь устроили грандиозную манифестацию, называя великим гражданином, борцом за свободу. В унисон с красными демонстрантами Рузский восславил свободную Россию и выразил уверенность, что его заменят в Штабе Северного фронта «более молодые и способные».

7 мая социалистическая «Воля народа» опубликовала материалы бесед с министрами Временного правительства. О перспективах революции высказался и Некрасов [М.В. Фёдоров «Эсеровская печать 1900-1928» СПб.: СПбГУ, 2005, с.62].

Некрасов говорил что коалиционный кабинет с социалистическими партиями опровергает теорию классовой борьбы: «Временное Правительство не вело буржуазной политики». С этим следует согласиться. Лозунги революции с самого начала указывали на её социалистический характер. Нет никаких действий, предпринятых февралистами в поддержку капиталистов и капитализма в принципе. Это же отличает французскую, английскую и многие другие антимонархические революции, которые в действительности подрывали развитие капитализма, преследуя утопические цели. В линию преемственности с ними встал революционный путинский режим, преследующий грабительские цели расхищения капитализма, в силу чего экономический строй не способен исполнять положительные функции, обретая госплановские черты.

На заседании совета крестьянских депутатов 9 мая Некрасов заявил, что уже этой весной после сильных снежных заносов распутица насмывала железнодорожных путей и посносила мостов, особенно на Дону. Некрасов пожаловался, что его министерство не могло исправить ситуацию, названную им полной разрухой, т.к. его распоряжения не исполнялись. Жаловался он тем самым не на других министров – в загоне Некрасова держали не они, а революционная анархия на местах. Повсюду железнодорожные пути дезорганизовали революционные дезертиры, захватным образом вмешивающиеся в управление дорогами, как им вздумается. Некрасов пообещал лично поехать на Юг и попробовать там потрудиться главноуговаривающим. Положение с продовольствием и топливом Некрасовым назвал угрожающим без получения новых паровозов из США.

На Юг поехал А. Шингарёв, который весь май 1917 г., вместо того чтобы заниматься министерством финансов, на которое его забросили (когда Терещенко перешёл в МИД), в Воронеже, Новочеркасске, Ростове, читал зажигательные, призывные речи с раннего утра и до наступления ночи [А. Хрущов «Андрей Иванович Шингарев. Его жизнь и деятельность» М.: Издание комитета по увековечению памяти, 1918, с.100-101].

Несправедливо винить одного Керенского. Все революционные министры предпочитали заливаться речами вместо дела, чувствуя себя в родной стихии. Того же разрушительного типа Ленин, не умевший добиваться положительных целей, ещё и речи произносил путаные и корявые.

Проблема разгрузки Петрограда признавалась Некрасовым серьёзной, и он рекомендовал всем, не имеющим дел в Петрограде, убраться из города. Относилось это к тем же дезертирам, заполнившим город, возможно и к завезённым для организации февральского переворота из других городов рабочим, поскольку неизвестно, собирали ли их в обратную сторону. Некрасов громогласно пообещал не предоставлять льготы на обратный путь в Петроград – не весть сколь великое дело удостоилось аплодисментов крестьянских депутатов.

Заодно Некрасов обнаружил своё бессилие и в борьбе с коррупцией, ведение которой он возложил исключительно на общественность, заявив об отсутствии ныне прежней «административной гарантии» от взяток.

9 мая открылся и 8-й съезд партии к.-д., председателем ЦК которой был М.М. Винавер. Первым выступил Милюков, с блаженной уверенностью, что его и его партию поддерживает большинство населения страны, которое против контрреволюционеров и анархистов.

Некрасов на съезде раскритиковал выступления Милюкова и Винавера. Он заявил, что резолюция ЦК и доклад 2 его представителей скрыли разногласия, прения и дебаты в ЦК. Некрасов увидел в этом попытку объять необъятное в планах привлечения сторонников партии. Он объяснил, что принадлежит не к правому конституционному, а к левому демократическому крылу партии, которое ориентируется на общий фронт с социалистами. Суждение Милюкова, будто продолжение революции отделяет разрушителей страны от созидателей Некрасов счёл неприемлемым. Разрушители для него только большевики-интернационалисты, которые не вошли в новый состав правительства. В связи с этим Некрасова не устроил и условный характер поддержки ЦК к.-д. Временного правительства, уподобившегося в этом раннему СРСД. Некрасов потребовал абсолютного доверия или отзыва к.-д. из правительства.

Также Некрасов предложил по примеру английского правительства, не бояться откровенно ставить свои военные цели.

Уход Гучкова из правительства Некрасов назвал предательским фальстартом. Гучков устраивал Некрасова и его бегство тот назвал «ударом в спину». Оно зримо засвидетельствовало бессилие тех, кого демократическая пропаганда выдвигала в качестве лиц, наиболее достойных княжить в демократической России. Оно означало неспособность исправить проблемы, созданные революцией.

Некрасов говорил, что министерский кризис с участием Гучкова мог быть разрешён за несколько дней и Гучков это знал. Следовательно, его уход вызван более серьёзными общими причинами. Не желая признавать это публично, Некрасов напомнил о старой вражде к.-д. с Гучковым в 1905 г. и вывел оттуда проявившееся расхождение, что было неуместной натяжкой.

Как и Гучков, Милюков принадлежал к чуть более умеренной части общей революционной партии разрушителей, совокупно уничтожающей Россию. Партии созидателей в революции не бывает.

Сторонники лидера партии обвинили Некрасова в том, что он сам нанёс удар в спину Милюкову, но сделал это чужими руками. В ответной речи Милюков подтвердил эти высказывания, сообщив, что Некрасов участвовал в комбинации, обеспечившей ему вылет из кабинета министров.

Милюков хвалился, что его взгляды известны «всему свету» и тем что он добивался приобретения Проливов в собственность России. Однако, как прежде Монархия, ныне Революция лишила суждения Милюкова любого политического значения. Революция уничтожила и всякую возможность присоединения Константинополя и Дарданелл.

По выражению Е.Н. Трубецкого, на съезде «выступление Н.В. Некрасова оказалось выступлением одного против всех». Ораторы предпочитали восхвалять Милюкова, отождествляя с ним сомнительную честь партии. Некоторые даже думали, что Некрасов намеренно вызвал обострение, чтобы воспользоваться резкими замечаниями в свой адрес и отойти от к.-д. Не желая давать ему такую возможность в обстоятельствах, когда социалистические партии стали щеголять радикализмом на фоне к.-д., Некрасова вновь избрали в ЦК 173 голосами из 223.

По воспоминаниям Павла Долгорукова, он считал Некрасова мелким демагогом и с другими к.-д. из Москвы на этом съезде старался не пропустить его в ЦК, но Петроград и провинция дали Некрасову голоса. Милюков объяснял свою поддержку избрания Некрасова нежеланием сводить личные счёты. Винавер с ним соглашался: «Милюков умный человек, он понимает, что левое течение должно быть представлено в Центральном Комитете» [П.Д. Долгоруков «Великая разруха» Мадрид, 1964, с.14].

Расчёты на симпатии к партии слева за счёт Некрасова не оправдались. Масон С.Ф. Знаменский на партийном съезде трудовиков в июне объявил, в согласии с другими выступающими, о расхождении с к.-д. ввиду их сопротивления народной (т.е. анархической) стихии и склонности к диктатуре. С ними «настоящим социалистам и демократам больше не по пути» [«Трудовая народно-социалистическая партия. Документы и материалы» М.: РОССПЭН, 2003, с.272].

Однако от 1-й Г. Думы до февральского переворота к.-д. прошли с социалистами по одной дороге и продолжали состоять во Временном правительстве.

Б.А. Гуревич, делегат от Киевской губернии, уверял съезд к.-д., что партия не находится правее Некрасова и своими мерами пролагает «путь для социализма в недрах нашей родины».

На 8-м съезде к.-д. партии решительно все высказывались за передачу помещичьего землевладения “народу”. В.А. Маклаков в этом вопросе оказался единственным оппонентом всего съезда, озвучивая традиционные доводы русских монархистов, что высокий уровень техники будет утерян при полном переходе к мелкому землевладению, и без того преобладающему количественно. Ф. Родичев, предложивший вместо насильственного отчуждения прогрессивное обложение частного землевладения, вёл к тому же государственному уничтожению дворянских имений. Социализм насаждался всеми доступными средствами.

Некрасов выехал из Петрограда сначала на Московско-Курскую железную дорогу ввиду расстройства движения поездов.

В Харькове 12 мая он участвовал в заседании съезда горнопромышленников, навещал партийный комитет к.-д. и железнодорожников, обещая удовлетворить их требования, навестил общественный комитет Городской думы и выехал в Екатеринослав, затем собираясь побывать в Туле.

16 мая в Москве министру Церетели задали вопрос, слышал ли он, как Некрасов сообщил в Киеве, что если бы социалисты не согласились войти во Временное правительство, то пришлось бы установить диктатуру. Церетели признал, что такое вполне вероятно.

Самому Некрасову приходилось опровергать другой случай из Киева. Оттуда пришла подписанная его именем телеграмма о планируем введении государственной монополии на уголь и о социалистической реквизиции металлургических заводов. Некрасов назвал содержание телеграммы искажением его слов, признав за собой только часть о железнодорожной милиции.

20 мая стало известно, что Коновалов не может более оставаться министром торговли и промышленности при разворачивающейся в России катастрофе и неспособности застопорить её. Наличие каких-либо несогласий с социалистами Коновалов отрицал.

«Биржевые ведомости» призвали Керенского не поддаваться казённому оптимизму Некрасова и бороться с распространением большевизма в армии не одними словами.

Министерство путей сообщения 24 мая посетил Альбер Тома и рассказал Некрасову свои впечатления от посещений фронта.

26 мая Некрасов навестил особое совещание по перевозкам, где услышал об улучшении недогруза муки с 87% до каких-то 84-х как об единственном достижении. В целом грузовые перевозки за последний месяц снизились на 25%. Дела у Некрасова шли чрезвычайно плохо. Система управления была утеряна из-за демократических замен профессионального начальства самовольными выборами. О падении дисциплины и производительности труда свидетельствовало установление 20% прибавки к зарплате за регулярность посещения работ. Ухудшение ремонта вело к увеличению изнашиваемости подвижного состава. В целом, как и Коновалов, Некрасов прямо объявлял положение дел в своём министерстве безнадёжным и бесперспективным. В отставку, правда, Некрасов и не думал подавать, но переход в другое министерство напрашивался сам собой.

Про Коновалова говорили, что первые месяцы революции он судорожно бросался налево, а потом испугался и метнулся правее (до начала войны 1914 г. масон Коновалов выдавал тысячи рублей на большевицкую печать и персонально В. Ленину).

Время от времени Некрасов выбивал прибавки к отдельным категориям железнодорожных служащих, что приводило только к оттоку с должностей обделённых.

Шляпников рассказывал, что принесла революция рабочим: «по теперешним нормам заработная плата гарантирована, он пришёл, постоял у станка, делал или не делал, никто контролировать не может», комитет переизбирают в случае попыток контроля. Освобождённая масса рабочих «буквально тормозит всю работу» [«Протоколы заседаний ВЦИК IV созыва 1918 г. Стенографический отчёт». 1920, с.46].

Также, 26 мая Некрасов выступал на митинге, устроенном Васильеостровским комитетом партии к.-д. в помещении Дерябинских казарм. Матросы и солдаты прихватили с собой на митинг винтовки. Перед выступлением толпа желала узнать фамилию Некрасова, а потом сильно шумела, мешая министру толкать речь.

По должности министра, 27 мая Некрасов выпустил популистский циркуляр об участии рабочих и служащих в контроле над деятельностью железных дорог. Совет частных железных дорог назвал циркуляр подрывом основ. Его подверг критике и ЦК к.-д.

Беседуя с корреспондентами, Некрасов через них звал весь народ поддерживать Временное правительство в решении вопроса о власти и судьбе всей России.

30 мая Некрасов встречал князя Кропоткина в Петрограде наряду с Керенским и Скобелевым. Речь произнёс Керенский.

Из Англии в Россию хлынул поток революционных эмигрантов. Вернуться должен был и убийца министра народного просвещения Н.П. Боголепова, однако немецкая подводная лодка подбила перевозившее его судно, и оно затонуло со всеми пассажирами [И.М. Майский «Путешествие в прошлое» М.: АН СССР, 1960, с.151].

Только за 30 мая – 2 июня из Парижа через Англию было переправлено 65 политических эмигрантов и готовилась отправка сотни женщин и детей на отдельном пароходе. Переполненный возвращенцами из ссылок и зарубежья Петроград испытывал недостаток квартир [«Бюллетень от исполнительного комитета парижского совета представителей политических организаций», 1917, №5].

7 июня Некрасов давал Временному правительству пояснения по поводу записки Совета частных железных дорожных о том, что направление Некрасова ведёт к полному расстройству транспорта. Таковой конечно, создавала, вся революция, а не самолично Некрасов, бессильный перед ней и лишь подыгрывающий разрушительным демократическим силам.

Если в столицах сразу, то провинции позже, к лету 1917 г. вовсю проявился кровавый лик революции. «С ошеломляющей силой, вырвались наружу демоническая ненависть, зависть, страстное желание растоптать, унизить, уничтожить всё и всех, кто был или мог казаться представителем павшего строя». Социалисты и анархисты кричали о революции и «необходимости беспощадного уничтожения всех её врагов» [«На переломе. Три поколения одной московской семьи. Семейная хроника Зерновых» Париж, 1970, с.249].

Революция вызвала «наплыв инородцев», «потянулись в полуголодную столицу, и без того перенаселённую, тысячи китайцев, сартов, туркменов, и т.д., неся с собой восточную грязь. Больше всего в Петрограде китайцев. Они положительно наводнили собой столицу» [«Огонёк, 1917, 4 июня, №21].

Они же с освобождёнными австро-германскими военнопленными составят основной контингент красной гвардии, которая будет завоёвывать Россию для Ленина.

Само собой, «в течение 1917 года, Петроград был центром еврейской общественной жизни в националистическом смысле, был переполнен политическими активистами и публичными сборищами» [Kenneth B. Moss «Jewish Renaissance in the Russian Revolution» London: Harvard University Press, 2009. P.31].

На частном совещании депутатов Г. Думы 28 июня Бубликов раскритиковал циркуляр Некрасова о правах железнодорожников, предложив вместо него проект Церетели без распорядительных прав служащих.

29 июня в Киев прибыли Некрасов, Терещенко и Церетели. Пока Керенский чуть задерживался, Некрасов отправился навестить фронт. Перед окончанием переговоров в Киеве, Некрасов раньше других министров вернулся Петроград. 2 июля последовавшие за ним Керенский, Терещенко и Церетели уже были в столице.

Некрасов, прибыв с Украины, заявил комитету журналистов, что украинская Рада не стремится к отделению от России [«Единство» (Иркутск), 1917, 5 июля].

В отличие от других к.-д., Некрасов не считал, что соглашение с Украинской Радой умаляет права Учредительного собрания.

Заключённый Некрасовым конкордат с Центральной Радой признавал за ней управление Украиной, ограничив её права земством, просвещением и т.п. местными делами [В.В. Зеньковский «Пять месяцев у власти» М.: Крутицкое патриаршее подворье, 1995, с.19].

Министры Шингарев, Шаховской и Мануйлов заявили о выходе из Временного правительства из-за спешного принятия им в тот же день 2 июля декларации по украинскому вопросу, фактически предрешающей образование автономии, полагая, что она лишает Петроград власти над Киевом. Не согласный с ними Некрасов отказался от министерства путей сообщения и подал заявление в ЦК на выход из к.-д. партии.

Некрасов говорил, что его заботит не правовая сторона, а только политическая целесообразность. В партии к.-д. его возненавидели как перебежчика. Шингарёв обозвал мошенником.

3 июля, после того как отставка Некрасова была принята, он продолжал присутствовать при вечернем заседании Временного правительства. Ему официально сразу предложили войти в состав нового кабинета, т.к. выход из партии снимал возможные претензии к нему со стороны социалистов. Своё согласие Некрасов ставил в зависимость от будущей конструкции министерства и его программы.

Теперь, когда советские «Известия» завопили о предательстве революции партией к.-д., их упрёки уже не задевали Некрасова [Н.И. Бухарин «От крушения царизма до падения буржуазии» Харьков: Пролетарий, 1923, с.64].

В ходе июльского кризиса Некрасов считал улики против большевиков недостаточными, показывающими лишь косвенную связь с немцами, в то время как французы утверждали, что этих телеграмм достаточно для арестов.

Терещенко в присутствии Некрасова и Переверзева дал Б.В. Никитину распоряжение приступить к аресту большевиков во время июльского восстания. Такие распоряжения были сделаны 1 июля и санкционированы задним числом.

3 июля Некрасов участвовал в заседании Временного правительства как частное лицо, т.к. ещё не принял приглашение войти в новый состав кабинета, пока не утверждены его состав и программа.

Некрасов сохранял внешнюю уверенность, «но нет прежней весенней развязности, говорит сдержанно, но что-то в нём бьётся и колет», – очередное ценное свидетельство Тырковой 3 июля. Шингарёв продолжал обмениваться уколами с Некрасовым.

Дилетант Шингарёв, страдавший от больной печени, занявшийся-таки финансами после монополизации хлеба, не придумал ничего лучше, чем задавить всех налогами. С 1 июля вступили в действие 3 закона. Вводилось прогрессивное налогообложение до 30% и выше при доходе более 400 тыс. руб. в год, от 1% при доходе в 1 тыс. Второй закон – единовременный налог в размере подоходного в дополнение к первому. И третий закон облагал торгово-промышленные предприятия налогом на 40-80% от дохода, причём задним числом даже распространялся на финансовые показатели 1916 г. [А. Светенко «Будни революции. 1917 год» СПб.: Питер, 2019, с.258].

По мысли Шингарёва, эти запредельные налоги опустошили бы не только текущие доходы, но и накопленные финансовые запасы. Разграбив богатства самых богатых, революционная власть в лице Шингарёва собиралась затем опустошить и карманы малоимущих.

Революционное правительство или рьяно разрушало прежнее достояние России, или пыталось делать то же, что и старая бюрократия, но много хуже. Как признавал сам Шингарёв, необходимо действовать «вопреки всех демократических программ», включая программу партии к.-д. Утопические программы социалистов и конституционалистов предназначались для обмана избирателей, но были неприменимы на практике.

Позднее это покажет и опыт СССР с его регулярными провалами попыток следования программе компартии при оппортунистическом разнообразии методов действий. Партия большевиков была такой же лживой, как и все другие демократические партии, столь же некомпетентно бездарной, демагогически болтливой, но наиболее жестокой и готовой на любые, самые массовые преступления для узурпации власти.

5 июля Переверзев был уволен. Опровергая материалы появившихся в печати писем Переверзева, Некрасов и Терещенко выпустили совместное заявление, что преждевременная огласка сведений об измене большевиков помешала довести следствие до конца. В связи с чем они и выступали против таких опубликований. В случае размещения компрометирующих сведений Некрасов и Терещенко настаивали на решительном проведении арестов и обысков у виновных и подозреваемых, с чем не соглашался и чему противостоял Переверзев.

Речь шла о публикации Переверзевым письма Алексинского и Панкратова. Контрразведчик Никитин утверждает, что только благодаря этому июльский мятеж удалось подавить, скомпрометировав лидеров большевиков.

Советские «Известия» оценили усилия Некрасова. Через неделю после неудачного июльского мятежа в них сообщалось, что из всех министров Некрасов и Терещенко «наиболее резко противопоставили себя контрреволюционным течениям в буржуазной среде» (№116).

По дневнику В.А. Амфитеатрова-Кадашева от 5 июля, Некрасов от лица Временного правительства всё время кризиса вёл телефонные переговоры с Совдепом [«Минувшее. Исторический альманах. 20» СПб.: Феникс, 1996, с.486].

Заседание Временного правительства 8 июля полностью посвящалось попытке коммунистического мятежа. Оно началось в 11.20 и закончилось только в 1.20 ночи. За это время они выработали подписанную рукой Некрасова декларацию «Настал грозный час», опубликованную на другой день. Большинство черновых набросков написаны рукой Некрасова, машинописные экземпляры также имеют его правку, однако первоначальный вариант декларации написан Черновым и представлен им на редактирование Некрасову: «Войска германского императора прорвали фронт русской народной революционной армии. Это страшное дело было для них облегчено преступным легкомыслием и слепым фанатизмом одних, изменой и предательством других» [«Красный Архив», 1924, Т.5, с.268].

8 июля в Таврическом дворце в бюро ИК совета крестьянских депутатов обсуждался проект нового министерства, в котором ведущая масонская тройка, стоявшая за организацией февральского переворота, получала уже по два портфеля на каждого. Некрасову в довесок к МПС намеревались сдать министерство юстиции. Терещенко получил бы к МИДу минфин. Керенский помимо военного и морского становился и председателем. По два министерства получили бы ещё Церетели и Чернов. Уход Г.Е. Львова объяснялся его несогласием признавать Россию республикой до созыва Учредительного собрания, нежеланием распускать Г. Думу, а также подчиняться решениям съездов СРСД.

На 9 июля правительственные места занимали только председатель Керенский и его заместитель Некрасов без портфеля, выбор других кандидатур определялся в течение дня. Управления министерствами от ушедших министров были сданы заместителям. В этот день Некрасов подписал постановление Временного правительства об образовании следственной комиссии по расследованию участия войск в восстании 3-5 июля. В комиссию вошли военный, гражданский юристы, строевой офицер, солдат, представители различных революционных советов и комитетов. Акты комиссии обретали силу предварительного следствия.

Для составления нового правительства 11 июля шли переговоры с радикально-демократической партией, в которую перешёл Некрасов. Для увеличения представительства этой партии во власти она выдвигала В.И. Вернадского на место министра финансов, но тот сам отказался, а другие предложения не были приняты. Министерство финансов прихватил себе Некрасов. Р.-д. партию представлял И.Н. Ефремов, ему дали министерство юстиции на две недели 10-24 июля. Партию представлял также управляющий министерством призрения депутат Г. Думы А.А. Барышников.

Интересно, что Д.П. Рузский, открывший для масонской организации путь к вовлечению в заговор главнокомандующего Северного фронта, который осуществит свержение Императора Николая II в Пскове, принадлежал к тому самому радикально-демократическому направлению, возглавляемому Некрасовым и финансируемому А.И. Коноваловым. Разговоры о создании этой партии и об издании для неё газеты начались непосредственно перед переворотом, в январе 1917 г.

Первое заседание нового состава Временного правительства в 14 ч. 11 июля прошло под председательством Некрасова, Керенский подъехал к 16 ч. и закрыл его работу.

На другой день Временное правительство решило сделать социалистическое объявление, что никакие права собственности на землю и лесные угодия не будут ограничивать свободу реквизиций Учредительного собрания.

Давно ожидаемое всеми социалистами постановление Временного правительства о запрещении сделок на землю датируется 13-м июля. Левые партии сочли это самым важным событием с момента свержения Монархии.

14 июля Некрасов озаботился таким срочным революционным делом как введение атеистических гражданских браков. Некрасов поторопил на этот счёт министра юстиции Ефремова, но они ничего так и не сумели оформить [А.В. Соколов «Государство и Православная Церковь в России. Февраль 1917 – январь 1918 гг.» Дисс. д.и.н.  СПб.: РГПУ, 2014, с.267].

Также, 14 июля единолично Некрасов подписал постановление «О свободе совести», которая отныне «обеспечивается» «каждому гражданину» (за исключением малолетних, чьё вероисповедание определяется родителями) [«Конфессиональная политика Временного правительства» М.: РОССПЭН, 2018, с.85-86].

Такие акты являлись бессильным сотрясанием воздуха. «Есть молитва об умножении любви и искоренении всяческой злобы. Можем ли мы в здравом уме представить себе такой закон? Возможно ли постановление парламента о ликвидации последствий первородного греха?» [М.А. Журинская «Альфа и Омега» М.: Даръ, 2015, с.411].

Ни малейшего пояснения, как и кем же это всё обеспечивается, в распоряжении Некрасова не предоставлялось. Фактически Временное правительство оказалось неспособно воплотить свои красочные декларации. Напротив, революция уничтожила благоприятные для верующих условия жизни в православном государстве и подвергла их полномасштабной политической дискриминации.

Свержение и убийство Императора Николая II завершило историю Православной Церкви, какой её утвердил Константин Великий, одолевший политическое господство пантеизма [Н.М. Зернов «Закатные годы» Париж, 1981, с.70].

Именно Константин начал формировать власть цивилизационно нового структурного типа на монархических и христианских, а не республиканских и пантеистических принципах [А.А. Чекалова «Сенат и сенаторская аристократия Константинополя. IV – первая половина VII века» М.: Наука, 2010]. Намеченная к воплощению будущая политическая идеология монархического строя была отлично понимаема и изложена уже в изобличающих римские пороки сочинениях Тертуллиана с требованиями сильной нравственной царской власти. См. также из работ раннего средневековья: Епископ Иона Орлеанский «О королевских обязанностях» СПб.: Евразия, 2020.

В пантеистическом смысле действительно «взошедшее солнце 17 июля 1918 года ознаменовало собой начало Нового мирового порядка» [П.В. Мультатули «Николай II. Дорога на Голгофу» М.: АСТ, 2010, с.579].

Продолжавшие в 1917 г. выходить «Московские ведомости», отступив от защиты монархического принципа, сосредоточились на критике Временного правительства в делах Церкви. Революционный обер-прокурор В. Львов нисколько не разбирался в церковных вопросах, продвигал своих фаворитов и преследовал других, заигрывал с социалистами, отдал им типографию Лавры – оказался в реальности куда хуже, чем Распутин в легендах.

Так П.Н. Милюков, начав переписываться с Зинаидой Гиппиус в эмиграции, пришёл к выводу что интеллигентские фантазии о революционном христианстве куда дальше от Церкви, чем тот же мифологизированный Распутин.

«Московские ведомости» продолжали публиковать и самые нелепые измышления о Г.Е. Распутине, будто Царская Семья считала его потомком Фёдора Кузьмича и своим родственником по линии Александра I. Судя по предсмертным допросам А.И. Дубровина в ЧК, один из руководителей Союза Русского Народа также держал в уме самые невероятные сплетни о Распутине, хотя в остальном признавал в Николае II умного правителя.

Начала выходить газета Радикально-демократической партии, в число сотрудников которой записался Некрасов.

17 июля 1917 г. Тыркова записала: Г.Е. Львов «Некрасова называет мерзавцем». 2 августа 1919 г. она же написала про Г.Е. Львова в Париже: после пережитых испытаний «он остался тем же, на вид простодушным, а в сущности лукавым и честолюбивым уездным политиканом» [А.А. Борман «А.В. Тыркова-Вильямс по её письмам и воспоминаниям сына» Вашингтон, 1964, с.131, 173].

18 июля Некрасов объявил, что Московское совещание соберётся 25 июля всего на 1 день. В этот же день Некрасов подписал распоряжение Временного правительства о роспуске финляндского сейма и назначении новых выборов, вызванном непризнанием провозглашённого отделения от России и непризнанием власти Петрограда над Гельсингфорсом.

По газетным сообщениям, 18 июля Временное правительство лишило избирательного права членов Дома Романовых. Инициативу В. Чернова поддержал И. Церетели, однако при голосовании они победили незначительным большинством в 1-2 мнения [«Социалист-Революционер» (Гельсингфорс), 1917, №12, с.2].

Прогрессист Масленников, единственный из своей фракции, кто не поступил к радикальным демократам, утверждал, что всю «законодательную и государственную власть» держат Керенский, Некрасов и Церетели [«Буржуазия и помещики в 1917 году: частные совещания членов Государственной Думы» М.-Л.: Партиздат, 1932, с.219].

Вечером 19 июля Некрасов присоединился к переговорам Керенского с представителями партии к.-д. относительно состава правительства. Заявился на обсуждение в Зимний дворец и Родзянко. Переговоры с Набоковым прошли неудачно, т.к. к.-д. выдвинули неприемлемые для Керенского и Некрасова требования. На следующий день обсуждение было прекращено.

Подавать в отставку сам Некрасов объявил невозможным, пока он является «блюстителем» места председателя Временного правительства. 21 июля Керенский сложил полномочия ввиду невозможности пополнить состав министров, и Некрасов мог стать его преемником. Но масонская группа сплотилась вокруг Керенского и поддержала его манёвр.

21 июля в Зимнем дворце Некрасов устроил совещание представителя различных партий по типу ВКГД, на котором зачитал адресованное ему, Некрасову, письмо Керенского с просьбой об отставке и сообщил, что Временное правительство не приняло её, но желает узнать мнение об этом у политических и общественных организаций, какие представляли Родзянко, Чхеидзе, Авксентьев. Родзянко был больше обеспокоен состоянием фронта и причинами ареста Василия Гурко. ВКГД за подписью Родзянко время от времени выпускал воззвания и обращения, имевшие значение не больше, чем любые другие газетные статьи.

Некрасов отвечал, что у нас ещё и не такие прорывы фронта бывали, и ничего, держимся, даже не скрываем ничего, хотя и могли бы. Слухи об убийстве генерала Эрдели Некрасов не имел данных опровергнуть и предположил, что его прикончили солдаты.

Некрасов сказал, что Гурко сохранил симпатии к Царской власти и остался её сторонником, рекомендуя «на время» приноровиться к революционным порядкам, поэтому узурпаторы и решили его изолировать. Гурко был арестован в Петрограде. Сначала три часа обыскивали занимаемую им квартиру, потом отвезли под арест в штаб.

Высланного из России генерала Гурко принял в королевской резиденции Георг V, что, если верить сотруднику Бьюкенена Френсису Линдли, настолько обозлило Керенского, что он пожелал войти в связь с ирландскими сепаратистами. Если такое сильное недовольство и было, то в связи с английским влиянием в Корниловском заговоре и расхождением с Мильнером и представляемыми им закулисными силами в Британии ещё с дней февраля.

Помимо Гурко, смело называвшего революцию болезнью с опасными рецидивами, был выслан за рубеж и Александр Колчак. По воспоминаниям Грондейса, Керенский угрожал Колчаку арестом, принуждая к отъезду. Бьюкенен предоставил Колчаку британскую визу под чужой фамилией.

Самолично Колчак тоже назвал свой отъезд политической ссылкой [А.С. Кручинин «Адмирал Колчак» М.: АСТ, 2010, с.181].

Пуришкевич обвинял Временное правительство в изгнании лучших русских генералов, назвав имена Юденича, Колчака, Гурко.

Василий Гурко на протяжении Гражданской войны будет активно высказывать монархические взгляды к неудовольствию февралистов.

В ночь с 21 на 22 июля под угрозой отставки Керенского, Некрасову удалось добиться присвоения председателю Временного правительства неограниченных полномочий на формирование кабинета министров [Г.А. Герасименко «Народ и власть (1917 год)» М.: Воскресенье, 1995, с.221].

Само Временное правительство, по словам Некрасова на конференции партии к.-д., обладало теперь властью «выше самодержавной», одновременно исполнительной и законодательной [М.В. Вишняк «Всероссийское Учредительное Собрание» М.: РОССПЭН, 2010, с.151].

Это распространённая ошибка вследствие непризнания демократами за Монархией принципа Верховной, а не исполнительной власти. Напротив, следует говорить о статусе правительственной власти ниже Самодержавной, и о том что народ не является источником власти.

Лидер партии эсеров про Керенского вспоминал: «опираясь на центральную группу своих личных сторонников, он мог делать практически всё, что хотел, постоянно перемещая большинство от правых к левым и наоборот и решая судьбу всех декретов с помощью Некрасова и Терещенко» [В.М. Чернов. Великая русская революция. М.: Центрполиграф, 2007, с.290].

Обвиняемый в те дни в принадлежности к ленинскому циммервальдскому пораженчеству, Чернов в какой-то момент узнал о принадлежности их трёх к политическому масонству. А к началу 1930-х об этом узнала читающая публика Русского Зарубежья, когда все публикации и некоторые частные свидетельства были подобраны С.П. Мельгуновым, после чего А.М. Асеев в статье «Посвятительные ордена: масонство, мартинизм и розенкрейцерство» назвал масонами, входившими во Временное правительство Некрасова и Вердеревского. Последнего – ввиду его принадлежности к эмигрантским ложам. Масонами Асеев считал также Луначарского, Радека, Брюсова, Горького и Троцкого, рассуждая, к кому могла относиться резолюция 4-го конгресса Коминтерна, запрещающая коммунистам состоять в ложах и запрещающих занимать ответственные посты в партии в течение 2 лет после разрыва с ложами [Н.А. Богомолов «Русская литература начала ХХ века и оккультизм» М.: Новое литературное обозрение, 2000, с.429-430].

Многие осведомлённые лица остерегались доверять бумаге закулисную сторону руководства февральской революцией. 30 июня 1917 г. Маргарита Сабашникова из Москвы в Коктебель Максимилиану Волошину, с 1905 г. связанного с французскими ложами: «мне очень важно было бы сообщить тебе некоторые факты о смысле событий, о роли масонства» [М.А. Волошин «Собрание сочинений» М.: Эллис Лак, 2015, Т.11, Кн.2, с.675].

5 мае 1905 г. в Париже, как отмечено в дневнике Волошина, ему предложили вступить в ложу В. Маклаков, М. Ковалевский, А. Амфитеатров. Уже через 4 дня у него принимали масонский экзамен, опрашивая на предмет соответствия его убеждений и образа жизни потребностям ложи.

Во время атак партии к.-д. на Чернова Некрасов демонстративно жал ему социалистическую руку и опровергал слухи о том, будто Терещенко отказался работать с Черновым в правительстве. Добрым имя Чернова в особом письме назвал и сам Терещенко.

По сведениям дневника Тырковой, Некрасов и Терещенко в самом деле были против земельной программы Чернова, которого считали за противника, как раньше Милюкова и Шингарёва, против которых был Керенский, ставя ультиматум, чтобы они не могли вернуться в правительство. Некрасов и Терещенко – «зерно интриг». Тыркова писала, что Некрасов разъединил к.-д. с социалистами, вместо того чтобы соединить. Но сами к.-д. отличались тем же, Шингарёв старался изобличить как безграмотный и застопорить каждый из законопроектов Чернова, обвиняя его в политическом изуверстве и в том что Чернов ничего не делает в министерстве кроме писаний статей и произнесения речей на митингах.

Зато Милюков не видел существенных расхождений к.-д. с эсерами. Когда делить им стало нечего, Милюков признал, что «социалисты» «говорили в сущности к.-д. речи, не исключая Керенского и даже Чернова», при всех оттенках расхождений с ними, положительно оценивая программу их действий [«Протоколы Центрального Комитета и заграничных групп конституционно-демократической партии. Май 1920 г. — июнь 1921 г.» М.: РОССПЭН, 1996, Т.4, с.145].

По воспоминаниям современников, во многих местах крестьяне ещё продолжали спокойно работать, «и только Черновские демагогические земельные «законы» и «приказы» стали разлагать и революционизировать крестьянскую массу, вызывать и разжигать в ней хищнические инстинкты и аппетиты», натравливать на дворянство и чужое имущество [Сергей Лифарь «Страдные годы. Моя юность в России» Париж, 1935, Кн.1, с.67].

Сама партия эсеров развалилась, как писал в 1917 г. С.П. Мельгунов, на группировки камковцев, авксентьевцев, черновцев, воленародцев. Разброд, конечно, царил и среди направлений, вождей социал-демократов.

Особым доверием Некрасов не пользовался даже у своих коллег среди интеллигенции. Профессор А.А. Шахматов в июле 1917 г. писал, что через 2-3 недели «Керенский будет устранён, Некрасов пойдёт на сепаратный мир и позорные условия. А что дальше, трудно себе даже и представить. Выходу кадетов из министерства сочувствую в особенности после покрытого министрами предательства украинцев» [Е.А. Ростовцев «Санкт-Петербургский университет в контексте социально-политической истории России (1884-1917)» Дисс. д.и.н. СПб.: СПбГУ, 2016, Т.1, с.321].

Среди к.-д. появились обвинения Некрасова в разрушении транспорта, якобы он добил железные дороги. Раньше царские министры всё разрушали, теперь Некрасов. Удобная схема лживых спекуляций сохранилась.

Некрасов опроверг слухи что Е.К. Брешковская и П.А. Кропоткин рассматривались как кандидаты на министерские посты. Относительно В.М. Чернова Некрасов сказал, что расследование касающихся его документов не выявило ничего бросающего на него тень.

К 26 июля, как признавался Некрасов в разговоре с журналистами, за прошедшую неделю он ещё не приступал к работе в министерстве финансов. Дела оставались на заместителе министра А.Г. Хрущове, а взложить Некрасов их собирался на М.В. Бернацкого – управляющего министерством. Передовая революция смела средневековые предрассудки старого режима, при котором Императоры на первое время назначали чиновников управляющими, а лишь после того как они себя хорошо зарекомендуют, утверждали министрами. Теперь у нас одновременно появились занимающиеся более важными революционными делами не управляющие министры и выполняющие за них работу управляющие.

Последние дни Некрасов и Бернацкий занимались составлением доклада о финансовом положении государства и необходимых мероприятиях. Желаемая политика налоговой беспощадности убила бы промышленность, так что кроме режима экономии и сбора займа Свободы обещать оказалось нечего. Сдавайте деньги добровольно, пугал Некрасов, это «предпочтительнее всяких форм принудительного кредита».

Некрасов и Бернацкий сделали для комитета журналистов при Временном правительстве заявление, что они являются правительством спасения отечества. Для этого они собирались напирать на косвенные налоги, поднять вообще все налоги в соответствие с уровнем инфляции и начали водворение социализма – государственных торговых монополий. Пока их количество ещё невелико, введено в качестве крайней меры, но чем более усиливался революционный развал, тем больше надвигалась угроза социалистического порабощения экономики. В плюс себе временные правители записали выскребание у населения денежных запасов, накопленных и благополучно сохранявшихся за годы существования Российской Империи. Эти деньги были вложены в т.н. Заём свободы, достигший 3,5 млрд. руб. Увеличение внутреннего долга пара министров, усевшихся в одном кресле, считала залогом благополучия в деле вытрясения и зарубежных кредитов.

Некрасов подписал 26 июля постановление Временного правительства об изменении действующих узаконений по делам Римо-католической церкви в России. Помимо уже объявленных свобод, был допущен беспрепятственный въезд Ордену иезуитов.

Некрасову 27 июля предложили составить положении о канцелярии по Учредительному собранию.

29 июля Некрасов принимал разных просителей и депутации от разных учреждений. Частные переговоры велись с представителями украинцев.

В конце июля Некрасов участвовал и в принятии решения о ссылке Царской Семьи в Тобольск. Совещание включало Керенского, Терещенко и князя Львова [«Скорбный путь Романовых. 1917-1918» М.: РОССПЭН, 2001, с.62].

Именно Некрасов объявил журналистам, что Государь и его родные были переведены из Царского Села в ночь на 31 июля. Место назначения первоначально держалось в тайне. Решение принималось исключительно Временным правительством на секретных заседаниях без участия всех советов рабочих и солдатских депутатов.

За министра-председателя Некрасов 5 августа подписал постановление о расширении прав лицам женского пола на поступление на государственную службу, об уравнении с мужчинами.

На заседании Временного правительства 7 августа готовилось будущее Московское совещание. Предполагалось, что никакого существенного значения оно иметь не будет, за исключением попытки примирения различных партий. Некрасов взял на себя доклад о финансовом положении и финансовой политике. Планировалось, что он вернётся в Петроград быстрее других министров, не задерживаясь более одного дня.

8 августа Некрасова посещала делегация чиновников, недовольных низким размером оплаты труда. В Зимнем дворце Некрасов принял делегацию гражданских и военных мусульман с требованиями к Временному правительству. Они передали записки о положении мусульман в Туркестане, на Кавказе и о положении отдельных воинских частей мусульман.

12 августа на Государственном совещании в Москве Некрасов выступил с речью: «скажу не обинуясь: финансовое действие самое грозное из всех. В финансовой разрухе, как в зеркале, отражаются и усиливаются все неблагоприятные факторы народного хозяйства. Цифра 15 миллиардов, непокрытых в срок до 1 января 1918 г. говорит сама за себя. Перед ней бледнеет всё». Министр заявил о необходимости пересмотреть бюджет, включающий 35 млрд. дохода и 49 расхода. Необходимо стало ввести «режим строжайшей экономии на фронте и в тылу». Следовало положить предел расходам продовольственных и земельных комитетов, повышениям заработной платы. «Необходимо усилить налоговое давление». Увеличения косвенных налогов он собирался добиться установлением чайной и сахарной монополии [«Знамя революции» (Томск), 1917, №63, с.2].

В отличие от большевиков и их союзников, Некрасов обещал всё-таки удерживаться от конфискации частной собственности, но разоряемые революцией предпринимателя сами вынуждены были бросать дела и передавать в нарастающую социалистическую госмонополию.

С 1 марта по август 1917 г. прекратили работу 568 предприятий с 104 372 сотрудниками. За август и сентябрь к ним прибавятся ещё 231 на 61 тыс. чел.

Наиболее тяжкий урон понесла текстильная промышленность, вследствие чего к сентябрю 1917 г. в распоряжение министерства продовольствия поступало уже 60% тканей, остававшихся после исполнения заказов военного министерства, цифра шла по нарастающей. Ещё в апреле была введена госмонополия на некоторые сорта кожи [Залман Лозинский «Экономическая политика Временного правительства» Л.: Прибой, 1929, с.80-82].

Появление Некрасова на трибуне мало кого обрадовало. Ремарки в стенограмме не свидетельствуют о расположении к нему.

На Московском совещании один В.А. Маклаков, который в кулуарах стыдил генерала Алексеева за измену Монархии, с трибуны открыто призывал всех к покаянию и обличал тайных и явных пораженцев во власти.

Вечером 12 августа Некрасов уже сел на поезд из Москвы. Произнесённые им цифры А.А. Блок в дневнике назвал страшными, какими они и были.

В эти дни в Москве, на встрече Алексеева и Корнилова была достигнута договоренность о подчинении Корнилову. Корнилов тогда сказал: «Ну, Михаил Васильевич, уж потом о первенстве не спорить». Деникин скрыл эту фразу из присланных ему воспоминаний Новосильцева [«Вопросы истории», 1968, №11, с.74].

Многие знали, к чему всё клонится, ещё 16 августа, когда, по словам Кишкина, Некрасов и Керенский ждали что Корнилов устроит вооружённое восстание в Москве. Василий Маклаков рассказывал, что Корнилов собирался свергнуть Временное правительство сразу после Московского совещания. Милюков, Родзянко и Шульгин, чьи партии потеряли власть, обещали поддержать Корнилова. В. Маклаков отказался, предрекая неудачу.

17 августа, говоря о работе совещания, Некрасов похвалился, что представители партии к.-д. в Москве не склонились к П.Н. Милюкову и критике Временного правительства, а поддержали линию В.Д. Набокова. Отдельно Некрасов рассказал журналистам что будет отстаивать конституционную власть в Финляндии, для генерального секретариата Украины Временное правительство выработало инструкции и готовится утверждать чуть расширенный руководящий состав. Что армия и флот одолеют анархистов и останутся лояльными Некрасову приходилось только надеяться.

19 августа Некрасов вновь лицемерно, расчётливо успокоительно заклинал журналистов, что Временное правительство питает лично к генералу Корнилову полное политическое доверие, и никакие игроки престолов не смогут вовлечь Корнилова в свои интриги. Второстепенные разногласия устранены, вопрос о замене Корнилова не стоит, а он не покушается на роль комиссаров и армейских комитетов. По имени автором интриги был назван один Савинков. Такое заявление делалось вероятно во многом и персонально для Корнилова.

23 августа Некрасов, Терещенко и Гальперн принимали прибывшую в Петроград делегацию украинской Рады – М.И. Туган-Барановского, А.И. Лотоцкого, А.М. Зарубина и А.Я. Шульгина. Отдельно Некрасовым и Терещенко был принят Д.И. Дорошенко, который недавно отказался от председательства в Раде.

Вечером 26 августа под председательством Некрасова открылось заседание Временного правительства. Оно было прервано получением важных сообщений, и Некрасов оставил Зимний дворец, Керенский продолжал сидеть в стороне в своём кабинете. Затем Некрасов вернулся и возобновил работу заседания. Одновременно Керенский начал переговоры с военными из министерства и штаба, в присутствии Авксентьева от МВД. Эта суета и беспокойство объяснялось сообщениями о подготовке революционных выступлений к полугодовой дате февральского восстания. Организации большевиков дали ответ, что они никаких выступлений не готовят и ждать их следует от контрреволюционеров и правых организаций.

Террорист Савинков во время февральского переворота был в Ницце, откуда прислал приветствие газете партии к.-д. и лично П.Н. Милюкову.

В тюрьме у чекистов, сожалея, что сразу не перешёл на сторону красных, Савинков малоубедительно заверял, что интригу вёл кто угодно – но не он: «Я очень долго жил совсем дураком, не подозревая интриги. Теперь для меня ясно, что когда я был в Военном министерстве, интриговал Терещенко, интриговал Барановский, интриговал Гальперин, интриговал Некрасов. А тогда я всё принимал за чистую монету. Кончилось тем, что болван Керенский поверил, что интригую я, а не они. Поверил в это и Корнилов. А я был абсолютно честен по отношению к ним обоим. Даже не только честен, а упрямо и правдиво туп». По его уверению, Савинков редко посещал различные масонские ложи, в т.ч. русские, и не придавал им серьёзного значения [«Борис Савинков на Лубянке» М.: РОССПЭН, 2001, с.73, 191].

Некрасова Савинков обвинял в том, что он поддерживал Керенского в намерении публично объявить о восстании Корнилова. Савинков договорился об отсрочке на время его переговоров с Корниловым и Филоненко, которые шли с ночи 26 августа до половины 27-го. Корнилов несмотря ни на что упирался и отказывался подчиняться Временному правительству. Днём 27 августа Савинков пришёл в Зимний дворец сказать, что можно и дальше вести переговоры. «Но надежда эта не оправдалась. Некрасов встретил меня словами, что он уже приказал опубликовать о выступлении». «Он сказал мне кроме того: «Покамест вы разговариваете по проводу, ингуши подходят к Петрограду». Совершилось непоправимое» [Б.В. Савинков «К делу Корнилова» Париж, 1919, с.26].

Клюнув на дезинформационные приманки, генерал Деникин часто писал непроходимый вздор про февральский переворот, устроенный германским правительством и Протопоповым. От него не следует ждать и честной истории Корниловского заговора. Но в чём-то справедливо он считал Некрасова тёмной и роковой фигурой, разрушавшей Викжель, Украинскую автономию и мятеж Корнилова [А.И. Деникин «Очерки русской смуты» М.: Айрис-пресс, 2003, Т.1, с.142, 238].

В народническом журнале П. Лутохин спустя немного времени припоминал, что Некрасов сдал Корнилова. Необходимый для восстановления дисциплины требовательный «генерал скоро нашёлся: Корнилов. Солдаты сразу его возненавидели, задолго до жертвоприношения его Некрасовым солдатским комитетам – ещё до августовского совещания» [«Русское богатство», 1918, №4-6, с.302].

По рассказу В.Н. Львова, Некрасов узнал о его разговоре с Керенским перед поездкой к Корнилову. Тогда Корнилов заявит, что Керенскому следует сдать должность главы правительства, т.к. он не справится с восстанием большевиков, и остаться министром юстиции [«Сибирская жизнь» (Томск), 1918, 11 сентября, №107].

Выполняя задание Ставки, В.Н. Львов за 5 дней до начала мятежа Корнилова передал в ЦК к.-д. конспиративное предупреждение о необходимости в скором времени выйти из правительства Керенского.

Момент приезда В. Львова, как считал Некрасов, позволил революционным министрам «взорвать приготовленную мину на два дня раньше срока», 26 августа, а не 28 [А.Ф. Керенский «Дело Корнилова» М.: Задруга, 1918, с.104].

Неуровновешенный болтун В.Н. Львов, подверженный разного рода политической мифологии, вовсе не сыграл какой-то роковой роли основанного якобы на недоразумении стравливания Керенского и Корнилова, как это частенько изображают, он лишь дал формальный повод для неизбежной отставки Корнилова, про реальные заговорщические планы которого Некрасову было давно известно. Немотивированной отставки Корнилова опасались, т.к. это сразу толкнуло бы его к мятежу при неубедительной для сторонней публики позиции центральной масонской группы Временного правительства.

В отношении к.-д. к Корнилову нет оснований видеть ни консервативности, ни контрреволюционности, эти определения являются распространённой ошибкой среди историков. Корнилов являл вполне революционную борьбу за власть, хотя и более антисоветскую, нежели Керенский.

После Московского совещания агент Мильнера Аладьин, демонстративно носивший английскую офицерскую форму, приходил к Г.Е. Львову и хотел через него добиться встречи с Керенским. Ему отказали, и Аладьин пригрозил: «во всяком случае, впредь никаких перемен во Временном правительстве без согласия генерала Корнилова не должно производиться» [А.Ф. Керенский «Потерянная Россия» М.: Вагриус, 2007, с.91].

О том что Аладьину так и не удалось увидеть Керенского рассказывал В.Л. Барановский 3 сентября 1917 г. Знакомство с В.Н. Львовым произошло по желанию Аладьина.

Меж тем, в проекте корниловского кабинета, составленного в Ставке 25 и 26 августа Аладьин значился министром иностранных дел, Завойко министром продовольствия. Савинков – военным. МВД за Филоненко. Они же с Керенским предполагались центром всей конструкции – директорией.

Про избранника саратовских крестьян Аладьина известно, что после бегства в Англию он «занялся двусмысленным посредничеством и ремеслом проводника» «у русских и еврейских путешественников» [Степан Казанский «Русские люди среди разных политических партий» СПб.: Типография Гр. Скачкова, 1907, с.2].

Лев Тихомиров, чья информация в дневнике не всегда верна, в 1906 г. слышал, что в эмиграции Аладьин пугал даже революционных эмигрантов крайним анархизмом.

Банкир Соломон Варшавер, крутившийся возле Льва Толстого, 11 января 1907 г. говорил, как «жаль Думы, показавшей Горемыкину, что он просто человек, и где заседали такие люди, как Ковалевский, Аладьин» [«Литературное наследство», 1979, Т.90, Кн.2, с.348].

Именно Аладьин основал Трудовую группу, которая переросла в партию, куда вступил Керенский и занял, по сути, его место в Г. Думе.

В мае 1908 г. Аладьин предлагал Горькому для издания свои переводы Киплинга.

В сентябре 1913 г. на флагманский корабль «Рюрик» была доставлена икона святого Александра Невского, захваченная англичанами в 1854 г. Её “обнаружил” – не ясно где именно, сбежавший в Лондон Аладьин и послал письмо адмиралу Эссену о желании передать эту икону «Рюрику». Англичане устраивали эту операцию по высшему разряду, и в морском порту Веймут графства Дорсет икону передал адмиралу Эссену адмирал Бриггс [«Московские ведомости», 1913, №208].

Очень похоже, это один из примеров того как масонские и революционные организации пытались завязать связи с самыми высокопоставленными военными Российской Империи. Н.О. Эссен в то время был командующим Балтийским флотом. По воспоминаниям В.А. Оболенского, в это же время Аладьин пытался втереться в доверие консервативной газеты «Новое время».

С. Рейли, по другим данным, в довоенное время в Петербурге активно внедрялся в «Вечернее время» и вошёл в близкие отношения с Борисом Сувориным. Журналист А. Ксюнин вспоминал, что в августе 1917 г. при подготовке мятежа Корнилова Савинков, Аладьин, Рейли и Суворин работали вместе [Е.В. Матонин «Сидней Рейли» М.: Молодая гвардия, 2019, с.81].

Действительно, с начала 1910-х «Вечернее время» вело агрессивную проанглийскую пропаганду, прославляя посла Букенена, русиста Пэрса, всяких лордов и пэров. И совмещало это с антиправительственной, противочерносотенной и особенно рьяной антираспутинской истерией. Демонстративные почести Суворины отдавали памяти Герцена. Г. Дума и особенно её председатель М.В. Родзянко изображались знаменосцами честности, собирающими все симпатии.

В тему подходит и то обстоятельство, что в апреле 1912 г. во время гучковской клеветнической кампании против Мясоедова, продолжившейся во время войны и игравшей столь важную роль в дискредитации Монархии, полковник в отставке Алексей Вандам был секундантом Б. Суворина. А.Е. Вандам, согласно дневнику Снесарёва, знал про заговор Мильнера февраля 1917 г. Во время борьбы с большевизмом Вандам занял командные посты в Северной монархической армии.

В рамках того же сюжета, важно, что именно англичане подкинули сотруднику контрразведки Никитину сведения, будто Чернов работал на немцев. То, что другие министры опасались сообщать ему военные секреты, использовал Корнилов в качестве одного из главных мотивов мятежа. Зато Некрасов, опять-таки, считал такое обвинение недоразумением и старался сгладить [Б.В. Никитин «Роковые годы» М.: Айрис-пресс, 2007, с.113].

Савинков обвинял Чернова и ЦК ПСР только в получении японских денег в первую антирусскую революцию.

В дневнике историка из партии к.-д. за 1 сентября записан рассказ А.И. Яковлева, который приехал из Могилёва: «он указывает на Завойко и, быть может, Аладьина, как на главных авторов дела». Оба ключевых агентов А. Мильнера выявлены точно. Менее ясно, почему 2 сентября, по другому источнику, одним из главных провокаторов мятежа назван Некрасов [Ю.В. Готье «Мои заметки» М.: Терра, 1997, с.33].

Вероятно, из-за того, что за подписью Керенского вышла написанная Некрасовым радиограмма о мятеже 27 августа.

Ночью с 26 на 27 августа Керенский вызвал Некрасова с заседания Временного правительства и показал ему написанный В.Н. Львовым ультиматум Корнилова. Керенский сказал, что не отдаст им революцию и спросил Некрасова, готов ли он идти с ним до конца. Некрасов присоединился к мнению Керенского, что они имеют дело с обдуманным и подготовленным заговором.

Повторяя тактику февральских дней, 27 августа Некрасов разослал всем железнодорожникам радиограмму о том, что в интересах революции ни одно распоряжение Корнилова не должно быть исполняемо [В.И. Старцев «Крах керенщины» Л.: Наука, 1982, с.23].

Некрасов передавал в министерство путей сообщения распоряжения Керенского о задержании корниловских эшелонов, о необходимости разбирать железнодорожные пути и устроить искусственное крушение. По рассказу Некрасова 12 сентября, это происходило до переговоров Савинкова с Корниловым, до 16 часов, и подозрения о сговоре Керенского с Корниловым безосновательны. Однако Некрасов подтвердил, что 3-й конный корпус действительно был вызван в Петроград для подавления угрозы повторения июльских событий.

О вмешательстве англичан в корниловский мятеж августа 1917 г. писали авторы различных политических обзоров истории революции [Джон Рид «Избранное» М.: Политиздат, 1987, Кн.2, с.31].

Фигура Завойко интересна тем что позже в ходе Гражданской войны он оказался на Востоке с письмами «важных генералов» и «крупнейшего американского финансиста» – Моргана [В.Г. Болдырев «Директория. Колчак. Интервенты» М.: Центрполиграф, 2017, с.223-224].

Видимо, Завойко продолжал работать на ту же закулисную силу, тут нет противоречия или перехода от Мильнера к США, т.к. взаимовыгодные связи Мильнера и Моргана отмечены ещё ко времени англо-бурской войны. В годы Первой мировой Морган был представителем правительства Британии в США.

А вот Аладьин оказался не где-нибудь, а на Юге у Краснова в Новочеркасске. После поражения Германии 14 ноября 1918 г. он возле атаманского дворца в английской форме встретил приглашённого редактировать «Донские ведомости» В.А. Амфитеатрова-Кадашева. В отличие от других посетителей Краснова, со стороны Аладьина восторженных отзывов о монархической политике атамана не зафиксировано, его прислали с очередными тайными закулисными планами, едва ли благоприятными для Краснова.

И.М. Калинин запомнил агитацию Аладьина за Британию на Юге России. После этого Аладьин вернулся в Лондон. Бывший работник канцелярии Витте П.П. Менделеев, встретив его там, увидел самого неприятного типа, нахально самоуверенного авантюриста и пустозвона.

Временное правительство предложило рассмотреть создание Директории для борьбы с Корниловым, в Совет пяти должны были войти Керенский, Церетели, Некрасов, Терещенко и Кишкин (либо Савинков). На совместном заседании исполкомов советов ночью на 28 августа большинство голосов было подано против [А.Н. Потресов «Рубикон 1917-1918» М.: РОССПЭН, 2016, с.484].

28 августа Д. Бьюкенен от лица всех представителей Антанты вручил Терещенко декларацию об озабоченности безопасностью своих соотечественников из-за мятежа Корнилова и с предложением своих услуг к поддержанию единения ради продолжения войны [«Московские ведомости», 1917, 1 сентября, №192].

29 августа Некрасов в беседе с журналистами назвал Лукомского главным организатором восстания. Войска Корнилова были обмануты насчёт того, что они направлены в Петроград на подавление большевицкого восстания. Некрасов заявил о передаче Временным правительством Керенскому чрезвычайных полномочий для предотвращения гражданской войны и о том, что партия к.-д. государственная и якобы не входила в заговор Корнилова.

После провокации Корнилова участь Керенского была решена. Националист А. Савенко вспоминал: «два года назад социалист Керенский и кадет Некрасов, боясь реакции, бросились в объятия большевизму и отдали Россию на распятие Троцкому» [«Киевлянин», 1919, №6, с.2].

Борьба за демократию привела к тому, что всем стала видна невозможность достижения успехов провозглашением свобод.

Для газет Некрасов рассказал, что мятеж Корнилова вызвал 14 прошений об отставках. Уже 27 августа прежний состав министров прекратил свою работу, естественно, кроме непотопляемого Керенского и его масонской команды.

Последние дни, ещё оставаясь при Керенском, Некрасов объяснил свой будущий уход из Временного правительства тем что затянувшееся его пребывание на министерском посту сузило его и Терещенко политические горизонты, они не в состоянии опереться на какие-либо партии, а правые силы и к.-д. ведут агитацию лично против Некрасова.

Сужение горизонта надо понимать как потерю Некрасовым всяких представлений о том, что делать дальше.

Среди причин им называлась и легенда о всесильном триумвирате, который руководит всем революционным правительством. Этот, скорее, факт, чем легенда, компрометировал Керенского, и Некрасов решил отойти в сторону. К тому же, добавлял Некрасов, он соглашался войти в правительство только на 2 недели для разрешения июльского кризиса. Не сумев отказаться от власти без веского повода, Некрасов счёл таковым корниловское выступление. Слова об укреплении Временного правительства после победы Корнилова были типичным для него лживым лицемерием. В другом случае Некрасов признавал усиление давления слева, с которым отныне необходимо справляться, как прежде – с корниловским давлением справа.

Версия, будто в эти дни Некрасов пытался избавиться от Керенского и стать единоличным правителем, за что подвергся опале, лишена оснований.

30 августа в 14.40 открылось заседание правительства, назначившее Керенского главковерхом на место Корнилова. Присутствовали только Некрасов, Терещенко, Ефремов, Авксентьев, Карташев, Зарудный, Никитин, Прокопович, Скобелев. Заседание длилось более 4 часов, приняв постановление об образовании Чрезвычайной комиссии для следствия над Корниловым и соучастниками его мятежа. Комиссия получала права арестов, обысков и все должны были повиноваться её распоряжениям, а дела рассматривать в военно-революционных судах.

Арестованный В.Н. Львов на протяжении несколько недель находился в полной изоляции в комнате Зимнего дворца, хотя он всего лишь посредник, передавший сообщение от Корнилова, не будучи сторонником свержения Керенского.

В ночь на 31 августа временно назначенный на том же заседании начальником штаба ВГК М.В. Алексеев был приглашён в Зимний дворец. Его инструктировали Керенский и Вырубов, Алексеев виделся там же с Некрасовым и Терещенко.

1 сентября «Дело народа» опубликовало новый состав Временного правительства, полученный сотрудником эсеровской газеты от Некрасова. Причины отставки Савинкова Некрасов объяснять отказался, Н.В. Рузскому пообещал вручить Северный фронт, а Корнилова судить за мятеж на процессе, который выявит всех участников «заговора». Некрасов похвалил действия армейских комитетов, особенно выделил роль комиссаров, оптимистично заявил, что провалившийся мятеж не испортит отношений солдат и офицеров. Опровергая его надежды, в те же дни появились сообщения об убийстве комиссара Линде. В газетах оно описывалось близко к тому что видел П.Н. Краснов и изобразил в «Архиве русской революции».

Прибыв в Могилёв, М.В. Алексеев задирал нос и мелочно жаловался Керенскому на непочтительный тон Верховского. Арестовать Корнилова удалось около 22 ч. 1 сентября. В результате мятежа Корнилова, докладывал генерал Алексеев: «мы окончательно попали в настоящее время в цепкие лапы Советов» [«Дело Корнилова» М.: МФД, 2003, Т.1, с.43].

Лесли Уркварт, вернувшийся в Англию, дал интервью «Дэйли мэйл» про Петроградский Совет: «это самочинная организация идеалистов, синдикалистов главным образом интернационального еврейского типа, среди которых навряд ли найдётся один рабочий или солдат и о некоторых из них известно, что они подкуплены немцами». Опубликованный 6 сентября в «Известиях» протест от имени Совета подписал Михаил Фарбман.

С марта 1917 г. в информационно-справочном бюро СРСД работал, к примеру, Натан Залманович Стругацкий, не солдат и не рабочий, а студент юридического факультета Петроградского университета. Участник акций против Временного правительства в апреле и июле, затем всю жизнь делал карьеру в СССР в области пропаганды [«Неизвестные Стругацкие. Письма. Рабочие дневники. 1942-1962» М.: АСТ, 2008].

Говоря о полном пренебрежении Временного правительства к Г. Думе, Пуришкевич вспоминал, что депутатам приходилось ютиться на частных совещаниях в закоулках Таврического дворца, который весь был отдан Петросовету. Его составляли «под видом рабочих представителей, недоучившиеся врачи, проворовавшиеся адвокаты, выгнанные за взятки канцелярские чиновники, контрабандисты, биржевые маклера и иные тёмные люди» [В.М. Пуришкевич «Республика или Монархия?» Ростов н/Д : Тип. Ф. А. Полубатко, 1919, с.14].

Современники видели, что эти оторванные от народа партии сыграли «незначительную роль» в организации февральской революции, и возмущались сложившимся с марта господством «неопределённых полупрофессиональных, полуполитических общественных группировок, какими являлись советы». Россия оказалась заведена «в тупик» [С.П. Мельгунов «Почему мы идем с собственным списком на выборах в Учредительное собрание в Москве» М.: Задруга, 1917, с.1-3].

Во время мятежа Корнилова генерал Черемисов отправил председателю армейского комитета командуемой им армии телеграмму о необходимости поддерживать Керенского и Временное правительство против бунтарских выступлений. Проявленная им лояльность побудила назначить его во главе Северного фронта, а не Н.В. Рузского.

В эмиграции кириллисты пытались опорочить генерала Краснова, угрожая в газете «Вера и верность» опубликовать аналогичный приказ командира 3-го конного корпуса с осуждением измены Крымова “законному” Временному правительству. При том, что революционные узурпаторы имели только формальную, подложную легитимность, осуждение Красновым потворствующих анархии мятежей, ведущих к ухудшению положения России в условиях ведения войны, имело определённый смысл.

Надо всегда отдавать отчёт, что неудачная попытка мятежа или свержение даже самой плохой власти способно приводить к ещё большему усугублению ситуации. Примитивно популистское восхваление любых революционных выступлений способствует негативным сценариям, а не предотвращает их.

6 сентября Некрасов был назначен финляндским генерал-губернатором. Он поехал в Гельсингфорс принять дела у М.А. Стаховича.

Перевод Некрасова на относительно безопасную окраину сигнализировал одно: дело масонской революции проиграно окончательно. Обеспеченный Корниловым сокрушительный обрыв позиций Временного правительства не оставлял ни единого шанса. Россия неминуемо должна была утонуть в революционной анархии и радикальном красном терроре. Мятеж Корнилова означал также присланную А. Мильнером чёрную метку – всякий союз разорван, а тягаться ещё и с ним не по силам. Говорун Керенский остался премьером и сделался главковерхом, тайный кукловод Некрасов сдался и отпустил надорванные нити.

Бывший, после Некрасова, вторым заместителем Керенского, масон И.Н. Ефремов, председательствовавший в Малом Совете (из заместителей министров), отказался баллотироваться в донские атаманы против Каледина. В сентябре возглавляемая им Радикально-демократическая партия объединилась с Либерально-республиканской партией, но побеждать на выборах они не рассчитывали. Ефремов отправился послом в безопасную Швейцарию [Н.Б. Хайлова «Штрихи к портрету И.Н. Ефремова» // «Ежегодник Дома Русского Зарубежья имени Александра Солженицына. 2014-2015» М.: ДРЗ, 2015, с.67-69].

В начале октября, говоря о согласии уехать для представительских поручений в Берне, Ефремов сказал, что не торопится, т.к. за время пути правительство может смениться и его отзовут.

Из крупных масонов с Керенским остались Терещенко, Коновалов и Гальперн.

П. Милюков бежал в Крым, опасаясь преследований за участие в заговоре Корнилова.

Назначение Некрасова финским генерал-губернатором было проведено, как и при монархическом строе, без согласования кандидатуры с сеймом [«Проблемы новейшей истории России» СПб.: СПбГУ, 2005, с.187].

Летом Некрасов заявлял о себе как о стороннике жёсткой политики относительно Финляндии, включая силовые меры по обеспечению займа и разгон сейма [И.М. Бобович «Русско-финляндские экономические отношения» Л.: ЛГУ, 1978, с.178].

В любом деле, которым пришлось заниматься Временному правительству, выявлялось лживое лицемерие критики прежней Императорской власти. Демократические вожди заговорили несвойственным им прежде языком: «взбесившиеся националисты в Финляндии и Украине вышли за все возможные пределы», – писал А. Шингарёв тем же летом. П. Милюков назвал то же расчленением России под лозунгом самоопределения. Хотя их собственная партия пропагандировала и до 1917 г. приближала всеми силами такое бесовство и расчленение, ведя борьбу с русским монархизмом.

12 сентября в Зимнем дворце Некрасов доложил Временному правительству о положении дел в Финляндии. Там же Керенский отстоял оставление Терещенко во главе МИД, несмотря на доводы, которыми Некрасов прежде объяснял мотивы своего ухода.

Как и было решено на совещании Некрасова с Керенским, 15 сентября он не допустил самовольного собрания распущенного сейма, наложив печати на двери и забрав ключи у привратника.

19 сентября в Финляндии Некрасов называл самочинный сейм частным собранием социал-демократов, решения которого не должен принимать Сенат. Керенский выразил ему поддержку.

Назначенный Милюковым послом в Швецию К.Н. Гулькевич в марте 1918 г. считал, что финны нехорошо повели себя в отношении Временного правительства, «давшего им всё то о чём они мечтали».

22 сентября Следственная комиссия по делу Корнилова получила «весьма ценные сведения» от Некрасова о поведении министров Временного правительства.

Некрасов вернулся в Петроград 25 сентября, обеспокоенный продовольственными проблемами в Финляндии. Решение проблемы революционные власти видели в том, чтобы лишить продовольственных карточек русское население. Вероятно, в газетах об этом узнали от Некрасова, но его личное отношение к этому не выражено. Некрасов передавал Керенскому доклад и о недовольстве в Финляндии расположенными там русскими войсками.

Вечером 26 сентября на заседании в Зимнем дворце Некрасов доложил, что в Петрограде ошибаются, считая Финляндию обеспеченной продовольствием, и что следует ожидать в ней голодных бунтов, если доставка хлеба не будет организована. Место председателя Временного правительства замещал А.И. Коновалов.

29 сентября Л. Каменев ответил на письмо казаков 3 конного корпуса, размещённое в «Деле народа». Казаки утверждали, что в корпусе прежде не было революционных организаций, корпусного и дивизионных комитетов, и командование вело пропаганду восстания и монархической реставрации. Каменев возрадовался и решил, что «3 конный корпус окончательно излечился» от обмана Крымова, в чём подозревал казаков, выступая на демократическом совещании.

30 сентября 1917 г. в понедельник в Гельсингфорсе собрались члены юридического совещания при Временном правительстве: Гальперн, Гримм, Лазаревский, Нольде, Аджемов. Вместе с Некрасовым они рассматривали правовые отношения Финляндии и России. Их проект, естественно, сводился к выработке проекта объявления Финляндии республикой.

Полковник Р.Р. Раупах от комиссии по делу Корнилова 3 октября выехал в Гельсингфорс для получения от Некрасова новых показаний. Предыдущие ответы на сей раз были охарактеризованы как недостаточно ясные и отличающиеся недоговорённостью. В воспоминаниях «Лик умирающего» Раупах ничего не рассказывает об этих днях.

Только 8 октября дошла очередь до допроса Керенского.

Газеты, поддерживавшие Корнилова, продолжали обвинять Некрасова. Сотруднику «Вечернего времени» бывший министр ответил, что не собирается разглашать тайну следствия и выполнять обязанности прокурорского надзора. С обвинениями в свой адрес Некрасов не согласился: «когда найду возможным и необходимым дать объяснения перед лицом общественного мнения, то сделаю это с исчерпывающим видом. Касаться же частностей в настоящее время считаю вредным» (13 октября). Более подходящий момент уже никогда не настанет.

Приезжая в Петроград, Некрасов снова заседал со всеми министрами и доложил о позиции финляндского сената по уплате пенсии уволенным сенаторам. По другим вопросам он рассказывал о настроении русских войск, необходимости пересмотреть план эвакуации Финляндии. Некрасов также рассмотрел деятельность контрразведки и отношения между военными и гражданскими властями.

20 октября комиссия для выработки проекта новой конституции обсуждала потребность в верхней палате парламента, которую в революционных условиях не из чего заполнить, если не оставить фикцией. Как правило, однопалатные демократии являли печальное политическое зрелище. Присутствовавший на заседании масон Гальперн ни разу не соизволил выступить по данному вопросу, в отличие от практически всех присутствующих.

Что интересно, комиссия признала и применимость референдума к революционным условиям весьма сомнительной.

В пору быть последовательным и признать заодно неприменимость выборного начала, законодательных палат, самого главенства закона, всего, что уже доказал ход развития революции и вскоре ещё более ясно выявит. Впрочем, председательствующий в этой комиссии В.М. Гессен признал: «если демократия не созрела, то нужно другое средство — монархия» [«Учредительное собрание. Россия, 1918» М.: Недра, 1991, с.49-50].

Согласно регламенту, дезертиры лишались избирательного права, что едва ли соблюдалось при организации подачи голосов.

Масон Гальперн, бывший, судя по результатам моих предыдущих исследований, одним из агентов Мильнера в Петрограде, переехал жить в Англию. По его приглашению туда отправился и адвокат М.М. Вольф, пред тем сменивший Гальперна на посту помощника П.Н. Милюкова [«Русское присутствие в Британии» М.: Современная экономика и право, 2009, с.85].

Вероятно, специфическую агентурную роль играла и жена Гальперна с 1925 г., Саломея Андроникова, которая в 1920-21 годах жила с З. Пешковым. Затем с формальным мужем Гальперном они постоянно проживали в разных городах. Мельком она встречается в парижском дневнике Константина Сомова в 1920-е.

Прежде у Зиновия Пешкова был роман с графиней Черних, англичанкой и женой сараевского консула, «который способствовал австрийскому заговору против Сербии» (сообщал М. Горький жене 28 января 1917 г.). Эта англичанка развелась с консулом после начала войны. Вот о чём хотелось бы знать побольше. Подбор интимных сношений весьма многозначительный.

Я уже обращал внимание в «Екатеринбургском злодеянии», что Зиновий Пешков вовсе не возглавлял французскую миссию в 1918 г., как написала, к примеру, Лия Должанская. Ещё он не курировал политическую деятельность Колчака, не осуществлял реорганизацию его армии, а работал переводчиком. Какие-то закулисные действия с его стороны возможны, но не установлены.

П.В. Вологодский в сентябре 1918 г. во Владивостоке принимал А. Нокса и полковника Альстона, говорил с Реньо, но не отметил Пешкова в дневнике.

Можно встретить в материалах французской разведки за октябрь 1919 г. одно встречаемое в разговоре суждение: «уехал граф де Мартелль и Пешков, которые здесь вели вообще какую-то странную политику, окруженные Сукиным и такими подобными типами» [«Фронт и тыл колчаковской армии 1919-1920» Екатеринбург: УрО РАН, 2019, с.209].

Но донесение не подтверждает, будто такие разговоры на чём-то значимом основаны. Связь с Мартеллем не выявлена, как и суть какой бы то ни было политики Пешкова. Тот мог и тут сопровождать значительное лицо в качестве переводчика и только на этом основании кем-то считаться причастным к деятельности французских посланников.

Сообщения о знакомстве с лейтенантом Шарлем де Голлем в 1915 г. и последующей дружбе с ним, вероятно, более правдивы [А. Львов «Русские в Иностранном легионе» М.: Вече, 2018, с.74, 76].

В дополнение можно привести, что 22 октября 1922 г. М. Горький писал Е. Пешковой в Москву про Зиновия: «он мог бы организовать международную лигу помощи русским школьникам», «настроен он очень хорошо, никакого яда против большевиков у него больше нет», «не поговорить ли тебе с Дзержинским по этому поводу?» [«Екатерина Павловна Пешкова. Биография» М.: Восточная книга, 2012, с.521].

В тему родственных связей. Как рассказывает Г.Н. Михайловский, в браке Некрасов имел расчёт на влияние члена петербургского комитета к.-д. Д.С. Зернова в партии, а через год после брака Некрасов бросил беременную жену, потеряв необходимость в таком подспорье.

Если собрать все данные о деятельности Н.В. Некрасова, никак не получится сказать, что он невиновен в сдаче России большевикам, как поступают составители поверхностных компиляций далёких от исторической точности мнений философов, без понимания строя Империи и принципов развития революционного движения. Один из таких авторов, критически, будто бы, относящийся к интеллигенции, пишет: «не в чем упрекнуть А.И. Гучкова, И.В. Годнева, М.И. Терещенко, А.И. Коновалова, Н.В. Некрасова, А.И. Шингарева, П.Н. Милюкова» [С.И. Романовский «Нетерпение мысли» С.-Петербургский университет, 2000, с.136].

Так можно писать только не занимаясь и не интересуясь биографиями каждого из перечисленных.

В.Д. Набоков в 1918 г. писал, что Некрасова оставили все его прежние друзья, он зашёл в тупик, уничтожил свою репутацию и стал считаться злым гением революции.

В последнюю неделю власти Керенского опять поднимался вопрос о возвращении Некрасова в состав правительства. Ходили и опровергаемые источниками подле Временного правительства слухи о том, что перед всем известно ожидаемым выступлением большевиков Некрасов оставит Гельсингфорс и займёт важный пост главноначальствующего по гражданской части Петроградского военного округа. «Вечернее время» упоминало об этом 20 октября.

Вечером 23 октября Временное правительство утвердило проект соединения с Россией Финляндской республики, обладающей собственным правительством и сеймом. Вопросы войны и мира, иностранные связи остаются за Петроградом. Н.В. Некрасов давал заключения по этому проекту, присутствуя на совещании. В столице он объявился утром 23 числа.

С этим сообщением «Известий» (№205) хронологически приходится состыковывать сообщения, что в ночь на 26 октября Некрасов поехал в Петроград из Гельсингфорса. На подступах к столице он узнал, что власти города захвачены большевиками. Некрасов предпочёл скрыться. Он избежал ареста и не поехал к генералу Краснову [«Революция 1917 года в России» СПб.: РГПУ, 2017, с.199].

Партия эсеров разделилась за большевиков или за Керенского и Краснова. Рабочий эсер Усов участвовал в боях против Краснова и свидетельствовал о настрое других эсеров в пользу большевиков. Один из эсеровских врачей оказывал медицинскую помощь красным, раненым в Пулковских боях. Социалист народовольческих времён, военврач А.Ю. Фейт ездил в Гатчину уговаривать воинские части поддержать Керенского, они соглашались, но когда надо было отправляться, то отказывались. Такая картина идёт по всем эсеровским усилиям ввести в бой солдатские части. Действительное сопротивление начали только юнкера. Позднее эсеры ничего не смогли организовать и в защиту Учредительного собрания [«Правоэсеровский политический процесс в Москве». Том 1-2. М.: РОССПЭН, 2011].

Плеханов, по словам Савинкова, соглашался войти в правительство в случае победы Краснова, а когда первые белогвардейские части отступили, редактировал постановление казачьего комитета об аресте Керенского.

Меньшевик Мартов сразу осудил борьбу Краснова с большевиками, поначалу держался нейтралитета, но при нарастании угрозы Белого Движения выразил явное предпочтение красного социализма.

Банкир В.Л. Львов, финансовый советник английского посольства, 1 ноября 1917 г. полагал, что большевицкий переворот устроен «банкирами с Путиловым во главе – чтобы скорее произвести реакцию. Обедал у них с двумя англ. офицерами» [Константин Сомов «Дневник 1917-1923» М.: Дмитрий Сечин, 2017, с.105].

Среди английских агентов настолько привыкли что все революции делаются за большие деньги, что других вариантов не представляли.

По выражению из одного советского издания, в октябрьском перевороте не было «оттенков наивности и сентиментальной красочности дней февраля», – т.е. подстроенной карнавальности интеллигентского мероприятия, напыщенной антимонархической позы. В октябре началась революция системного террора. «Потоками крови пробивала она свой прямой твёрдый путь» [Г.Н. Чемоданов «Последние дни старой армии» М.-Л.: Госиздат, 1926, с.98].

«Наше насилие над вами покрепче, потвёрже самодержавия», – хвалились большевики террором. Советская власть позволяет себе «такие могучие меры подавления всяких гадов, каких не могло и думать применить помещичье самодержавие» [А. Дивильковский «Третья годовщина октябрьской революции» М.: Госиздат, 1920, с.20].

Принципиальную разницу между Российской Империей и СССР создавала кардинальная смена властных элит, а не подчинённого народа. И смена руководящих идей, которые объясняют ложный характер возмущавших А. Солженицына спекуляций Р. Пайпса на якобы русской традиционности большевизма.

Керженский дух в ленинских декретах, учуянный Клюевым, может считаться народным только в признании негативной его стороны, которая есть у каждого отдельного человека. Как гуманизм ошибается в идеализации человека, так он заблуждается и насчёт достоинств народа. Поэтому правильный национализм говорит о необходимости для народа Монархии и Христианства, о ценности следования национальной культуре, а не надувания щёк от этнической принадлежности и приписывания себе заслуг предков.

28 ноября вышел декрет СНК об аресте и предании суду руководителей партии к.-д. за связи с Корниловым, Калединым и Дутовым. Большевики утверждали, что белые вожди начали сопротивление коммунистической террористической узурпации по прямому требованию партии к.-д., ЦК к.-д. обзывался штабом контрреволюции и центром заговоров. Всё это, конечно, являлось типично советской ложью.

29 ноября СНК сместил комиссию по делам о выборах в Учредительное собрание, назначив управлять всеми её делами Моисея Урицкого.

Следственная комиссия Стучки в декабре 1917 г. готовилась судить отдельно масонскую группу Керенского, Некрасова и Терещенко, а отдельно – весь состав Временного правительства [«Дело Сибири» (Омск), 1917, №69, с.4].

Меньшевика Войтинского за сотрудничество с Красновым держали под арестом до января 1918 г. [«Русские евреи в Америке» Иерусалим: Мосты культуры, 2005, Кн.1, с.62].

Самого Краснова многие большевики хотели убить на месте: как вспоминал в 1925 г. Скрыпник, украинизатор из коллегии ВЧК: «когда генерал Краснов, отпущенный под честное слово, бродил по длинным коридорам Смольного, я тоже говорил, что лучше было бы его расстрелять» [В.Ф. Солдатенко «Высокое стремление: судьба Николая Скрыпника» М.: РОССПЭН, 2018, с.138].

В отличие от многих посторонних советских авторов, Скрыпник, судя по его выражению «бродил», действительно видел Краснова в Смольном и подтверждает мои выводы, что честное слово Краснова дано относительно пребывания под домашним арестом на квартире, из которой Краснов возвращался обратно в Смольный для продолжительных переговоров об участи 3-го конного корпуса. Тем самым исключается нарушение Красновым своего слова. Сохранение жизни генерала Краснова объясняется тем что казаки его корпуса, нанёсшие ощутимый урон красногвардейцам, продолжали представлять угрозу большевикам и те предпочитали, не создавая себе лишних проблем, тихо избавиться от них через постепенную демобилизацию.

Дочь масона Колюбакина вспоминала, как давно отделившийся от ЦК к.-д.  Н.В. Некрасов в декабре 1917 г. инспирировал создание боевой организации правых эсеров. Во главе её стоял его брат Михаил Некрасов. Собирались они на квартире на Забалканском проспекте, раздобыли английские и французские ручные гранаты, и различные револьверы, планируя покушение на членов СНК. Новогоднее покушение на Ленина, когда рану получил Платтен, не удалось, после чего Н.К. Волков, заместитель Некрасова в Сибирском отряде, вывез дочь Колюбакина на Юг, а эсеров чекистам сдал доносчик [Н.А. Афанасова «Жизненный путь» СПб.: СПбГУ, 2005, с.33].

В покушении на Ленина 1 января 1918 г., устроенного эсерами, было выпущено 10 пуль с разных сторон, из чего выводили, что участвовало несколько человек [«Вестник Приуралья» (Челябинск), 1919, 4 мая, №19].

Это доказывает, что Некрасов не писал никаких надежд на легальную демократическую, выборную деятельность. Не мог Некрасов организовывать и открытые контрреволюционные массовые движения типа белогвардейских. Вся планы по-прежнему сводились к политическим убийствам отдельных фигур и к тайным заговорам.

Есть сведения, что Некрасов принимал участие в подпольных заседаниях министров Временного правительства, а укрывался на квартире профессора Д.С. Зернова.

Ожидаемое поколениями социалистических утопистов наполовину большевицкое Учредительное собрание было открыто Яковом Свердловым 5 января 1918 г. Единственным альтернативным Виктору Чернову, прославляющему предательский Циммервальд, кандидатом в председатели Учредительного собрания была террористка Мария Спиридонова.

Прячущиеся поблизости Некрасов и Керенский не отважились появиться на Учредительном собрании. Когда оно было разогнано, делегированные в результате подтасованных социалистами выборов депутаты недолго ютились на совещаниях по частным квартирам, надумали собраться все вместе в Киеве, но и он был захвачен большевиками. Так и не определившись куда бежать, разошлись кто куда, с испуга, что их настигнет «настоящее мордобитие» [П.Д. Климушкин «Правда об Учредительном собрании» Самара, 1918, с.17].

ЦК к.-д. задокументировал неспособность УС восстановить порядок в России и потому не признал за избранными депутатами полномочий на верховную власть. Такое суждение разделял и А.В. Колчак.

Военный министр Гришин-Алмазов от имени Сибирского правительства отвергнет претензии Комуча на верховную власть: «десять человек с.-р. не составляют всероссийского правительства» [«Журналы заседаний, приказы и материалы Комитета членов Всероссийского Учредительного собрания» М.: РОССПЭН, 2011, с.129].

Вопреки неуклюжим попыткам выискивать какую-либо преемственность созыва УС с актом Великого Князя Михаила Александровича, оно ни в малой степени не соответствовало его условиям и являлось одной из нескольких сменяющихся попыток беззаконной насильственной узурпации власти представителями преступных социалистических партий. Следует принимать во внимание и то что сами акты отречения Императора Николая II и неприятия Верховной власти Михаилом Александровичем составлены под угрозой насилия и не имеют юридической силы.

Оба акта лишь частично передают подлинную волю Дома Романовых, которая в лице Государя Николая Александровича свидетельствует о полноте преемственных прав Династии, однако же, в силу временной невозможности их фактически обеспечить, эту задачу допустимо возложить на будущий Собор.

Так же поддаётся истолкованию воля Великого Князя Михаила Александровича, если вообще придавать ей значение и есть необходимость оспорить иные интерпретации документа.  При том, в каких преступлениях повинны представители антимонархических партий и насколько недееспособным показал себя в России демократический принцип, Собор не должен быть составлен на основании голосований демократического типа, а исключительно по профессиональной компетентности сословной принадлежности, без признания народа в качестве источника власти.

Не имеют никакого смысла рассуждения, будто Учредительное собрание января 1918 г. приняло Верховную власть от Михаила Александровича, т.к. оно этого не делало и не могло сделать. Следовательно, не существует юридической преемственности от Николая II через Комуч к А.В. Колчаку и А.И. Деникину. Историк В.Ж. Цветков, однако же, прав, что Адмирал Колчак теоретически может считаться Регентом, который временно принял полномочия Блюстителя Престола. При том что формально это далеко не оформлено должным образом, фактически такое понимание допустимо. Возможен контрреволюционный путь восстановления монархического строя с полным устранением всяких демократических процедур или даже монархического сословного Собора, который допустим и желателен, но не является единственно возможным путём Реставрации.

Опыт революции 1917 г. показал, что идея социализма оказалась главным врагом России. 19 января 1918 г. в заявлении на выход из Трудовой нар.-соц. партии, отправленном С.П. Мельгунову, говорилось: «социалисты всех русских партий» «явились духовными отцами, а зачастую и физическими виновниками политического, общественного и личного разврата, неслыханного зверинства и глубочайшего унижения человеческой личности».

Хотя умеренные социалисты-оборонцы на протяжении 1917 г. и пытались оппонировать большевикам, было несомненно, что социалисты в совокупности как проводники утопических идей демократического обобществления на протяжении всей истории борьбы с Царской Россией высидели «большевицких цыплят».

А. Потресов в журнале «Дело» 1 (14) апреля 1918 г. Признал, что «улица» обвиняет в советском терроре, брестском поражении и порождении революционной разрухи «весь мировой социализм», все партии без изъятий, не только большевиков.

Вина за поражение России в Первой мировой войне падает на всех социалистов. 26 августа 1918 г. в Ставрополе Деникин относительно этого сказал на приёме должностных лиц и общественных деятелей: «когда правительство Керенского, находящегося в рабском подчинении у петроградского совдепа, развратило русскую армию, она распалась. Декрет большевиков и демобилизации – лишь форма, армия всё равно разошлась бы» [«Военные ведомости» (Новониколаевск), 1919, 30 января, №52].

Поэтому атаман Краснов не мог весной 1918 г. продолжить эту войну.

Некрасов с женой и сестрой, Лидией Виссарионовной, пока оставались в Петрограде, они схвачены не были.

Его брат Михаил Некрасов оказался под арестом 22 января с другими офицерами Союза георгиевских кавалеров А.С. Осьмининым, Г.Г. Ушаковым, А.М. Зинкевичем. Их покушение на Ленина рассматривалось в Петроградском комитете по борьбе с пьянством и погромами под председательством В.Д. Бонч-Бруевича, обвиняемые были отправлены на фронт против немцев [«Архив ВЧК: Сборник документов» М.: Кучково поле, 2007, с.19, 23].

Терещенко после освобождения из-под ареста перебрался в Стокгольм. Керенского вывезли к себе англичане.

В Лондоне «согласны ради забавы поиграть в новую игру, которая зовётся русской революцией», – такие слова 27 апреля 1918 г. Гарольд Вильямс услышал от Ллойд Джорджа про необходимость поддерживать Троцкого.

Некрасов сбежал из бывшей столицы вместе с большевиками, опасавшимися захвата Петрограда немецкими войсками. Согласно биографическим справкам, с марта в Москве Некрасов работал управляющим конторой союза сибирских кредитных союзов. И до мая принимал участие в заседаниях городского отдела ЦК к.-д.

В протоколе заседания ЦК 3 (17) мая 1918 г. отмечено, что Н.М. Кишкин дал справку на запрос Н.В. Некрасова о возможном появлении сил союзников на русском фронте. Некрасов выступил против выражения партией согласия на военную интервенцию Антанты, поскольку «данных для решения вопроса о предстоящей операции у нас нет. Союзники ничего не говорят нам о тех договорах, которые они заключают между собою частью и за наш счет». «Не в интересах нашего отечества стать театром военных действий».  «Вся вина ляжет на нашу партию, т.к. всякое сочувствие, нами высказанное, будет истолковано как призыв. Без съезда мы не имеем права брать на себя решение таких вопросов» [«Съезды и конференции конституционно-демократической партии. 1918-1920» М.: РОССПЭН, 2000, Т.3, Кн.2, с.178].

Действительно, решения партии не имели для страны никакого значения, т.к. большевики уже развязали Гражданскую войну и необходимое сопротивление им, Белое Движение, имело решающее значение как единственный успешный способ прекращения революционной смуты. От к.-д. это контрреволюционное движение находилось в полной независимости, что видно на примере происходящего в эти дни восстания на Дону. Хотелось бы знать, как Некрасов относился к атаману Краснову. Но едва ли можно ошибиться в предпололожении.

Из Москвы Некрасов отправился в родную Сибирь, где развернулось свержение красных оккупационных сил интернационалистов.

Советские конспирологические трактовки разжигания интервентами гражданской войны против коммунистов остаются сомнительными. Есть сведения о заключении вскоре после начала чехословацкого движения, 27 мая, договора между красной Центросибирью и Чехословацким национальным советом о перемирии и выводе чехов по железной дороге из России на Восток. Договор был послушно заключён обеими сторонами по требованию, которое выдвинули американский консул Э. Гаррис, французский консул в Иркутске Анри-Поль Буржуа «и другие представители стран Антанты» [В.С. Познанский «Сибирский красный генерал» Новосибирск: Наука, 1972, с.152].

В Омске 18 июня (1 июля) представители к.-д. партии предъявляли недавно назначенному председателю Сибирского правительства требование, чтобы предавший их в 1917 г. Некрасов не был допущен до власти. Они получили ответ про общее отрицательное отношение министров к прошлой деятельности Некрасова [П.В. Вологодский «Во власти и в изгнании» Рязань, 2006, с.64].

Другой из омских министров, повторяя распространённое мнение, называл Некрасова виновником гибели Корнилова [Г.К. Гинс «Сибирь, союзники и Колчак» Пекин, 1921, Т.1, Ч.1, с.261].

Зато меньшевики в журнале «Дело», выпущенном 19 июля (1 августа) 1918 г. в Москве, нашли нужным похвалить Некрасова, Терещенко, Коновалова за прошлую борьбу с великодержавным империализмом направления П.Б. Струве. Эти социал-демократы поддержали оппозицию монархисту атаману Краснова со стороны южных горнопромышленников, т.е. Н.Е. Парамонова.

Подрывную работу против атамана Краснова вёл демократический парламент – Донской Войсковой Круг. Против Колчака такую же борьбу развязали социалистические депутаты Сибирской Областной Думы.

С другой стороны, важную критику пробравшихся в новую коалиционную власть эсеров вели организовывавшие антисоветское восстание офицеры-монархисты. Немного об этом написано в биографии карьериста А.Н. Пепеляева, бывшего мишенью монархистов, признававших Верховным Главнокомандующим исключительно Императора Николая II [Н.С. Ларьков «Сибирский белый генерал» Томск, 2017, с.56].

Став политической столицей, Омск стянул к себе и экономические силы. Кооперативное правление Центросибири совместно с управителями Закупсбыта, постановили переехать в резиденцию Белого Сибирского правительства из Ново-Николаевска. Переезжало и правление союза маслодеятельных артелей [«Приишимье», 1918, 17 (30) июня, с.3].

В финансово-экономическую секцию 3-го всесибирского кооперативного съезда 29 августа записалось 87 человек. Был представлен, среди пяти других, доклад Н.В. Некрасова «Вопрос денежного обращения в связи с финансовыми перспективами кооперации». После заслушанного доклада Е.Е. Яшнова «Экономическая политика кооперации в Сибири», Н.В. Некрасов, Г. Маляревский и Шубин вошли в комиссию для составления тезисов из этого доклада. После доклада самого Некрасова его тезисы были переданы в комиссию из 5 человек с участием Некрасова [«Сибирский вестник» (Омск), 1918, 8 сентября, №18].

По итогам съезда Некрасов также вошёл в его совещательные структуры.

Крайне социалистически настроенная газета, стоявшая за всевластие Учредительного собрания, сообщала: «9 сентября. Прибыл из Омска в Самару, бывший министр Всероссийского Временного Правительства Некрасов. В настоящее время Некрасов стоит в стороне от политики и занимается делами кооперации» [«Власть народа» (Челябинск), 1918, 13 сентября, №75, с.3].

Некрасов так незаметно переметнулся на сторону красных, что никто не знал, куда он исчез, и эсеровский общественный блок в Екатеринбурге, выражая несогласие с политикой Адмирала Колчака, желал «срочно вызвать из-за границы князя Львова, Керенского и Некрасова и поручить им образовать новое правительство» [А.П. Будберг «Дневник» // «Архив русской революции» Берлин, 1924, Т.14, с.296].

Под влиянием произошедшего в Омске устранения эсеровских министров и установления контрреволюционной диктатуры Адмирала Колчака силами военных-монархистов, многие из социалистов бросились либо в нейтральную полосу подальше от героической борьбы Белого Движения, либо же прямо к поддержке идеи мировой революции, проповедуемой Я. Свердловым. Хотя за свержением эсеровской Директории стоял и британский консул Томас Престон, преследуя свои скрытые цели.

Революция Мильнера, направленная на подрыв и распад Российской Империи, нашла продолжение в политике относительно Белого Движения.

«Англия и Франция, победив Германию и Австрию, отозвали свои войска, действовавшие на территории России против большевиков, и совершенно отказались от военных против них действий» [Александров «Большевики, поднявшие меч, от меча должны и погибнуть» Париж, 1926, с.17].

До победы в ноябре 1918 г. активных действий против красных тоже не наблюдалось.

В краткий промежуток за август-октябрь произошло видимое обострение отношений, но изменилось не многое.

В.В. Набоков объяснял симпатии Ленину среди британской элиты глупостью, а не идейными соображениями. Как и во многих других случаях, с самоуверенным автором «Других берегов» следует не согласиться.

Видимость союзных отношений с Белым Движением скрывала противоположные по смыслу цели. Когда белые генералы стремились воссоздать Единую-Неделимую Россию, У. Черчилль сказал в парламенте, что во время гражданской войны целью английского правительства было обеспечить «независимость новых государств, образовавшихся на территории бывшей Российской Империи» [«Последние новости» (Париж), 1921, 13 февраля, №251].

Поскольку атаман Краснов стремился к восстановлению объединённой Монархической России, то английские посланники добивались сперва лишения Краснова независимой власти, а после его свержения. Василий Шульгин писал об этом в начале 1919 г.: «Пуль сломил необычайное властолюбие Краснова и подчинил его Деникину. Но. Разумеется, Краснов затаил злобу и от него можно ожидать какого-нибудь фокуса. Ведёт он политику крайне правую и, несмотря на это, его поддерживают, поскольку его войска производят хорошее впечатление» [«Спор о России». В.А. Маклаков – В.В. Шульгин. Переписка. 1919-1939. М.: РОССПЭН, 2012, с.43].

В интересах успехов Белого Движения следовало добиваться подчинения Деникина Краснову, а не наоборот. Слом могущества Краснова был достигнут ценой обрушения донского фронта. Представитель правительства Деникина М.М. Фёдоров 29 января 1919 г. утверждал: «генерал Пуль вынес впечатление, что Дон гораздо сильнее [Добровольческой Армии]. Но сейчас положение резко изменилось, Дон терпит поражения, и власть Краснова колеблется» [«Всероссийский Национальный Центр» М.: РОССПЭН, 2001, с.65].

Позднее Деникин использовал тот же приём, угрожая Крымскому правительству в отказе от защиты от большевизма.

Английский полковник Киз, занимавшийся свержением Краснова, писал для Деникина декларации, с которыми ему следовало выступить с оценками внутреннего положения. Согласно документам ВНЦ, в то же время когда оказывалась поддержка балтийскому сепаратизму, приятель Ллойд Джорджа лорд Брайс и Альфред Мильнер отправляли письма в поддержку русского антисоветского движения. Однако английское влияние при этом было направлено на борьбу с монархистами в Белой России и тем самым союзники наносили урон делу контрреволюции.

Крестьяне, насильственно мобилизованные в РККА, как несколько преувеличенно сообщает один источник, «почти все хотели возвращения царя и счастливой жизни предвоенных дней. Частым было дезертирство, и только страшные комиссары держали их в порядке» [«Атаманщина» и «партизанщина» в Гражданской войне. М.: АИРО-XXI, 2015, с.143].

Про отношения с Колчаком историки пишут: «похоже, что союзники специально подталкивали адмирала в финансовый тупик, чтобы заставить его раскошелиться золотом» [О.Ю. Васильева, П.Н. Кнышевский «Красные конкистадоры» М.: Соратник, 1994, с.87].

Наблюдаются и такие случаи: «англичане транспортировали оружие на британском корабле к городу Охотску, чтобы продать его красным, то есть мы узнали, что красным поступят военные припасы. Тогда мы решили отправить флотилию адмирала Старка, чтобы остановить этот английский корабль». Приходилось говорить о «полной измене союзников» [В.М. Молчанов «Последний белый генерал» М.: Айрис-пресс, 2012, с.183, 378].

Американцы во главе с генерал-майором Гревсом поддерживали большевиков. Шедшее из США вооружение и обмундирование передавалось американскими противниками Колчака из Иркутска красным партизанам [Г.М. Семёнов «О себе» М.: АСТ, 2002, с.205, 221].

Французы, не желая сражаться в Одессе, бежали от красных как трусы [«Претерпевший до конца спасён будет» СПб.: ЕУ, 2013, с.167-168].

Опыт героического Белого Движения показал осознанное противостояния большевизму русскими людьми, не отказавшимися от своей национальной культуры. Их не удалось запугать террором и обмануть утопическими посулами. Самую твёрдую основу антисоветской борьбы составили монархисты и националисты, максимально непримиримые к принципам революции.

Представители партий к.-д. и эсеров оказались склонны к сотрудничеству с большевизмом или к подрывной деятельности против монархистов, оказываясь в обозе Белых Армий, пытаясь воспользоваться их достижениями, образуя администрацию, не имеющую собственной сильной политической организации. Не какой-либо партийный аппарат, а белогвардейская военная сила обеспечивала свержение советской оккупации и силу контрреволюционных правительств. Армия вместе со старорежимной бюрократией.

Сами партии, как показал опыт Гражданской войны, не имели никакого существенного значения. Как при Императоре Николае II, мелкие группки заблуждающихся в политических расчётах к.-д. интеллигентов и газетчиков требовали образования угодного им Совета Министров, так и от атамана Краснова на Дону или барона Врангеля в Крыму продолжали требовать правительства, заслуживающего доверия беспомощных партийных кружков.

О Некрасове известно, что к 20 декабря 1918 г. он пробрался в Москву, два месяца поработал в Институте школьных инструкторов физического труда секретарём коллегии. Из наркомата просвещения вскоре перешёл в наркомат продовольствия. Стараясь встроиться в советскую власть, но в то же время опасаясь разоблачения, он в апреле 1919 г. переехал в Казань, числился статистиком в центральном рабочем кооперативе под псевдонимом Владимир Голгофский. Выдвинулся в правление Союза потребительских обществ.

Поражение Белого Движения окончательно оставило Некрасова в руках чекистов. Подвергся аресту в марте 1921 г. и привезён в Москву.

9 мая 1921 г. Ленин записал на заседании президиума ВСНХ: левый к.-д. Некрасов «очень де крупный и способный организатор» в тюрьме за нелегальную работу, организатор Кустпрома [В.И. Ленин «Неизвестные документы. 1891-1922» М.: РОССПЭН, 2000, с.434].

13 июля 1921 г. Горький написал С.Ф. Ольденбургу, что ему и другим академикам стоит войти в организуемый Комитет борьбы с голодом, где будет Рыков, Брусилов, Прокопович, а также Н.В. Некрасов. Среди множества аналогичных приглашений в письме к Короленко участие Некрасова отмечалось как вероятное [М. Горький «Письма 1919-1921» М.: Наука, 2007, Т.13, с.204].

В официально опубликованном списке членов Помгола Некрасов не значится, обошлись тут и без Брусилова. Одно из почётных мест подле большевиков занял бывший председатель 2-й Г. Думы масон Ф.А. Головин [«Помощь» (Москва), 1921, 16 августа, №1, с.2].

В июле 1921 г. СНК принял решение о развитии промысловой кооперации, что привело к созданию или восстановлению среди различных губерний разгромленных ранее артелей [«Славное сорокалетие. Из истории Красноярской партийной организации (1917-1957)» Красноярск, 1957, с.297].

Некрасов вошёл в состав правления Центросоюза под председательством Л.М. Хинчука (меньшевик, в 1917 г. числился в руководстве Московского СРСД, куда сразу из тюрьмы пересел Ф. Дзержинский). Контора Центросоюза начала работать в Лондоне. В 1922 г. они заключили соглашение с Английским обществом оптовых закупок.

С.П. Днепровский, заведующий Центросоюза РСФСР, вспоминал, как Некрасов смог возглавить его планово-экономическое управление. Воспроизводя по памяти слова Некрасова, он приводит рассказ о встрече с Лениным в Кремле: «я, несмотря на опыт, струхнул, думая, что последует строгий допрос. Владимир Ильич встал со стула, пожал руку и пригласил сесть. – «Ну как чувствуете себя, — спросил он, — чекисты, конечно, напугали?» — «Было, Владимир Ильич, чуть к стенке не поставили» — «Ну, кто старое помянет»… — «Признаться, такой сердечности я не ожидал» [С.П. Днепровский «Кооператоры» М.: Экономика, 1968, с.321-344].

Масон Некрасов оказался вписан в сусальную лениниану про удивительную доброту лысого вождя, о которой в народных анекдотах говорили: «а мог бы бритвой полоснуть». Невозможно установить, старался ли мемуарист точно передать слова Некрасова, но явно не Ленин выручил его. Ленин получил рекомендации о возможности использовать Некрасова и последовал им. Распоряжения хорошо содержать Некрасова в тюрьме отдавал Дзержинский, он же приказал 25 мая освободить и отправить на работу в Центросоюз.

Летом 1921 г. союзник Некрасова по радикально-демократической партии масон Д.П. Рузский воспользовался заграничным отпуском из Петрограда и перебрался жить в Загреб.

Пока университетские преподаватели разбегались, революционное студенчество устраивало жалкие сходки, старалось избрать в Петросовет нежелательное для коммунистов представительство и во всех отношениях проваливало борьбу за учебную автономию, какую хорошо было вести при монархистах, но никак не удавалось под чекистами.

«Последние новости» П.Н. Милюкова 10 декабря 1922 г. отметили назначение Некрасова в Москве заведующим главного управления профессионального образования. Посетив Петроград, Некрасов осмотрел несколько профессиональных учебных заведений.

Московский герб св. Георгия Победоносца большевики заменили на пентаграмму с серпом и молотом.

С 1924 г. Некрасова допустили к преподаванию в Московском университете и Московском институте народного хозяйства, Московском институте потребкооперации.

Под редакцией Н.В. Некрасова и Р.Я. Вейцмана вышла трёхтомная «Торговая энциклопедия: справочник и руководство по организации, практике и технике торговли» М.: Всероссийский центральный союз потребительских обществ, 1924-1925.

Работа Центросоюза проходила под бдительным управлением чекистов. Коллегия ОГПУ одобрила решение Хинчука привлекать к работе на большевиков старых работников кооперации в СССР и Зарубежье. Список лиц, намеченных к улову в советские сети насчитывал 169 человек [«Дни» (Париж), 1926, 11 апреля, №978]. На 1926-1927 г. Хинчук был назначен торгпредом в Великобританию, по возвращении стал заместителем наркома торговли СССР. Изменивший меньшевизму и вступивший в партию большевиков в 1920 г., Хинчук был расстрелян в 1939-м [Ю.О. Мартов «Письма и документы. 1917-1922» М.: Центрполиграф, 2014, с.430].

Масон Н.С. Чхеидзе, игравший одну из значимых ролей в февральском перевороте 1917 г., продвинутый меньшевиками в Учредительное собрание, 7 июня 1926 г. подле Парижа покончил с собой, как пишет правый депутат Д. Ознобишин, перерезав себе горло. Довольно редкая форма самоубийства. Её объясняли крайней стадией чахотки и сильным приступом неврастении.

Б.И. Николаевский подозревал, что Чхеидзе совершил отчаянный шаг по материальным обстоятельствам. 12 июня его постоянный собеседник И. Церетели уточнил, что 7 числа Чхеидзе тяжело ранил себя, а умер в больнице вчера вечером: «он тяжелее, чем кто бы то ни было переносил эмигрантскую жизнь, страдая, не жалуясь, и когда нервы совсем надломились», решился на самоубийство.

Свыкшийся с жизнью по лжи министр иностранных дел и номинальный глава СССР присочинял, будто и Керенский совершил самоубийство после болезни и выхода из благотворительной лечебницы. Большевики присовокупляли такие выдумки к побегу в женском платье [А.А. Громыко «Памятное» М.: Политиздат, 1990, Кн.1, с.189].

Успевший взять у Чхеидзе одно из самых ценных интервью о подрывной масонской организации в Российской Империи, Борис Николаевский попытался поднять вопрос о публикации полученных им откровений, но отовсюду встретил решительный отпор, включая союзников масонства, которые сами не принадлежали к ложам.

Цензор Б.И. Николаевского, без одобрения которого архивист не печатал свои материалы, И.Г. Церетели 12 ноября 1926 г. указал, что в его статье есть «целый ряд пробелов и недоговорённостей, ввиду недостаточности материалов – а это будет использовано очень искусно».

Иначе говоря, масоны не раскрыли Б.И. Николаевскому всю правду о деятельности своей организации, но подтвердили многие суждения монархистов об ответственности масонов за успех февральского переворота 1917 г.

24 ноября Николаевский из Берлина отвечал, что упорное молчание о масонах способствует активности беломонархической печати, а в СССР «за подготовку революции большевики никого судить не будут».

В СССР чекистские преступления совершались по любому поводу, и едва ли вызваны содержанием воспоминаний эмигрантского масона П.А. Половцова похвальбы М. Югова, что ОГПУ расстреляло в 1929 г. П.И. Пальчинского, который, а не Гучков, якобы руководил группой “младотурок” с участием Энгельгардта, Туманова, Верховского, Половцова. Советские фальсификаторы договорились даже до того, будто «Керенский фактически служил Пальчинскому» [«Историк-марксист», 1931, №21, с.127-128].

Пальчинский, входивший в Военную комиссию ВКГД, ИК СРСД и состоявший в масонской организации, играл определённую роль в февральском заговоре, но большевики регулярно арестовывали его с октября 1917 г. не за это, а за другие должности при Временном правительстве – он стал заместителем Гучкова с правами военного министра, побывал и Петроградским генерал-губернатором. В написанной Грэхемом Лореном биографии Пальчинского «Призрак казнённого инженера. Технология и падение Советского Союза» есть сведения о революционной деятельности до 1917 г., но ничего о февральских событиях.

Бывший депутат Г. Думы, до крайности скомпрометировавшей себя поддержкой массовых революционных убийств 1905-1907 г., Церетели 28 декабря 1926 г. обвинил Николаевского в профессиональной запальчивости первооткрывателя и публикатора: «масонство русское как раз сейчас в самом тяжёлом положении и подвергается обстрелу и со стороны марковцев, и со стороны большевиков. И получится чрезвычайно неблагоприятное впечатление, если Вы на основании случайно раскрытых кое-каких данных об этой тайной организации, будете вынуждать объяснения у людей, считающих себя связанными клятвой. Какой может быть от этого полезный результат?».

Подчинившись запрету, но не собираясь уступать в потайном споре, меньшевик Николаевский 3 января 1927 г. вопрошал: «когда можно будет о масонах говорить?», «я не знаю, где на них нападают большевики?». «То что я рассказываю о масонах, их в глазах большевиков нисколько не компрометирует». Николаевского не смущало даже то что его публикации бесспорно способствовали бы атаке монархистов, сторонников Н.Е. Маркова, на масонство, т.к. речь шла о том, что, по его мнению, заслуживало всеобщей критики: полезно поставить вопрос о морально-политической допустимости масонских методов, «двойного подданства a’la масоны, и вообще политической игры закулисной тоже. Ведь между масонской организацией и всякой другой нелегальной организацией есть большая принципиальная разница: политическая партия, уходя в подполье, прячет свой аппарат, но не прячет целей. Масоны русские спрятали и цели. В этом есть многое от нечаевщины». «Против этого политической партии ещё придётся выступать, если практика Керенского-Некрасова привьётся в будущем на русской почве».

Всем, кто считает масонов безобидными благодушными гуманистами и патриотами, следует обратить внимание на этот справедливый вердикт о деятельности политического масонства, возглавляемого в Российской Империи Н.В. Некрасовым. Он вполне согласуется с проведённым мною исследованием.

Проживавший теперь в Париже бывший политический преступник Ираклий Церетели, которого масонский февральский переворот 1917 г. высвободил из ссылки в Иркутской губернии, 10 января 1927 г. похвалил масонов за интернационализм и евроинтеграцию: «мне пришлось отчасти наблюдать деятельность французских и немецких масонов за последние годы, и я должен признать, что они сыграли очень положительную роль в деле рассеяния обострённой националистической ненависти между Францией и Германией. Вы знаете, конечно, что многие наши европейские товарищи участвуют в масонских ложах, и на это партийная организация смотрит терпимо».

Сам Церетели не вступал в ложи, признавался, что не интересовался их тайными структурами, но брался судить о том, будто масоны не скрывают вожделений, а просто объединяют людей на слишком расплывчатых буржуазных прогрессивно-демократических понятиях.

Не отрицая существенную роль, которые играли масоны в европейской политике в республиканских странах где Монархии и Династии были насильственно низвергнуты террористами, Б.И. Николаевский имел перед собой неприглядную картину масонской деятельности в Российской Империи. 13 января 1927 г. он пояснил: «в 1917 г. готовился дворцовый переворот, участники которого считают необходимым о нём теперь скрывать. У меня есть данные о таком перевороте. Никто из них за это теперь арестован не будет, но они переменили теперь свои взгляды и стыдятся тех своих взглядов». Николаевский утверждал, что считает себя обязанным публиковать материалы, компрометирующие любую партию, кроме той к которой сам принадлежал. Протесты его единомышленников показали, что масонство охватывало все левые партии и тем самым оно одно оказывалось вне критики.

27 января 1927 г. Б. Николаевский закрыл болезненную тему многозначительными возгласами: «когда публикация станет возможной? Ведь после падения большевиков о ней и совсем нельзя будет говорить, – тогда масоны войдут в активную политическую игру!» [«Из архива Б.И. Николаевского. Переписка с И.Г. Церетели. 1923-1930» М.: Памятники исторической мысли, 2010, Вып.1, с.154-173].

Так остались сокрыты документы о масонской революционной работе. Тем более тщательно берегут сведения о заговоре Мильнера в Петрограде.

«Самые странные указания» на роль Бьюкенена «в событиях февральской революции» Николаевский комментировал буквальным пересказом версии английского посла, не привлекая дополнительные источники [Б.И. «Воспоминания сэра Джорджа Бьюкэнена» // «Дни» (Берлин), 1923, 1 апреля, №128].

Такую же реакцию можно встретить в советской прессе. Интервьюеры Николаевского не решились раскрыть ему отношения масонской группы с заговором Мильнера, или такие разговоры велись не под запись.

Как и опасался Церетели, активно использовали разоблачения С.П. Мельгунова антисемитские издания, утверждая на основании его книги «На путях к дворцовому перевороту», что «февральская измена», «временное правительство зародились в масонских ложах». Как можно убедиться по материалам переписки социалистов, не без оснований добавляли: «масонство, несомненно, сильнее чем когда-либо, действует теперь» [А.П. Белоконский «Масонство и революция» // «Новое слово» (Берлин), 1934, 1 августа, №4, с.6].

Масоны в эмиграции уже не имели прямого отношения к группе Некрасова, и потом в США клубы знаменитостей и богатых евреев уже не могли точно знать, что происходило в 1917 г. в России, но сохранялось мнение, что «среди членов Учредительного собрания и Временного правительства масонов было очень много». «Не могу ни отрицать, ни подтвердить уверения о том, что устроили революцию и свергли царя масоны. Они это отрицают. Может быть, отрицают неискренне» [«Письма запрещённых людей. Литература и жизнь эмиграции 1950-1980-е. По материалам архива И.В. Чиннова» М.: ИМЛИ РАН, 2003, с.64, 67].

Как парадоксально выразился на ту же тему о. Павел Флоренский в советской ссылке, в масонстве ничего не понимали «сами русские масоны» [П.А. Флоренский «Сочинения» М.: Мысль, 1998, Т.4, с.613].

На низовом уровне какие-то масонские группы во Франции и теперь занимаются совсем бытовыми вещами [Нина Спада «Душою настежь. Максим Дунаевский в моей жизни» М.: Яуза, 2018, с.320].

Не все масонские организации были политическими и это надо хорошо понимать, как и различия между отдельными масонскими структурами. «Конфликты между французскими и англо-американскими масонами не прекращаются доселе». «Знакомство с ним даёт ключ к пониманию многих крупных явлений в жизни современной демократии. Масонство французское, например, играет бесспорно выдающуюся роль в истории французской демократии» [А.А. Боровой «Масонство в его прошлом и настоящем. Т.3. Современное масонство на Западе» М.: Задруга, 1922, с.11-12].

Согласно отчёту немецкого посла по особым поручениям Маттиаса Эрцбергера, относительно позиции Италии «работавшее в пользу войны масонство желало расстроить мирное соглашение с Веной». Он также сообщает о том, что 4 (17) января 1917 г. в Париже состоялось совещание представителей масонских лож всех стран Антанты под председательством Пишона, и что Великий Восток Франции регулярно распускал ложные слухи о том, будто февральский переворот в Петрограде благотворно сказывается на ходе войны, это несообразие отмечали римские масоны. Между масонами воюющих стран также поддерживались взаимоотношения и происходил обмен информацией[М. Эрцбергер «Германия и Антанта. Воспоминания бывшего германского министра финансов» М.-Пг.: Госиздат, 1923, с.41, 127, 193].

Более тщательно законспирированный ВВНР Некрасова стоял в стороне от этого международного масонского конгломерата, поэтому нет данных о его политических зарубежных контактах помимо того, что условно называется заговором Мильнера и относится к более высоким и глубже скрытым степеням мировой закулисы.

Масонство в его разновидностях имело базовую пантеистическую доктрину, на которой выстраивается модель демократического режима. «Нигде так охотно не говорят о «религии патриотизма», как в светской республике». Все божественные атрибуты «свободомыслящий французский буржуа переносит на собственную нацию» [«Троцкий против Сталина. Эмигрантский архив Л.Д. Троцкого. 1933-1936 гг.» М.: Центрполиграф, 2015, с.90].

То же господство пантеизма привнесла революция в СССР. Восхищающиеся большевизмом сталинисты больше всего ценят, что «коммунистическая идеология должна была занять в обществе то место, какое до революции занимала религия» [А.А. Зиновьев «На коне, танке и штурмовике» М.: Алгоритм, 2016, с.191].

В Германской Империи масоны также активно вели антимонархическую политику. Отто Бисмарк в воспоминаниях упоминает масонских придворных интриганов, действующих через кайзера Вильгельма I.

Зато несостоятельны многие черносотенные обвинения русских имперских министров: «масон Витте восторжествовал, Госуд. Думе были даны законодательные права» [«Двуглавый Орёл» (Париж), 1926. 24 декабря].

После Портсмутского мира С.Ю. Витте вёл переговоры о кредитах «с еврейской группой банкиров во главе с французскими Ротшильдами, но те дали отказ» ему, как и В.Н. Коковцову. Так что он тянет на агента жидомасонского заговора [П. Ерофеев «Экономические отношения России и Франции в конце XIX — начале ХХ века в донесениях агента министерства финансов А.Г. Рафаловича» Дисс. к.и.н. СПб.: СПбГУ, 2007, с.58].

Наряду с масонством, мировое еврейство представляло после триумфа 1917-1918 годов основную политическую силу в Европе. Безраздельно ушедший в политическую публицистику писатель М.П. Арцыбашев сформулировал в переписке с А.В. Амфитеатровым 24 июля 1924 г.: «в настоящее время существуют только две реальные силы: социалисты и евреи. В значительной мере между ними можно поставить соединительное тире» [«Минувшее. Исторический альманах. 22» СПб.: Феникс, 1997, с.404].

Широко наблюдаемое разделение за и против большевиков отражено в записи эмигрантов на другом континенте: при наличии среди русских белоэмигрантов 95% монархистов, среди евреев расклад такой: «отдельно – почти каждый еврей, особенно из числа бывших буржуа в России, против большевиков (и это неудивительно, ибо и его в своё время большевики ограбили!), а все вместе взятые они за большевиков. По-видимому, такова линия поведения мирового еврейства вообще» [«Китай и русская эмиграция в дневниках И.И. и А.Н. Серебренниковых. 1919-1934» М.: РОССПЭН, 2006, Т.1, с.160].

Именно это сочетание можно найти в переписке эмигрантских масонов М. Алданова и В. Маклакова, которые из ненависти к монархистам и власовскому контрреволюционному движению восславили сталинские победы 1945 г., т.е. совершили ровно ту же ошибку, за которую проклинали пронемецких коллаборационистов [«Права человека и империи» М.: РОССПЭН, 2016].

Схожа двойственность противоречий и в том как господство в СССР сами социалисты в 1927 г. называли: «тирания добра», которая пытается заставить миллионы людей испытывать счастье[Теодор Драйзер «Русский дневник» М.: Эксмо, 2018, с.287].

В 1927 г. в Москве вышла работа Некрасова в соавторстве: «Перспективы развития потребительской кооперации на пять лет». В 1928-м – «Генеральные договоры во взаимоотношениях государственной промышленности и потребительной кооперации».

Начавшийся в 1929 г. геноцид крестьян, называемый коллективизацией, сопровождался чекистскими операциями среди военных и интеллигенции. Во время чистки состава преподавателей в 1929-1930 г. 219 из 1062 профессоров были отстранены от должностей [С. Бернстейн «Воспитанные при Сталине. Комсомольцы и защита социализма» М.: РОССПЭН, 2018, с.28].

Крупному разгрому Центросоюз подвергнется в 1937 г. Тогда председатель Зеленский и 297 работников организации будут арестованы, отправлены в лагеря или убиты [Л.М. Алексеева «Поколение оттепели» М.: Захаров, 2006, с.24].

Массовые репрессии указывали на слабость сталинской власти, которая была законсервированной анархией, сдерживаемой только террором. В сравнении с большевиками становится видно, насколько сильным правым политиком был Император Николай II, умевший побеждать революцию созидательными государственными мерами, охраняя от экспроприаций изобилие частных инициатив, обеспечивающих развитие России. Социализм нужен слабым вождям для сохранения возможности удержания власти через мертвящий чекистский контроль всех экономических сил, способных выступить против них.

Большевизм, как следствие левой смуты, логически порождал тоталитаризм, уничтожение дворянских имений, загнание крестьян в колхозы, ограбление дочиста капиталистов-предпринимателей. Анархия и деспотизм всегда идут рука об руку. Одинаково слабость сталинского правления проявлялась в голодомор коллективизации, в 1937 г., и в 1941-1945 годы, породившие Власовское сопротивление.

Многие кто сделал ставку на служение большевизму, полагая, что их прошлое не будет служить помехой, просчитались. Некрасов присоединился к тем, кто внезапно потерял всё на пике карьеры [Т.М. Смирнова «“Бывшие люди” Советской России» М.: Мир истории, 2003, с.275].

Некрасова арестовали 3 ноября 1930 г. и после интенсивных допросов 25 апреля 1931 г. коллегия ОГПУ приговорила его на 10 лет. Тогда же был арестован февралистский активист и летописец Н.Н. Суханов, назвавший Сталина серым пятном. На один год был арестован и масон С. Кальманович.

Выход в Париже книги С.П. Мельгунова «На путях к дворцовому перевороту» о масонстве Некрасова не был причиной ареста, состоявшегося прежде этой важной публикации. Сергей Мельгунов показал себя смелым историком, не испугавшимся никаких масонских запретов. В отличие от него, Б.И. Николаевский до конца жизни не решился пойти против воли масонства.

Только в 1990 г. его материалы опубликовали в отдельных изданиях Ю.Г. Фельштинский и В.И. Старцев. Последний историк в предисловии, помещённом в журнале «История СССР», без малейших преувеличений назвал скрываемые масонами документы сенсационными. Несмотря на это, такие ангажированные демократической доктриной историки как К.М. Александров, целиком игнорируют содержание документов о возглавляемом Н.В. Некрасовым политическом масонстве. Хотя именно они доказывают предварительный сговор с революционерами и измену генералов М.В. Алексеева и Н.В. Рузского.

Дмитрий Лихачёв, жертва чекистов, во многих интервью говорил, что террор большевиков в 1920-е не следует преуменьшать сравнительно с 30-ми годами, как делают те левые либералы, кто расхваливает НЭП и ленинскую гвардию, уничтоженную Сталиным.

«Некрасова я встречал на беломоро-балтийском строительстве», «один из глав Временного правительства, масон». Рядом с ним Лихачёв вспоминал певца Ксендзовского и скрипача Хейфица, бухгалтера Михайловского театра немца Коппе. Был там и булочник, арестованный за внешнее сходство с Императором Николаем II [Д.С. Лихачёв «Мысли о жизни. Воспоминания» СПб.: Азбука, 2014, с.217, 305].

В современных прочекистских публикациях правильно отмечается отсутствие всякой преемственности между советской ГБ и спецслужбами Царской России, их непримиримый антагонизм. Однако лживые попытки объявить будто Дзержинский, Менжинский и Ягода были неспособны проводить массовый террор и потому появился Ежов – игнорируют то что ленинский террор гражданской войны и голодомор куда масштабнее 1937 г., при котором пали многие организаторы массовых убийств невиновных [«Политбюро и органы государственной безопасности» М.: Кучково поле, 2017, с.42, 71].

Некрасова стали держать на особом счету. В Дмитлаге ему отвели дом вне лагеря и машину с водителем. Уже в марте 1933 г. официально его освободили, но Некрасов остался там до окончания строительства. Коммунистические власти потом всех принудят оставаться на месте рабского труда, без разницы, по приговору или нет.

До эмиграции не доходили подробности злоключений Некрасова. В.А. Оболенский после 1933 г. записал, что слышал о стараниях Некрасова сделать карьеру в советских хозяйственных органах, при отсутствии доверия к нему красных.

В книге «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина», составленной в 1934 г. Горьким и Авербахом по трудам продавшихся чекистам интеллигентов, о Некрасове говорилось, что он сохранил осанку министра, округло вежлив, сидит в кресле, как будто всё ещё в правительстве. Эта книга о перековке, прославляющая тоталитарное рабство, получила самую дурную мировую славу и была запрещена в самом СССР.

Не только заключённые тюрем и лагерей, но все рабочие и крестьяне были брошены большевиками в рабство и заточение. В честь 17-летия октябрьской революции, проиллюстрировав, что она дала русским людям, один из рабочих нарисовал скелет [В. Хаустов, Л. Самуэльсон «Сталин, НКВД и репрессии 1936-1938» М.: РОССПЭН, 2010, с.82].

Лагерь, специально созданный в 1932 г. для строительства канала Москва-Волга, включал до 200 тыс. заключённых. Десятки тысяч умерли при строительстве и были расстреляны. В апреле 1937 г. канал заполнили водой, а Некрасов в 1938-м получил орден трудового красного знамени.

Некрасов даже выступал на митинге в честь окончания строительства канала. Заключённые на нём не присутствовали, оставаясь за проволокой [Н.П. Анциферов «Из дум о былом» М.: Культурная инициатива, 1992, с.390].

На это время Некрасова ненадолго допустили до проживания в Москве, но в 1939-м его отправили в Волгострой НКВД, занимавшийся строительством Угличской и Рыбинской ГЭС руками заключённых Волжского лагеря, которых к 1941 г. там насчитывалось до 100 тысяч.

Такую экономическую систему в путинской образовательной системе стремятся назвать «рациональным инструментом развития страны», а самого Сталина – «рациональным управленцем» [Д. Кип, А. Литвин «Эпоха Иосифа Сталина в России. Современная историография» М.: РОССПЭН, 2009, с.299].

После крушения СССР радикально антимонархическая сталинистская пропаганда нисколько не сбавила обороты и продолжила вместо истории колхозного голодомора впаривать читателю героически былинные «объёмы работ, равные годовой нагрузке американских тракторов» за одну весну 1930 г. и годовую работу тракторов по числу часов в 4 раза большую чем в США [И.М. Попов «Сибирское поле. Очерки истории сельского хозяйства» Красноярск, 1995, с.332].

Эти большевики, прославляющие победы над монархистами и белогвардейцами, замалчивают вымирание крестьянства в результате советской политики вредительской растраты всех ресурсов начисто ограбленных подданных Николая II на оборот часов. Ровно столь же лживо каждое заявление превосходства сталинизма якобы над тьмой невежества, ибо даже неграмотность не исключает получения верных источников устной информации. Большевизм по спискам Крупской уничтожал не только письменные носители знания, но и устные, являясь истребителем их вместе с народом и заменяя их распространением лжи и её умножителями.

Большевикам нельзя поставить в заслугу тотальное насаждение обмана и ненависти. Как это правильно понимали русские монархисты, «грамотность сама по себе не может быть ни добром, ни злом, она может стать добром лишь в том случае, если она такова, что не содействует, а препятствует распространению революционной пропаганды» [В.А. Грингмут «Политические статьи. 1901-1904» М.: Университетская типография, 1909, Вып.2, с.69].

Правильная грамотность как следует отражалась и на показателях урожайности, поэтому народный фольклор, полный проклятий коммунистам, как правило, крайне положительно отзывается о Последнем Царе и его правлении. Часто встречаются утверждения в годы сталинского голодоморного перелома, что России нужен «Николай II, чтоб страна смогла снова вырастить хороший урожай» [М. Мельниченко «Советский анекдот. Указатель сюжетов» М.: НЛО, 2014, с.439].

В результате восхваляемых сталинистами достижений коллективизации большевикам пришлось подделывать результаты переписи населения, добавляя к фактическому исчислению 6,5 млн. населения – жертв коллективизации [А. Блюм, М. Меспуле «Бюрократическая анархия. Статистика и власть при Сталине» М.: РОССПЭН, 2006, с.111].

В полном разрыве с русскими интересами, историки, журналисты и политики в РФ в подавляющем числе продолжают придерживаться просоветских взглядов, а не беломонархических.

Сталинистскую позицию повторяет воинствующий революционный либерализм, согласно которому интеллигенция правильно уничтожала монархический строй, якобы мешавший прогрессу и потому эта же революционная интеллигенция типа Некрасова стала строить прогрессивный социализм. Типичный пример такого союза антимонархического западнического либерализма и сталинизма у Дэвида Хоффманна в книге «Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм 1914-1939» М.: НЛО, 2018. Такое же прославление революционной интеллигенции на службе большевизма у Сюзанны Шаттенберг в книге «Инженеры Сталина. Жизнь между техникой и террором в 1930-е» М.: РОССПЭН, 2011.

Они вполне последовательны, ведь кумир прежних и нынешних либералов, П.Н. Милюков, писал в 1937 г. в качестве идеолога сталинизма: «Россия, наша родина, явно вступает в полосу выздоровления. И организм её, как бывает после тяжелой болезни, крепнет на наших глазах» [«Мыслящие миры российского либерализма: Павел Милюков» М.: Дом Русского Зарубежья, 2010].

Строительство социализма в СССР явилось насаждением революционного принципа всеобщего равенства. Согласно экономическим исследованиям, имущественное равенство увеличивается в результате войн, эпидемий, кризисов, гиперинфляции. Благотворный рост, напротив, увеличивает неравенство. А в СССР произошло катастрофическое «социалистическое великое выравнивание» [Бранко Миланович «Глобальное неравенство» М.: Институт Гайдара, 2017, с.140].

В последние годы жизни Н.В. Некрасова Советский Союз активно готовился к оккупационным насильственным перенесениям революционной заразы через санитарный кордон. Передавая официальную идеологию, молодой инженер А.М. Исаев в феврале 1934 г. писал, что великий вождь Иосиф владеет «смертоносным» оружием марксистской идеологии и в текущее десятилетие обеспечит нас мировой революцией: «поскорей бы война!» [«Юрий Крымов в воспоминаниях, письмах, документах» М.: Советский писатель, 1988, с.218].

Тяжелейшая внутренняя гражданская война коммунистов против русских продолжалась в глубинах СССР. Как признавался Сталин Черчиллю, проводить коллективизацию ему было труднее, чем вести войну с Хитлером. «Миллионы крестьян» были против насильственного насаждения социализма [Ю.С. Гиренко «Сталин – Тито» М.: Политиздат, 1991, с.217].

В 1941-45 годах можно было, продолжая то же уничтожение русских большевизмом, пытаться обмануть народ тем, что надо поддерживать партию Сталина в интересах обороны и внешней войны. Но в 1929-1933 г. убийство голодом и расстрелами миллионов крестьян не оставляло никаких сомнений, кто главный враг, уничтожающий Россию.

Чекисты добрались до брата Николая Виссарионовича, Михаила Некрасова, который признался в действительном своём участии в организации покушения на Ленина. Тем не менее, его пытали, и он умер от разрыва сердца.

Пыткам, по всей видимости, подвергался и Н.В. Некрасов, часто обращавшийся в лазарет. Весьма вероятно, что к нему в камеру подсаживали внутреннего тюремного осведомителя. Этот чекистский приём использовался непрерывно многие десятилетия, от С.П. Мельгунова и дела Тактического Центра до П.Н. Краснова и Власовцев.

«В каждую камеру подсажены «наседки» и «стукачи», которые призваны выудить у подследственных признания» [Яков Айзенштадт «Записки секретаря военного трибунала» Лондон: OPI, 1991, с.69].

Н.В. Некрасов вынужден был признать себя виновным в организации покушения на Ленина и во вредительских действиях на канале.

Среди всполохов разгоравшейся войны, желанной в интересах мировой революции, был выведен в расход масонский серый кардинал Временного правительства.

14 апреля 1940 г. Некрасов предстал перед Военной коллегией Верховного суда СССР. Бессменный председательствующий армвоенюрист В.В. Ульрих, воспитанник Якова Агранова из петроградской ЧК, автор учебного пособия «Исторический материализм», любил пошутить с коллегами и над заключёнными [С.Н. Поварцов «Причина смерти – расстрел» М.: Терра, 1996, с.172-173].

На очередной вопрос о масонской организации Некрасов вновь ответил, что там состоял небольшой круг влиятельных лиц, стремившихся к революционному освобождению.

В результате достигнутых масонами свобод, Некрасова расстреляли 7 мая 1940 г. Известный архивист В.М. Хрусталёв упоминает наличие у Н.В. Некрасова неопубликованных воспоминаний [Великий Князь Андрей Владимирович «Военный дневник» М.: Изд. Им. Сабашниковых, 2008, с.423].

ФСБ, заботясь о сокрытии агентурных разработок и имён исполнителей казней, как правило, не дозволяет распространять сведения о личностях палачей, следователей и судей.

Участь Н.В. Некрасова, убитого порождённым им социализмом, распространяется на всю Россию, которая по-прежнему остаётся в заложниках последовательности развития мутаций феврализма. Одолеть революцию надо пониманием, чем она является.

2013-2020

Благодарю Русское Просветительское Общество имени Императора Александра III за присуждение наградного серебряного знака для «деятелей, имеющих значимые заслуги в области русского просвещения» http://rys-strategia.ru/news/2020-11-02-10774