Пантеистическая интеллигенция и студенты. Основная движущая сила революции в России 1825-1917

Представления о наличии ведущей роли в сотворении революций у рабочих и крестьян намеренно создавались идеологами демократических партий. Им требовалось тем самым преувеличить число своих сторонников и тем вовлечь новых, и убедить в законности предъявляемых монархической власти претензий и захватных поползновений. Производимое такими партиями насильственное свержение монархического режима, если оно не основывается на всенародном желании и одобрении, становится корыстной узурпацией, даже исходя из доктрины народовластия, чуждой самодержавному строю Российской Империи, политическая культура которого поднимала её носителей до понимания опасной нецелесообразности приданию численному большинству властных полномочий.

Историки СССР и РФ чаще всего не желали и не умели замечать самое значимое в истории революционного движения, следовательно, поддерживали и внедряли искажённые представления о свержении Императора Николая II. Преобладание инициативы студентов в февральской революции 1917 г. впервые доказано в книге «Генерал Краснов. Информационная война» на основании всех опубликованных данных, от самых известных до не привлекавшихся историками революции по недосмотру.

Доказанное преобладание следует считать основным фактом, по которому следует понимать природу и механизм революционного переворота. Проведение захвата власти руками студентов уничтожает фантазии о революции как о результате народного недовольства и последствии системного кризиса Империи. Эти фантазии некритически переняты некомпетентными историками у идеологов революции.

Для социологов давно не составляет секрета: «обычно именно члены восходящего класса (а не наиболее угнетённых слоёв) организуют обиженных и мятежных в революционную группу» [Р. Мертон «Социальная теория и социальная структура» М.: АСТ, 2006, с.277].

Следовательно, в истории любой революции первенствующим предметом изучения должна быть действующая руководящая организация.

Показать полную закономерность вывода об организации революционного переворота 1917 г. интеллигенцией, а не самими рабочими, солдатами или крестьянами, можно на примере предшествующих попыток захвата власти в 1905 г., а также в свете всех революционных традиций, начиная с заговора декабристов, конспиративной структуры «Народной воли», и всех попыток хождений в народ.

Идеи, которые вели интеллигенцию к революционным заговорам, уходят корнями в отдалённые века. Самые радикальные противники монархического строя задумывали уничтожение частной собственности именно для того, чтобы ничьё богатство не cмогло помешать власти интеллигенции. Поэтому, начиная с «Утопии» Томаса Мора, установление коммунистического общества подразумевало начало правления интеллигенции: “учёные”, как выражался Мор, «стали бы правителями». Тем более интересно, что авторы других проектов государственного устройства, которые не требовали отмены частной собственности, не считали необходимым уничтожать и династическое правление, заменять его правлением интеллигентов [А.Э. Штекли «Утопии и социализм» М.: Наука, 1993, с.41, 143].

Ещё раньше, Платон, которого обоснованно обвиняют в формировании идеологии насильственного коллективизма, считал нужным установить правление философов. Но ещё Платон поставил проблему, которую не в состоянии разрешить демократы-эгалитаристы, называющие Платона предтечей коммунизма и нацизма.

Идеологи всеобщего равенства выдвигают против Платона лестную толпе демагогию: «не многие способны быть политиками, но все могут оценивать их деяния» (Перикл). Несостоятельность эгалитаристской мифологии очевидна: не все могут верно и точно оценивать политиков, их правота также разнится на степени приближения, следовательно, из возможности иметь какие угодно суждения невозможно сделать вывод об исходном политическом равенстве внутри народа и его способности управлять политиками.

Авторитетный австрийский учёный Йозеф Шумпетер, на суждения которого часто продолжают ссылаться социологи и экономисты, отлично выразился по данному поводу: «рационально мыслящие, свободно голосующие граждане, осознающие свои долгосрочные интересы, и его представитель, действующий согласно этим интересам – это ли не прекрасный пример детской сказки» [Р. Хиггс «Кризис и Левиафан. Поворотные моменты роста американского правительства» М.: Мысль, 2010, с.46].

Критики тоталитаризма, высказывая справедливые антисоветские доводы, оказываются полностью несостоятельными по части идей политического равенства. Это отлично видно на примере Карла Поппера: «философское образование, по Платону выполняет определённую политическую функцию. Оно некоторым образом отличает правителей от всех остальных и воздвигает барьер между правителями и управляемыми. (Эта основная функция “высшего” образования сохранилась до настоящего времени). Платоновская мудрость приобретается, главным образом, благодаря установлению непоколебимой власти политического класса» [К.Р. Поппер «Открытое общество и его враги» М.: Культурная инициатива, 1992, Т.1, с.190, 232].

Провозглашая воплощение на Западе идей открытого общества, Карл Поппер неприметно признаёт вопреки своей эгалитарной доктрине неизменное существование устойчивой системы неравенства, основанной на обучении в ограниченном числе учебных заведений, являющихся первой преградой между политиками и управляемой массой. Демократия имеет свою систему неравенства, пирамидально выстроенную через образование, денежное довольство и степень приближения к сложившейся политической элите. Ради установления именно такой системы интеллигенция боролась за свержение монархической власти и сословной структуры, дабы встать на её место.

Эффективная борьба за власть требует полноценной организации. Объединение интеллигентских сил в партии ставило их в свою очередь в зависимость от спонсоров в финансовом мире. Конкретное воплощение революции интеллигентов видно на примере масонского и английского заговоров февраля 1917 г. в России. Масонскими лидерами были профессор Некрасов, юристы Гальперн и Керенский, фабриканты Терещенко и Коновалов. Со стороны англичан Альфред Мильнер представлял в одном лице интеллигентскую идеологию, правительство Великобритании, закулисные тайные общества, банковский мир, устоявшиеся практики проведения спецслужбами политических диверсий.

Наработки учёных о происхождении интеллигентской коммунистической идеи подтверждают мнение заслуживающего почтения талантливого антисоветского публициста Э. Райса, написавшего в статье «Интеллигенция и революция»: «настоящая же цель революции – полная, безраздельная, монопольная, беспрекословная власть организованной в компартию интеллигенции». «Революция – не больше чем насильственный захват власти, имеющий целью насильственное истребление всех инакомыслящих» и раздробление сопротивляющихся социальных структур. «Содействуя революции – интеллигенция только добивается конечного торжества своих классовых целей». «Революцию проводили и проводят всегда и всюду, в первую очередь именно интеллигенты» [«Возрождение» (Париж), 1966, сентябрь, №177, с.72-73].

Зависимость идёт по нисходящей: интеллигентские идеологи направляют учащуюся молодёжь, которая пытается вовлечь в мятежи солдат или рабочих. Любая успешная и качественная работа требует финансовых средств, потому сами вожди интеллигенции впадают в тайную зависимость от мощных закулисных сил, преследующих свои цели, зачастую отличающиеся от замыслов идеологов партий.

В существующей русской политической традиции допустимо отождествлять понятие интеллигенции не со всем умственно развитым слоем, а только с деструктивно настроенным к идейным основам Российской Империи. Но во избежание путаницы полезно ввести уточнение, что не интеллигентность в положительном смысле принадлежности к высокой культуре, а именно культ пантеистического народобожия лежал в основе непримиримо враждебного неприятия строя Империи и требовал замены его демократией. Философское противостояние внутри интеллектуальной элиты шло по линии пантеизма в области науки, культуры, политики.

Даже не монархисты, занимающиеся историей Империи, как биограф Александра I, способны увидеть преобладающее религиозное влияние на Царскую власть в России: «Самодержавие в уваровской триаде – лишь форма правления, наиболее подходящая для православного сознания в его русской огласовке, политическое следствие религиозной и национальной причин» [А. Архангельский «Базовые ценности. Инструкции по применению» СПб.: Амфора, 2006, с.40].

Ровно то же можно сказать и о демократии как логическом следствии пантеистического мышления. Тем хуже, если оно недостаточно отчётливо сознаётся, т.к. тогда оно не получает достоинств развитой религиозной доктрины, а остаётся суеверием.

Страшную даль декабристов от народа никто отрицать не пытается. Хождения в народ нигилистов заканчивались неудачами. Один из популяризаторов «Народной воли» советской эпохи, знакомый с источниками, замечает: «средний возраст в партии был студенческим – как правило, 20 с небольшим» [М.Р. Хейфец «Книга счастливого человека» М.: Новый хронограф, 2013, с.75].

Вот первое, что требуется заметить. Основной чертой всех революционеров на протяжении десятилетий до 1917 г. оставался студенческий возраст, когда малосознательные юноши поддавались внушению немногочисленных идеологов старшего возраста и становились пушечным мясом революции.

Наблюдение о возрасте распространяется и на декабристов. А.С. Пушкин, состоявший в дружбе со многими из них по возрасту 1799 г. р. К примеру, у декабриста И.А. Анненкова, 1802 года рождения, революционные убеждения воспитал наставник, швейцарец Дюбуа, который с презрением относился ко всем правительствам, кроме швейцарского. Затем повлияло знакомство с сочинениями философов типа Руссо в Московском университете. Генерал Левашев в следственной комиссии сказал ему и Д.А. Арцыбашеву (тоже 1802 г. р.): «вы слишком много на себя взяли, молодые люди» [«Воспоминания Полины Анненковой» Красноярск, 1977, с.5, 73].

Точно так В.С. Печерин рассказывает, как 24-летний учитель-немец, бонапартист и отчаянный революционер по убеждениям, надоумил его Вольтером и Руссо умываться «от грязи» официальной монархической газеты «Северная пчела», после чего он грезил глупейшими фантазиями о том, как в Соединённых Штатах любой может стать президентом – это самые примитивные и далёкие от механизма выборной системы представления о демократическом устройстве.

Вступив на Престол, Император Николай I поспешил установить контроль за учебными заведениями. Поступающие студенты должны были давать подписки о непричастности к тайным обществам. Шеф жандармов А.Х. Бенкендорф в 1827 г., давая обзор настроений общества, выделял главное: «экзальтированная молодёжь мечтает о возможности русской конституции». Среди «особливо молодёжи» приветствовали переворот во Франции в 1830 г. и польский мятеж 1831 г. Жандармские отчёты «традиционно» называли именно студентов либералами и конституционалистами [«Русское общество 30- годов XIX в. Люди и идеи. Мемуары современников» М.: МГУ, 1989, с.15, 17, 20, 152, 159, 161].

«Увековеченный Пушкиным «француз убогий» стал постоянным кошмаром российского дворянства. Из уст в уста передавались истории о том, как наивные родители нанимали учителями лакеев и кучеров, а то и вовсе преступников» [«Новая и новейшая история», 2012, №2, с.212].

Василий Розанов ключом своих «Сумерек просвещения» называл обучение гувернанткой французскому языку детей прежде молитв и закона Божьего [В.В. Розанов «Литературные изгнанники. Книга вторая» М.: Республика, СПб.: Росток, 2010, с.506].

Эту идею выразил и П.Н. Краснов в талантливой повести «Фарфоровый кролик» в 1912 г.

Некритическое восприятие иностранной литературы и авторитет недостойных, враждебных всему русскому лиц, превратил этих молодых людей студенческого возраста в революционных заговорщиков. Московский университет, как заключают историки, ещё перед 1812 г. пользовался славой учреждения, находящегося под руководством масонов, его справедливо звали гнездом якобинцев [А.О. Мещерякова «Ф.В. Ростопчин: у основания консерватизма и национализма в России» Воронеж: Китеж, 2007, с.146].

О ведущей роли масонов в заговоре писали самые либеральные историки. «При имп. Александре ложи получили, несомненно, политическое значение». 23 масона предстали перед судом «как наиболее видные участники декабрьского восстания». Следствие искало нити заговора в Париже, Дрездене, Италии и Австрии. Связи с иностранцами были найдены только у Южного общества [П.Н. Милюков «Роль декабристов в связи поколений» // «Голос минувшего на чужой стороне» (Париж), 1926, №2, с.52, 58].

Из пяти казнённых декабристов старшему было 33 года.

Исследовали замечают, что вопреки распространённому заблуждению, идеология декабристов никак не могла сформироваться ко времени окончания наполеоновских войн и основываться на военном опыте, поскольку к 1814 г. «около 40% будущих декабристов ещё находились в детском или отроческом возрасте» и не далеко от него ушли к 1825-му. По делу кружка братьев Критских в 1827 г. арестовали 13 молодых людей, из них пятеро в возрасте 20-25 лет, остальным – 16-19. Тайное общество во главе с Н.П. Сунгуровым было раскрыто в 1831 г., в нём из 33-х человек было 12 студентов, 11 человек – младше 20 лет [В.А. Дьяков «Освободительное движение в России 1825-1861 гг.» М.: Мысль, 1979, с.17, 19-20, 50, 71].

Н.М. Карамзин говорил о декабристах: «заблуждения и преступления этих молодых людей суть заблуждения и преступления нашего века». П.Г. Каховский знал, на кого опиралось движение декабристов: «смело говорю, что из тысячи молодых людей не найдётся и ста, которые бы не пылали страстью к свободе». Их свобода была куда хуже постепенно выправляющегося от деспотического абсолютизма монархического режима. Признавая, что Каховский намеревался лишить жизни Императора, застрелил генерала Милорадовича и полковника Стюрлера, ранил свитского офицера, современный историк, отошедший от монархических позиций к либеральному центризму, считает, что Каховский «конечно, не был ни закоренелым злодеем, ни низким негодяем» [Л.М. Ляшенко «Декабристы. Новый взгляд» М.: АСТ-пресс, 2013, с.118-122, 166].

Считая освободительные, а не какие иные идеи, самыми достойнейшими, придерживающийся довольно старых либеральных взглядов автор не даёт уточнений, с какого именно числа запланированных и осуществлённых убийств и ранений злодей становится закоренелым, а негодяй низким. При том избравший не какую-то, а титулуемую историком «уникальную» роль убийцы Государя террорист, оказывается, предпочитал «привычный выдуманный мир» (Ляшенко). Лучше б ему не выбираться оттуда в реальную политическую жизнь для попытки её катастрофического сокрушения.

Претенденты на революционное переустройство не отличились ничем значимым в уже подвластной им области. Вот ярчайший деятель русского национализма министр народного просвещения А.С. Шишков совсем не брал оброка с крестьян [М.А. Чванов «Русский крест» М.: Институт русской цивилизации, 2012, с.203-204].

А декабрист Якушкин, расходясь с правительственными проектами, пытался «освободить» крестьян без земли, но его крепостные, разумеется, категорически отвергли посягательства “реформатора” на обезземеливание западнического типа [С.А. Экштут «Повседневная жизнь русской интеллигенции от эпохи Великих реформ до Серебряного века» М.: Молодая гвардия, 2012, с.55].

Их представления основывались на ложных философских догматах о воображаемом будущем, а не на историческом опыте, не на систематизированном комплексе познаний о реальных достоинствах России и своеобразии её культуры, сравнительно с сокрушительным для Европы опытом революции. Согласно представлениям министра народного просвещения С.С. Уварова, мышление декабристов – образец незрелого пресмыкательства перед новшествами. Как описывает историк, «даже высшие слои в России всё ещё тешились юношескими [!] «сновидениями» о республиках и революциях и ничего не смыслили в солидном, неспешном естественном развитии» [Ц.Х. Виттекер «Граф Сергей Сергеевич Уваров и его время» СПб.: Академический проект, 1999, с.32, 103].

Так всё осталось и в следующих поколениях. Французский дипломат Феррьер-де-Вайе сообщал 25 июня 1849 г. о заговоре Петрашевского: «все заговорщики это молодые люди, недавно выпущенные из университетов. Признано, что они увлеклись этими идеями под влиянием философии Гегеля». Старшему из них было 27 лет [П. Черкасов «Шпионские и иные истории из архивов России и Франции» М.: Ломоносовъ, 2015, с.139, 141].

Историю Петрашевского Герцен называл юношеской, полной отваги и безрассудства, при каждом упоминании подчёркивая малый возраст участников. При возникновении термина «нигилист» Герцен тоже отнёс его исключительно «к молодым людям, страстно преданным своему делу» [А.И. Герцен «Собрание сочинений» М.: Правда, 1975, Т.8, с.9, 16, 263].

Потому совершенно логично, что во время серии пожаров в С.-Петербурге летом 1862 г. подозрение в первую очередь пало на студентов: «ежедневно загоралось во многих, десяти и более местах сразу. Очевидно, были поджоги, организованные какой-то рукою с целью устрашения правительства. Чья орудовала тут рука, догадаться нетрудно: подготовлялось польское восстание. Народ винил в поджогах и пожарах студентов» [А.Л. Катанский «Воспоминания старого профессора. С 1847 по 1913 год» Нижний Новгород, 2010, с.149].

Относительно пожаров Герцен также писал, что на Россию навела страх небольшая кучка энергичной молодёжи.

Непосредственное восстание в Польше, конечно, не было делом рук только студентов, но это было восстание не народа, а шляхты, как с самого начала замечали М.Н. Катков и А.Ф. Гильфердинг – восстание сверху против намечающейся передачи земли польским крестьянам [«Польша против Российской империи» Минск: Букмастер, 2012, с.480-489].

Крестьяне уклонялись от мятежа, вооружённые шайки состояли из горожан, «в особенности учащейся молодёжи», «нередко попадали 15 и 14-летние мальчики; из крестьян же – только немногие, в виде исключения», ими же обманутые [Д.А. Милютин «Воспоминания. 1863-1864» М.: РОССПЭН, 2003, с.43].

Такое явление опять заметил Герцен, как русское правительство при мятеже 1863 г. «пощадило детей 14-15 лет».

Крестьяне относились к восставшим с «безграничной враждебностью», они «ловили и зачастую убивали киевскую молодёжь, осмелившуюся пропагандировать идеи восстания» [Д. Бовуа «Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914)» М.: Новое литературное обозрение, 2011, с.544].

В работе «Начала и концы. Либералы и террористы» также есть указание на преобладающий возраст тех, кто поддерживал мятеж 1863 г.: «военная молодёжь шла в польские банды, чтоб убивать своих соотечественников для дела восстановления Польши» [Л.А. Тихомиров «Критика демократии» М.: Москва, 1997, с.78].

Такую же схему в 1863 г. передал Н.С. Лесков: польские «молодые офицеры задумали начать со своего батальона освобождение России от её Государя, правительства и привычки иметь собственность», а «солдаты их выдали». Из 3-х молодых заговорщиков 2-х расстреляли, 1 Сахновский эмигрировал. При беседе с ним обнаружилось отсутствие всяких политических теорий: «какой-то сумбур. Он самый типичный экземпляр из русских революционеров 1862-1865 годов: он думает, чтобы быть честным, необходимо враждовать против всего устоявшегося, признанного и существующего» [Н.С. Лесков «Полное собрание сочинений» М.: ТЕРРА, 1996, Т.3, с.255-256].

Польское восстание – очередной пример правоты элитистской теории происхождения революции. Политические цели свержения существующего строя всегда ставит какая-то часть элиты, претендующая на полноту власти, не довольствуясь её частью. Польское дворянство стремилось к захвату власти и преобладания в Царстве Польском, чего оно могло достигнуть только добившись отделения от России.

Русские же революционеры, как правило, имели властные вожделения исходя из преобладающих западнических философских воззрений, базирующихся на пантеизме, закономерно переходящем в демократическую плоскость путём обожествления каждого человека и предоставления ему всемогущества как в религиозной сфере (пусть даже атеистически оформленной), так и в политической. Такие философские воззрения усваивали и русские дворяне, но у них ещё оставались сильны консервативные семейные традиции и влияние господствующей Церкви. Студенты же, начиная самостоятельное проживание внутри своей корпорации, консервировались в преобладающих философских сферах пантеистических идей.

Символ веры пантеизма сформулировал М.А. Бакунин в 1836 г.: «цель жизни – Бог, но не тот Бог, Которому молятся в церквах, но тот, который живёт в человечестве и возвышается с возвышением человека» [А.Ю. Сегень «Филарет Московский» М.: Молодая гвардия, 2011, с.273].

А вот так выразился А.И. Герцен: «отбросив положительную религию, мы остались при всех религиозных привычках и, утратив рай на небе, верим в пришествие рая земного и хвастаемся этим» [С.Н. Булгаков «Сочинения» М.: Наука, 1993, Т.2, с.110].

Эта пантеистическая вера оформлялась в различные теологические конструкции. Революционные и демократические идеологи до торможения на идеологии марксизма не цеплялись долго за верования, подбираемые на годность для демократии и пантеизма. «Судьба этих господствующих направлений довольно оригинальна: они быстро распространяются, господствуют деспотически, но затем бросаются также легко, как и были усвоены». «То, что называется наших миросозерцанием, есть не что иное, как механическое собрание разных мнений, часто противоречивых» [А.Д. Градовский «Трудные годы (1876-1880): очерки и опыты» М.: ГПИБ, 2007, с.228, 247].

Господствующее в сознании вероучение определяет поведение человека. Быт юных пантеистов обозначил М. Бакунин в письме про трудности создания тайного общества в России: «научная критика» разрушив «старую нравственность, не успела ещё создать нравственности новой», «научное отрицание свободного произвола объясняется большинством молодёжи в смысле снисходительно-объективного созерцания своих собственных пакостей и имеет результатом естественным распущенность и обмельчание характеров», «молодые люди не умеют и не хотят сплотиться свободно». Этим Бакунин объясняет стремление профинансированного им С.Г. Нечаева создать тайную организацию «на насилии и на обмане». Убийство неповиновавшегося ему студента И. Иванова 22-летний Нечаев совершил в 1869 г. [«Прометей», 1968, Т.5, с.172-173].

Такую молодёжь Бакунин в 1869 г. звал самой революционной в мире, подчёркивая их пантеизм: «они прелестны, эти юные фанатики, верующие без бога». Причём Бакунин также часто прибегал к обману Нечаева для использования его в своих целях. Приёмы лжи и насилия – главное оружие всех революционеров, которыми двигал, по выражению Бакунина, «всеразрушительный дух молодого бессословного поколения» [Ю.М. Стеклов «Бакунин и подготовка нечаевского дела» // «Историк-марксист», 1926, №2, с.55, 70].

Поздняя советская цензура исключала из мемуаров П.А. Кропоткина рассказы о том как «молодые люди вместе с сосланным Бакуниным» мечтали об отделении Сибири от России и федерации с США [Н.П. Матханова «Сибирская мемуаристика XIX века» Новосибирск: СО РАН, 2010, с.92]

Князь Кропоткин вступил в кружок чайковцев весной 1872 г. и начал составлять брошюры для рабочих и крестьян. В соавторстве с Л.А. Тихомировым он написал несколько таких брошюр, изданных в Женеве Лазарем Гольденбергом: сказка о четырёх братьях, ищущих «Где лучше» на мотив Некрасова, и очерк о бунте Е.И. Пугачёва. В заключение Тихомиров сочинил: «единственное средство помочь горю – это так устроить народ, чтобы он сам управлял своими делами, за всем смотрел и всякое начальство сам выбирал» [П.А. Кропоткин «Записки революционера» М.: Мысль, 1990, с.289, 322, 503, 506].

Сказка о четырёх братьях анонимно переиздавалась потом и в 1906 г. под народовольческой маркой, власти выскребали её из библиотек в пору выхода самых зрелых, интеллектуально развитых исследований Тихомирова о монархической государственности [«Цензура в России» СПб.: РНБ, 2008, Вып.4, с.181].

Никак не вырастающая из студенческого уровня леворадикальная среда предпочитала писать для народа сказки, где ничем не доказывалась ни возможность выбора всякого начальства, ни благие последствия выборной системы. Всё это дословно объявил в своих декретах Ленин в 1917 г., и оказалось: демократическая утопия не осуществима равно при капитализме и при социализме.

Левые партии всегда отличались от правых стремлением к заявлению максимальных свобод и довольствий, которые оставались на бумаге в полном противоречии с жизнью, как ленинские декреты о мире и земле. Правые политики, если оценивать принципы устройства Российской Империи, заботились о постепенном расширении прав, только если их реально можно предоставить и закрепить. Левые обвинения Империи в отсталости, медлительности, непонимании жизни опровергнуты опытом 1917 г. и следующими 50-ю годами жизни в СССР.

Такие умные правые либералы как П.Б. Струве и А.В. Тыркова, сравнивая порядки Империи с СССР, в разной степени, но поняли справедливость прежней ограничивающей оппозиционные желания политики монархистов. А левые историки типа П.Н. Милюкова и их последователи, как ни в чём не бывало, продолжали обвинять Империю в зажиме свобод, как будто не существовало СССР – попытки установить эти свободы без всякой возможности чем-то их обеспечить.

В демократически устроенных странах «ни у народа, ни у учёных-политологов не осталось сомнений по поводу того, что партии в силу обладания монополией на выдвижение кандидатов не могут рассматриваться как органы народного управления, но что они, как раз напротив, представляют весьма эффективные инструменты, посредством которых власть народа усекается и контролируется» [Х. Арендт «О революции» М.: Европа, 2011, с.376].

Сами американские политологи называют партии агентствами «для рекрутирования лидеров». Т.е. через партии происходит подбор кадров, подходящих для обслуживания интересов уже существующей политической элиты [«Принципы функционирования двухпартийной системы США: история и современные тенденции» М.: МГУ, 1988, Ч.1, с.24].

Каждый отдельный депутат, которого олигархическое начальство, скрытое от глаз, выбрало для публичного представительства, сам по себе ничего не значит. «На самом деле у депутатов есть мало возможностей для подобных инициатив, сводящихся к частным законопроектам», «эта возможность предоставляется 400-450 депутатам» [Макдональд Уна «Повседневная жизнь британского парламента» М.: Молодая гвардия, 2007, с.230].

Студенческий кружок чайковцев распространял в России ещё листовку, написанную Л.Э. Шишко, который вступил в тайную организацию зимой 1871-1872, когда ему не исполнилось и 20 лет, после чего вёл пропаганду среди рабочих и был арестован в 1874 г.

Его одногодок, бывший лидер «Народной воли» Лев Тихомиров (1852 г. р.) верно вспоминал о том, как «студенты и “студентки”», которые в 1873-1874 годах начинали пропаганду среди рабочих и крестьян, не имели никакой программы, кроме туманной мечты о всеобщем счастье, они могли только всё отрицать, отвергать существующее устройство и звать к бунту. Какой-то успех они имели только у рабочей молодёжи, оторванной от семейных влияний. За год сотни таких студентов сделали убеждёнными революционерами только дюжину рабочих. Среди них был казнённый в 1881 г. рабочий Халтурин. Все революционеры из рабочих становились такими не просто из недовольства тяжёлыми условиями труда и жизни, а под влиянием пропаганды таких студентов, организующих кружки для агитации. Начинала всё это дело «самая зелёная молодёжь» в С.-Петербурге, Москве, Киеве и Харькове.

Результаты обескураживали: посыпались массовые аресты. «Десяток интеллигентов истрачивался, чтобы «выработать» одного рабочего, и этот рабочий потом либо ничего не делал, либо делал меньше, чем самый плохонький из интеллигентов, на него затраченных».

Однако постепенно начала подключаться провинция: «местная молодёжь, гимназисты, семинаристы оживлялись» и стали подключаться к пропаганде столичных студентов [Л.А. Тихомиров «Христианское государство и внешняя политика» М.: ФИВ, 2012, с.107-136].

Во время процесса «193-х» в 1873 г. «молодые пропагандисты (в большинстве вчерашние студенты) впервые оказались в тюрьме» [Т. Сабурова, Б. Эклоф «Дружба, семья, революция. Николай Чарушин и поколение народников 1870-х» М.: НЛО, 2016, с.121].

Министр Юстиции граф Пален писал о деятелях преступной революционной пропаганды: «к концу 1874 г. они успевают покрыть как бы сетью революционных кружков и отдельных агентов большую половину России. Дознанием раскрыта пропаганда в 37 губерниях» [«Факел» М.: Политиздат, 1989, с.92].

В 1875 г. «группа грузин и цюрихских студенток, бросив заграничные университеты», явилась в Россию для смены арестованным в 1874-м (процесс 193-х). Из этих приезжих было также обезврежено и осуждено «46 юношей и девушек», включая Г.Ф. Здановича – состоялся процесс 50-ти. Перед арестом, 19 июля 1875 г. Зданович (будущий масон) писал Иваново-Вознесенской группе: «посылаем книги, посылаем револьверы с патронами. Убивайте, стреляйте, работайте [т.е. пропагандируйте], бунтуйте».

Георгий Зданович считал, что студентам надо устраиваться работать и там пропагандировать, поскольку праздношатающиеся обеспеченные деньгами барчуки не могут убедить рабочих, вызывают подозрения, неприязнь, начинаются доносы. Бывает, что рабочие используют пропагандистов как источник денег. С другой стороны, загруженность работой уже не оставляет время для пропаганды и для интеллектуальных занятий [«Красный Архив», 1927, Т.20, с.186, 190, 197].

Поэтому, вопреки желанию Здановича, разумеется, только малая часть студентов могла последовать таким указаниям, а основная революционная агитация велась со стороны, а не изнутри рабочей среды.

Как вспоминает Фигнер, открыв школу в деревне Саратовской губернии в 1878 г., «мы не вели революционной пропаганды, читали книги только легальные, тем не менее на нас посыпались доносы». Священник писал о смене душевного настроения его паствы. «Народ стал дерзок и своеволен». Разумеется, такая цель и «влекла нашу молодёжь в деревню» [В.Н. Фигнер «В борьбе» Л.: Детская литература, 1980, с.73].

Сплошной вал арестов приводил к выбраковке наименее умелых, слабых, убеждённых, а оставшиеся приступили к разработке более успешной системы заговоров. Те из революционеров, которые избежали ареста, могли приступить к дальнейшему созданию партийных групп. Пополнения по-прежнему поступали из числа студентов, только их немногочисленные руководители постепенно выходили из юного возраста.

28 июля 1876 юрисконсультант III отделения обратил внимание «на хвастовство, исключительно присущее еврейской молодёжи, сколько-нибудь получившей образование, старающейся выказать себя в окружающей их среде людьми передовыми, сочувствующими так называемому подпольными агитаторами современному движению русского молодого поколения» [«Соблазн социализма. Революция в России и евреи» М.: Русский путь, 1995, с.97].

Об этом самомнении хорошо знают все историки революционного движения. Его хорошо раскрывают образы из книг Ф.М. Достоевского. «Диалектика «идеи бунта» неизбежно такова, что если Раскольников и ему подобные берут на себя такую высокую миссию – защитников униженных и оскорблённых, то неизбежно они должны считать себя людьми необыкновенными, которым всё дозволено, т.е. неизбежно кончить презрением к тем самым униженным и оскорблённым, которых они защищают» [С.В. Белов «История одной “дружбы” (В.И. Ленин и П.Б. Струве)» Издательство С.-Петербургского университета, 2005, с.21].

Закономерно, что советские литературоведы, стремившиеся представить Фёдора Достоевского более своим, нежели монархистом, ни в коем случае не желали видеть в студенте Раскольникове революционера, утверждая, будто путь убийств выбран им из дворянской гордости, не позволяющей ему заниматься мелким заработком. В действительности Достоевский называл своего героя разночинцем из мещан, с чем советские интерпретаторы не считались, отрицая антинигилистическое направление романа и доходя до таких несусветных подтасовок, как заявление о многих народовольцах и большевиках, «которые не гнушались уроками и литературной подёнщиной» [Е.Ф. Книпович «За 20 лет» М.: Современник, 1978, с.130-131].

В действительности все партийные руководители сосредотачивались на революционной деятельности, живя за счёт своих буржуазных и иностранных спонсоров или грабежей – совсем как персонаж Достоевского, они не разменивались на такие мелочи как подработка ради куска хлеба, выбирая вместо того заниматься переустройством всего человечества.

Подёнщиной могли заниматься студенты из низшего звена партийной иерархии, но могли и не заниматься. Существовала система вовлечения в террористическую деятельность таких неприкаянных молодых людей, не желающих идти на службу и куда-то пристраиваться. Как романтика Александра Грина, болтающегося без дела и без средств к существованию, приютили революционеры и в качестве оплаты толкали на путь политических убийств, наглядно описывает в его биографии А. Варламов.

А.С. Грин в 1902 г. дезертировал, в 1903-м был судим за пропаганду среди солдат севастопольской крепостной артиллерии. Затем Грин писал рассказы, изображая убийц-революционеров безукоризненно честными героями, а агентов полиции трусливыми негодяями.

Из числа таких молодых людей, попавших в партийное рабство и совершавших теракты по принуждению, был автор покушения на генерала Ренненкампфа [В.Н. Эдлер фон Ренненкампф «Воспоминания» М.: Посев, 2013, с.35].

Тот же Л.Э. Шишко покинул Технологический институт, не задержался в народных учителях и предпочёл нищебродствовать с революционной сектой, кающейся перед народом за принадлежность к дворянству. «Друзьям нужда казалася забавой», – описывал их быт в стихотворении Лев Тихомиров. Они устраивали ненадолго слесарную, а потом кузнечную мастерскую, только для пропаганды [«Памяти Леонида Эммануиловича Шишко», Издание ПСР, 1910, с.4-11].

Даже в малоумном толстовском опрощении и то было несравненно больше смысла, т.к. оно подразумевало действительные регулярные трудовые занятия над землёй или сапожным ремеслом. Революционеры же занимались пропагандой и убийствами.

Отец Сергея Эфрона Яков Константинович, 1854 г.р., еврей из Ковно, вошёл в «Народную волю» после поступления в Московский университет. Был активным конспиратором и убил т.н. “провокатора” (хотя в то время полиция не использовала внутреннюю агентуру). С возрастом отошёл от революционной деятельности [Г.С. Эфрон «Дневники» М.: Вагриус, 2007, Т.2, с.349].

Студент Саул Абрамович Лисянский, повешенный в 1886 г., готовил ограбление почтового поезда, а при аресте застрелил околоточного надзирателя [А.П. Бородин «Пётр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус» М.: Алгоритм, 2013, с.360].

Пропаганда («работа», как её тогда называли) велась конспиративной организацией путём раскидывания прокламаций «Народной воли». Их подбрасывали в общественные места, библиотеки, университеты и даже гимназии. Историки делают вывод, что именно «молодёжь» «составляла основной контингент читателей» их продукции [Ю. Сафронова «Русское общество в зеркале революционного террора. 1879-1881 годы» М.: НЛО, 2014, с.175].

11 октября 1878 г. граф И.И. Воронцов-Дашков видел в террористах «недоучившихся мальчишек, у которых нет почвы под собой» [Д.И. Исмаил-Заде «Граф И.И. Воронцов-Дашков. Наместник Кавказский» М.: Центрполиграф, 2005, с.217].

Советник Лорис-Меликова, генерал Р.А. Фадеев писал про революционную партию: «подростки, составляющие её реальную силу, просто обмануты». Д.А. Милютин в дневнике 10 января 1881 г. называл Делянова и Победоносцева ядовитыми пессимистами, «в глазах которых студенчество представляется в виде толпы извергов и негодяев, с которыми ничего не поделаешь». Однако и оппонент Победоносцева Милютин в одной из записок называл революционное движение в России – «это шайки недоучившихся юношей» [П.А. Зайончковский «Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880-х годов» М.: МГУ, 1964, с.194, 278, 361].

Еврейские обманщики продолжают повторять выдумки, будто власти распускали слухи, что Царя 1 марта 1881 г. убили евреи, и так возникли погромы (вот где, воистину, ложь которая не хочет умирать). Как на деле организовывали погромы видно из следующего описания, что в Варшаве «как из-под земли выросли группы подростков разбойного вида». То, что Царские власти совсем не причём, показывает описание погромов уже в 1940 г.: «банды подростков крушили и грабили еврейские магазины», казалось, что немцы хотят «показать миру, что им приходится защищать евреев от поляков» [И. Ольчак-Роникер «Корчак. Опыт биографии» М.: Текст, 2015, с.76-77, 489].

Связь между революцией и погромами уже устанавливалась в соответствующей статье «Еврейские погромы и национализм», но появление новых лживых антимонархических публикаций заставляет давать им ответы.

Так, незнание того, что именно студенты были ответственны за основную террористическую и революционную пропагандистскую деятельность, приводит к тому, что идеализирующие противников Самодержавия историки-либералы не могут понять «почему «охотнорядцы» с невероятным ожесточением набросились на тех, кто считался их защитниками перед властями? Как могли работяги напасть на своих «друзей по идее»?» – на студентов в 1876 г. в Москве. Соавторы биографии Павла Милюкова не без основания отметили, что известный историк Власовского движения К.М. Александров пишет о деятелях эпохи Империи публицистику на уровне википедии, но сами часто прибегают к таким же примитивным обобщениям, не желая вникать в закономерность отвержения рабочими-монархистами студенческих деструктивных и попросту неумных идей и затей [Г. Чернявский, Л. Дубова «Милюков» М.: Молодая гвардия, 2015, с.11, 37].

Осенью 1882 г. довольно крупные студенческие волнения происходили в Казани и С.-Петербурге, а потом распространились на Ярославль, Киев и Харьков. Они были вызваны исключением студента в Казани, который после лишения стипендии за невыдержанный экзамен оскорблял ректора и пытался его бить. Солидарность среди таких друзей по “идее” не может не вызвать неприязни [«Всемирная иллюстрация», 1882, №724, с.346].

Пощёчины такие студенты раздавали ректорам, преподавателям, инспекторам.

К 1884 г. в Киевском университете студенчество «всецело пренебрегало» наукой, занимаясь устройством беспорядков. Поступившие в университет при допросах выказывали неспособность изложить показания на бумаге, делали элементарные «ошибки в правописании», зато университет был полон прокламациями [В.Д. Новицкий «Из воспоминаний жандарма» М.: МГУ, 1991, с.133-134].

Осенью 1888 г. 18-летний В.И. Ульянов в Казани вступил в один из кружков, основанных Н.Е. Федосеевым (1871 г.р.), который оказал влияние на молодёжные настроения в нескольких городах. В т. ч., «на прогрессивно настроенную молодёжь Вятской губернии». «В Кировском государственном архиве есть много документов, показывающих, что студенческая молодёжь, приезжая на каникулы в родные места, занималась распространением марксистской литературы». «В распространение «Искры» в Вятской и Пермской губерниях большую роль сыграл М.А. Безруков», который закончил реальное училище в 1900 г. В июле 1902 г. его арестовали при переходе границы [В.В. Наймушин «Заре навстречу» Кировское книжное издательство,1961, с.35-37, 42].

Опаснее полицейских для революционеров бывали сами рабочие и крестьяне. В 1895 г., в начале агитационной деятельности Дзержинского, рабочие завода Гольдштейна избили его за пропаганду: «мне нанесли ножевые раны по правому виску и голове». Естественно, Феликс сильно озлобился после такого приёма: «пусть капитализм шагает как можно быстрее и разрушит эту варварскую крестьянскую Русь и усилит нашу рабочую партию» [Ф.Э. Дзержинский «Я вас люблю…» М.: Кучково поле, 2007, с.14, 144].

Всю мощь и убийственное бесплодие разрушительной программы экстремистов сознавали симпатизирующие им либералы. Известное Приютинское братство к 1886 г. признавало следующую аксиому: «русская молодёжь давно уже чувствует, что так нельзя жить. И под влиянием этого сознания она набросилась на существующую жизнь и хотела её насильно уничтожить». Насилие и уничтожение – такие лозунги вышиты на молодёжном революционном знамени. Князь Шаховской к этому добавлял: «Я думаю, что революционное движение в России, как такое общее дело лучшей [!] части молодёжи, кончилось, и молодёжь чувствует, что и так – убивая и стремясь убийством [!] уничтожить [!] теперешнюю жизнь [!], стремясь в сущности лишь к водворению или уничтожению некоторых временных форм – ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ» [Г.П. Аксёнов «Вернадский» М.: Молодая гвардия, 2010, с.43].

Лев Тихомиров в 1888 г. выпустил брошюру с объяснением, почему считает ошибочной идею революции: «я писал программы в двадцать лет: теперь, когда мне почти сорок, я был бы весьма плохого о себе мнения, если бы побоялся своих двадцатилетних сочинений или не умел сказать ничего умнее их». Он считал тем более важным выступить против революционных идей открыто, поскольку «это обычное явление: многие, достигшие некоторого опыта и возраста, перестают верить в свои прежние основы и мечты – но молчат! Они не делятся опытом с молодёжью».

Более того, Тихомиров выступил с разоблачениями финансирования террористов конституционной либеральной лигой. Использование студентов в качестве пушечного мяса, пролагающего путь к власти для профессоров и земцев, сугубо разрушительным для монархического строя путём, ослабляющим лучшие национальные силы, требовало всяческого противодействия, когда «безнациональное и антинациональное западничество издавна и столь же естественно смотрело на молодёжь как на главную, самую удобную для воздействия среду», неопытную, бунтливую, внушаемую [Л.А. Тихомиров «Критика демократии» М.: Москва, 1997, с.29, 234, 561].

В августе 1888 г. П. Аксельрод в письме к П. Лаврову беспокоился о влиянии на молодёжь отречения Тихомирова от революции, его пугал вероятный «переход заметной части молодёжи на сторону Тихомирова, который, в моих глазах, отнюдь не продажный ренегат, a несчастная жертва нашего славянофильского социализма, словом, народничества» [«Из архива П.Б. Аксельрода» Берлин, 1924, с.34].

В книге Троицкого приведены полные списки осуждённых в 1880-1891 гг., по которым можно наблюдать колебание возраста в среднем между 20-27 годами. Вполне вероятна поэтому реакция фельдмаршала И.В. Гурко на террор: «сошлю, повешу сотню студентов» [Н.А. Троицкий ««Народная воля» перед царским судом» Издательство Саратовского университета, 1971, с.11].

В январском 1895 года обращении к Государю Черниговского земского собрания говорилось: «мы всегда с негодованием относились к крайним увлечениям молодёжи, особенно к таким, которые доходили до преступных насилий» [В.М. Хижняков «Воспоминания земского деятеля» Пг.: Огни, 1916, с.206].

11 декабря 1895 г. И.Л. Горемыкин докладывал Императору Николаю II, что усиление брожения среди рабочих связано с агитацией кружка социал-демократов, состоящего «как из лиц интеллигентных, преимущественно учащейся молодёжи, так и распропагандированных ими рабочих» [«Ленин. Петербургские годы» М.: Политиздат, 1972, с.120].

В феврале-марте 1899 г., когда в Совете Министров разделились мнения насчёт применения к студентам силовых методов, защитники студентов, недостаточно зная историю революционного движения, недооценивали их мотивы и опасность.

31 марта 1899 г. издатель Алексей Суворин иронически записал: «просвещённое самодержавие, почти два месяца юношество борется с правительством» [А.С. Суворин «Дневник» М.: Независимая газета, 2000, с.329].

Насмешку следует направить на меру просвещённости молодёжи и неуместность направления её энергии. В советском издании дневника в 1923 г. слово «юношество» из этого предложения намеренно было исключено, избавив тем словесную конструкцию от всякого смысла.

Само по себе наличие множества студентов, разумеется, не является причиной революционной активности. Самое важное – кто и как направляет их в сторону революции – надо выявить технику управления.

Чисто статистически здесь ничего не доказать. К примеру, у историка с подмоченной репутацией после ряда неудачных полемик и трудов появились утверждения, что «эффект “молодёжного бугра” способен вызвать революцию даже в относительно благополучной стране». Вершина бугра приходится в России на 1901-1902 годы – 30% молодёжи 15-24 лет к взрослому населению. «Дополнительного изучения требует вопрос о политической активности крестьянской молодёжи в ходе начавшихся в 1902 г. крестьянских восстаний» [С.А. Нефёдов «”Молодёжный бугор” и первая русская революция» // «Социс», 2015, №7, с.141-142, 146].

Влияние такого бугра следует учитывать при расчёте потенциала мятежа, но важнее влияние продвигаемых идей и конкретные организационные меры пропаганды и террора.

Убитый в 1901 г. террористом министр народного просвещения Н.П. Боголепов боролся с «произволом студентов», «изгонявших из аудиторий преподавателей, создававших своими экстремистскими выходками с химическими веществами угрозу жизни учащихся». За эту борьбу министр и был убит одним из студентов [Т.Б. Перфилова ««Учёное сословие» в России в правовом пространстве уставов Императорских университетов» Ярославль: ЯГПУ, 2014, с.376].

В противостоянии между Самодержавием и революцией, как в данном случае точно подмечено автором, не монархисты, а их противники, были идейным воплощением произвола и самосудно погромного смертоубийства.

Н.П. Боголепов ещё в декабре 1894 г. писал в дневнике, что количество высланных студентов в процентах по факультетам совпадает «с тем, сколько профессоров-агитаторов существует по факультетам», особенно выделяя роль Милюкова, который «становится вдохновителем тайных студенческих обществ». Вредную агитацию среди студентов вёл и Вернадский. Дневники будущего министра народного просвещения дают точные представления о негативной роли интеллигенции в создании революционных настроений [«Русский Архив», 1913, Т.141, с.14, 43, 53].

Н.П. Боголепова выдвинул на министерский пост после смерти И.Д. Делянова Великий Князь Сергей Александрович, убитый террористами позднее. Сам граф Делянов, по воспоминаниям Е.А. Боголеповой, называл Государю желаемым своим преемником её мужа. Будучи министром, Н.П. Боголепов докладывал Императору, что студенческие беспорядки 1899 г. вызываются «общей малой культурностью» интеллигенции [«Русский Архив», 1906, Т.122, с.363, 392].

Как отмечают биографы П.Н. Милюкова, их герой, содержавшийся в тюрьме во время убийства министра Боголепова, имел основания опасаться обвинений в подстрекательстве к совершившемуся убийству в выступлении перед студентами, собравшимися по поводу смерти в Париже П.Л. Лаврова. Милюков посещал нелегальные собрания, организованные студентами, с привлечением нескольких рабочих. На таких собраниях Милюков подталкивал студентов к террористическим актам, приводя им в качестве примера деятельность народовольцев [А.В. Макушин, П.А. Трибунский «Павел Николаевич Милюков: труды и дни (1859-1904)» Рязань, 2001, с.256-257].

Отчим А.А. Блока особо выделял роль студентов в подрыве правопорядка: «стоял на стороне царя, его слуг и войска и испытывал враждебные чувства к революционно настроенной оппозиции, а в особенности к студентам» [М.А. Бекетова «Воспоминания об Александре Блоке» М.: Правда, 1990, с.316].

Описывая очередные студенческие беспорядки в феврале 1902 г., бывший адъютант московского генерал-губернатора пишет, что студенты «страшно добивались» вызвать беспорядки на фабриках, но это им не удалось, и некоторых из подстрекателей рабочие задерживали и сдавали в полицию [В.Ф. Джунковский «Воспоминания 1865-1904» М.: Издательство им. Сабашниковых, 2016, с.621-622].

Обе враждующие стороны отлично сознавали, кто составляет действительную движущую силу революции. Так, лидер лишь по наименованию рабочей партии Ленин в феврале 1905 г. объяснял: «в России людей тьма, надо только шире и смелее, смелее и шире, ещё раз шире и ещё раз смелее вербовать молодёжь», их надо «с отчаянно быстротой объединять и пускать в ход», не боясь «их неопытности и неразвитости» [С.В. Тютюкин, В.В. Шелохаев «Марксисты и русская революция» М.: РОССПЭН, 1996, с.80].

Советские историки излагали порядок революционного процесса так: в Петербурге, Москве, Харькове и других городах в начале 1901 г. прошли «политические выступления рабочих со студентами. В 1902 г. рабочий класс выступил уже как самостоятельная политическая сила». Но совершенно нигде такая самостоятельность на наблюдается, что можно проверить по любой губернии и городу. Затем партийные писцы повторяли преувеличения Ленина, будто «только волны массовой стачки» рабочих «пробудили широкие массы крестьянства от летаргического сна» [В.Г. Тюкавкин, Э.М. Щагин «Крестьянство России в период трёх революций» М.: Просвещение, 1987, с.65, 71].

Определённое провокационное влияние тут есть, но можно говорить и про обратное влияние крестьянских выступлений, а главное – студенческих, и всего важнее – рассмотреть руководство интеллигенцией всеми этими движениями.

Историки, которые говорят о необходимости неидеологизированного подхода к источнику, сами показывают неспособность выйти за пределы советских интерпретаций. Так, в подготовленном И.М. Пушкарёвой сборнике «Трудовые конфликты» безосновательно и в полном противоречии с фактическими данными оказывается отброшенным на третий план первенствующее влияние интеллигенции на “рабочее движение”, зато неоднократно повторяется идиотский вымысел о развязанной Россией войне с Японией для устранения опасности пролетарских протестов. Обильное воспроизведение лживой советской пропаганды сочетается с ссылками на маргинальную публицистику С.Г. Кара-Мурзы. В подобной бессмыслице теряются такие существенные материалы, каков доклад Святополк-Мирского за 1901 г. про то как «горсть молодёжи» руководит «массой» рабочих [«Трудовые конфликты и рабочее движение в России на рубеже XIX-XX вв.» СПб.: Алетейя, 2011, с.166].

Ю. Мартов писал, что Ленин в книжке «Что делать» за 1902 год «обобщил и возвёл в принцип специфические условия развития русской социал-демократии, зародившейся в кружках буржуазной (по происхождению) интеллигенции в стороне от рабочего движения», причём в этом схема Ленина не отличалась от эсеровской политики – обе партии были сугубо интеллигентскими. Когда ещё одна социалистическая партия, Бунд, объявляла себя единственным представителем еврейского пролетариата, Троцкий от РСДРП настаивал, что он также считает себя представителем еврейских рабочих, сам таковым не являясь, будучи самозванцем в качестве рабочего, цепляющимся, однако, за принадлежность к еврейству [«Пролетарская революция», 1921, №2, с.28-29, 32].

17 апреля 1902 г. Владимир Крутовский писал в Красноярске: «дети начали протестовать. В Железнодорожной школе ребята в виде протеста пожелали убрать сторожа и лучше кормить – там интернат – повыбили 60 стёкол, переломали столы, сожгли у сторожа часть одежды». 24 июля 1902 г. снова революционные акции проводят одни дети: «на Столбах опять была целая политическая демонстрация. Арестовали 10 человек, но из них уже 7 выпущены, 100 человек переписано. В общем, глупая детская шутка, и характерная для наших мест». Осенью 1902 г. по поводу молодёжных волнений приезжал поговорить со студентами, созванными со всей Енисейской губернии, заместитель министра внутренних дел Святополк-Мирский. Каждый студент получил прогонные для встречи и рубль суточных [А.В. Броднева «Кто Вы, доктор Крутовский?» Красноярск, 2014, с.75, 79, 82].

Не соглашаясь с самым точным суждением, что такие интеллигенты как Владимир Крутовский старательно готовили триумф большевизма, соавторы его биографии считают, ссылаясь на книги убийцы Кравчинского, что «лучшие умы молодёжи были увлечены народническими идеями». Что это были за умы видно из их же биографической работы. Коллектив под общей редакцией доктора медицинских наук В.И. Прохоренкова прославляет политические убийства, соглашаясь с листками «Земли и воли», в которых такие убийства назывались актом мести, самозащиты, подъёма на «нравственную высоту» (Н.А. Морозов). Убийство ещё «и один из лучших агитационных приёмов» [«Патриарх сибирской медицины» Красноярск: Класс плюс, 2014, с.36, 205].

Такие современные писатели, на словах озабоченные патриотическим воспитанием, способны при сугубо нигилистическом взгляде на подлинное развитие Империи, внушить неприязнь ко всей исторической России, противопоставив ей отдельные группы организованных убийц. Выход подобной литературы представляет отвратительное, но закономерное явление современной культурной жизни среди других образцов пропаганды “патриотизма”.

Милый сердцу нашим интеллигентам Степняк-Кравчинский в 1892 г. издавал в Англии брошюры о величайшей нравственной силе социализма. Величие это выражалось в следующем: «в политике мы – революционеры не только до прямого народного восстания, но до военных заговоров, до ночных вторжений во дворец, до бомб, до динамита». В программе газеты «Земля и Воля», представители революционного нравственного величия писали о желаемом: «изгнание, а иногда поголовное истребление всего начальства, всех представителей государства». Вполне солидарный с ними, террорист А.И. Ульянов ненавидел мирную спокойную жизнь в Симбирске и часто повторял: «я не верю в террор, я верю в систематический террор» [«Голос минувшего на чужой стороне» Париж, 1926, №3, с.230, №4, с.51-54].

Всё это воплотил большевизм. Не приходится удивляться поклонению Кравчинскому в стране победившего нацизма, где ежегодно прославляются советские победы величайшего преступного режима, и никого не смущают и не интересуют ни оккупационные преступления победителей, не отличающиеся от нацистских, ни участие настоящих «лубянских палачей» в качестве организаторов Нюрнбергского процесса. Главный обвинитель от СССР Роман Руденко и тот причастен «к массовым убийствам людей даже без имитации следствия и суда» [А.И. Ваксберг «Моя жизнь в жизни» М.: Терра-спорт, 2000, Т.1, с.226, Т.2, с.54].

Отделить победу 1945 г. от этих преступлений невозможно, как и всю революцию – от террора, на котором она основана. Обе попытки схожи своей пропагандистской лживостью в интересах советской антикультуры и демократической мифологии.

С иной, несоветской стороны, современные отъявленные либералы, по самодурству не желающие вникать в описываемое, лишь бы поскорее раскрутить развлекающую читателей событийную карусель, более всего помешанные на лживой революционной мифологии о еврейских погромах, оказываются способны одновременно и признавать, что ««Народная воля», устраивая взрывы царского поезда или Зимнего дворца, не думала о невинных жертвах», и находить положительные стороны в террористической деятельности Боевой организации эсеров. «Каковы были результаты его деятельности? Как ни странно, скорее положительные. Деятельность Азефа-революционера объективно способствовала переходу России к конституционной демократии в 1904-1905 годах» [В.И. Шубинский «Азеф» М.: Молодая гвардия, 2016, с.135, 336].

Таковы “лучшие” писательские умы нашего времени, подобные интеллигенции начала ХХ века.

Круг чтения натасканной на террор молодёжи оставлял желать лучшего. Как писал в 1898 г. Василий Розанов, политическое брожение комплектуется «исключительно адептами 16-27 лет», для обмана и возбуждения которых существует специальная радикальная литература, а именно «журналы для юношества», «детская история», «детская критика», художественная литература исключительно про юношей и для них, при полном отсутствии героев старше 35 лет [В.В. Розанов «Религия и культура. Статьи и очерки 1902-1903» СПб.: Росток, 2008, с.86-87].

В сообщении министру Плеве 3 мая 1903 г. саратовский губернатор П.А. Столыпин описывал последствиях агитации тех, ранних, “лучших” умов: поджоги, покушения на убийства, совершаемые крестьянами под влиянием ссыльного землевладельца: «местная крестьянская молодёжь, заражённая его идеями, слывёт у крестьян под названием «Ченыкаевских студентов»». Только крестьянская молодёжь, начитавшаяся прокламаций, «терроризирует большинство» верноподданных [П.А. Столыпин «Нам нужна великая Россия» М.: АСТ, 2013, с.356-358].

Про студентов в 1908 г. Столыпин писал, что руководство партии к.-д. использовало их для давления на правительство, как средство усиления своего политического влияния [Ф.А. Гайда «Власть и общественность в России» М.: Университет Дмитрия Пожарского, 2016, с.71].

Можно было бы подозревать, что государственные служащие использовали такие объяснения происхождения террора для прикрытия каких-нибудь личных просчётов или менее благоприятного положения дел, однако правительственные данные полностью подтверждаются всеми иными видами источников.

Представители не вполне дружественного к чиновничеству «Союза 17 октября» видели, что революционеры «насильно» втянули рабочих в свою политическую борьбу, используя их в качестве оружия устрашения и вымогательства. А относительно крестьян князь Волконский в 1-й Г. Думе объяснял, что малоземелье не вызывает аграрных беспорядков, их создают люди, наталкивающие одни слои землевладельцев с другими [В.В. Шелохаев «Партия октябристов в период первой российской революции» М.: Наука, 1987, с.92, 105].

Марксисткие историки не хотели соглашаться с антисоветчиками, что крестьяне не знали никаких «ценностей демократии». Но довод у них оставался один: «пропаганду этих ценностей в среде крестьянства постоянно вела демократическая сельская интеллигенция». К этому можно добавить: меньшевик П. Маслов вспоминал, что крестьяне соглашались с любым приезжим агитатором, эсером или социал-демократом, безразлично [П.Н. Зырянов, В.В. Шелохаев «Первая русская революция в американской и английской буржуазной историографии» М.: Наука, 1976, с.93, 107].

Вследствие того на последующих думских выборах крестьяне не отождествляли себя ни с одной из партий, предпочитая голосовать за беспартийных и видя в них выражение своей общности [Н. Селунская, Р. Тоштендаль «Зарождение демократической культуры» М.: РОССПЭН, 2005, с.155].

О приёмах и достижениях такой пропаганды с горечью писала в газету сельская учительница: «дайте народу читать что-нибудь другое, кроме дешёвых газет и прокламаций. А прокламаций у нас миллионы. Их не только разбрасывают по избам, а даже по пути в город, на кустах они развешаны. Мужики выписывают газеты, только справляясь с ценой: дёшевы – ну и выписывают. А смотрите, какая из этого растёт злоба» [«К.П. Победоносцев в воспоминаниях современников» М.: Институт русской цивилизации, 2016, с.59].

Едва ли можно согласиться с попыткой уравнять мифы интеллигенции и власти. Последняя, по некоторым мнениям историков, идеализировала настоящее России и закрывала глаза на проблемы страны, тогда как интеллигенция обещала райское благополучие после революции. Неуместность претензий к власти сочетается с заявлениями о том, будто у С.Ю. Витте не сложилась бюрократическая карьера, как и у всех реформаторов [А.А. Левандовский «Побег с вертикали» Псков, 2005, с.18].

В числе несчастных и гонимых властью обычно называют ещё Великого Князя Константина Николаевича, Лорис-Меликова и Столыпина.

Всё это очень смешно, т.к. карьеры Витте и Столыпина были редчайше удачными, а их уходы из правительства никак не связаны с тем, будто Царь не терпел реформаторов и предпочитал сохранять всё неизменным.

На эти претензии я уже отвечал в статье «Власть и общественность», показывая, какая разница существовала между фантазиями интеллигентов о благих силах сотен столпившихся во дворце депутатов и бюрократическими учреждениями, имевшими наиболее точное представление о России и постоянно анализировавшими статистические данные о положении в стране и собиравшими особые совещания специалистов по каждой возникающей социальной проблеме. Все многочисленные комитеты и совещания по трудным вопросам учреждал сам Царь.

Императора, правительство и чиновничество, следовательно, нет ни одной причины обвинять в идеализации страны: за раздражавшей интеллигенцию официальной лексикой, принятой в Империи, следует видеть реальную работу, какую покажет биографическое исследование любого из царских сановников.

Проблема, очевидно, в слабой изученности власти, в перекосе восприятия, какой создаёт однотипная бестолковая литература о Витте и Столыпине, оставляя в искажении и забвении остальных министров.

С большим основанием следует говорить не о мифологической идеализации России имперскими властями, а скорее о частичном подпадении чиновников под агитацию интеллигенции о вымирающем народе, экономическом кризисе и других постулатах, дающих революции оправдание и обоснование. Чиновники жили в среде интеллигенции и читали создаваемую ею литературу, подпадали под её воздействие, что замечают исследователи.

Но влияние это шло в обе стороны и не изменило общей расстановки сил идеологического противостояния. Чиновники, наряду с военными, до последних дней Империи продолжали быть, наряду с военными, первыми врагами радикальной интеллигенции.

Интеллигенция вела пропаганду не столько ценности демократии, сколько погромной важности пожаров и убийств. Зимой 1902 г. «дед мой сообщил мне, что все эти пожары, как слыхал он на селе, производят “скубенты”». По легенде среди крестьян, они выпускали из трубок огненных змеев. О политическом движении не было и речи. Часть пожаров списывали на единичную месть и неосторожность. Затем «начали носиться слухи, и довольно упорные, что поджоги производят не местные люди, а какие-то сторонние и что какие-то молодые люди в виде странников, нищих, ходят по сёлам, раздают народу какие-то книжки возмутительного содержания; что народ, начитавшись подобных книжек и наслушавшись речей агитаторов, ждёт только весны, чтобы начать действовать». Одного такого «молодого человека» автор воспоминаний о погромах 1902 г., не со слов крестьян, а лично видел среди них, когда бунт был подавлен губернатором. Тот был сначала переодет в портного, а будучи пойман – носил мужичью свитку. «Конечно, это был не единственный молодой человек. Ходило их в ту зиму немало, то в виде портных, как у меня, то под видом офеней [торговцев книгами] и тряпичников». Точно так и в соседнем уезде, в 30 верстах поодаль в той же Полтавской губернии, «движение это было организовано, как говорили потом, студентом А., жившим всю ту зиму в имении своей матери, якобы для поправления здоровья, а в сущности занимавшимся политическим воспитанием крестьян и приготовлением их к весеннему выступлению». Этого студента потом арестовали, сослали, и он попал в психлечебницу. Опять-таки, крестьяне говорили про фальшивые грамоты, «генерал развозил по волостям такой приказ от царя» – приказ требовать хлеба от помещиков. Помимо генералов, разъезжали с такими приказами мнимые урядники. Пойманы были не только студенты, но и городские мальчики 16-17 лет, кузнец из города и ученик земского училища [«Исторический вестник», 1908, апрель, №112, с.164-186].

Мать будущего сталинского пропагандиста Ч.А. Бронтман участвовала в революционном движении с 16 лет, с 1901 г., потом оказалась в ссылке с Я.М. Свердловым [Л.К. Бронтман «Военный дневник корреспондента «Правды». 1942-1945» М.: Центрполиграф, 2007, с.459].

В 1900-1902 годах само «слово “студент” было подозрительным по революционности» [Митрополит Вениамин (Федченков) «На рубеже двух эпох» М.: Отчий дом, 1994, с.115].

Н.А. Семашко называл студенчество барометром революции, их активность определяла её приближение [В.А. Бажанов «Н.А. Васильев и его воображаемая логика» М.: Канон+, 2009, с.35].

При чтении бесчисленных свидетельств о студентах, собранных ранее в статье «Репетиция революции», возникает вопрос о том, кто стоял за столь масштабным молодёжным движением 1902 г.

Ввиду безусловно выясненных данных о революции А. Мильнера в феврале 1917 г., естественно допустить, что и необычный взрыв 1902 г. подпитан английскими деньгами. Точно этого пока никто не доказал, но современники подозревали относительно 1905 г.: «чьё золото, если не английское, разливалось неистощимой волной по революционным организациям, всюду пробуждая зверство и мятеж?» [М.М. Арцыбашев «Грядущая гибель России» СПб.: Тип. А.С. Суворина, 1908, Ч.1, с.16].

В «Русском Инвалиде» в 1905 г. была напечатана телеграмма из Парижа «об англо-японских миллионах, употреблённых на подкуп русских либералов для возбуждения беспорядков среди рабочих» [«Вестник Европы», 1906, Т.1, с.796].

Некоторая причастность англичан к революции 1905 г., насколько она теперь поддаётся установлению, показана в статье «Альфред Мильнер. Великий колониальный проконсул».

В любом случае, самые компетентные современные историки осведомлены, что бунты марта 1902 г. по данным полицейских экспертов и материалов следствия произошли «под влиянием хорошо проведённой политической агитации», а не из-за снижения уровня жизни, как полагают приверженцы отсталых пропагандистских концепций системного кризиса. Наблюдается «прямая связь между быстрым экономическим ростом и политической нестабильностью» [Б.Н. Миронов «Страсти по революции. Нравы в российской историографии в век информации» М.: Весь Мир, 2013, с.44, 63].

«Белые воротнички находились в авангарде протестных движений и руководили всеми партиями». Оппозиционная интеллигенция создала в России искусственные представления о кризисе в состоянии экономики и политического строя, настраивая население в пользу революционного насилия [Б.Н. Миронов «Благосостояние населения и революции в имперской России XVIII — начало XX века» М.: Весь Мир, 2012, с.537, 570].

Многочисленные оппоненты Бориса Миронова с совковыми оттенками мысли в упор не видят даваемых им самых существенных объяснений, не к месту обращая внимание на третьестепенные или прямо ошибочные указания на недостаток у Императоров мудрости и терпимости, которые, конечно, не дают нужных ответов [«О причинах Русской революции» М.: ЛКИ, 2014, с.202].

Независимый от внушений революционной пропаганды американский историк приходит к наблюдению, что согласно источникам «крестьянская беднота довольно вяло участвовала в восстаниях». Губернатор П.А. Столыпин в письме министру Дурново отметил, что активными участниками были крестьяне зажиточные [С. Уильямс «Либеральные реформы при нелиберальном режиме. Создание частной собственности в России в 1906-1915» М.: ИРИСЭН, 2009, с.99-100].

Выдуманного марксистскими историками перелома в пользу руководящей роли рабочих в революционном движении за 1902 г. не видать. 12 декабря 1904 г. В.А. Янов дал показание следствию, которое историк использует следующим образом: «студенты, земцы, другие общественные деятели выставляют свои требования, и лишь рабочие остаются безучастными» [«Вопросы истории», 2015, №7, с.45].

После 9 января 1905 г. в Одессе «рабочие оставались глухи» к призывам социал-демократических организаций: «прогоняли агитаторов, приходивших в мастерские звать их к забастовке», а в железнодорожных мастерских «рабочие даже помогали полиции арестовывать товарищей». Но постепенно обману поддавалось всё большее число рабочих [К. Фельдман «Потёмкинское восстание (14-25 июня 1905 г.). Воспоминания участника» Л.: Прибой, 1926, с.5-6].

«Подстрекаемые деятельными агитаторами, тысячи рабочих устрояют поголовные стачки и, подчас насильственно требуя себе увеличения платы, отказываются от своего труда; крестьяне волнуются под влиянием таких же «радетелей»» [Е.П. Аквилонов «Христианство и современные события» СПб.: Тип. М. Меркушева, 1905, с.1].

Советские сочинители истории рабочего класса в 1981 г. не скрывали: «центральной проблемой изучения» революции «стала проблема гегемонии пролетариата» – это, воистину, проблема, ибо никакого гегемона пролетариата никогда не существовало. «Анализ резолюций, принятых студентами на сходках, собраниях и митингах в начале 1905 г., показывает, что в большинстве из них признавалась руководящая роль рабочего класса в революции».

Проблема, опять в отсутствии революции в начале 1905 г. И как это рабочий класс, интересно, руководил бы студентами? Резолюции о рабочих были такими же лживыми, как сочинения советских историков, потому что студентам надо было изобразить себя не хулиганствующими малограмотными бездельниками, а исполнителями народной воли. Вот и пристёгивали к себе рабочих, ставили даже над собой.

Историки приводили заведомо фальшивые данные, будто «к 1905 г. рабочие составляли около 61 %» в РСДРП, со ссылкой на перепись членов партии, проведённую в 1922-м (!) году – неуместней и ненадёжней не придумать. Хотя сам Ленин называл не рабочих, а студенчество «авангардом демократических сил», ведущих настоящую борьбу с Самодержавием. Студенты предоставили рабочим революционную трибуну, как выразился Ленин о центрах революции в зданиях университетов [«Рабочий класс в период первой российской революции 1905-1907 гг.» М.: Наука, 1981, с.20, 58, 110, 173, 385].

В.А. Офицеров в специальной статье по материалам переписи членов РКП (б) 1922 г. указывает на совершенно ненадёжный, заведомо обманный характер приписки принадлежности к рабочему классу в данной переписи. В частности, 45% партийных московских служащих отнесли себя к рабочим до 1917 г., а проверка показала, что после 1917 г. едва ли 10% рабочих от станка стали партийными служащими. Рабочие не годились для руководящей работы [«Исторические записки» М.: Наука, 2008, Вып. 11 (129), с.58, 61].

Не видно, чтобы изложенный расклад сильно менялся с годами. Революционная партия Украины была организована в феврале 1900 г. в Харькове на съезде украинских студенческих организаций [А. Север «Бандера и бандеровщина» М.: Алгоритм, 2014, с.45].

Весной 1902 г. изгнанный из семинарии Симон Петлюра состоял в РУП, члены которой в Полтавской губернии «активно занялись агитацией, собирали митинги, провоцировали бунты» – весьма крупные бунты. Прошло 15 лет, и Петлюра, как потом сознавался Винниченко, вошёл в состав украинского правительства «смешно сказать, из-за отсутствия взрослых людей» в с.-д. партии [Ю.М. Сушко «Петля для Петлюры» М.: Центрполиграф, 2012, с.13, 48].

Генерал В.А. Мустафин писал о том же: «украинское социалистическое правительство, возглавляемое только что окончившим курс Политехникума инженером Голубовичем, почти сплошь состояло из недоучившихся студентов и семинаристов» [«Гетман П.П. Скоропадский. Украина на переломе. 1918 год» М.: РОССПЭН, 2014, с.454].

Так и основу нового большевицкого строя составили, по данным непосредственного наблюдателя, вовсе не рабочие, а «неустроившиеся семинаристы недоучившиеся студенты, писаря, фельдшера, школьные учителя, фармацевты, приказчики, конторщики, почтальоны, «квалифицированные» рабочие и всевозможный третий элемент. Из них-то и вербовался тогда основной кадр коммунистов» [И.А. Ильин «Статьи. Лекции. Выступления. Рецензии» М.: Русская книга, 2001, с.142].

12 декабря 1918 г. Михаил Пришвин писал: «есть такое мнение, что коммунисты деревенские везде молодёжь и такого типа, которые деревенскую работу не делали». Писатель даже источником классовой борьбы назвал борьбу отцов и детей [М.М. Пришвин «Дневники 1918-1919» СПб.: Росток, 2008, с.269].

Эта закономерность прослеживается через всю революционную борьбу и построение нового советского режима.

Среди последних изданий книга А.В. Ушакова «Интеллигенция и рабочие в освободительном движении России» (2011) довольно обстоятельно рассматривает роль студентов и их кукловодов с идеологическими ниточками в возбуждении рабочих к смуте в 1895-1904 годы. Но эту книгу нельзя назвать вполне объективной ввиду нередкой склонности автора к несуразному вздору вроде того будто отлучение Льва Толстого от Церкви произвели дабы натравить на писателя убийц-черносотенцев и устранить опасность для Престола. Этот глупый пассаж является прямым пересказом воспоминаний В.Д. Бонч-Бруевича об устных рассуждениях Ленина. Причём современный поклонник ленинского учения проигнорировал ошибочность даже форм выражения мысли, того, что понятие чёрной сотни возникло только в 1905 г. и оно не может быть применено к более раннему времени, что лишает смысла повторять точно такую фразу, даже если Ленин и произносил подобную дурость в иных выражениях.

Наличие множества подобных неправильных представлений поддерживается из-за непонимания источников, перекосов в их подборе. Потому оценки противостояния власти и интеллигенции чаще всего бывают ошибочны. С 1976 г., когда вышло советское издание книги Анатолия Ушакова «Революционное движение демократической интеллигенции в России 1895-1904», сдвигов в лучшую сторону сделано недостаточно, а та же тема за следующий период времени малопочтенным товарищем не раскрыта: в 2003 г. он выпустил книжку «Рабочий класс и рабочее движение в Москве в конце ХIХ – начале XX в».

Под влиянием пары А.В. Ушаков – В.И. Ленин и другие историки переворачивали оценки разворачивавшегося противостояния в пользу революционеров, повторяли, будто под влиянием рабочих росли беспорядки среди студентов, а не наоборот [Г.И. Щетинина «Идейная жизнь русской интеллигенции: конец XIX – начало ХХ века» М.: Наука, 1995, с.195].

Оппонируя советскому вранью, зарубежные исследователи поступали правильно, когда подчёркивали весьма слабое влияние РСДРП на рабочих. Однако, если взять книжку французского историка Мартина Малия «К пониманию русской революции» (1980), то кроме обозначенного момента с рабочими, показанного на различных примерах за разное время, все прочие объяснения, при относительном превосходстве над коммунистическим пониманием революции, оказываются неудачны из-за поверхностного подхода к государственной политике Российской Империи, сводящегося на указания несовпадений с политикой Бисмарка.

К позднейшему неудовольствию А.В. Ушакова, совершенно справедливо Г.А. Энгель в воспоминаниях (1925) утверждал, что только вслед «за студенческим движением и в подготовленной им атмосфере возникло и стало расти политическое движение рабочих» [«Новое о революции 1905-1907 гг. в России» Л.: ЛГУ, 1989, с.18, 22].

Так, в Томске сотни студентов проводили демонстрации 18 и 20 февраля 1903 г. Социал-демократическая газета утверждала, что только «в конце» 20 февраля из студенческой демонстрация превратилась «скорее в рабочую» [«Прометей» М.: Молодая гвардия, 1971, Т.8, с.314-315].

Как узнавал директор Департамента Полиции А.А. Лопухин, после 9 января 1905 г. студенты в Томске распространяли гектографированные воззвания и созвали рабочих на собрание в честь Татьяниного дня. На организованном таким образом революционном митинге «преобладали студенты и рабочие», студенты пытались заставить рабочих устроить забастовку по всей линии железной дороги в Сибири. А после беспорядков 17 октября основной жертвой казаков, как писали в листовках РСДРП, оказалась толпа «гимназистов, гимназисток, реалистов» [«Красный Архив», 1939, Т.97, с.127-128, 135].

В Москве, по воспоминаниям С.И. Черномордика, в 1903 г. «удалось создать из студентов и курсисток довольно крепкий технический аппарат» организации РСДРП. Так обстояло всюду по воспоминаниям всех участников революционного движения: в Ревеле, Воронеже, Костроме, Саратове, где угодно. В Харькове, вспоминал С.И. Гусев, он пытался найти хоть кого-то «из студентов, чтобы через них связаться с рабочими», но не найдя нужных студентов, опасаясь ареста, покинул город, так и не прочитав рабочим доклада о 2-м съезде РСДРП, состоявшемся летом 1903 г. [«Дайте нам организацию революционеров…» М.: Политиздат, 1987, с.373, 529].

В Сибири также в социал-демократическом союзе «главную опору организации составляли на самом деле не рабочие, а революционная интеллигенция, да учащаяся молодёжь». В начале 1905 г. во всей Сибири под их влиянием находилось около двух сотен рабочих. Как признавали сами с.-д., революционная раскачка 1905 г. производилась не силами их организации, а всех сил радикальной интеллигенции вне единых партий. Социал-демократы часто выступали на собраниях, устраиваемых либералами. 17 января 1905 г. в Красноярске при попытке организовать протест среди рабочих, отказывавшиеся покидать мастерские «подвергались насилию» [«Обзор революционного движения в округе Иркутской Судебной Палаты за 1897-1907» СПб.: Сенатская типография, 1908, с.10-16].

Д.Ф. Трепов выразил ту же закономерность, когда написал Императору 24 сентября 1905 г.: революционные круги устраивают «из студенческих сходок народные митинги для широкой пропаганды революционных идей» [«Исторический архив», 2003, №4, с.179].

По такой схеме и будет устроен февраль 1917 г., раздутый из мероприятий подростков и студентов.

К годовщине 9 января революционные сочинители описывали организаторов протестных бунтов в таком порядке: «студент бросил книги, рабочий – верстак, и пахарь забросил посевы, и красное знамя взвилось как маяк!». Основные уличные схватки казаки вели с вооружёнными револьверами студентами [«Байкал», 1906, №1, 5].

Свидетель с правой стороны указывал: «студенчество обратилось в революционную армию; гимназисты и гимназистки бредили забастовками». «Повсюду шныряли подстрекатели и совратители, преимущественно, конечно, молодёжь» [П. Полежаев «За шесть лет (1906-1912)» С.-Петербург, 1912, с.3].

Это вполне естественно, если взять во внимание типовой молодёжный экстремизм: «в самой молодой возрастной группе (16-17 летние)» «уровень нетерпимости к другим этносам и конфессиям в 2-3 раза выше, чем у респондентов старших возрастных групп» [«Вера. Этнос. Нация. Религиозный компонент этнического сознания» М.: Культурная революция, 2009, с.31Религио].

В пору существования Российской Империи всюду замечалась та же связь между молодостью и политическим экстремизмом.

Про А.М. Ремизова близкие писали: «в молодости А.М. принадлежал к революционной интеллигенции, в более зрелые годы он был вне политики» [Н.В. Резникова «Огненная память. Воспоминания об Алексее Ремизове» СПб.: Пушкинский Дом, 2012, с.105]

Тот начальный революционный уклон дал Ремизову возможность точно охарактеризовать, по сути, весь левый терроризм: «у Савинкова не было никакой подготовки и никаких познаний, нужных для «правителя государства». Вся жизнь ушла на организацию истреблений. Очутившись у власти, он ничего бы не выдумал, ничего бы не изобрёл: истребительный зуд истощил все его силы. Диктаторство Савинкова было бы самой безрассудной тиранией, какую только можно себе представить» [«Под созвездием топора» М.: Советская Россия, 1991, с.158].

Наблюдение полностью распространяется на власть коммунистов, научившихся на деле, а не в экономической теории, только убивать и деспотически повелевать.

И.А. Бунин в «Автобиографических заметках» передал, что С.А. Соколов-Кречетов (который в эмиграции будет просить Бунина написать хвалебный отзыв на литературные произведения П.Н. Краснова), ко времени революции 1905 г. писал такие стихи:

«Восстань! Карай врагов страны,

Как острый серп срезает колос!

Вперёд! Туда, где шум и крик,

Где плещут красные знамёна!

И когда горячей крови

Ширь полей вспоит волна,

Всколосись в зелёной нови,

Возрождённая страна».

Отсюда остаточный революционный характер писаний С.А. Соколова для Братства Русской Правды.

Обратившийся только в эмиграции к монархизму, Иван Ильин в 1905 г. написал «Бунт Стеньки Разина», изданный в «Донской речи» Парамонова под псевдонимом А. Иванов. Очень похоже на дебют со сказкой Л.А. Тихомирова. Пути Ильина направо способствовало изначальное непринятие им политических партий и негативное отношение к интеллигенции. Н.Н. Алексеев приписывал Ивану Ильину склонность к обличениям окружающих: он звал Московский университет, когда там работал, помойной ямой [«Новый журнал» (Нью-Йорк), 1958, №54, с.161-162].

Появлялись сообщения о том, будто на последнем курсе Ильин прямо-таки руководил «бунтарями» в Московском университете [«Владимирский вестник» (Сан-Пауло), 1960, №86, с.25].

Согласно его дневнику, до 11 октября 1905 г. Ильин был в стороне от борьбы и стачек, а с 13 октября председательствовал на митинге социал-демократов, одобрял речи рабочих, но выступления представителей РСДРП ему не нравились: «молодо», «демагогично». Не участвовал он ни в столкновениях студентов с монархистами на площадях, ни в попытке вооружённого восстания [А.М. Шарипов «Русский мыслитель Иван Ильин» М.: Деловой ритм, 2008, с.20-21].

Согласно другим редким воспоминаниям о его молодости, Ильин с вызывающей горячее восхищение чрезвычайной целеустремлённостью полностью отдался философии, что в будущем, когда революция повернула его вправо, дало ему сильнейшее интеллектуальное оружие. И.А. Ильин – «революционер-эсдек», «был на памятном съезде в Финляндии в 1905 году». «Молодая чета жила на гроши, зарабатываемые переводом: ни он, ни она не хотели жертвовать временем, которое целиком отдавали философии. Оковали себя железной аскезой». «Людей, друзей в их обиходе не было». Иван Ильин, «влекомый к чистой философии, возненавидел и право, и профессора по кафедре – Новгородцева, и сотоварищей. Всегда вдвоём – и Кант. Позднее Гегель, процеженный сквозь Гуссерля. И так не год, не два» [Е.К. Герцык «Лики и образы» М.: Молодая гвардия, 2007, с.240].

Позже, в эмиграции Иван Ильин самым лучшим образом отозвался о поведении Новгородцева после февраля 1917 г.: «он был весь – зоркость, тревога, отвращение». Как и для многих в партии к.-д., победа революции уничтожила симпатии к ней, но дала дополнительное понимание ценности монархического строя. Новгородцев закладывал «основы духовного понимания жизни, общественности и политики» [«Опыт русского либерализма. Антология» М.: Канон +, 1997, с.303].

Выдающийся социолог Питирим Сорокин видел одну и ту же картину, «кончая недавними революциями или перестройками таких больных режимов, как кубинский, корейский, южновьетнамский, японский и некоторые латиноамериканские. Подобно России, антиправительственным выступлениям там тоже предшествовали студенческие демонстрации и схватки с полицией, и точно так же полиция часто была не в состоянии справиться с этими демонстрациями» [П.А. Сорокин «Дальняя дорога. Автобиография» М.: ТЕРРА, 1992, с.60-61].

Эту закономерность следует продлить до самых последних лет, когда методика так называемой великой бескровной сохраняет действенную силу и обретает разнообразие приёмов в соответствии с современными средствами коммуникации. Хотя и такая революция всё равно приводит к насилию, попытки устранить лишние жертвы имеет многие достоинства над обычной революционной идеологией по Ленину и Че Геваре.

«Ненасильственная революция – это государственный переворот, осуществлённый без кровопролития с помощью ненасильственных акций протеста и принципов этики ненасилия. Используются такие формы мирного социального протеста, как шествие, демонстрации, забастовки и прочее. Привлекается в первую очередь молодёжь» [А.В. Конухова «Ненасилие как идеал и принцип человеческого бытия» Дисс. канд. филос. наук, Красноярск, 2014, с.106].

Университеты являются центрами революции «пока они остаются единственным местом в обществе, где власть не имеет решающего голоса» [Х. Арендт «О насилии» М.: Новое издательство, 2014, с.107].

Эсер Зензинов вспоминал про 1905 г.: «вся Россия тогда была покрыта кружками, группами и комитетами, состоявшими из такой молодёжи». «Именно эта молодёжь делала историю», «подготовила революцию». Особое внимание московский комитет ПСР уделял работе в деревнях: крестьянские выступления, как и рабочие, были в значительнейшей степени подготовлены студентами. В частности, прокламации Московского окружного комитета РСДРП сыграли значительную роль в подстрекательстве к грабежам в деревне [С.А. Козлов «Аграрная модернизация Центрально-Нечерноземной России в конце XIX – начале XX в.» М.: ИРИ РАН, 2012, с.149, 159].

В мае 1905 г. в газете «Новое время» писали, что бандитские нападения крестьян в Ярославской губернии подготавливали «приезжие, они же скупали у крестьян подержанное платье, чтобы переодеться в нужный момент для маскировки». Участник Кронштадтского восстания 1906 г., состоявший одно время в эсеровской террористической организации, вспоминал: «среди приехавших интеллигентов я видел даже в самый момент восстания нескольких молодых курсисток, агитировавших среди матросов». Две из них были казнены при подавлении восстания. «Создавалось впечатление, что» ««баба» выступала в роли руководителя восстания!». «Вообще, исполнение интеллигенцией руководящей роли было ниже всякой критики» [А.Л. Пискарев «Мой дед Алексей Пискарев» СПб.: Владимир Даль, 2015, с.194, 273-275].

В воспоминаниях террориста-большевика 1889 года рождения говорится о том, как убийства агента полиции было поручено летом 1906 г. Петру Подоксёнову (1886 г.р.) и он же вскоре совершил ещё одно такое “политическое” убийство в Уфе, был арестован за изготовление бомб, отделался каторгой. Тогда же, в сентябре 1907 г. был арестован со всей бомбовой мастерской 18-летний Павлов, рабочий из крестьян. В 1917 г. он будет единственным большевиком на весь полк [И.П. Павлов «Большевик, подпольщик, боевик» М.: ИРИ РАН, 2015, с.61, 115].

Как можно узнать из специальных исследований, «важная роль» распространения социалистических идей на Урале принадлежит студентам и ссыльным. В партии эсеров «было немало учащихся», из которых составлялись целые организации. Так и у анархистов организации включали немало молодежи от 13 до 17 лет. В ответ на их бесчинства, в октябре 1905 г. в Уфе образовалось патриотическое общество рабочих из полутора тысяч человек под лозунгом «Вера. Царь. Отечество» против обмана со стороны интеллигентских кукловодов революции. Уфимские рабочие-монархисты сорвали попытки «агитаторов внести расстройство в железнодорожное движение», как отмечал уфимский губернатор, они обеспечили поражение революционных партий [А.А. Курасова «Уральские организации политических партий России накануне и в период революции 1905-1907». Дисс. канд. ист. наук. Екатеринбург, 2000, с.63, 76, 85, 109].

Историк Р.Ш. Ганелин, не во всём отошедший от еврейско-советских лживых традиций пропаганды, всё-таки, им вопреки, ставит интеллигенцию и студентов, а не рабочих и крестьян, на первое место в массовом революционном движении [А.Е. Иванов «Студенческая корпорация в России конца XIX – начала XX века» М.: Новый хронограф, 2004, с.10].

Так было не только в России. Карл Каутский называл «руководящим классом в революционных движениях Западной Европы» «мелкое мещанство» как «наиболее интеллигентный класс» [«Отклики» СПб.: Я. Левенштейн, 1907, Сб.2, с.13].

В 1913 г. осведомлённые лица говорили про Китай, что и там «за республику стоит лишь молодёжь» [С.Л. Кузьмин «История барона Унгерна» М.: КМК, 2011, с.394].

Будущий антифашист, немецкий писатель Томас Манн в 1914-1918 гг. утверждал, видя массовую роль евреев не только в верхах революционных партий (Бауэр, Адлер, Люксембург), но главным образом в низах: «воплощается демократия, делающая из добродетели профессию: убивать министров или руководить забастовками она предоставляет менее одарённым людям, тем, кому нечего терять, бедным, бесталанным фанатикам, отчаянным и отчаявшимся еврейским юношам» [Т. Манн «Путь на Волшебную гору» М.: Вагриус, 2008, с.71].

Безверное и враждебное русским традициям «мировоззрение распространилось в крупных городах среди литераторов, народных агитаторов и   студентов, которые «пошли в народ», вызвав тем самым   ненависть к высшему обществу западного стиля. Результатом стал доктринальный большевизм» [О. Шпенглер «Политические произведения» М.: Канон +, 2009, с.9].

Французский роялист, академик Шарль Моррас утверждал, что в России «Партия Интеллигенции» после 1917 г. была уничтожена ею же развязанной революцией [А.М. Руткевич «Консерваторы ХХ века» М.: РУДН, 2006, с.40].

В начале века от рабочих можно было услышать, что среди них становится очень популярно «Панургово стадо» монархиста В.В. Крестовского, разоблачавшего обманные приёмы завлечения радикальными идеями. «Ясно, что необходимо облегчать обращение таких книг в среде, которая начинает сознавать, что её до сих пор дурачили» [В.Л. Величко «Русские речи» М.: Институт русской цивилизации, 2010, с.219].

В соответствии с этим про всеобщую забастовку 1905 г. в России писали: «она прежде всего была поднята не рабочими, а интеллигентским заговором», не понятным для большинства рабочих [Л.А. Тихомиров «Критика демократии» М.: Москва, 1997, с.288].

Нет никакого отличия от утверждений известного идеолога национализма в Российской Империи. Год 1908-й: «что такое революционеры? В подавляющем большинстве это не слишком внушительный народ. Это чаще всего недоучившаяся молодёжь, неудачники, озлобленные еврейчики, разночинцы» [М.О. Меньшиков «Письма к русской нации» М.: Москва, 2005, с.89].

Издатель Меньшикова в 1907 г. написал, что минувшая революция поднялась на плечах амбициозных, но малоспособных «бездарных профессоров, непризнанных артистов, несчастных литераторов, студентов, не окончивших курса, адвокатов без процессов» [А.С. Суворин «Дневник» М.: Новости, 1992, с.434].

В статье «Это война» правый публицист писал: «жертвами высокого долга» пали монархисты от рук «недоучек-недорослей», «плюгавых жидов-бундистов» [П.А. Крушеван «Знамя России» М.: Институт русской цивилизации, 2015, с.615].

П.А. Столыпин 7.9.1908 г. писал своему советнику И.Я. Гурлянду относительно выпадов оппозиционной печати против министра народного просвещения: «школа во время революции стала ареною политической борьбы; всякий честный деятель должен начать с очистки школы от политической нечисти». Столыпин не забывал про недавнюю «армию гимназистов с папахами и браунингами и бойкотом против учения», про союз профессоров, «танцующий под указку бунтующих студентов» [П.А. Столыпин «Избранное. Речи. Записки. Письма» М.: РОССПЭН, 2010, с.231].

20 июля 1907 г. бывший министр народного просвещения писал, что каждый день совершается по несколько грабежей и убийств, и они едва ли прекратятся, т.к. одичалая молодёжь, выбитая «стараниями старших из колеи», склонна «играть роль “идейных” разбойников и конспираторов». В 1908 г. снова приходилось слышать «нелепые требования развинченных мальчиков и девочек», «являвшихся орудием в руках агитаторов» [И.И. Толстой «Дневник» СПб.: Лики России, 2010, Т.1, с.354-355, 516].

В газете «Новое время» в декабре 1906 г. называли самым существенным своеобразием минувшей революции вербовку детей: «четырнадцатилетних граждан она называет сознательными, давая им в руки красный флаг». Насколько такая практика отличается «от всех революций в мире», судить сложнее: журналисты «Нового времени» наблюдали революцию в своей стране, а не во всех государствах планеты [К.И. Кривошеина «Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней» М.: Эксмо, 2015, с.67].

В полном расхождении с такими свидетельствами и совокупными заключениями, советские историки завирались. П.В. Волобуев, прославляя революцию 1905 г., утверждал, будто восстания 1905 г. «впервые в мировой истории – прошли под руководством рабочего класса» [«Проблемы социально-экономической истории России» М.: Наука, 1971, с.370].

Ни он, ни другие историки никогда не доказывали факт такого небывалого, невозможного прежде обстоятельства. За фактом вовлечения в забастовки, демонстрации и восстания большего числа рабочих скрывалась та же самая управляемость восстаний интеллигенцией.

В воззвании Торгово-промышленной партии разъяснялся вред миллионных убытков России от всеобщих забастовок, ведущих к общему разорению и отсталости, под лозунгом: чем хуже, тем лучше. «Не плод ли это безумия, охватившего нашу молодёжь под влиянием анархистов-пропагандистов». Т.е. предприниматели, напрямую знающие состояние промышленности, отлично видели источник революционного безумия не в рабочих, а в руководимой интеллигентскими идеологами молодёжи [«Партии российских промышленников и предпринимателей. Документы и материалы. 1905-1906» М.: РОССПЭН, 2004, с.204].

На это самое важное обстоятельство часто обращали внимание до и после подписанного многими профессорами выборгского воззвания: «убийцами, грабителями, сознательными лжецами, подстрекателями к беззакониям и преступлениям, являются не невежды, ничему не научившиеся, не те, чей разум от пороков и беззаконий помутился, а совесть ослабела, а люди часто много и многому учившиеся», «это руководители нашего несчастного юношества», обратившегося к разорению и истреблению [«В чём причина наших общественных несчастий» // «Архангельские епархиальные ведомости», 1906, 30 августа, с.467].

В отчёте киевской городской полиции за 1906 г. говорилось, что общественность не порицала разбои, а печать их поощряла. «Книжный рынок стал усердно обслуживать этих подонков общества подпольными сочинениями “социал-экспроприаторов” высшего полёта по социализму, коммунизму, анархизму». «Сочинения эти в огромном количестве раскупаются различными недоучками». Распространение таких сочинений дало обоснование и идейное побудило на революционные грабежи [«Три века российской полиции» М.: Рипол классик, 2016, с.341-342].

Розанов в 1905 г. выделял среди митингующих рабочих и мастеровых «множество» «курсисточек» [В.А. Фатеев «Жизнеописание Василия Розанова» СПб.: Пушкинский Дом, 2013, с.507].

 Рабочих демонстраций без студентов невозможно и встретить.

Симпатизирующий революции и огорчённый её провалом П.Д. Боборыкин описывал 1905-й год: «молодежь теперь – первый номер. Она первая стала вести борьбу не на живот, а насмерть…». Герои повестей Боборыкина размышляли, почему молодёжь играла роль «какой-то чуть ли не политической партии». ««И то общество, которое предоставляет такую роль юнцам, этим самым показывает, как оно мало способно к настоящему почину» [«Отечественная история», 2002, №1, с.90-91].

Буквальный, фотографический «реализм Боборыкина близок к сплетне» – писали современники о точности воспроизведения наблюдаемых им купеческих семей в Москве [А.И. Волкова «Воспоминания и дневник» М.: ГПИБ, 2015, с.250].

Боборыкин печатал повести в либеральном западническом журнале, не все авторы которого находили ведущую роль молодёжи в революции выражением незрелости общества. И. Оршанский из Харькова писал: «университет есть вершина [!] той пирамиды, которую представляет собой общественное здание» и колебания студентов отражают качания всего общества [«Вестник Европы», 1906, январь-февраль, с.18].

Куда разумнее о студентах и интеллигенции писали правые газеты: “политическим” оболваниванием народа занимались земские учителя, статистики, агрономы, врачи, распространявшие среди крестьян социалистические зарубежные и подпольные издания. Революционное безумие особенно явно выражалось в том, что в беспорядках «мальчишки повелевают», и это тысячи молодых людей, не учащихся и науку презирающих [«Московские ведомости», 1905, 31 декабря, с.1-2].

В точности использованных выражений не приходится сомневаться, т.к. властям Империи пришлось специально издавать правила, запрещавшие устраивать в университетских «стенах революционные собрания рабочих» – именно так использовали студенты права экстерриториальности университетов по Указу 27 августа 1905 г. [«Вспомогательные исторические дисциплины» Л.: Наука, 1974, Т.6, с.286].

М.Н. Покровский в пору, когда не все суждения о революции были жёстко подогнаны под марксистскую теорию, основываясь на живых наблюдениях называл именно студентов главным корпусом «крайне левой интеллигенции», т.е. старшие возраста находились явно правее [Г.И. Щетинина «Студенчество и революционное движение в России» М.: Наука, 1987, с.8].

Правый монархист П.Н. Краснов, давая картины из революционных событий в Прибалтике, точно передал систему раздувания мятежей 1905 года. Прибывшие из Риги для руководства крестьянским восстанием социал-демократы были «хорошо одеты, очень молоды, очень речисты, хорошо вооружены», 3 из 5 – евреи. «В Валке пехота не стреляла против мальчиков, шедших с красными флагами» – таких деталей в повести Краснова о революции достаточно много [П.Н. Краснов «Элла Руллит» СПб.: Национализм и прогресс, 1910, с.16, 40].

Дубровинское «Русское Знамя» 7 мая 1913 г. напоминало о приёмах подкупа рабочих спиртным: «мы все, пережившие 1905-1906 годы, своими глазами видели на улицах Петербурга, Москвы, Одессы и т.д. студентов и барышень-курсисток с корзинками, полными “мерзавчиками”, шныряющими по квартирам голодающих рабочих. На всех митингах, на всех тайных собраниях водка всегда была» [М.Л. Размолодин «Русский вопрос в идеологии чёрной сотни» Ярославль: Нюанс, 2013, с.336].

Обобщающие выводы можно проверить по всей совокупности частных данных.

Как стало известно Казанскому губернатору, студенты в феврале 1905 г. «стали усиленно добывать оружие», устроили тир для упражнений в гимнастическом зале. Уже тогда они ставили цель устроить «вооружённое восстание». А рабочие о таком не помышляли и подобной подготовки не вели. 1 мая 1905 г. в Ярославле учащиеся организовали демонстрацию под красным флагом – опять-таки, не рабочие. В Самаре учащиеся фельдшерской школы, пользуясь днём 1 мая, обучали рабочих стрельбе в цель. Отсюда-то и начались погромы «против демократической интеллигенции». В Харькове 11 октября начали строить баррикады вокруг университета, студентам помогали рабочие, но комендантом баррикад был назначен студент, причём другого, Ветеринарного института. Точно так и с баррикадами в Москве в декабре 1905 г., по воспоминаниям любого из участников восстания: «фабричный рабочий, господин в бобрах, барышня, чернорабочий, студент, гимназист, мальчик – все дружно, с восторгом работали над постройкой баррикад» [Л.К. Ерман «Интеллигенция в первой русской революции» М.: Наука, 1966, с.59, 113, 116, 162, 244-245].

П.Е. Ермаков в дневнике так и писал о возрасте строителей баррикад: телеграфные столбы спиливали и газетные киоски разбивали «в большинстве мальчики-подростки», из этих материалов улицы загораживали также «большей частью ребятишки» [«От «Кровавого воскресенья» к третьеиюньской монархии» М.: АИРО-XXI, 2015, с.36].

Мария Тенишева вспоминала про 1905 г.: «на Блоне и в других местах собирались сходки преимущественно молодёжи» (про сквер в Смоленске). «Моя школа разрушилась от преступного и безнравственного отношения учителей». «Они всей душой были в движении. У нас выписывались огромные тюки прокламаций и раздавались ученикам». Тенишева называет их полуграмотными невежественными самодурами, разрушающими всё созданное для народа творческими усилиями энтузиастов («Впечатления моей жизни»).

Ко времени революции 1905 г. гимназическая организация социал-демократов в Вятке насчитывала свыше 100 человек. На местном опыте Вятский истпарт заключал, что сравнительно с рабочими, «учащаяся молодёжь имела больше [!] возможности участвовать в революционном движении». В г. Уржуме, как доносили вятскому губернатору, «толпы молодёжи» устраивали беспорядки и били стёкла в домах. В марте 1906 г. управляющий Холуницкими горными заводами сообщал губернатору: «большая часть молодёжи» производит бесчинства «до нанесения ран и даже убийств» [С.Д. Семаков «Из революционного прошлого молодёжи Вятской губернии (1905-1908)» Вятка: Труженик, 1926, с. I-II, 18, 35, 66].

Именно в Уржуме С.М. Костриков (Киров) распространял листовки в 1903-1904 г., когда ему было 17-18 лет. «Революционеры ловко раскидывали сеть своей лжи по уезду посредством газет, листовок, прокламаций. Однако в сеть эту попадала в основном однородная рыба – интеллигенты да учащиеся, привыкшие шибко думать о ненужных вещах. Известно, такой кружок в годы Первой революции существовал в селе Пустополье». «С крестьянством уржумские революционеры просчитались, и провели в 1905 г. волнения против власти «своими силами», в основном с привлечением обманутой ими интеллигенции и студенчества, поэтому дальше города они не вышли» (Д.Н. Казаков «Уржумские революционеры и крестьянские бунты» http://urzhum-uezd.ortox.ru/glavnejjshie_sobytija_v_istorii_urzhumskogo_uezda/view/id/1177576).

Анонимный социал-демократ в 1907 г. писал, насколько более евреи подвержены такой агитации со стороны интеллигенции: «про евреев рабочих могу сказать, что они оказались решительнее русских. Привязанность к месту в них отсутствовала; неизвестное будущее не пугало; как только еврей-рабочий проникался освободительными идеями, он отдавался им всем своим существом, и бежал из этого городка в большие города, чтобы там принять активное участие в освободительной борьбе» [«Исторический еженедельник», 1907, март, №1, с.12].

Брат писателя Короленко рассказывал, что при подавлении погромных бунтов в Одессе 15 июня всего более пострадали «студенты», «интеллиг. молодёжь» [Б.И. Гаврилов «В борьбе за свободу. Восстание на броненосце Потёмкин» М.: Мысль, 1987, с.73].

Начальник Таврического губернского жандармского управления 25 июня доносил: «всем руководят два севших в Одессе неизвестных статских, из коих один, судя по фуражке, студент» [В.В. Шигин «Мятеж броненосца «Князь Потемкин-Таврический»» М.: Вече, 2014, с.291].

В октябре 1905 г. в Одессе, «по словам очевидца, «всё это руководилось юркими еврейчиками-студентами и особенно их подругами-вольнослушательницами». В разных частях города появились баррикады, устраиваемые под руководством студентов, гимназистов, приказчиков и конторщиков, которые останавливали вагоны трамвая, опрокидывали их, а также задерживали проходящих и едущих в экипажах и на извозчиков». С крыш стали раздаваться выстрелы. «По городу сновали группы мальчишек и требовали закрытия магазинов, ресторанов» [В.П. Малахов, Б.А. Степаненко «Одесса 1900-1920» Одесса: Optumum, 2004, с.105].

Сенаторская ревизия установила организацию митинга 17 октября в Одессе комитетом Бунда. Выяснялись подробности «о демонстрации еврейской и учащейся молодёжи под лозунгом «долой самодержавие!»» [«Документы по истории и культуре евреев в архивах Санкт-Петербурга. Путеводитель» СПб.: Мiръ, 2011, с.188].

Корреспондент лондонской «Таймс», бывший непосредственно в «Одессе», писал о состоявшемся погроме: «я убеждён, что если бы еврейские организации не вооружили револьверами студентов и еврейскую молодёжь, то крови было бы пролито гораздо меньше» [А. Селянинов «Тайная сила масонства» М.: Русский вестник, 1999, с.150].

Вот почему реакция русских жителей Одессы на Манифест 17 октября была исключительно антисемитская: «стоят какие-то хмурые граждане и шепчут зловеще: «погодите, порадуетесь! Вот кому свобода, жидам дана»» [«Одесский погром и самооборона» Париж, 1906, с.55].

Начальник Одесского охранного отделения полковник Бобров 15 декабря 1905 г. сообщал: «с утра двенадцатого в центре города еврейская молодёжь начала группироваться и вести себя возбуждённо, почему с вечера город был занят войсками» [«Красный архив», 1940, Т.102, с.187].

Поэтому чрезмерно проеврейски настроенные историки всегда ошибаются в рассмотрении погромов вне революционного террора, а немецкий историк Гвидо Хаусманн в статье про студенческое революционное движение в Одессе заблуждается и в том, будто студенты не играли «главную роль» в событиях 1905 г. [«Гражданская идентичность и сфера гражданской деятельности в Российской империи» М.: РОССПЭН, 2007, с.251].

Большевик М.С. Ольминский в 1924 г. вспоминал, что в разгар борьбы 1905 г. в Одессе партийный комитет, к неудовольствию Ленина, совсем обходился без рабочих: «пробовали мы ввести в комитет рабочих, но неудачно». М. Горький поэтому долго отказывался повторять ложь большевиков о пролетарском гегемоне и писал о «революции, подготовленной именно этой интеллигенцией» [«Воспоминания о В.И. Ленине» М.: Политиздат, 1984, Т.2, с.217, 253].

Ещё один житель Одессы, еврейский историк Семён Дубнов, потворствовавший революционному террору против монархической власти, клеветнически приписывая ей погромные устремления, в 1918 г. сокрушался неоправдавшимся еврейским надеждам на результаты свержения Русского Самодержавия и писал про Пугачёвых «новой формации, творящих одной рукой “коммунизм”, а другой – дикий погром» [В.Е. Кельнер «Миссионер истории» СПб.: Мiръ, 2008, с.495].

В 1905 г. такими погромщиками руководили давно предсказанные пугачёвы из университетов, и такой революцией противники монархического строя восторгались.

По версии либералов, погромы вызывались одной и той же пропагандой, независимо от того, кто её распространял: «забастовщики, евреи, студенты – против царя, простой народ за него» [В.П. Обнинский «Новый строй» М.: Типография Русского товарищества, 1911, Т.1, с.11].

Погромы 1918 г. имели уже другую природу, будучи направлены прямо против евреев, да и любых обеспеченных групп лиц, а не против террористов из еврейской левой молодёжи и студентов.

В г. Ромны Полтавской губернии в день объявления Манифеста 17 октября толпа «преимущественно из еврейской молодёжи, с криками, выстрелами» шла по городу, напала на местную тюрьму и освободила оттуда единственного политического заключённого. Портреты Царя в тюрьме они изорвали и истоптали, икону Николая Чудотворца расстреляли. Затем они застрелили дворянина, отказавшегося преклоняться перед красными флагами. Все эти действия вызвали еврейский погром в городе, где евреи составляли треть всего населения [«Источник», 1996, №2, с.39].

Мнение солдат к 27 октября 1905 г. передавали так: «свободу дали студентам», «нам только начальства прибавится». Наряду с этим военное командование видело два года расшатывания нижних чинов «прокламациями, газетами, письмами» [А.Н. Куропаткин «Дневник» М.: ГПИБ, 2010, с.349, 367].

Для сравнения Рыбинск: «18 октября на привокзальной площади стали собираться рабочие-железнодорожники. К переезду прибыли также полицейские города во главе с полицмейстером Жеребцовым. Они стремились не допустить к железнодорожникам прибывающие группы студентов и рабочих других предприятий, направляя их в ограду Георгиевской церкви, где шёл молебен. Когда число студентов и гимназистов превысило 300 человек, они прервали молебен пением революционной «Марсельезы» и с возгласами «Ура»! вышли из ограды. Подняв высоко красный флаг, студенты оттеснили полицейских и присоединились к начавшейся демонстрации железнодорожников» [Л.А. Михайлов «Рыбинск в революцию 1905-1907» Ярославль, 1965, с.40].

При таких схватках погибали наиболее активные участники из первых рядов. В Коломне в 1905 г. на демонстрации был убит гимназист-революционер [«Воспоминания современников об А.С. Серафимовиче» М.: Советский писатель, 1977, с.89].

В Житомире в 1905 г. хоронили студента Блинова, убитого полицейским. В 16 лет Владимир Урасов в 1906 г. вступил в РСДРП. В декабре он угостил полицейского папиросой, начинённой снотворным, после чего срезал и забрал его револьвер для боевой организации большевиков. В январе 1907 г. его арестовали, когда он раскидывал листовки в Пермском городском театре [«Дипкурьеры» М.: Политиздат, 1973, с.99, 124].

Будущий эмигрантский биограф Ленина Давид Шуб, 1887 г. рождения, уже в 1903 г. переехал в Лондон для участия в работе социал-демократической партии [«Наше наследие», 2000, №53, с.106].

Будущий редактор «Известий» И.М. Гронский 1894 г. р. Вступил в партию эсеров-максималистов в 18 лет [Д.Ф. Мамлеев «Далёкое – близкое эхо» М.: Вагриус Минус, 2008, с.64].

Михаил Кожевников, отец советского писателя Вадима, студентом хранил материал для изготовления бомб, из-за чего угодил в тюрьму и всю семью воспитал на ненависти к Монархии [Н.В. Кожевникова «Незавещанное наследство» М.: Время, 2007, 250].

Организатор захвата и убийства генерала Кутепова Яков Серебрянский, 1892 г.р., занимался убийствами монархистов с ранних лет в первую революцию, был арестован в 1909 г. и пробыл в заключении всего два года [В.И. Голдин «Генералов похищали в Париже» М.: РИСИ, 2016, с.158].

25 октября 1945 г. Пришвин вспоминал, как 50 лет назад студент В.А. Горбачев познакомил его с Василием Даниловичем Ульрихом, отцом В.В. Ульриха, который оформит приговор генералу Краснову. Так Пришвин «сделался революционером и вскоре попал в тюрьму», а отец Ульриха «помешался на мысли о беспощадном уничтожении врагов. И сын взялся за это» [М.М. Пришвин «Дневники 1944-1945» М.: Новый Хронограф, 2013, с.664, 667].

Отовсюду видна преемственность революционных истребительных традиций в СССР.

Александр Яковлевич Аросев 1890 г.р., еврей «из богатой семьи», участвовал в революционных событиях с 1905 г., в РСДРП с 1907 г. Через 30 лет в дневнике он хвастал, что тогда показал рабочим «свет социализма», и одновременно лицемерно обличал в дневнике 22 августа 1936 г. бывших идеологов революции, занимавшихся тем же самым. По сути дела, он опорочил самого же себя: «Каменев, Зиновьев, Троцкий – бесы. У них больная мораль. У них дыра как раз в том месте, где должен быть моральный стержень» [О.А. Аросева «Прожившая дважды. Возвращение из небытия» М.: Астрель, 2012, с.5, 17-18, 267, 287].

Генерал А.А. Киреев по случаю Манифеста 3 июня 1907 г. писал Царю на следующий день: «о школе нечего и говорить, она вся в руках кадет и революционеров; что представляют десять тысяч неучащихся студентов в одном Петербурге, как не контингент для будущего бунта, для баррикад! и как подумаешь, что эти баррикадисты через 30 лет будут управлять Россиею становится страшно!» [«Источник», 1993, №2, с.20].

Отсчитаем 30 лет – получится 1937-й год, в лето которого А.Я. Аросев был арестован и в недалёком протяжении времени расстрелян. В кой-то веки Киреев дал верное предсказание, не ограничившись малополезным и скудоумным салонным антибюрократическим ворчанием.

Более рассудительный нежели Киреев относительно профессионального принципа устроения Империи, учёный и издатель Андрей Вязигин сформулировал будущее врагов монархистов ещё точнее: «пышные слова, громкие призывы и освободительные кличи прикрывают собой возмутительный деспотизм, грозящий истреблением всем инакомыслящим и ведущий в конце концов к самоистреблению» [А.С. Вязигин «Манифест созидательного национализма» М.: Институт русской цивилизации, 2008, 207].

Поколение юных террористов несло страшное будущее не только другим, но и себе. Иван Солоневич, пережив опыт советского концлагеря и лагерей ди-пи 1945 г., после скитания по Европе и Южной Америке, воспел русскую полицию: «лучшей я пока не видал». Особенно же к полиции Империи должны питать благодарность революционные деятели. «Она время от времени отправляла их на их партийные каникулы в Сибирь, но она не давала им возможности ни истреблять, ни даже печатно оскорблять друг друга» [И.Л. Солоневич «Мировая революция» М.: Москва, 2006, с.71].

Другой монархист в эмиграции писал в 1931 г.: «во главе России – разбойник, ограбивший казначейство на Кавказе, грузин Джугашвили, назвавшийся Сталиным, а во главе Польши – грабитель Пилсудский» [Д.В. Скрынченко «Отрывки из моего дневника» М.: Индрик, 2012, с.219].

Как Путин подстроил государственный строй РФ под свои и своих близких низкие стяжательские интересы и полусоветские воззрения, так и грабитель Сталин создал в СССР грабительское государство с подбором убийц в соправители.

Популяризируя воцарившуюся потом в СССР революционную культуру, в опасные игры с оружием студентам помогали играть их преподаватели, нисколько не считаясь с последствиями. Профессор Павел Милюков советовал своему ученику при его призыве в Армию в 1904 г., вести там пропаганду [Ю.В. Готье «Мои заметки» М.: Терра, 1997, с.17].

Под таким влиянием во время войны студенты-путейцы в Петербурге собирались послать приветственный адрес японскому императору, а гимназисты в Витебске кричали: «да здравствует Япония!» [А.Н. Мещеряков «Император Мэйдзи и его Япония» М.: Наталис, 2009, с.611].

Максим Ковалевский, считавшийся выдающимся социологом, пытался отрицать совершенно неоспоримую мысль о несовместимости равенства и свободы. Он шёл даже на такие нелепые подлоги, как утверждения, будто «справедливость для Платона была немыслима без равенства», хотя всё обстоит наоборот [М.М. Ковалевский «Взаимоотношение свободы и общественной солидарности» // «Анти-Вехи» М.: АСТ, 2007, с.66-67, 556].

В начале моей статьи об этом уже говорилось в связи с критикой Платона в книге «Открытое общество и его враги» Карла Поппера. Понятие открытого общества имеет безусловные преимущества над идеями социализма или понятием капитализма и либерализма – выдвигая на первый план не коллективизм, власть денег или беспредельность свободы, а открытость. При всех очевидных достоинствах, если сравнивать с тоталитаризмом, открытость не может считаться основополагающей идеей, она оказывается беспринципной слабостью и невыразительной бессодержательностью. Она оказывается неспособна защищать национальную культуры от поглощения и уничтожения. Монархическая политическая культура имеет все преимущества, если будет строго отграничивать себя от деспотизма и отстаивать лучшие свои формы воплощения.

Нерешаемость проблем открытого общества примерно та же, что и у либерализма, в невозможности проложить границы между свободой одного, другого и многих. «Нельзя без ограничений признавать принцип терпимости по отношению к тем, кто сам не является терпимым» [К.Р. Поппер «Предположения и опровержения» М.: АСТ, 2004, с.590].

Открытое общество, следовательно, не может быть устойчивым по принципу своего устроения и зависит от терпимости и разумности внутри и вне себя, которые трудно вычислимы и раскладываются на ряд степеней, изменчивы. За невозможностью установления такой нетерпимости и устранения её, открытое общество разлагается его врагами.

Упор на открытости в формально замкнутом Евросоюзе приводит к культурному дисбалансу, общество разрушает миграционный потоп. При очередном противоречии между ограниченными возможностями и эгалитарными требованиями любые достижения открытого общества будут растрачены, т.к. вечных двигателей не существует.

В годы существования Российской Империи, когда одни монархисты отражали удары террористов, пробивающих дорогу в кровавый СССР, повсюду возникала та же проблема, что и сейчас в Европе перед напором исламистского террора.

«Либерализм, учение отрицательное, не имеет никакой твёрдой и определённой идеи – ему нечего противопоставить тем разрушительным учениям, которые производят Анри и Равашолей» – террористов, убивавших даже либеральных правителей в Европе, не только монархистов в России [Ю.Н. Говоруха-Отрок «Не бойся быть православным» М.: Институт русской цивилизации, 2015, с.83].

Логическая беспомощность адептов либерализма вроде масона Ковалевского особенно наглядна при сопоставлении со статьями Льва Тихомирова «Похороны либерализма» (1903), где разобрана действительная сущность левых принципов и доказана полная их неосуществимость, сугубая декларативность, каковая, при сохранении революционных устремлений, неизбежно ведёт к коммунистической радикализации, от неудовлетворённости из-за принципиальной невоплотимости равенства. Сползание от либерализма к коммунистической утопии предрекалось монархистами с полной ясностью [Л.А. Тихомиров «Христианское государство и внешняя политика» М.: ФИВ, 2012, с.396-405].

Как известно, падение либерализма после революционных побед наблюдалось не только на примере СССР, но и всей Европы после 1918 г.

Таких профессоров, типа масона М.М. Ковалевского, правый публицист начала ХХ века звал вечными юношами, «которые всю жизнь, не взирая ни на какую начитанность, остаются детьми». Выражаясь менее изысканно, это были «земские и городские недоумки, невежды-профессора». «Разверните страницы журналов “освободительного” пошиба за 1905 год и вы найдёте там хвастливые статьи о руководящей роли высшей школы в создании внутренней смуты» [В.Д. Катков «Христианство и государственность» М.: ФИВ, 2013, с.33, 69, 189].

Профессор М.М. Тихвинский, расстрелянный вместе с Н.С. Гумилёвым в 1921 г., в 1905-м хранил у себя бомбы и оружие большевицкой террористической организации [Ф.И. Дан «Три года скитаний. Воспоминания лидера российского меньшевизма» М.: Центрполиграф, 2006, с.158].

Химик Тихвинский содействовал изготовлению бомб. В Гельсингфорсе помощь террористам оказывали профессор Игельстрем, доцент Тенгрен и другие деятели науки «прогрессивных» взглядов [«На баррикадах. Воспоминания участников революции 1905-1907 гг. в Петербурге» Л.: Лениздат, 1984, с. 111-112, 122].

Уже после известной железнодорожной стачки, которая лишила многих жителей страны возможности передвигаться, критики Манифеста 17 октября всё равно считали, что он появился из-за капитуляции Самодержавия «перед профессорами, курсистками, хулиганами, рабочими», считая, тем самым, влияние рабочих наименьшим [А.А. Киреев «Дневник 1905-1910» М.: РОССПЭН, 2010, с.103].

Корреспондент «Таймс» описывал столкновения 18 октября в С.-Петербурге красных с белыми, как уже тогда стали называть разделившиеся стороны. У красных «главнокомандующий, бледный студент в разорванной шинели, раздавал свои распоряжения через адъютанта», «красный флаг двинулся, а за ним пошли отряды» с пением марсельезы [А.Н. Зашихин «Лондонская газета об октябрьской стачке 1905 г.» // «Вопросы истории», 1986, №12 с.178].

В газетах, когда описывали октябрьские уличные столкновения, сообщали: «тяжело раненых более 30 человек», «большинство из них – учащаяся молодёжь». Но с годами погрузившийся в воображаемый мир салонных фантазий Лев Тихомиров после таких известий, ни на что не обращая внимания, всё равно писал в дневнике в ноябре 1905 г.: «это чисто чиновничья революция» [Л.А. Тихомиров «Дневник 1905-1907» М.: РОССПЭН, 2015, с.145, 161].

В действительности революционная пропаганда в значительной части велась для натравливания интеллигенции на чиновничество, представлявшего монархический принцип, а не на капиталистов и эксплуататоров рабочих [С.В. Любичанковский «Уральское губернское чиновничество в годы правления Николая II» // «Исторический вестник», 2013, Т.3, с.181].

Студенты Академии художеств после 17 октября 1905 г. начали забастовку, в здании устроили митинг, распространяли прокламации и даже собирали деньги на оружие. Великий Князь Владимир Александрович закрыл академию, занятия возобновились осенью 1906 г. [А.И. Кудря «Кустодиев» М.: Молодая гвардия, 2006, с.74].

Один из преподавателей вспоминает, как к нему приходил «студентик» с требованием от кружка анархистов отдать им 50 рублей, угрожая убийством за донесение полиции. Кареев отдал деньги, а его знакомый в Одессе за отказ был убит. «Освободительное» движение явило «явный бандитизм». Студенты ограбили также кассу С.-Петербургского университета [Н.И. Кареев «Прожитое и пережитое» Л.: ЛГУ, 1990, с.241].

О том, что революционеры требуют денег с револьверами, демократы говорили открыто на партийных собраниях. 14 декабря 1905 г. вспоминался 1825 год. Е.Я. Кизеветтер написала в дневник: «Теперь, в нынешнем декабре, восставших с оружием уже и не кучка, но корней в народе они также не имеют» [«Российский Архив». Выпуск V. М.: Студия «ТРИТЭ», 1994, с.344, 367].

В Москве 15-летний сын купца Варенцова участвовал со многими сверстниками в захвате частного реального училища возле Чистых прудов. Они же помогали революционерам начинять бомбы взрывчаткой [Н.А. Варенцов «Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое» М.: НЛО, 2011, с.695].

Либеральные газеты исправно дезинформировали читателей: «вчера было несколько случаев зверской расправы черносотенцев со студентами. Всех студентов выдавало форменное платье. Обстоятельства, при которых произошли все прискорбные случаи, почти одни и те же, — толпа, завидя студента, набрасывается на него, он, желая защититься, отстреливается, и это его губит – толпа с большей ещё яростью набрасывается на него, и тут уже выхода нет» [«Русское слово», 1905, 23 октября].

Этот шедевр информационной войны сляпан эффектно, но неосторожно.

Представьте: кровожадные монархисты ходят по улицам, отыскивая студентов по форме. Они находят много студентов, но каждый из найденных, оказывается, носит с собой револьвер. Подумать только, наши студенты реже расстаются с формой, чем с револьвером.

Газетчики, добивающиеся ложью свободы и демократии, скрывали правду о распространении революционерами огромного числа оружия, полученного на деньги местных богачей-кукловодов, стоящих над революционными шайками, или доставленного из-за границы на еврейские, английские, японские, американские миллионы. Не толпа просто так набрасывалась на студентов, а во всех городах революционеры отрывали стрельбу по беззащитным монархистам, и те отвечали камнями или кулаками, потому что где же монархистам взять револьверы? У них миллионов нет.

Это у студентов имелись особые организации, снабжавшие их деньгами и оружием. «Около двух лет тому назад в Петербурге объединилось социал-демократическое студенчество. Представители социал-демократических организаций всех высших учебных заведений составили особый комитет объединенных организаций при Петербургском комитете. Этот комитет выделил особые комиссии, исполнявшие особые функции: финансовую, техническую, а с осени 1905 г. и боевую, причем была особая боевая дружина, выступавшая в ожидании погромов для охраны еврейских кварталов» [«Четвёртый (объединительный) съезд РСДРП. Апрель-май 1906» М.: Госполитиздат, 1959, с.47].

Так и в Московском университете организовали боевые группы. К вечеру 16 октября 1905 г. в здании университета заперлись 3000 человек, в лабораториях студенты изготовляли бомбы. Во главе революционного штаба стоял В.Л. Шанцер.

В других городах также именно университеты становились центрами революционных митингов. 9 октября в актовом зале Политехнического университета в С.-Петербурге собрались также 3 тысячи человек. В тех же целях использовали актовые залы Военно-медицинской академии и Петербургского университета. В Екатеринославе «после сходки студентов митинг состоялся в здании Горного училища». В Ярославле с 11 октября начались «ежедневные митинги студентов совместно с гимназистами» и рабочими. В Киеве забастовщики собирались на митинги непременно в университете. В Уфе рабочих сподвигали на выступления приезжие агитаторы [«Революция 1905-1907 гг. в России» М.: Мысль, 1975, с.145-149].

Всё это говорит, что рабочих раскачивали на забастовки студенты, и они же приводили рабочих в здания университетов.

Ленин самолично писал во второй половине сентября: «на студенческие сходки повалили рабочие. Стали [!] получаться революционные народные митинги». Т.е., без начала учебного года, когда съехавшиеся в университеты с каникул студенты вместо учения решили устроить революцию, народные митинги никак не получались у партийных энтузиастов.

Последующее закрытие университетов властями Ленин назвал запретом «рабочим идти к студенчеству». А уже в октябре, по наблюдению того же Ленина, «студенты организуются в боевую силу революции» [Л.К. Ерман «Интеллигенция в первой русской революции» М.: Наука, 1966, с.148-149, 163].

4 октября 1905 г. в С.-Петербурге Александра Богданович писала: «автономия университетов всё дело испортила – дала возможность в стенах университетов устраивать митинги». 25 сентября перед тем она писала: «Студенческие беспорядки в Москве вот уже несколько дней продолжаются. Данная автономия университетам не помогла» [А.В. Богданович «Три самодержца» М.: Вече, 2008, с.281-282].

1905 год доказал, что требования автономии университетов и учреждения выборной власти (какой стала Г. Дума) выдвигались революционерами не в интересах высших учебных заведений и благополучия народа, а исключительно для получения возможности использовать университеты и Г. Думу в качестве центров пропаганды, места сбора подрывных сил.

Учредительное заседание Совета рабочих депутатов проходило 13 октября в Технологическом институте, а избран его председателем был помощник присяжного поверенного Носарь, который выдавал себя за рабочего. Рабочие подпали под управление интеллигенции, студентов и евреев. «Сейчас во главе всех наших партий стоят евреи», – говорил Гапон уже когда претендовал на возглавление всех объединённых социалистических партий, с.-р. и с.-д. [В.И. Шубинский «Гапон» М.: Молодая гвардия, 2014, с.216, 261].

Массовые контрреволюционные выступления в защиту монархического строя после 17 октября были направлены в первую очередь против студентов как главных активистов революционного террора, это уже доказано в моей статье «Еврейские погромы и национализм». Жительница Москвы 17 октября 1905 г. так и написала про кровь и ужас на улицах города: «режут студентов» [С.В. Дрыжакова «Дневник 1900-1943» СПб.: Пушкинский дом, 2012, с.58].

Другой автор дневника описывал 18 октября на Садовой в С.-Петербурге лес красных флагов несли по виду хулиганы – «испитые оборванцы – мальчишки и молодёжь, ухарского, кабацкого вида». На обратном пути встретилась другая процессия с красными флагами: «толпа сопровождала их многолюдная, но состояла, главным образом, из подростков и мальчишек простонародья». Таким образом, наблюдательные свидетели заметили и поняли, что толпы с красными флагами за народ принять нельзя – ни в одной из революций, называемых народными в целях политической пропаганды. То же касается и массовых забастовок. 19 октября тот же автор пишет: «типография вся, как один человек, против забастовки, но работать боится. Стыдил их за глупый страх и повиновение каким-то оборванцам, желающим только анархии и слишком самонадеянно считающим себя чем-то вроде наставников и распорядителей судеб всего общества».

Дневниковые записи раскрывают всё самое важное в механике революционного насилия. 20 октября при столкновениях с монархистами толп с красными флагами «студенты начали стрелять из револьверов». Другую массовую демонстрацию возле Казанского собора произвели курсистки. Рабочим по-прежнему не давали трудиться те же студенты – никакой пролетарской революционностью не пахло. «Путиловцы начали было работать, но туда явилась толпа, человек до 500 студентов, и опять взбаламутила ползавода; между забастовщиками и желающими работать пошла драка, в которую вынуждены были вмешаться войска, и опять были жертвы» [С.Р. Минцлов «Петербург в 1903-1910 годах» Б.м., 2012, с.136-137, 140].

В октябре 1905 г., как вспоминали революционеры в СССР, всего через три дня забастовок в октябре 1905 г. рабочие соглашались участвовать дальше в стачках только в том случае, если им за это заплатят. «Теперь скажите, пожалуйста, было ли это настоящее революционное движение?» [«Чем же были советы рабочих депутатов в 1905 г.?» // «Историк-марксист», 1926, №1, с.217].

Всё то же, что и с февралём 1917 г.: за массовыми выступлениями стояло инициативное меньшинство, которое принуждало к уличным акциям, срывая работу на заводах, скупая хлеб, блокируя транспортную систему, направляя мятеж финансовыми подпитками. Отождествлять всех участников забастовок с этим меньшинством не допустимо в каждой из революций.

Об этом прямо говорили сами организаторы мятежей: «на «Потёмкине» каждый раз, когда принимали решение, то колеблющиеся, сочувствующие, но не социалдемократические массы мешали, тормозили работу. Комитет не мог принимать решения иначе, как в присутствии всех матросов, и тут неопределённая масса, идущая за неопределёнными лозунгами, мешала», «приходилось считаться с нерешительностью неопределённо настроенных рабочих». Пропагандисты социалистических партий, подводили итоги проигравшие террористы, не имели авторитета у солдат, т.к. были «слишком молоды» [«Протоколы первой конференции военных и боевых организаций РСДРП. Ноябрь 1906 г.» М.: Партиздат, 1932, с.125, 130].

Эти основные закономерности по роли подстрекателей и убийц, а также их возраста, наблюдаются в любой из областей Империи.

В декабре 1903 г. в финском городе Николайстаде полицейские задержали двух студентов 21-22 лет, вооружённых револьверами и ножами, имевших с собой крупные денежные суммы. Они собирались совершить покушение на полицмейстера, но их выдала одна из сообщниц, которая предупредила намеченную жертву. Чуть старше был 29-летний Евгений Шауман, который 3 июня 1904 г. застрелил финского генерал-губернатора Бобрикова.

11 января 1905 г. студент Леннарт Хохенталь убил прокурора Ионсона, а на Выборгского губернатора Н.А. Мясоедова совершил неудачное покушение, как перед тем и на того же Ионсона, 22-летний М. Рейникка.

11 января 1905 г. в Гельсингфорсе выступала толпа «из рабочих и интеллигенции. К этой толпе присоединилась группа молодёжи». Они побили окна и двери редакции газеты, которая им не угождала

От взрыва бомбы, которую бросил 6 мая 1905 г. в Варшаве в полицейских «прилично одетый молодой человек», получили ранения 16 посторонних людей, а 2-е полицейских погибли [А.Е. Алекторов «Инородцы в России. Современные вопросы» С.-Петербург, 1906, с.9-11, 17-18, 26].

Довольно часты были случаи убийств «по ошибке», из-за физического сходства с целями террористов. В Варшаве еврейские революционеры так застрелили 30-летнего капельмейстера Адама Рубинштейна, который проездом был в этом городе, готовясь к выезду за границу [«Приазовский край» (Ростов-на-Дону), 1906, 12 февраля, №40, с.3].

После крупного ограбления отделения государственного банка в Великом Княжестве Финляндском генерал-губернатор докладывал Царю о преступниках: «задержанные, молодые люди в возрасте от 16-20 лет». Есть более точная биографическая справка о грабителях с партийной принадлежностью. Янис Лютер – 23 года. Густав Чокке – 20 лет. Карл Чокке – 22 года. Янис Чокке – 36 лет. Пётр Салынь – 24 года. Кристиан Трейман – 19 лет. Теодор Калнин – 35 лет. Янис Ленцман – 25 лет. Карл Янсон – 23 года. Гедерт Элиас – 19 лет. Ансис Бушевиц – 27 лет. Яков Жилинкий – 22 года [С.А. Голубев, С.В. Татаринов «“Экс” в Гельсингфорсе» М.: РОССПЭН, 2012, с.126-129, 164].

В Харькове жертвами покушения на генерала Сухомлинова в Харькове стали 20 человек – тоже от взрыва бомбы, на вокзале [В.А. Сухомлинов «Воспоминания» Минск: Харвест, 2005, с.178].

Несовершеннолетний Макаров, покушавшийся на генерала Неплюева в Севастополе, был приговорён к 12 годам тюрьмы, остальные – к каторжным работам [«Сибирь» (Иркутск), 1906, 26 октября, №2, с.2].

В 1906 г. во время парада в Севастополе в офицеров сперва бомбу пытался бросить «молодой человек лет восемнадцати». Его обезвредили, но взрыв второй бомбы убил 3 женщин, мальчика и гимназистку. «Были схвачены трое злодеев, все молодые, безусые» [«Двуглавый Орёл» (Берлин), 1921, №9, с.20-21].

При убийстве тверского губернатора П.А. Слепцова от взрыва брошенной бомбы был также ранен его кучер, лёгкие раны получили: одна дама, две барышни и два мальчика. Убийцей губернатора был 18-летний, переодетый в рабочего и прибывший из другого города [«Нижегородская земская газета», 1906, 30 марта, №13, с.340].

Столь же молоды герои рассказа о семи повешенных Л.Н. Андреева, противопоставляемые министру с «толстыми тёмными губами» и короткой толстой шеей и заплывшими короткими пальцами (больше похож на Азефа по описанию). Враги министра – от 19 до 28 лет, набравшие «много динамиту». Рассказ вызвал сильную неприязнь не только у монархиста П.Н. Краснова, но и у многих писателей слева. М. Горький увидел в этой молодёжи пустышек: «они прожили жизнь неимоверно скучно» и принимают смерть «как ложку лекарства» [Леонид Андреев. Далёкие. Близкие. М.: Минувшее, 2011, с.243].

Рассказ передавал общие интеллигентские представления о себе и своём противнике. 20 февраля 1909 г. в письме к Василию Розанову, не раздумывая, поэт Блок называет Плеве и Трепова вреднейшими государственными животными, монархистов – геморроидальными семидесятилетними сифилитиками, а террористов-убийц юностью «с нимбом вокруг лица» [А.А. Блок «Собрание сочинений» Л.: Художественная литература, 1983, Т.6, с.160].

Современные апологеты массовых убийств монархистов, за неимением лучшего, вынуждены ссылаться на лживые фантазии Леонида Андреева, полагая, будто он «не маргинал, не изгой», а он всегда им и был, завоевав краткосрочную славу приёмами эпатажа. Надо, заметив важное выделение студентов на первый план, понимать нулевую ценность дальнейших рассуждений Л. Андреева в 1917 г., в пору всеобщего помешательства: «студенты [!] и просто неизвестные, которых терзала на улицах Москвы «чёрная сотня» [?], сдирая мясо до костей [?], сжигая заживо [?], топя в реке [?] как собак. О, сколько их! Сколько их! Сколько безвестных могил, сколько трупов, сколько страданий оставил позади себя Николай Романов» [Валентин Гаврилов «Хотели как лучше… Наброски в помощь грядущему биографу В.Л. Бурцева» Иркутск, 2014, с.5].

Никому неведомо, когда, кем и каким инструментов черносотенцы сдирали чьё-то мясо. Зато как человеческие тела революционеры разрывали в клочья известно точно. Ленин писал: «бомба перестала быть оружием одиночки-«бомбиста». Она становится необходимой принадлежностью народного вооружения». Писал и не унимался: «беспощадное истребление гражданских и военных начальников есть наш долг во время восстания», «молодёжь решит исход всей борьбы, и студенческая и ещё больше рабочая молодёжь» (февраль 1905 г.) [Ф.Д. Рыженко «Декабрь 1905» М.: Молодая гвардия, 1980, с.124, 126].

Ленин учил: «пусть каждый отряд сам учится хотя бы на избиении городовых: десятки жертв окупятся с лихвой тем, что дадут сотни опытных бойцов, которые завтра поведут за собой сотни тысяч». 27 января 1906 г. террористы совершили «смелое» нападение на безоружных монархистов. «Дружинники забросали здание штаба [СРН] бомбами, а выбегавших из помещения черносотенцев уничтожали» [Н.Р. Панкратов, И.М. Поляков «Военно-полевая работа партии большевиков в период борьбы за диктатуру пролетариата (1903-1917)» М.: Военно-политическая академия, 1965, с.41, 59].

Красноярский комитет РСДРП обещал использовать против монархистов все «средства, до бросания бомб включительно» [«Пламенное слово. Листовки красноярских большевиков» Красноярск, 1988, с.127].

Советские писатели, интересующиеся историей революционного движения, подготовившего возникновение СССР на месте России, гордились тем, как в начале века «бомбы рвали губернаторов, полицмейстеров, крупных и средних чиновников. Одна из них поразила насмерть дядю царя» [В.А. Кочетов «Эстафета поколений» М.: Молодая гвардия, 1979, с.57].

Такие идеалы Всеволод Кочетов передавал новому поколению коммунистов.

Про численность старателей, приближающих возникновение воспитанного на идеалах убийств СССР, 7 мая 1906 г. Владимир Вернадский в газете «Реформа» публиковал статью «Амнистия как акт политической необходимости», и повторял на заседании Г. Совета 3 мая: арестованных и высланных сейчас 20 000, у них есть семьи – это уже 80 000, у них есть друзья и приятели – «мы приходим к миллионным цифрам» (!), вот почему «амнистия так популярна, её ждут так горячо, за неё стоят широкие и глубокие слои русского народа…» и это когда «не проходит и дня без убийств и покушений» [В.И. Вернадский «Пережитое и передуманное» М.: Вагриус, 2007, с.174].

Эти цифры убеждали, напротив, в недопустимости, амнистии, т.к. за революционерами числились тысячные жертвы, с семьями и друзьями, и нужно было, чтобы жертвы этих малолетних преступников не умножались.

К примеру, 16-летний приказчик Ноговицын в январе 1906 г. был арестован и посажен на 3 месяца, но его досрочно выпустили из тюрьмы по милости генерал-губернатора по причине нервной болезни. 26 июня на станции Иннокентьевской он выпустил из револьвера 2 пули в начальника депо [«Восточный край» (Иркутск), 1906, 1 июля, №1, с.3].

Для привлечения внимания к игнорируемым сторонниками амнистии последствиям революционного террора в газетах помещали фотографии детей убитых монархистов. Вместе с пензенским губернатором был убит сопровождавший его помощник полицмейстера М.Я. Зарин, у которого были дети 11 и 13 лет, которым теперь оставалось рассчитывать на казённую помощь и благотворителей [«Новое время». Иллюстрированное приложение. 1907, 14 февраля, №11109].

М.В. Фрунзе, которому в 1906 г. был 21 год, вместе со своим одногодком И.Н. Уткиным (1884 г.р.) обучал в Иваново-Вознесенском и Шуе рабочих и членов своей партии умению стрелять. В декабре 1905 г. Фрунзе сражался на баррикадах в Москве, а потом руководил Шуйской боевой дружиной, участвуя «в целом ряде боевых предприятий». В Шуе был арестован весной 1907 г. тем урядником Никитой Перловым, в которого он стрелял [А.С. Бубнов «О красной армии» М.: Воениздат, 1958, с.41-74].

Иван Уткин занимался транспортом оружия в Иваново-Вознесенске в 1905 г. Партийный историк признаёт бандитский характер революционных формирований следующим образом: «Уткин был тем начальником боевиков, который вёл беспощадную борьбу с бандитскими тенденциями в партийной боевой дружине». И рисовал план организации массового обучения владением оружием [А.С. Бубнов «Основные вопросы истории РКП» М.: Госиздат, 1924, с.101-103].

Если Уткин умер в тюремной больнице в 1910 г., то М.В. Фрунзе приговорили в январе 1909 г. к повешению. Сестра Фрунзе обратилась за помощью к масону М.М. Ковалевскому, и казнь заменили на 6 лет каторги. Летом 1915 г. он бежал и на Западном фронте начал вести пропаганду против войны. Революция и вовсе вознесла подлого убийцу до командующих высот и сделала предметом преклонения в СССР [В.А. Рунов «Фрунзе. Тайны жизни и смерти» М.: Вече, 2011, с.22-28].

Ещё много примеров незаслуженных амнистий показывают, чем отплатили монархическому режиму за подобные милости.

О злонамеренности действий Г. Думы епископ Вологодский Никон писал, что она добивается амнистии для извергов, беспощадных убийц, которым предлагается в заключении «народный хлеб, пока не убегут, чтоб дорезывать других» [Архиепископ Никон (Рождественский) «Православие и грядущие судьбы России» М.: Новая книга, 1994, с.49].

8 сентября 1906 г. градоначальник В.Ф. Лауниц, за 4 месяца до гибели от рук одного из молодых членов боевой организации ПСР, говорил, что в С.-Петербурге «шевелится» 23 тыс. молодёжи [А.В. Богданович «Три самодержца» М.: Вече, 2008, с.315].

Студенты продолжали совершать убийства в следующие годы. 16 апреля в Касимове арестован убийца городового в студенческой форме [«Уральская жизнь» (Екатеринбург), 1907, 18 апреля, №64, с.2].

9 декабря 1910 г., записал А.А. Бобринский, опять «в Одессе студенты стреляли в полицию» [«Красный Архив», 1928, Т.26, с.141].

9 ноября 1910 г. у лидера партии к.-д. Шаховского на смерть Л.Н. Толстого первая мысль была – остановить спектакли. Такое революционное самоуправство устроить могли одни студенты: «надо мобилизовать молодёжь» [«Наследие Ариадны Владимировны Тырковой. Дневники. Письма» М.: РОССПЭН, 2012, с.92].

В прокламации по поводу смерти Л.Н. Толстого Яков Свердлов пишет: «студенчество решает выразить свой протест в уличной демонстрации», «некоторые учебные заведения, назначив день и час демонстрации, послали своих делегатов к некоторым рабочим организациям, требуя [!] присутствия рабочих на демонстрации» [Я.М. Свердлов «Избранные произведения» М.: Госполитиздат, 1957, Т.1, с.30-31].

В 1910 г. отличился по этому случаю и Лев Большаков, которого называли витией студенческих митингов и демагогом, схожим с Крыленко, но более талантливым и одумавшимся, выбравшим потом сторону белых, воевавшим вместе с добровольцами-марковцами. А в 1910 г. «сам Аллах не смог бы объяснить, почему в день смерти Толстого, любившего труд, умевшего работать, студенты не должны слушать лекций» [А. Ветлугин «Герои и воображаемые портреты» Берлин: Русское творчество, 1922, с.130-131]. Под именем Ветлугина скрывался Владимир Ильич Рындзюн. Приходится сожалеть, что этот талантливый белогвардейский писатель, сравниваемый сейчас с М.А. Булгаковым, быстро покинул ниву литературы [«Псевдонимы русского зарубежья» М.: НЛО, 2016, с.151].

Массы беснующейся молодёжи нанесли самому существу Российской Империи непоправимый урон. Самые верноподданные были убиты, запуганы, обмануты. Масса заброшенной в гущу Отечества лжи осталась тлеть в душах.

Но с другой стороны и разгромленные революционеры в немалой части разуверились в своих силах и в своей правоте. Надо учитывать оба процесса.

Платформа группы РСДРП «Вперёд» в декабре 1909 г. объявила о распаде партийных организаций: за два года в десятки раз сократилась их численность и пропагандистская работа. «Благодаря бесчисленным арестам и высылкам, а также и бегству интеллигенции, недостаток сил руководящих и пропагандистских – огромный» [«Неизвестный Богданов» М.: АИРО-ХХ, 1995, Т.2, с.36-37].

Тем самым вполне определённо партией было заявлено, что вся минувшая революция была организована интеллигенцией, о чём в 1909 г. заявили и авторы «Вех».

Меньшевики в России после провала устроения силами партии революции предлагали заменить её новой организацией рабочих союзов, профессиональных объединений. А.Н. Потресов утверждал, что РСДРП себя изжила. Появились лозунги «широкая рабочая партия и рабочий съезд» – в замену существующей организации интеллигентов. Хрусталёв-Носарь считал возможным сохранение РСДРП внутри настоящей («широкой») рабочей партии только в качестве «пропагандистского общества», каковым она и являлась. С таким же мотивом рабочий М.А. Ушаков в С.-Петербурге агитировал за создание независимой (от партийной интеллигенции) рабочей партии. Такая же организация была создана и в Красноярске [«Рабочий класс в период первой российской революции 1905-1907 гг.» М.: Наука, 1981, с.234-325].

В Германии быстрый рост профессионального движения приводит к тому, что рабочие начинают борьбу с партией с.-д., и появляется группа «вожаков профессионалистов» главе с доктором Фридбергом, идущая «к массам с агитацией против партии, парламентаризма и т.д.». В результате немецкие социал-демократы вынуждены перейти к спорам о «политико-теоретической перепроверке способов» борьбы. Везде наблюдалось одно и то же: «чем интенсивнее идёт в данной стране рабочее движение, тем больше вопросов о вовлечении в борьбу и организацию широких масс становится предметом споров между вожаками и борьбы за влияние на эти массы» [П. Стрельский «Новая секта в рядах социалистов» М.: Печатное дело, 1907, с.4-6].

Борьба интеллигентских групп за управление рабочими вызывала и ответный позыв рабочих избавиться от нежелательного сомнительного водительства и самим обеспечивать профессиональные интересы, отвергая сугубо деструктивные революционные методы действия.

Студенты, оставаясь классово чуждыми рабочим, изощрялись в популистских приёмах развлечения слушателей. Студент Н.В. Крыленко в рабочем выборгском квартале в 1907 г. довольно успешно выступал против к.-д. «Рабочая публика гоготала» [П.Н. Милюков «Воспоминания» М.: Современник, 1990, Т.2, с.7-8].

Ответственным организатором военной организации Петербургского комитета РСДРП в 1906-1907 гг. был студент Альберт Сапотницкий. Эта военная организация проводила тайные собрание с сагитированными чинами гарнизона в общежитии Политехнического института (либо на 2-х частных квартирах) [«Красный Архив», 1926, Т.16, с.84, 115].

Костромской губернатор Веретенников писал генералу А.Н. Куропаткину в 1908 г. о продолжающемся внедрении агитации со стороны интеллигенции: «революция работает успешно и всё более проникает в народ. Полуинтеллигентные освободители поняли: без сознательной поддержки народа в России ничего не поделаешь» [З.И. Перегудова «Политический сыск в России 1880-1917» М.: РОССПЭН, 2000, с.286].

В докладе Епархиальному съезду по Владимирской губернии в 1913 г. было отмечено влияние интеллигенции в селе. «Волны “освободительного движения” 1905-1907 годов дошли и до сельского населения, немало в сельской жизни проявилось тогда бессмысленного своеволия и разнузданности страстей». «Время от времени местами среди сельского и фабрично-заводского населения всё ещё появляются мнимые устроители общего народного блага, которые всё ещё продолжают волновать народ распространением нелегальной литературы, даровой раздачей брошюр, листков антирелигиозного, социалистического, сектантского и даже безнравственного содержания, явно рассчитанных на ослабление устоев веры и нравственности народной жизни… В особенности всем этим интересуется современная крестьянская молодёжь», «полуграмотная молодёжь» «начинает тому же поучать и деревню» по возвращению из отхожих промыслов [Священник Аркадий Гоглов «Владимирское лихолетье. Православная Церковь на Владимирщине в годы безбожной смуты» М.: Приход храма Святого Духа сошествия, 2008, с.64-65].

Наступали роковые дни Великой войны 1914 г. Очень немногие историки, говоря о ней, способны понять то огромное влияние, которое оказал на её ход предшествующий интеллигентско-студенческий террор. Один проницательный автор, Л.Г. Истягин, обратил внимание: удары революции 1905-6 «ослабили Россию» «более» чем война с Японией. «Именно это ослабление парализовало Россию на ряд лет в международном плане и не позволило ей выступить с продолжением мирных инициатив, выдвинутых или намеченных в первый период царствования последнего Романова» [«Первая мировая война. Пролог ХХ века» М.: Наука, 1999, с.58].

В книге «Генерал Краснов. Информационная война» уже подробно рассмотрена роль клеветнических акций против Царской Семьи, создаваемых интеллигенцией, отнюдь не рабочими и крестьянами, в ходе Первой мировой войны: это легенды о Распутине, сепаратном мире и измене, безволии Царя, глупом правительстве, спасительной демократии.

Многие мемуаристы сходились на том, что именно интеллигентская «общественность “охулиганила” русский народ, сделала из него шкурника», убила высокие монархические чувства и понятия [Р.Р. Раупах «Лик умирающего. Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года» СПб.: Алетейя, 2007, с.150].

Надо делать скидку на изначально низкую человеческую природу, хуже которой, конечно, едва ли интеллигенции удалось сделать людей – такое мнение будет неверным. Нет, эта «общественность» разрушала ступени, возвышающие человека от его начального свободного состояния к чему-то значительному, самообязывающему.

По мнению одного богатого деятеля Союза Русского Народа из Москвы А.Г. Марконета, интеллигенция «была виновницей революции, а народ в этом деле был совсем ни при чём», «смуту посеяли, конечно, жиды, углубляла её интеллигенция, тоже насквозь жидовская», но особенную неприязнь монархиста вызывали Джунковский, Родзянко и Тютчева, создавшие антираспутинский миф [Б.С. Кузин «Воспоминания. Произведения. Переписка» СПб.: Инапресс, 1999, с.107-108].

Несмотря на очевидное желание мемуариста представить такие взгляды нелепыми, главные виновники названы поимённо точно, что в пору всеобщей дезориентации редчайшее явление.

Подобно тому, что наблюдается в феврале 1917 г., в майском погроме 1915 г., носившем все черты революционного насилия и антимонархического настроения, было «необычайно много женщин и подростков». 68 полицейских получили серьёзные ранения. Толпа состояла «в большинстве своём из женщин, подростков или вдов».

В соответствии с тем, как генерал Хабалов в 1917 г. правильно делал, что не начинал стрельбу по толпам подростков до начала террористических акций 26 февраля, историки оправдывают градоначальника А.А. Адрианова в мае 1915 г.: приказ стрелять мог привести к усилению революционных настроений [Э. Лор «Русский национализм и Российская империя» М.: НЛО, 2012, с.47, 53, 219].

7 мая 1916 г. в Красноярске магазины и квартиры евреев громили «толпы из женщин и подростков». Обошлось без убитых, но среди пострадавших был и начальник железнодорожного жандармского отделения [М.В. Шиловский «Первая мировая война 1914-1918 годов и Сибирь» Новосибирск: Автограф, 2015, с.207-208].

Как уже отмечалось в других статьях, эти факты не мешают другим историкам продолжать поддерживать подлую легенду про погромы, устраиваемые властями.

При злонамеренном усилии такая масса подростков могла быть направлена из штаба революции на захват власти.

Дополнительные сведения о командовании именно студентами восставшими массами начиная с 23 февраля 1917 г. следует продолжать приводить для пущей убедительности.

Известно, что уже 23 февраля студенты начали выступать с докладами на митингах и собраниях, посвящённых женскому дню. Митинг с привлечением рабочих собрался 23 февраля в Психоневрологическом институте, в котором, по данным Петроградского охранного отделения, 11-13 февраля на многочисленной сходке обсуждалось участие в готовившейся провокации 14 февраля, когда готовилось шествие рабочих к Таврическому дворцу, реализованное после отъезда Царя в Ставку и возвращения туда же М.В. Алексеева. Психоневрологический институт следует считать одним из ключевых центров раскачки восстания [О.Н. Знаменский «Интеллигенция накануне Великого Октября» Л.: Наука, 1988, с.46, 54].

Советский историк И.П. Лейберов в статье «Второй день февральской революции» бездоказательно приписывает всю инициативу большевикам: «выступавшие ораторы на заводе» Айваз указывали, что революционные стачки и требования рабочих «должны сопровождаться демонстрациями, но без погромов», а провокаторов, призывающих к погромам, предлагалось убивать. Организаторы прекрасно знали, что большинство революционных выступлений сопровождаются погромами. Не избежали их и 23-го, а потом 24-го февраля и далее.

И.П. Лейберов приводит далее уникальные анонимные устные свидетельства о том, что существовали специальные группы, организующие выход рабочих на улицы. Без них никто не стал бы выходить с требованиями хлеба и свободы. Это очень важный, но недостаточно прояснённый момент ввиду пристрастия партийных академических исследований к повальным фальсификациям, уже рассмотренным на примере Бурджалова и Черменского. Теперь Лейберов: «старые большевики свидетельствуют о том, что в дни революции Петербургским и Выборгским районными комитетами выделялись специальные мобильные группы пролетариев-активистов, направлявшихся в другие районы, на крупные предприятия столицы для организации стачечных, митинговых и демонстрационных выступлений».

Удостоверить это небывалое откровение следовало бы сверкой со всеми другими записанными свидетельствами. Такое откровение, будь это правда, никак не могло впервые всплыть так поздно. Требовалась как можно более подробная справка об источнике. Раз Лейберов не потрудился её предоставить, дело обстоит в полной или же частичной неправоте предложенной версии. Т.е., либо он необоснованно подставил большевиков и рабочих руководящей силой, или такой силы не было. Но и другой советский историк, Х.М. Астрахан настаивал: рабочие насильственным путём, нападая на другие заводы, останавливали работы и вынуждали присоединяться к ним. Следовательно, не было никакого произвольного единодушного порыва к революции, было принуждение к ней. Движение «не было лишь стихийно развивавшимся процессом» [«Свержение самодержавия» М.: Наука, 1970, с.101, 105, 129-130].

26 февраля, записывал в дневнике Н.Н. Пунин, с утра раздавались выстрелы на Садовой и со стороны Невского. «Ружейная трескотня». В покойницкой 5 убитых: «три рабочих, мальчишка, женщина». «Стреляют, говорят, с утра на Литейном, Кирочной, у Николаевского вокзала» [«Наше наследие», 1998, №47, с.81].

Расклад по убитым подтверждает выводы о подростках в первых рядах революционных наступлений.

Руководящую роль студентов спрятать невозможно, и она попутно вскрывается, когда историки хоть сколько-то отвлекаются от принудительно заданных в марксистской теории рабочих. 27 февраля было арестовано 170 организаторов революционного движения – «десятки рабочих-активистов и студентов». Студенты стали «связующими звеньями» между рабочими и интеллигенцией [И.М. Пушкарева «Февральская буржуазно-демократическая революция 1917 г. в России» М.: Наука, 1982, с.156, 162].

Такая связующая роль – есть ключевая и организующая.

Дневник английского офицера Нокса, связанного с заговорщиками, чётко указывает, кто управлял не только рабочими, но и восставшими солдатами, с первого же дня. 27 февраля: «показалась огромная беспорядочная масса солдат, растянувшихся по проезжей части, так и по тротуарам. Их вёл студент, который несмотря на свой малый рост, шествовал очень гордо». 28 февраля Нокс наблюдал арестованного Б.В. Штюрмера «в сопровождении комичного эскорта: впереди торжественно шествовал какой-то студент с саблей наголо». А.Д. Протопопов перед Таврическим дворцом сдался студенту, как указывают уже мемуарные прибавления к дневнику [А. Нокс «Вместе с русской армией. Дневник военного атташе. 1914-1917» М.: Центрполиграф, 2014, с.497, 505-506].

Питирим Сорокин знал целую группу студентов из рабочих: «наконец-то революция! Наконец и на нашей улице праздник! – крикнул один из моих студентов-рабочих». «С группой моих студентов из числа рабочих я вошёл в комнату Совета» [П.А. Сорокин «Дальняя дорога. Автобиография» М.: ТЕРРА, 1992, с.78, 80].

Без направляющей руководящей силы рабочие и солдаты идут на погромы, но никогда – на захват правительственных учреждений и создание собственной власти.

В дневнике за 28 февраля о дне предшествующем у Тырковой записаны слова будущей первой женщины заместителя министра Паниной про солдат: «они ждут приказа. Ждут членов Думы. Идите к ним. Возьмите их в свои руки. Ведь это растерянное стадо». Дума как таковая солдатами не руководила, депутаты боялись ответственности за измену и ожидали ареста министров, который бы развязал им руки. В дневнике написано далее, будто Милюков узнал об этом телефону, вышел наружу и привёл солдат к Таврическому дворцу. Но в действительности их привёл не Милюков, а Керенский, его и Некрасова подчинённые. Так «явился центр». «Левые депутаты говорили речи солдатам и молодёжи». Прикосновенность к этому центру позволила ей все последующие годы говорить, что «повалила Россию интеллигенция», а не «некультурные слои» [«Наследие А.В. Тырковой» М.: РОССПЭН, 2012, с.176, 281].

Студенты одни только и находились в непосредственном распоряжении ВКГД: «по свидетельству современников, во время смены начальства в Военной комиссии в комнате № 42 присутствовали М.В. Родзянко, Б.А. Энгельгардт, «ещё какой-то думец», С.Д. Мстиславский, Н.Д. Соколов, «человек пять “советских”» и студенты Психоневрологического института, один из которых работал в Военной комиссии – большевик Л. Глезарев, и двое – члены межрайонной организации Р. Ковнатор и Б. Лившиц».

Студенты и учащиеся представляли новую революционную власть по всем районам Петрограда: «учащийся Коммерческого училища В. Бакшеев, ставший милиционером, получил приказ «телефонировать в Таврический дворец обо всем, происходящем на Выборгской стороне». В качестве пароля для соединения с необходимым номером служили слова – «По делам Нового Правительства»» [А.Б. Николаев «Государственная дума в Февральской революции» Рязань, 2002, с.65, 99].

Подтверждая, что оружием распоряжались не рабочие, а студенты, С.Д. Мстиславский в романе о февральской революции использовал свои воспоминания, когда описал арсенальную в Таврическом дворце: «вдоль стен навалены винтовки, шашки, кобуры. У столов, у окна – молодые разгорячённые лица. Студенты, девушки… Курсистки» [С.Д. Мстиславский «Грач – птица весенняя. Накануне: 1917 год» М.: Правда,1989, с.458].

Первый революционный комендант Петрограда Энгельгардт, по воспоминаниям П.А. Половцова в книге «Дни Затмения» (Париж, 1928), вызвал его к себе, прислав автомобиль с двумя студентами. Как и все, кто обращал внимание на основные движущие силы революции, Половцов писал, что студенты играли роль офицеров, управлявших восставшими толпами, которые без них только грабили склады.

26 февраля на заседании Петроградской городской думы было объявлено о создании милиции во главе с архитектором Д.Л. Крыжановским. Милицию из студентов начал формировать и комитет военно-технической помощи фронту. Их стали звать «милицией младенцев» [«Три века российской полиции» М.: Рипол классик, 2016, с.450].

Едва образовавшись ночью, Временный Комитет Государственный Думы днём 28 февраля тоже призвал «студентов всех высших учебных заведений» записываться для организации милиции [Б.В. Яковенко «История великой русской революции» М.: Викма-М, 2013, с.173].

1 марта 1917 г. очевидица записала такие наблюдения на улице: «с завистью смотрю на курсисток, разъезжающих на революционных автомобилях». Возвращаясь к этому событию, много лет спустя она приписала, уже испытывая стыд за пережитое: «меня обогнал грузовик, переполненный юношами и девушками, с ружьями, распевающими революционные песни» [Л.В. Шапорина «Дневники» М.: НЛО, 2011, Т.1, с.54, 59].

В дневнике Михаила Пришвина, находившегося в Петрограде, совершенно не отражена механика непосредственных революционных действий, поскольку писатель держался в стороне, опасаясь за свою жизнь ввиду отчаянного сопротивления монархистов по всему городу. Невежественные вымыслы о том, что никто не встал на защиту Императора и Монархии, повторяют те кто намеренно игнорирует действительный ход вооружённого восстания.

Зато в дневнике Пришвина есть попытка отразить общие настроения и мнения.

26 февраля 1917 г. «Фабриканты говорят, что забастовка не экономическая, а политическая. А рабочие требуют только хлеб». Отсюда напрашивается вывод, что организаторы политической забастовки не рабочие. Пришвин рассуждает в другом направлении: «общее мнение теперь, что хлеб есть», но его не дают.

27 февраля 1917 г. Пришвин думает: «вчера постреляли, сегодня попугают этим, и завтра опять Русь начнёт тянуть свою лямку… Так думал и Протопопов». Ещё никто в победу бунта не верит, ни правительство, ни восставшие.

28 февраля возле дома Пришвина стрелял пристав. Солдаты, требующие выдать пристава, так напугали консьержку, что «она, утренняя революционерка, вечером говорит: — А что сделали это – лучше ли будет? (не такова ли и вся толпа?)».

1 март записывает мнение: «так будет дня три, потом взять человек десять, повесить – и всё будет по-прежнему». Сам Пришвин предугадывает: «это ведёт к междоусобной войне (Совет и Дума)» (СРСД и ВКГД).

Данные Пришвина слишком отрывочны, но они укладываются в выстроенную из всех источников картину. Не менее значительны последующие провинциальные заметки.

26 марта: «студенты и курсистки в страхе держат весь уезд». 27 апреля: «когда он приехал в уездный город, то увидел, что власть в местном комитете захватили один студент и барышня», там эти «студент и курсистка говорили о земле и воле, вовсе не считаясь с необходимостью производства для обороны» [М.М. Пришвин «Дневники. 1914-1917» СПб.: Росток, 2007, с.367-402].

Точно так в Новгороде студенты после февраля 1917 г. оказались единственной революционной силой – иных опор новой власти против волны бандитизма не нашлось. «С ружьями и красными повязками на рукавах несли дежурство в студенческих отрядах по городу, когда в нём не оказалось охраны общественного порядка» [Н.Г. Порфиридов «Новгород 1917-1941. Воспоминания» Л.: Лениздат, 1987, с.33].

Вполне точными являются следующие детали мемуаров графини Марии Клейнмихель: «агенты Керенского, три студента-еврея, явились ко мне в сопровождении 20 солдат делать обыск». Во всех таких случаях советские и другие симпатизирующие революции историки замечали только численное преобладание рабочих и не желали признавать, что ими руководили студенты, вопреки подавляющему числу свидетельств. Так, на второй арест к графине явились уже 33 матроса. Одно не изменилось: «начальником их был студент». Именно студент внушал матросам ложный мотив ареста: телефонные переговоры графини с Вильгельмом II. Без таких студентов ни солдаты, ни матросы целенаправленно за ней бы не пришли: врываться ко всем подряд могли солдаты и рабочие без студентов грабежа ради. Но любые политически мотивированные действия совершали через студентов, получавших указания свыше из центров управления революцией. Для солдат «студенты и курсистки держали речи, пели революционные песни», «варили им обеды» [М.Э. Клейнмихель «Записки» М.: АСТ, 2014, с.168, 239-240, 280].

Это всё, что нужно для управления восставшими. Про английские деньги и масонские заговоры я писал подробнее в книге «Генерал Краснов. Информационная война» и дополнительно в последней версии «Альфреда Мильнера». Эта статья нужна для новой демонстрации того, насколько закономерна доказанная мною роль студентов в революции февраля-марта 1917 г.

На всей территории Сибири за февраль-октябрь 1917 г. образовалось всего-навсего 33 волостных и сельских советов крестьянских депутатов. Советская система насаждалась интеллигенцией сверху и вопреки ленинской публицистической мифологии не являлась продуктом народного творчества. Интеллигенция «явочным порядком» захватывала власть, образуя временные комитеты по типу ВКГД. Например, в Томском комитете из 130 человек было 10 солдат, 62 интеллигента и «небольшая группа рабочих» [Е.Н. Бабикова «Двоевластие в Сибири» Издательство Томского университета, 1980, с.61, 67].

Советский историк В.И. Старцев в 1965 г. в книге по истории рабочей милиции и красной гвардии в Петрограде писал, что половина красногвардейцев, выступивших против генерала Краснова в октябре 1917 г. была моложе 25 лет. В советской печати появлялись и утверждения о ведении в войсках Краснова широкой агитации недавними студентами [«Октябрьское вооружённое восстание в Петрограде. Сборник статей» М.: Наука, 1980, с.241, 247].

Большевицко-эсерский СНК, отбивший власть у Временного правительства, сплошь состоял из интеллигентских партийных идеологов, использовавших тот же пропагандистский аппарат воздействия на рабочих, солдат и крестьян. Большевицкий набор фанатиками-интеллигентами молодёжи просматривается в создании ВЧК.

Солдаты и матросы громили дворцы и устраивали запои. Всю политическую работу вели через студентов. Обыски у О.Л. Керенской 29 ноября с целью ареста её мужа производили матросы под руководством вольноопределяющегося Софронова и «студента-психоневролога» [«Дело Сибири» (Омск), 1917, №58, с.4].

Подпоручик Д.А. Сидоров вспоминал, что рядом с Петерсом в садистской ЧК работали настоящие интеллигенты: «Роттенберг (окончивший университет рижский еврей), Кикодзе (бывший офицер, студент), Вергилесов (бывший ночной выпускающий газету) и др. – все неглупые люди». На низовом уровне, конечно, среди чекистов преобладали, напротив, деклассированные люмпены [«Красный террор в Москве» М.: Айрис-пресс, 2010, с.244].

Система Советов, закрепившаяся в 1917 г., выражала суть революционной идеологии лучше, нежели парламентаризм, поэтому в предпочтениях крестьяне, солдаты и рабочие «следовали в этом только примеру революционной интеллигенции» [Борис Соколов «Защита Всероссийского Учредительного Собрания» // «Архив русской революции» Берлин, 1924, Т.13, с.20].

14 февраля 1918 г. автор дневника видел: «вместо купцов и мещан, веками сроднившихся с городским хозяйством, засели новые люди, интеллигенция и лица свободных профессий с громкой программой», «но без малейшего хозяйственного опыта» [«Источник», 1996, №3, с.50].

Самыми активными сторонниками нового режима также становились люди того же типа, что и в годы подполья. Фёдор Алексеевич Григорьев писал в дневнике 16 ноября 1918 г.: «все эти мальчишки – председатели и комиссары, – по всеобщему заявлению крестьян [село Овсянкино Витебской губернии], уголовные преступники, сидевшие по тюрьмам». То же он видел и в Петрограде [И.С. Глазунов «Россия распятая» М.: Голос-пресс, 2008, Т.I, Кн.1, с.176-177].

Народовольческий, а потом эсеровский, еврейский террор студентов в Российской Империи трубил о том, каким настанет грядущий СССР, когда они победят монархистов.

Молодёжь оставалась опорой советского строя в годы Гражданской войны, и она же наиболее активно сопротивлялась нападению Германии в 1941 г. при значительно более негативном отношении к советской власти лиц старших возрастов.

Подростки отличились даже в великих советских грабежах и насилиях 1945 г. Они бежали в Германию из СССР так, что за сентябрь и половину октября 1945 г. в Германии их было задержано 150, хотя здесь несравненно больше преступлений совершали оккупационные войска, всё равно обязательное появление банд подростков на местах свержения прежних режимов показательно [Н.В. Петров «По сценарию Сталина: роль органов НКВД-МГБ СССР в советизации стран Центральной и Восточной Европы. 1945-1953» М.: РОССПЭН, 2011, с.46].

Как правило, террористические акты и уличные массовые насилия служат внешним выражением наиболее активной силы, ведущей на слом существующего мироустройства. Так, западный молодёжный анархический культ 1960-х, также сопровождавшийся террористическими актами, показывал окончательное насильственное возобладание идеи либерального гуманистического атеизма, принудившего к победе принципов пантеизма в западном мире.

Маргарет Тэтчер пишет о внимании британского правительства к «детсадовскому марксизму», «это было результатом того молодёжного культа 1960-х, в соответствии с которым молодые люди воспринимались как источник чистого проникновения в суть человеческой природы». Левые захватили «контроль над многими студенческими союзами» для ведения подрывных кампаний [М. Тэтчер «Автобиография» М.: АСТ, 2014, с.143-144].

Следует отметить, что несмотря на длительные миллионные протесты рабочих в Британии при Тэтчер в 1980-е они не имели политических последствий, не привели к революции и смене правительства или формы правления, т.к. не существовало сил, способных воспользоваться рабочими как оружием и как прикрытием переворота.

«Талибан», контролировавший к 2001 г. 95% Афганистана, начинался как движение студентов, решивших вернуться на родину из Пакистана после вывода советских войск в 1989 г. Правительство Пакистана оказало им поддержку, рассчитывая взять под контроль управление и ресурсы Афганистана [А.В. Окороков «Секретные войны СССР» М.: Яуза, Эксмо, 2014, с.215, 218].

Будучи организованным и направляемым, молодёжное насилие продолжает служить самым надёжным инструментом свержения неугодных международным закулисным силам правительств. С помощью специально подготовленных молодёжных группировок был отстранён от власти в 2000 г. Милошевич в Сербии и в 2003 г. Шеварднадзе в Грузии [У.Ф. Энгдаль «Столетие войны. Англо-американская нефтяная политика и Новый мировой порядок» М.: Селадо, 2014, с.336].

Массовое молодёжное насилие до самых последних лет представляет крупнейшую опасность в любой стране. Погромы в Тоттенхэме в августе 2011 г. совершали банды подростков из числа мигрантов после убийства их вожака полицией. «Основная движущая сила уличных беспорядков – безбашенные подростки». Чтобы их остановить, властям Лондона пришлось потратить неделю и арестовать 888 человек. Точно таким же был повод для погромов 2005 г. в Париже: там подростки за ночь сожгли пятьсот автомашин [А. Шарый, О. Подколзина «Московский глобус» М.: Новое литературное обозрение, 2013, с.225-226].

Сейчас в Европе на 1 мая выходят на улицы стотысячные демонстрации не рабочих и профсоюзов, а студентов и молодёжи из числа фрилансеров и временных сотрудников [Г. Стэндинг «Прекариат. Новый опасный класс» М.: Ад Маргинем, 2014, с.10-11].

В 1960-е молодёжная контркультура путём массовых насильственных акций достигла свержения устоявшихся моральных норм, выразившихся в сексуальной революции, антирелигиозном плюрализме и всецелой беспринципности либерализма. Победа бунта 1960-х привела к заимствованию контркультурной риторики и богемного образа жизни буржуазной элитой. Крупнейшие компании в рекламных целях «приняли радикализм 1960-х в качестве корпоративной философии», стали пропагандировать «юношеский энтузиазм, радикальные эксперименты, отрицание устоявшихся норм» [Д. Брукс «Бобо в раю. Откуда берётся новая элита» М.: Ад Маргинем, 2013, с.121].

Мода на псевдоинтеллектуальное лицемерие устранила настоящую борьбу идей, подлинную работу ума, заменяя её рисовкой и соглашательством как с левыми так и правыми принципами. Господствующая безыдейность непременно проигрывает настоящей устремлённой убеждённости, новому террору.

С 2000-х достигнутое в 1960-е атеистическое господство подходит к концу. Последние теракты молодых исламистов служат показателем того, что теперь наибольшую соблазнительную силу имеет их идея, раз люди идут за ней на смерть. Во всякую эпоху террористы несимпатичны до омерзения, но их пассионарность выдаёт их силу, влечёт к подражанию им и к принуждению неспособных противостоять им, не имеющих идей, за которые стоило бы бороться, не жалея своей жизни.

Социологические данные о постепенном возобладании атеизма есть показатель неуклонного возрастания культурной смертности. За победой атеизма всегда следует гибель потерявшей всякие идеалы цивилизации.

 

Добавить комментарий